Башня(Turris) - http://vk.com/turris_lib 19 страница

Он ушел. Сзади с карканьем взлетел ворон и уселся на грудь убитого мною человека. Я позвал факельщика осветить мне путь и направился к главным воротам крепости.

Я был уже у моста, когда в воротах показалось факельное шествие и из крепости вывели под конвоем связанного светловолосого гиганта, в котором я узнал Хенгиста. Воины Амброзиуса образовали каре, внутрь которого завели саксонского вождя. Там его, наверное, толкнули на колени, и светлая голова исчезла за рядами британцев. На мосту показался Амброзиус. Слева его сопровождал Утер, а справа незнакомый мне человек в одеянии христианского епископа, заляпанном кровью и грязью. За ними следовали остальные. Епископ что-то горячо шептал Амброзиусу на ухо. Лицо Амброзиуса застыло, превратившись в непроницаемую маску — холодное, ничего не выражающее лицо, так знакомое мне. Он сказал что-то вроде: «Увидишь, они будут довольны» и что-то еще, после чего епископ наконец умолк.

Амброзиус занял свое место и кивнул командиру. Прозвучала команда, свист и звук удара. Из толпы послышался шум, похожий на рычание. Епископ произнес победным хриплым голосом:

— Так сгинут все неверные, враги единого бога. Бросить его тело на съедение волкам и коршунам!

Тут раздался голос Амброзиуса, холодный и спокойный:

— Он отправится вместе со своими воинами к своим богам, как велят обычаи их народа.

— Скажешь мне, когда будет все готово, я подойду, — добавил он, обращаясь к командиру.

Епископ вновь начал кричать, но Амброзиус, Утер и остальные уже отвернулись, не слушая его, и зашагали в крепость. Я пошел следом. Копья, сомкнувшиеся было передо мной, разомкнулись. Крепость охранялась британцами Амброзиуса, и меня узнали.

Внутри находился большой квадратный двор, заполненный людьми и лошадьми. Раздавались топот, шум, крики. На дальнем конце двора невысокая лестница вела в главную залу и башню. Группа во главе с Амброзиусом начала подниматься по ступеням, а я свернул в сторону. Можно не спрашивать, где разместили раненых. На восточной стороне стояло длинное двухъярусное здание, отданное под перевязочный пункт. Я сориентировался по звукам, несшимся оттуда. Меня с благодарностью принял главный доктор, у которого я обучался в Бретани, человек по имени Гандар. У него явно не было работы для жрецов или волшебников, но очень кстати пришлась, пара умелых рук. Он дал помощников, нашел кое-какие инструменты, коробку с мазями и лекарствами и втолкнул меня — в буквальном смысле этого слова — в длинную комнату. Комната была немногим лучше, чем крытый сарай, но она вмещала тем не менее около пятидесяти раненых. Я разделся до пояса и принялся за работу.

Где-то к полуночи самое худшее осталось позади, и работа пошла спокойнее. Я находился в дальнем конце, когда легкий шум у входа заставил меня обернуться. Амброзиус, Гандар и пара военачальников обходили раненых. Они останавливались около каждого человека, около тяжелораненых вполголоса консультировались с доктором.

Я зашивал рану на бедре, она была чистая и скоро зажила бы, если бы не глубина и разрывы по краям. К всеобщему облегчению, человек потерял сознание. Я работал, ни на кого не глядя. Зашив, я потянулся за повязками, приготовленными помощником, и забинтовал рану. Закончив, поднялся. Помощник принес таз с водой. Окуная руки в воду, я заметил, что Амброзиус улыбается. Он еще не снял свою изрубленную и помятую броню, но выглядел свежим и бодрым, готовым снова участвовать в битве. Глядя на него, раненые словно набирались сил.

— Милорд, — приветствовал его я.

Он наклонился над потерявшим сознание человеком.

— Как он?

— Ранение мягких тканей. Он поправится и пускай всю жизнь благодарит бога за то, что рана не пришлась на несколько дюймов левее.

— Ты неплохо поработал, я гляжу.

Я вытер руки и, поблагодарив, отпустил помощника. Амброзиус протянул мне руку.

— Приветствую тебя, Мерлин. Мы в долгу перед тобой. Я имею в виду не эту работу, а Довард и сегодняшнюю битву. Как бы то ни было, так считают люди, а если уж воины решили, что это к удаче, значит, так тому и быть. Я рад видеть тебя в добром здравии. У тебя, наверное, есть для меня новости.

— Да, — ответил я невыразительно, поскольку вокруг нас были люди. Улыбка потухла в его глазах. Амброзиус поколебался и тихо обратился к сопровождающим:

— Оставьте нас.

Они ушли. Мы поглядели друг на друга над телом бессознательного человека. Поблизости ворочался и стонал воин, другой отвечал ему стенаниями. Стоял отвратительный запах — пахло кровью, потом, больной плотью.

— Так какие новости?

— Они касаются моей матери.

По-моему, он уже знал, что я скажу. Амброзиус медленно заговорил, взвешивая слова, будто каждое из них имело для него особое значение.

— Люди, сопровождавшие тебя сюда, привезли известие о ней. Они сказали, что она болела, но поправилась, вернувшись благополучно в Маридунум. Разве это не правда?

— Это было правдой, когда я уехал из Маридунума. Если бы я знал, что болезнь смертельна, я бы не оставил ее.

— Смертельна?

— Да, милорд.

Амброзиус замолчал, глядя невидящим взором на раненого. Раненый заворочался, скоро он придет в себя, а вместе с сознанием вернется боль и страх смерти.

— Выйдем на воздух? — спросил я. — Я закончил здесь. К этому человеку я кого-нибудь пришлю.

— Хорошо. Только возьми свою одежду. Сегодня ночь холодная. Когда она умерла? — добавил он, не сходя с места.

— Сегодня на закате.

Амброзиус быстро и внимательно взглянул на меня, сузив глаза, затем кивнул, приняв все, как оно есть. Он повернулся к выходу и жестом пригласил меня с собой. Когда мы вышли, он спросил:

— Ты думаешь, она знала?

— Думаю, да.

— Она ничего не передавала мне?

— Ничего непосредственно. Она сказала, что вы встретитесь, и встретитесь скоро. Не забудь, она христианка, а они верят...

— Я знаю, во что они верят.

Снаружи донесся шум, чей-то голос выкрикнул пару команд, раздался топот. Амброзиус помедлил, прислушиваясь. Кто-то быстро шел в нашу сторону.

— Поговорим позже, Мерлин. Тебе нужно многое мне рассказать. Но сначала мы должны отправить дух Хенгиста к его отцам. Пошли.

Мертвых саксов сложили на огромную поленницу, облили маслом и обложили торфом. Наверху пирамиды, на грубо сколоченных досках, лежал Хенгист. Как уж Амброзиус смог сделать так, чтобы его не обобрали, не знаю. Но его щит лежал у него на груди, а меч по правую руку. Перерезанное горло прикрыли кожаным щитком, который носят воины. Он был украшен золотом. От груди до ног его покрывал пурпурный плащ, складками спускавшийся на грубое деревянное ложе.

Внизу положили факелы, и пламя жадно охватило свои жертвы. Стояла тихая ночь, и дым черным столбом устремился в небо, перемежаемый языками пламени. Огонь захватил плащ Хенгиста, его края почернели и свернулись. Хенгист исчез из виду в облаке дыма и огня. Пламя щелкало, как множество плетей, дрова обугливались и разваливались. Подбегали чумазые и вспотевшие люди, подбрасывали еще. Даже нам на нашем отдаленном месте стало жарко. Запах горящего дерева, жира и мяса наполнил сырой ночной воздух. За освещенным кругом наблюдавших в поле виднелись факелы. Слышен был глухой стук лопат, вгрызавшихся в землю, — хоронили погибших бриттов. Над величественным погребальным костром за темными склонами далеких холмов висела полная майская луна, застилаемая дымом.

— Что ты видишь?

Я вздрогнул от голоса Амброзиуса.

— Вижу? — удивленно взглянул я на него.

— Да, в огне, пророк Мерлин.

— Ничего, кроме поджаривающихся мертвецов.

— Тогда постарайся рассмотреть кое-что для меня, Мерлин. Куда делся Окта?

Я рассмеялся.

— Откуда я знаю? Я же сказал тебе, что я вижу.

Но он даже не улыбнулся.

— Посмотри внимательнее. Скажи мне, куда скрылся Окта, а также Эоза? Где они окопаются и будут ждать меня? И когда?

— Я же говорил, я не ищу ничего сам по себе. Если я вижу, то по воле бога. Вещи являются мне в пламени, в ночи, приходят в тишине, неожиданно, как стрела из засады. Я не ищу лучника. Все, что от меня зависит — встать с открытой грудью и ждать, пока в нее ударит стрела.

— Так поступи же так сейчас, — упрямо настаивал Амброзиус. Я видел, что он не шутит. — Ты видел тогда, у Вортигерна.

— Ты называешь это «видеть» — предсказать его смерть? Когда я предсказывал, я даже отчета себе не отдавал, что я говорю. Горлуа, наверное, рассказал тебе, что случилось. Даже сейчас я не могу вспомнить. Мне неизвестно, когда я начну видеть и когда перестану.

— Прямо сегодня ты узнал о Ниниане, без всякого огня и темноты.

— Верно, но не понимаю как, равно как и в случае с Вортигерном.

— Люди прозвали тебя «пророком Вортигерна». Ты предсказал нашу победу у Доварда и здесь. Тебе верят и они, и я. Не лучше ли именоваться «пророком Амброзиуса»?

— Милорд, ты знаешь, что я приму любой титул, который ты соизволишь мне пожаловать. Но исполнение твоей просьбы зависит не от меня. Я не могу выполнить ее по заказу, но если она важна, она исполнится. Когда придет время, я скажу тебе. Ты же знаешь, что я служу тебе. Сейчас же я не знаю ничего об Окте и Эозе и могу лишь по-человечески догадываться. Они по-прежнему сражаются под знаменем Белого Дракона так?

— Да, — его глаза сузились.

— Тогда предсказание «пророка Вортигерна» остается в силе.

— Я могу сказать об этом людям?

— Если так надо для них. Когда вы собираетесь выступить?

— Через три дня.

— Куда?

— На Йорк.

— Тогда твоя догадка командирская совпадает с моей колдовской. Ты возьмешь меня?

Он улыбнулся.

— Будет ли мне от этого польза?

— От «пророка», возможно, нет. Но разве тебе не нужен инженер, врач или пускай даже певец?

— Один, но стоит многих? Знаю, знаю, — он рассмеялся. — Но только священника не изображай передо мной, Мерлин, у меня их хватает.

— Можешь не бояться.

Пламя угасло. Подошел ответственный командир и, отсалютовав, спросил, можно ли отпустить людей. Амброзиус дал разрешение и поглядел на меня.

— Ладно, поехали со мной в Йорк. У меня есть там для тебя работа. Настоящая работа. Мне сказали, что дворец наполовину разрушен, и мне потребуется руководитель для инженеров. Треморинус в Карлеоне. А сейчас найди Кая Валерия и скажи, чтобы он помогал тебе во всем, присмотрел за тобой. Пусть придет с тобой через час. А тем временем, если что-нибудь явится тебе в темноте, как стрела, дай мне знать, ладно? — И добавил он через плечо: — Если только это в самом деле не окажется стрелой.

Он рассмеялся и ушел. Рядом неожиданно оказался Утер.

— Ну что, Мерлин — побочный сын? Рассказывают, что ты выиграл для нас сражение со своего холма?

Я с удивлением отметил, что в его голосе не было злобы. Он вел себя расслаблено, легко и игриво, как отпущенный на свободу невольник. Наверное, это было следствием долгих лет отчаяния, проведенных в Малой Британии. Сиротой Утера забросило за Узкое море, прежде чем он успел возмужать, и развеялись многие его мечты. Сейчас же он чувствовал себя ястребом, впервые вылетевшем на охоту. Он ощущал в себе силы. Это было заметно и мне. Мощь окрыляла его. Я сказал что-то в ответ, но он прервал меня:

— Ты видел чего-нибудь сейчас в огне?

— И ты туда же? — беззлобно отозвался я. — Князь, похоже, считает, что стоит мне взглянуть на факел, и я готов предсказать будущее. Я пытался объяснить, что так не бывает.

— Ты разочаровываешь меня. Я собирался узнать о своей судьбе.

— Клянусь Эросом, нет ничего проще. Не позже, чем через час, когда ты разберешься со своими людьми, ты окажешься в постели с девчонкой.

— Не так уж просто. Какой дьявол тебе подсказал, что мне удалось найти девчонку, их здесь немного? Одна на полсотни человек. Мне повезло.

— Это я и имею в виду. Если на пятьдесят человек приходится одна женщина, то она достанется Утеру. Я называю это закономерностью жизни. Где мне найти Кая Валерия?

— Я отправлю с тобой кого-нибудь, чтобы тебе показали. Я бы сам пошел, но не хочу попадаться ему на глаза.

— Отчего?

— Когда мы разыгрывали девчонку, он проиграл, — весело ответил Утер. — Так что у него хватит для тебя времени, в его распоряжении вся ночь. Пошли.

Мы отправились в Йорк за три дня до конца мая. Лазутчики Амброзиуса подтвердили его догадку в отношении Йорка. От Кэрконана к Йорку вела хорошая дорога, которой и воспользовались Окта с Эозой. Они нашли убежище в укрепленном городе, названном римлянами Эборанумом, а саксами — Эфорвиком, или Йорком. Однако укрепления в Йорке находились в плохом состоянии, а йоркцы, прослышав о внушительной победе Амброзиуса под Кэрконаном, оказали саксам холодный прием. Несмотря на стремительность передвижения Окты, Амброзиус отставал от него только на два дня. При виде нашей тройной, отдохнувшей и усиленной свежими британскими подкреплениями армии саксы усомнились в своей способности удержать город и решили сдаться на милость победителя.

Я наблюдал за происходящим собственными глазами из фургона с осадными сооружениями. Процесс сдачи в плен произвел на меня более неприятное в своем роде впечатление, чем битва. Вождь саксов был крупным молодым светловолосым человеком, похожим на своего отца. Его привели к Амброзиусу раздетым до штанов, сшитых из грубого полотна, с тесемками. Руки в кистях сковывала цепь, голова и тело посыпаны пылью — излишний для него атрибут унижения. В его глазах горел гнев, было видно, что его вынудили на это из мудрости или трусости (как хотите называйте) саксонские и британские предводители. Они толпились сзади в городских воротах, прося у Амброзиуса пощады для себя и своих семей.

На этот раз он даровал ее и потребовал, чтобы остатки саксонской армии отошли на север за пределы старой стены Гадриана, которая будет считаться границей его владений.

Земли за пределами стены, по рассказам людей, дики и угрюмы, с малочисленным населением. Несмотря на это, Окта с радостью воспользовался предоставленной ему свободой. За ним явился его кузен, Эоза, также сдавшийся на милость Амброзиуса. Она была ему также дарована. А город Йорк открыл свои ворота новому королю.

При занятии города Амброзиус всегда действовал по одному образцу. Первым делом он устанавливал порядок, не допуская в город своих британских союзников. Порядок устанавливали и поддерживали его собственные войска из Малой Британии, не имевшие местных пристрастий. Они очищали улицы, восстанавливали укрепления, разрабатывали планы будущего строительства, которые передавались опытным инженерам, использующим местные рабочие руки. Потом проводилась встреча с руководством города, определялась будущая политика, приносилась клятва верности Амброзиусу, обсуждались меры по охране города. В конце происходила религиозная церемония благодарения, сопровождавшаяся всеобщим празднеством.

Йорк явился первым крупным городом, взятым Амброзиусом, и церемония празднования проводилась в церкви. Стоял ослепительный июньский день, собралась вся армия и огромные массы народа.

А я уже побывал на одной закрытой церемонии в другом месте.

Трудно было ожидать, что в Йорке окажется храм Митры. В любом случае поклонение ему было запрещено со времен ухода последнего римского легиона около века назад. Но в римскую эпоху храм в Йорке являлся одним из самых красивых в стране. Поскольку поблизости не нашлось естественной пещеры, храм построили в просторном подвале дома, где жил римский командующий. По этой причине христиане не смогли осквернить его, подобно остальным святилищам. Однако время и сырость сделали свое дело, и храм пришел в негодность. Однажды при одном христианском правителе его попытались превратить в подземную часовню, но следующий правитель наотрез, если не сказать более категорично, воспротивился этому. Являясь истинным христианином, он не видел причины для того, чтобы не использовать добрый подвал в целях его предназначения, а именно для хранения вина. Винным подвалом он и оставался до того дня, пока Утер не послал людей привести его в порядок и подготовить к встрече, приуроченной к празднику бога, ожидавшемуся шестнадцатого июня. Ее проводили тайно, но не из-за страха, а для соответствия с политикой: официальное благодарение осуществлялось по христианской традиции, и Амброзиус собирался на нем присутствовать вместе с епископами и народом. До праздника я святилища не видел, будучи занят на работах по восстановлению христианской церкви, в которой должна была состояться церемония. На празднике Митры в подземном храме я собирался участвовать вместе с другими посвященными моего ранга. Большинства из этих людей я не знал или не мог узнать по голосу из-за маски. Только Утера невозможно было спутать ни с кем, и, конечно же, там должен был быть мой отец в качестве Посланца солнца.

Дверь храма закрыли. Мы, посвященные самого низкого ранга, ждали своей очереди в передней.

Передняя представляла собой небольшую квадратную комнату, освещенную двумя факелами, вставленными в руки статуй по обеим сторонам двери. Над дверью торчала львиная маска, вырезанная прямо в стене. Потрепанные временем, без носов и частей тела древние факельщики с достоинством несли свою службу. В передней было прохладно и пахло дымом. Холод начинал пробирать меня, передаваясь от каменного пола босым ногам. Но не успела меня охватить дрожь, как дверь храма открылась, и через мгновение все было охвачено разноцветными бликами света и огня.

Даже сейчас, спустя все прожитые годы, познав отведенное мне жизнью, я не могу найти в себе сил преступить клятву молчания и тайны. Этого не сделал, насколько я знаю, никто. Люди говорят, что то, чему ты научился в молодом возрасте, никогда не выйдет у тебя из головы. Я, например, так и не смог избавиться от чар неведомого бога, забросившего меня в Британию к ногам моего отца. То ли потому, что дух мой был скован, то ли вмешался сам бог, но мои воспоминания о богослужениях оказались затуманены, словно сон. Хотя, возможно, что это сон, и не только это мне приснилось, а и ночное поле, и, наконец, эта ночная церемония.

Кое-что я помню. Опять, но в большем количестве каменные факельщики, длинные скамьи по сторонам от центрального прохода, на них люди в ярких одеяниях и масках, повернутых к нам, внимательные глаза. В конце помещения ступени, ведущие под полукруглый свод, открывающий пещеру со звездным потолком и знакомым изображением Митры, убивающим быка. Каким-то образом оно избежало молотов богоборцев, передавая яркую и драматическую картину. Вот он, молодой человек в капюшоне, освещенный светом факелов и навек застывший в камне. Встав коленом на павшего быка, он вонзает ему в шею меч, отвернувшись в печали. У подножия лестницы стояли алтари огня, по одному с каждой стороны. За ними в одеянии и маске льва стоял человек с прутом в руке. Сзади — другой, Гелиодромос, Посланец солнца. В центре наверху под куполом возвышался Отец, ожидавший нас.

Маска ворона имела плохие прорези для глаз, и я мог смотреть только вперед. Мне не подобало вертеть клювом из стороны в сторону и поэтому я стоял, прислушиваясь к голосам и прикидывая, сколько здесь находится знакомых мне людей. Я знал лишь высокого Посланца, спокойно стоявшего у алтарного огня и одного из «львов», стоявшего не то в проходе, не то у ступеней и смотревшего мимо самодельных скамей.

Вот таковой была общая картина церемонии, и это было почти все, что я запомнил, не считая конца. Лев, руководивший обрядом, оказался все-таки вовсе не Утером. Это был невысокий, плотный человек, постарше Утера. Нанесенный им удар оказался ритуальным похлопыванием, лишенным злости, которую вложил бы Утер. И Посланцем был не Амброзиус. Когда он передавал мне символические хлеб с вином, я заметил у него на мизинце левой руки золотое кольцо с камнем из красной яшмы, изображающим маленького дракона. Когда он протянул чашу к моему рту, у него сползла накидка и обнажился знакомый белый шрам на загорелой коже. Из-под маски на меня глядели голубые глаза, вначале насмешливые, потом в них промелькнула искра смеха при виде того, как я вздрогнул и пролил вино. Похоже, Утер поднялся на две ступени с тех пор, как я последний раз присутствовал на торжествах. Поскольку больше Посланцев не было, для Амброзиуса оставалось лишь одно место...

Я отошел от Посланца и преклонил колени перед Отцом. Однако руки, взявшие мои ладони в свои для получения клятвы, принадлежали старику, а глаза под маской были глазами незнакомца.

Через восемь дней состоялся официальный праздник благодарения. На нем присутствовал Амброзиус со всеми своими военачальниками и даже Утер. «Ибо, — сказал отец, когда мы остались наедине, — ты сам увидишь, что все боги, рожденные светом, — братья. И Митра, приносящий нам победу, олицетворяет Христа. Почему бы нам не молиться Христу».

Больше мы на эту тему не разговаривали.

Сдача Йорка ознаменовала завершение первой части кампании Амброзиуса. После Йорка мы направились к Лондону, легко передвигаясь по стране. Сражений больше не было, если не считать нескольких стычек по пути. Теперь королю предстояла огромная работа по восстановлению и укреплению своего королевства. В каждом городе и крепости он оставлял гарнизоны из испытанных воинов и доверенных начальников, назначал инженеров для починки укреплений и дорог. Везде можно было наблюдать одну и ту же картину: когда-то прекрасные здания безнадежно пришли в упадок; дороги заброшены и запущены; деревни разрушены, а жители скрываются по лесам и пещерам; святилища оставлены или осквернены. Вся земля была замутнена алчностью и глупостью саксонских орд. Все, что излучало свет, — искусства, песни, науки, религия, торжественные встречи праздников, Пасха, День всех святых, зимнее солнцестояние и даже культ земледелия — исчезло во мраке туч, напущенных воинственными северными богами грома и войны. Их позвал сюда британский король Вортигерн, что и осталось в людской памяти. Люди забыли, что Вортигерн правил десять с лишним лет, прежде чем обнаружил, что призванные им силы саксов вышли из-под контроля. Запомнилось лишь, что он пришел к трону через кровь и предательство, а также убийство родственника, который был законным королем. Поэтому люди шли к Амброзиусу со всех сторон, призывая на него благословения всех своих богов, величая его королем, первым «Королем всей Британии», давшим стране шанс стать таковой.

Другие уже описывали историю коронации Амброзиуса и его первых деяний и даже поместили ее в летописи. Я добавляю лишь, что сопровождал его на протяжении первых двух лет, но на двадцатой моей весне мы расстались. С меня хватило военных советов, походов и длинных юридических диспутов, где Амброзиус пытался восстановить ослабевшие порядки. Мне надоели бесконечные встречи со старейшинами и епископами, которые жужжали изо дня в день, из месяца в месяц, как пчелы, старающиеся не упустить своей капли меда. Я устал даже от строительства и конструирования. Это была единственная работа, которую я делал для него, находясь с армией долгие месяцы. В конце концов я осознал, что должен покинуть его, вырваться из-под пресса окружающих его проблем. Боги не обращаются к тем, кто не слушает. Разум сам ищет себе пищу, и до меня дошло, что, какую бы работу я ни выполнял, я должен делать ее в тиши моих холмов. Поэтому весной, когда мы приехали в Винчестер, я послал Кадалу письмо, а сам отправился к Амброзиусу — сказать ему, что мне надо уходить.

Он рассеянно выслушал меня. Слишком много забот навалилось на него в те дни, и возраст, незаметный раньше, теперь придавил его. Я заметил, что такое случается с людьми, которые посвятили свою жизнь пути к одному далеко горящему маяку. Когда вершина покорена и стремиться больше некуда — осталось лишь поддерживать огонь в горящем рядом маяке, они присаживаются у него и начинают стареть. Если раньше таких людей согревала их горячая кровь, то теперь их поддерживает пламя маяка. Так произошло и с Амброзиусом. Сидевший предо мной в громадном кресле и слушавший меня король был уже теперь не тем молодым военачальником, склонившимся над застеленными картами столом в Малой Британии, и не Посланец Митры, явившийся мне в морозном поле.

— Я не могу тебя удерживать, — ответил он, — ты не мой подчиненный, ты мой сын. Можешь идти, куда хочешь.

— Ты знаешь, я служу тебе. На днях ты говорил, что пошлешь отряд в Карлеон. Кто с ним едет?

Он поглядел в свои записи. Год назад он ответил бы, не задумываясь, по памяти.

— Прискус, Валенс, может быть, Сидониус. Они отправляются через два дня.

— Тогда я поеду с ними.

Он взглянул на меня. Неожиданно передо мной был снова прежний Амброзиус.

— Стрела, вынырнувшая из тьмы?

— Можно сказать так. Я знаю, что должен ехать.

— Езжай с миром. Но когда-нибудь возвращайся ко мне.

Нас кто-то прервал. Когда я уходил, он уже тщательно, от слова к слову, прорабатывал новые законы для города.

От Винчестера к Карлеону вела хорошая дорога. Стояла солнечная сухая погода. Поэтому мы не стали задерживаться в Саруме, а сразу поехали на север, пересекая Большую равнину.

Недалеко от Сарума находилось место, где родился Амброзиус. Сейчас я даже не помню, как оно называлось, но уже при мне его переименовали в его честь — Амберсбург или Эймсбери. Я никогда не проезжал через него и хотел на него посмотреть. Мы поднажали и прибыли туда до заката. Мне вместе с командирами предоставили жилье у старейшины города. По размерам местечко было не больше деревни, но там хорошо помнили, что здесь родился король. Неподалеку находилось место, где много лет назад саксами были предательски убиты около сотни представителей британской знати. Их похоронили в одной могиле, которая находилась к западу от Эймсбери, у каменного круга, который в народе прозвали «Пляской гигантов» или «Пляской висячих камней».

Я давно слышал о «Пляске», и мне не терпелось увидеть ее. Когда отряд вошел в Эймсбери и мы стали располагаться на ночь, я извинился перед хозяином и выехал один в поле. На протяжении многих миль оно тянется без единого холма, лишь изредка здесь встречаются колючие кустарники и утесник или одинокий дуб, потрепанный ветром. Закат наступал поздно, и в тот вечер я неторопливо ехал верхом навстречу лучам заходящего солнца. Сзади, на востоке, уже начали собираться темно-синие вечерние облака, и показалась ранняя звезда.

Похоже, я ожидал, что «Пляска» произведет на меня гораздо меньшее впечатление, чем каменное воинство, к которому я привык в Малой Британии, и сравнивал ее с кругом на острове друидов. Однако эти огромные камни поразили мое воображение. Само одиночество, окружавшее их посреди бескрайней равнины, наполняло сердце благоговением.

Я медленно объехал кругом и спешился. Лошадь осталась пастись, а я прошел между двух камней внешнего круга. Моя фигура по сравнению с ними отбрасывала пигмейскую тень. Я невольно замедлил шаг, словно гиганты протянули руки, задерживая меня.

Амброзиус спросил меня о «стреле, вынырнувшей из темноты», и я ответил ему положительно. Теперь мне предстояло выяснить, что же привело меня сюда. Оказавшись здесь, я почувствовал, что мне хочется покинуть это место. Что-то подобное я ощущал в Малой Британии, плутая между каменных исполинов, — словно кто-то древний, древнее, чем само время, дышал мне в спину. Подобное, но все же не похожее чувство возникло у меня и теперь. Здесь, мне казалось, теплая земля и камни, нагретые весенним солнцем, дыхнули глубоким подземным холодом.

С какой-то неохотой я пошел вперед. Быстро темнело, и чтобы добраться до середины, нужно было идти с осторожностью. Время и бури, а может быть, боги войны сделали свое дело. Большинство камней лежало в нагромождениях, но порядок их расположения, «рисунок», все-таки можно было различить. Передо мной открывался круг, но таких кругов я не видел в Малой Британии и не мог себе даже представить. Внешний круг состоял из огромных камней, половина которых еще стояла в виде полумесяца. Сверху их венчали смыкавшиеся между собой блоки, гигантским забором отгораживавшие круг от неба. Остальные глыбы, составлявшие внешний круг, стояли и валялись без всякого порядка, иные накренились, а лежавшие сверху камни упали на землю. Внутри большого круга находился маленький, и упавшие внутрь большие камни погребли под собой стоявшие внутри. В середине исполинские камни образовывали подкову, сложенную парными валунами. Три мегалита стояли нетронутыми, четвертый упал вместе со своим соседом. Одна подкова содержала в себе другую, поменьше, совсем целую. Самая середина, испещренная тенями, пустовала.

Солнце зашло, и небо на западе потускнело, приобретя зеленый цвет моря. Светила одинокая яркая звезда. Я застыл в неподвижности. Стояла тишина, в которой слышно было лишь, как пасся мой конь и позвякивала его уздечка. Наверху, на камнях, возились скворцы. У друидов они являлись священными птицами. Я слышал, что в прошлом друиды использовали «Пляску» для своих обрядов. Ходило много рассказов о том, что камни привезли из самой Африки, а установили их сказочные исполины, или о том, что это и были исполины, превращенные в камни заклятием во время исполнения своего танца. Но не из-за гигантов или проклятий веяло холодом от земли и самих камней. Их установили люди, деяния которых воспели в песнях певцы, подобные старому слепому барду из Малой Британии. Последний луч закатного света упал на стоявший рядом камень. Большой выступ на его стороне совпадал со впадиной на лежавшем на нем другом камне. Все это было сделано руками людей, мастеров, виденных мной ежедневно в Малой Британии, Йорке, Лондоне, Винчестере. Все эти массивные создания подняты руками людей под командованием мастеров и под музыку, слышанную мной от слепого музыканта в Керреке.

Поиск по сайту: