Сравнительно-исторического исследования

Субъективность ощущения и осмысления целостности историчес­кого процесса, воспринимаемая в XX в. — веке теоретического, эсте­тического, политического и даже (в ситуации постмодерна) этичес­кого плюрализма — не как недостаток, в преодолении которого и заключается смысл собственно научного познания, а как норма, с которой приходится считаться, приводит к увеличению многообра­зия историко-теоретических конструкций, принимающих иногда весь­ма причудливые формы. Эти построения существенно различаются своей философской основой, методологическими принципами, ин­теллектуальными источниками, питавшими мысль их авторов, поэто­му каждое из них требует специального рассмотрения. Но в границах нашей проблематики — принципов построения исторического мета-нарратива — нам придется ограничиться некоторыми, наиболее яркими примерами, акцептировать внимание на отдельных аспектах наиболее ярких метаисторических построений, которые позволяют, на мой взгляд, обнаружить существенную тенденцию в глобальных истори­ческих построениях, значимую и для «практикующих» историков.

Несмотря на разнообразие историко-теоретических конструкций, в историософии XX в. не так много общепризнанных исторических произведений глобального масштаба. В первую очередь следует назвать «Закат Европы» немецкого философа Освальда Шпенглера и «Пости­жение истории» английского историка Арнольда Тойнби. Хотя, на­звав эти произведения «общепризнанными» образцами культурологи­ческого подхода, мы несколько погрешили против истины, посколь­ку их построения вызвали, наверное, больше все же критических

⁶¹ Бойцов М. А. Указ. соч. С. 147.

отзывов, чем восторженных. Впрочем, можно рассматривать критику как специфическую форму признания...

«Закат Европы» Освальда Шпенглера и «A Study of History» Арнольда Тойнби

О. Шпенглер, по-видимому, глубже других ощущал субъективность своего построения, но в то же время понимал культурную и истори­ческую обусловленность своей субъективности. Зависимость историка от своего времени и в этом смысле невозможность объективного ис-ториописания осознавал и А. Тойнби.

Освальд Шпенглер;

«.. .могу я охарактеризовать суть того, что мне удалось обнаружить, как нечто "истинное", истинное для меня и, верится мне, также и для ведущих умов наступающей эпохи, а не ис­тинное "в себе", т.е. оторванное от условий крови и истории, поскопь-ку-де таковых не существует...»".

Арнольд Тойнби:

судьбы, к тому же еще и первую в своем роде. Она насквозь созерца­тельна и написана на языке, силя­щемся чувственно копировать пред­меты и отношения, а не заменять их понятийными рядами, и обращена она только к таким читателям, кото­рые способны в равной мере пере­живать словесную звукопись и об­разы».

либо фактов, прежде не установлен­ных... Налицо явная тенденция не­дооценивать исторические работы, написанные одним человеком, и эта недооценка особенно заметна, ког­да речь идет о трудах, касающихся всеобщей истории. Например, «Очерк истории» Герберта Уэллса был принят с нескрываемой враж­дебностью целым рядом специалис­тов. Они беспощадно критиковали все неточности, допущенные авто­ром, его сознательный уход от фак­тологии. Вряд ли они были способ­ны понять, что, воссоздавая в своем воображении историю человечества, Г. Уэллс достиг чего-то недоступ­ного им самим, о чем они и помыс­лить не смели».

Конечно, никто не оправдывает фактические погрешности в ра­боте историка, его незнание исторического материала. Речь идет о том, что фактологическая точность и исчерпанность не должны быть критерием оценки исторического труда. Мне представляется чрезвы­чайно важным подчеркнуть именно эту мысль, поскольку сейчас мы постоянно сталкиваемся с двумя взаимоисключающими ситуациями. Во-первых, очень устойчивой оказалась описанная Тойнби тенден­ция — оценивать исторический труд по наличию в нем нового факти­ческого материала (читай: ссылок на хранящиеся в архиве источники). Эта «позитивистская» традиция в условиях кризиса метанарратива обрела второе дыхание (о чем шла речь в самом начале, см. с. 33—35 ). Во-вторых, попытка отказаться от самодовлеющего значения фактов часто ведет к пренебрежению к точности исследования, к вольному обращению с историческим материалом, а в конечном счете, к под­мене строгого научного исследования исторической эссеистикой. Стремление сочетать строгое отношение к историческому факту с его подчиненностью общей картине мирового исторического процесса, на мой взгляд, в равной мере свойственно и Шпенглеру и Тойнби, но решают они эту задачу по-разному.

Тойнби приписывает отношение к факту как к некой самоценно­сти воздействию изживающей себя индустриальной эпохи:

«Индустриализация исторического мышления зашла столь далеко, что в некоторых своих проявлениях стала достигать патологических форм гипертрофии индустриального духа. Широко известно, что те инди­виды и коллективы, усилия которых полностью сосредоточены на пре-

вращении сырья в свет, тепло, движение и различные предметы по­требления, склонны думать, что открытие и эксплуатация природных ресурсов — деятельность, ценная сама по себе, независимо от того, насколько ценны для человечества результаты этих процессов»⁶⁴.

Сравнение удивительно точное. Вспомним забастовки английских шахтеров начала правления Маргарет Тэтчер или российских у «Бело­го дома» в начале 1990-х годов, среди главных требований которых было не закрывать шахты, даже если они нерентабельны, даже если этот уголь не нужен, а работа по его добыче опасна. Не так ли исто­рик, с удовольствием изучающий документы в архиве, часто предпо­читает не только не отвечать на вопрос «зачем?», но и не задавать его себе. Возможно, он утешает себя рассуждениями в духе Дюркгейма: когда-нибудь кто-нибудь обобщит, создаст теорию и т.п.

Как гончар не должен превращаться в раба своей глины, так и историк не должен быть рабом факта, считает Тойнби, вполне созна­вая отличия труда историка от индустриального производства. Тойн­би, приступая к выстраиванию целостной теории исторического про­цесса, ставит принципиально новую проблему, обусловленную уже не раз упоминавшейся необходимостью выхода за рамки национальных историографии и осмысления исторического процесса в его целост­ности, — проблему «поля исследования, умопостигаемого самого по себе»⁶⁵. Исходный момент рассуждений Тойнби — осознание невозможности понимания национальной истории в рамках только европейского ис­торического процесса:

«Западное общество ныне отнюдь не занимает того господствующе­го положения, которое характеризовало ситуацию прошлого века... Приблизительно до 1875 г. два господствовавших тогда института — индустриализм и национализм — действовали сообща, созидая вели­кие державы. После 1875 г. начался обратный процесс: индустри­альная система стала резко наращивать свою активность, так что раз­мах ее деятельности обрел глобальный характер, тогда как система национализма стала проникать вглубь, в сознание национальных мень­шинств, побуждая их к созданию своих собственных государств...»⁶⁴.

Мы видим, что в середине прошлого века Тойнби уловил тенден­цию, которая полномасштабно проявилась в начале 60-х годов во вре­мя создания суверенных государств народами Африки, а сейчас при­обретает новые формы — антиглобалистского движения.

Тойнби выделяет три составляющих исторического процесса — экономическую, политическую и культурную. Определяя границы «про-

*" Тойнби А. Дж. Постижениеистории. С. 16. ⁶⁵ Тамже. С. 28. ^fi6 Тамже. С. 19.

странственного диапазона того общества, частью которого является Великобритания», он приходит к следующему выводу:

«Границы его обнаружены нами в пересечении трех планов соци­альной жизни — экономического, политического и культурного, при­чем каждый из этих планов имеет свои границы распространения, зачастую не совпадающие с границами исследуемого нами обще­ства. Например, экономический план современного общества, не­сомненно, охватывает всю освоенную человеком поверхность нашей планеты... В политическом плане также можно констатировать нося­щую глобальный характер взаимозависимость... Однако как только мы переходим к культурному плану, действительные связи обще­ства, к которому принадлежит Великобритания, с остальным миром окажутся куда скромнее...»⁶⁷.

Эта мысль Тойнби для нас чрезвычайно важна, поскольку в рам­ках компаративного исследования заставляет ставить вопрос о масш­табности и границах сравниваемых социальных структур. Именно для того, чтобы «отличать это общество от других», Тойнби восстанав­ливает имя той социокультурной общности, в рамках которой может быть определена история Великобритании — «западное христианство». Но само это понятие вызывает потребность дальнейших сопоставле­ний и заставляет Тойнби выделить еще четыре «живых общества того же вида, что и наше»: православно-христианское (византийское), ис­ламское, индуистское и дальневосточное. Расширение поля исследо­вания приводит Тойнби к идентификации целого ряда цивилизаций, а попытка определить место «западно-христианской» цивилизации в их кругу наводит на следующее размышление сравнительно-истори­ческого характера:

«...исследуя общество, именуемое нами "западным", мы обнаружили, что оно проявляет тенденцию к постоянному расширению. Однако мы должны признать, что за все время существования общество это так и не добилось доминирующего положения в мире во всех его трех пла­нах — экономическом, политическом и культурном.

Это заключение весьма важно для определения метода иссле­дования. Прежде всего отметим наличие двух типов связи: отноше­ния между общинами в рамках одного общества и отношения меж­ду обществами в рамках более крупной единицы. В терминологии современных историков, которые игнорируют образования более крупные, чем нация, отношения второго рода называются двусмыс­ленным термином "международные"... Для дела развития истори­ческой науки было бы целесообразно ввести различие между меж­дународными отношениями, которые определяют связи между го-

⁶⁷ Тойнби А. Дж. Постижение истории. С. 31.

сударствами внутри данного общества, и международными отноше­ниями, определяющими связи экуменического характера между са­мими обществами. И предстоит затратить немало усилий, чтобы ис­следовать отношения второго типа»⁶⁶.

Исследование отношений второго типа заставляет Тойнби пере­смотреть концепцию «непрерывности истории», которую он небезос­новательно характеризует как «наиболее привлекательную из всех кон­цепций» и как «построенную по аналогии с представлениями классичес­кой физики»:

«...понятие непрерывности имеет значение только как символичес­кий умозрительный образ, на котором мы вычерчиваем восприятие непрерывности во всем реальном многообразии и сложности...

При изучении временных отношений мы убедились, что необхо­димо различать две степени непрерывности: непрерывность между последовательными периодами и фазами в истории одного и того же общества и непрерывность как связь во времени самих обществ. Особо следует выделить непрерывность второго ряда, ибо она пред­ставляет собой значительный феномен».

Для прояснения своего размышления Тойнби прибегает к распро­страненной среди историков аналогии с человеческой жизнью:

«Главы истории любого отдельно взятого общества напоминают пос­ледовательные ступени опыта человека. Так, связь между одним об­ществом и другим напоминает отношения между родителем и ребен­ком. Во-первых, ребенок физически наследует от родителя опреде­ленные свойства; во-вторых, самим актом рождения обретая некоторую самостоятельность, ребенок тем не менее еще долгое время не может жить без попечения родителей... Общее влияние, которое оказывают родители на своих детей, без сомнения, очень велико. Тем не менее ребенок в некотором смысле является само­стоятельным индивидуумом с момента, когда он начинает сознавать самого себя. Когда же в период зрелости он станет действительно независимым от родителей и обретет собственный взгляд на мир, способность решать свои жизненные проблемы самостоятельно, он станет окончательно независимым "новым взрослым" и будет в со­стоянии породить потомство и дать ему образование. При сравнении непрерывности жизней родителя и ребенка с непрерывностью опы­та того или иного индивидуума нельзя отрешиться от того непрелож­ного факта, что рождение и смерть воздвигают глубокую пропасть между индивидуумами»*⁹.

⁶⁸ Тойнби А. Дж. Постижение истории. С. 34. ^и Там же. С. 39-40.

Тем самым Тойнби дает свой вариант ответа на вопрос, постав­ленный Шпенглером:

«Имеют ли основополагающие для всего органического понятия "рож­дение", "смерть", "юность", "старость", "продолжительность жизни" и в этом круге [человеческой истории. — М. Р. ] некий строгий и никем еще не вскрытый смысл? Короче, не лежат ли в основе всего исторического общие биографические праформы?»⁷⁰.

Итак, рассмотрение проблемы «умопостигаемого поля истории» привело Тойнби, в частности, к следующим выводам:

«а) умопостигаемые поля исторического исследования... пред­ставляют собой к настоящему времени общества с более широкой протяженностью как в пространстве, так и во времени, чем нацио­нальные государства...

б) ...Общество, а не государство есть тот социальный "атом", на котором следует фокусировать свое внимание историку;

<...>

г) ни одно из исследуемых обществ не охватывает всего челове­чества, не распространяется на всю обитаемую землю и не имеет сверстников среди обществ своего вида...

д) непрерывность, преемственность в развитии обществ выраже­ны значительно слабее, чем непрерывность между фазами истории одного общества (настолько слабее, что есть смысл различать эти два типа непрерывности)...»⁷¹.

Исходя из этого Тойнби по-новому определяет сам предмет исто­рической науки, включая в него компаративную составляющую, в ее как коэкзистенциальном, так и в историческом аспекте. Рассматривая историю как «исследование человеческих отношений», Тойнби пишет:

«Ее подлинный предмет — жизнь общества, взятая как во внутренних, так и во внешних ее аспектах. Внутренняя сторона есть выражение жизни любого данного общества в последовательности глав его ис­тории, в совокупности всех составляющих его общин. Внешний ас­пект — это отношение между отдельными обществами, разверну­тые во времени и пространстве»⁷³.

Рассматривать характер внутрицивилизационного развития, кон­цепцию «вызов — ответ» мы здесь не будем. Нам важно подчеркнуть, что без рассмотрения двадцати одной цивилизации и сопоставления с

⁷⁰ Шпенглер О. Указ. соч. С. 128.

⁷¹ Тойнби А. Указ. соч. С. 40.

⁷² Там же. С. 41.

ними европейской европеец середины XX в. уже не может обрести свою социокультурную идентичность.

При всей уязвимости для критики построений Шпенглера ему удалось, казалось бы, невозможное — совместить идиографический подход с глобальным историософским построением. Шпенглер ставит традиционный для историософии вопрос поиска «путеводной нити» исторического процесса среди многообразия случайностей, но ставит его по-новому:

«Существует ли логика истории? Существует ли по ту сторону всего случайного и не поддающегося учету в отдельных событиях некая, так сказать, метафизическая структура исторического человечества, принципиально независимая от повсеместно зримых, популярных, ду­ховно-политических строений поверхностного плана? Скорее сама вызывающая к жизни эту действительность более низкого ранга? Не предстают ли общие черты всемирной истории понимающему взору в некоем постоянно возобновляющемся гештальте,позволяющем делать выводы? И если да, то где лежат границы подоб­ных заключений? Возможно ли в самой жизни — ибо человеческая история есть совокупность огромных жизненных путей, для персонификации которых уже словоупотребление непроиз­вольно вводит мыслящие и действующие индивиды высшего порядка [выделено мной. — М. Р.], как-то: «античность», «китайс­кая культура» или «современная цивилизация», — отыскать ступени, которые должны быть пройдены, и притом в порядке, не допускаю­щем исключений?»⁷³.

Для понимания целостности построения Шпенглера необходимо различать в его концепции понятия «математическое число» и «хро­нологическое число»:

«Я со всей строгостью отделяю — не по форме, а по субстанции — органическое восприятие мира от механического, совокупность геш-тальтов от совокупности законов, образ и символ от формулы и сис­темы, однократно-действительное от постоянно-возможного, цель планомерно упорядочивающей фантазии от цепи целесообразно раз­лагающего опыта или — чтобы назвать уже здесь никем еще не замеченную, весьма многозначительную противоположность — сфе­ру применения хронологического числа от сферы приме­нения математического числа»⁷⁴.

Практически это же наблюдение повторяется четверть века спустя у известного французского историка, одного из основателей школы «Анналов» Марка Блока:

⁷³ Шпенглер О. Указ. соч. С. 128.

⁷⁴ Тамже. С. 131-132.

«...Историк не только размышляет о "человеческом". Среда, в кото­рой его мысль естественно движется, — это категория длительности. Конечно, трудно себе представить науку, абстрагирующуюся от вре­мени. Однако для многих наук оно не что иное, как некая мера. Напротив, конкретная и живая действительность, необратимая в сво­ем стремлении, время истории — это плазма, в которой плавают фе­номены, это как бы среда, в которой они могут быть поняты. Число секунд, пет или веков, требующееся радиоактивному веществу для превращения в другие элементы, это основополагающая величина для науки об атомах. Но произошла ли какая-то метаморфоза тыся­чу лет назад, вчера, сегодня или должна произойти завтра, — это обстоятельство, наверное, заинтересовало бы уже геолога, потому что геология — на свой лад дисциплина историческая, для физика же это обстоятельство совершенно безразлично. Зато ни один историк не удовлетворится констатацией факта, что Цезарь потратил на заво­евание Галлии 8 лет; что понадобилось 15 лет, чтобы Лютер из эр-фуртского новичка-ортодокса вырос в виттенбергского реформа­тора. Историку гораздо важнее установить для завоевания Галлии его конкретное хронологическое место в судьбах европейских об­ществ...»⁷⁵.

Продолжая сопоставление природы и истории и соответственно наук, которые имеют их своим предметом, Шпенглер использует по­нятия «физиогномика» и «систематика» (так называется первый пара­граф второй главы его труда). Проводимое им сопоставление этих по­нятий в значительной мере соответствует делению наук на номотети-ческие и ид ио граф и чес кие:

«Природа и история; так для каждого человека противостоят друг другу две крайние возможности упорядочения окружающей его дей­ствительности в картину мира»⁷*.

Правда (что принципиально важно), Шпенглер различает их как разные способы упорядочения единого мира:

«Математика и принцип каузальности ведут к естественному упоря­дочению явлений, хронология и идея судьбы — к историческому. Оба порядка охватывают, каждый для себя, весь мир. Различен лишь глаз, в котором и через который осуществляется этот мир»⁷⁷.

Мы видели, что Тойнби ставит задачу перейти от исследования государства и международных отношений как межгосударственных к исследованию общества и международных отношений как межциви-

⁷⁵ Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М., 1986. С. 18-19. ^Г6 Шпенглер О. Указ. соч. С. 250. ⁷⁷ Там же. С. 134.

лизационных (в предельном плане). Шпенглер стремился заменить привычный для историков принцип казуальности, который годится только для упорядочения сравнительно легко вычленяемых фактов политической истории, морфологическим, предполагающим целост­ное исследование культуры в совокупности ее составляющих:

«...в исследовании, подобном настоящему, речь может идти не о том, чтобы учитывать поверхностно наблюдаемые события духовно-по­литического рода вообще, упорядочивая их сообразно "причине" и "следствию" и прослеживая их внешнюю, рассудочно-доходчивую тен­денцию. .. Дело не в том, что представляют собою конкретные факты истории, взятые сами по себе как явления какого-либо времени, а в том, что они означают и обозначают своим явлением. Современные ис­торики полагают, что делают больше, чем требуется, когда они привле­кают религиозные, социальные и в случае необходимости даже исто-рико-художественные подробности, чтобы "проиллюстрировать" по­литический дух какой-либо эпохи. Но они забывают решающее — решающее в той мере, в какой зримая история есть выражение, знак, обретшая форму душевность. Я еще не встречал никого, кто прини­мал бы всерьез изучение морфологического сродства, внутренне связующего язык форм всех культурных сфер, кто, не ограничиваясь областью политических фактов, обстоятельно изучил бы последние и глубочайшие математические идеи греков, арабов, индусов, западно­европейцев, смысл их раннего орнамента, их архитектурные, мета­физические, драматические, лирические первоформы, полноту и на­правления их великих искусств, частности их художественной техни­ки и выбора материала, не говоря уже об осознании решающего значения всех этих факторов для проблемы форм истории»⁷⁸.

Попытка рефлексии своего индивидуального взгляда на историчес­кую реальность, понимание зависимости исторических построений от социокультурной ситуации — это как раз то, что позволяет историку попытаться преодолеть свою субъективность и ограниченность рамками той культуры, к которой он принадлежит, взглянуть на свою культуру как бы со стороны, выйдя за ее пределы и ощутив «дистанцию» от предмета своего исследования. Шпенглер убежден, что сравнительное исследование культур на основе морфологического метода позволяет

«...сделать решительный шаг и набросать картину истории, не зави­сящую больше от случайного местоположения наблюдателя в какой-либо — его — «современности» и от его качества как заинтересо­ванного члена отдельной культуры, религиозные, умственные, поли­тические и социальные тенденции которой соблазняют его расположить исторический материал сообразно некой ограничен-

Шпенглер О. Указ. соч. С. 132-133.

12-6867

Поиск по сайту: