Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

ПРОЕКТ «ИЛЛЮМИНАТЫ»: ЗАПИСКА №14



6 августа

Дж. М.,

А вот еще одна версия происхождения иллюминатов, которая дается в книге каббаписта Элифаса Леви («История магии», Borden Publishing Company, Лос‑Анджелес, 1963, стр. 65). Он утверждает, что было два Зороастра: настоящий, проповедовавший белую магию «правой руки», и ложный, который учил черной магии «левой руки». Он продолжает:

Авторству ложного Зороастра следует приписать культ материального огня и нечестивую доктрину божественного дуализма, которая в более поздний период породила манихейский гнозис и ложные принципы псевдомасонства. Этот Зороастр стал отцом той материалистической магии, которая привела к избиению магов. Истинная же их доктрина была сначала запрещена, а потом забыта. Вечно побуждаемая духом истины, Церковь была вынуждена осудить все, что состояло в дальнем или близком родстве с примитивным опошлением мистерий и скрывалось под такими названиями, как магия, манихейство, иллюминизм и масонство. Ярким примером может служить история ордена рыцарей‑храмовников, которая по сей день остается непонятой.

Леви никак не поясняет это последнее предложение; однако интересно, что Неста Уэбстер (см. служебную записку №13) тоже находит связь иллюминатов с тамплиерами, хотя Дараул и многие другие источники прослеживают их корни на Востоке и связывают с хашишин. У меня что, развивается паранойя? Мне действительно начинает казаться, что факты не только погребены в малоизвестных книгах, но и намеренно запутанны, чтобы сбить с толку их исследователя...

Пат

 

В нижней части этой записки той же мужской рукой (Сол подозревает, что рукой Малика), которая писала о бабуине в записке 12, был нацарапан ряд пометок. Пометки гласили:

Проверить орден де Молэ.

Одиннадцатиконечный крест де Молэ.

Одиннадцать точек пересечения, всего 22 отрезка.

22 Ату Тахути?[25]

Почему не 23?

ТАРО = ТОРА = ТРОА = ATOP = РОТА?????! Абдул Альхазред = А.\А.\??!

— Господи Иисусе! — простонал Барни. — Святой Иосиф и Дева Мария! Ну и дерьмо. До окончания этого дела мы запросто станем мистиками или свихнемся. Что, впрочем, одно и то же.

— Орден де Молэ — это масонское общество для мальчиков, — охотно прокомментировал Сол. — Не знаю, что такое Ату Тахути, но звучит вроде по‑египетски. Таро — это такие карты, на которых гадают цыганки, а само слово «цыган» означает «египтянин»[26]. Тора — это на иврите «закон». Мы постоянно упираемся во что‑то такое, что коренится в иудейском мистицизме и египетской магии...

— Тамплиеров с позором изгнали из Церкви, — сказал Барни, — запопыткусоединитьхристианскиеимусульманскиеидеи. В прошлом году мой брат‑иезуит читал лекцию о том, что современные идеи — лишь перепевы старых избитых средневековых ересей. Я сходил на нее из вежливости. Помню, что он говорил о тамплиерах еще кое‑что. Они практиковали, как он выразился, «противоестественные половые акты». Говоря проще, были педиками. Тебе не кажется странным, что все группы, связанные с иллюминатами, сплошь мужские? Может быть, большая тайна, которую они столь фанатично скрывают, заключается в том, что это всемирный гомосек‑суалистский заговор. Я слышал, артисты шоу‑бизнеса жалуются на «гоминтерн» — организацию гомосексуалов, которая старается придерживать все самые вкусные куски для своих. Что ты на это скажешь?

— Звучит правдоподобно, — откликнулся с иронией Сол.‑Но так же правдоподобно звучит и то, что иллюминаты — это заговор евреев, заговор католиков, заговор масонов, заговор коммунистов, заговор банкиров, и вполне возможно, что в конце концов мы найдем свидетельства тому, что это межпланетный заговор, руководимый с Марса или Венеры. Барни, разве ты не понимаешь? Кто бы они ни были, они всегда создают маски и бросают тень подозрения на самые разные группы. Они превращают их в «козлов отпущения», которых потом можно обвинить в том, что они‑то и есть «настоящие иллюминаты»? — Сол уныло покачал головой. — Они достаточно умны и понимают: им не удастся скрываться бесконечно, рано или поздно найдутся умники, которые почуют что‑то неладное. Поэтому они заготовили множество самых разных ложных идей о самих себе, которые и подсовывают любопытствующим чужакам.

— Это собаки, — сказал Малдун. — Разумные говорящие собаки с Сириуса, Песьей звезды. Они прилетели сюда и сожрали Малика. Точно так же они сожрали того парня из Канзаса, но тогда они не успели завершить работу. — Он повернулся к столу и читает отрывок из служебной записки №8: «У него было разорвано горло, словно его терзали когти какой‑то гигантской хищной твари. При этом сведений о пропаже хищных зверей из местных зоопарков не поступало». — Он ухмыляется. — Господи, я почти готов в это поверить.

— Это оборотни, — возразил Сол, тоже усмехаясь. — Пятиугольник — символ оборотней. Посматривай иногда телепрограммы для полуночников.

Пентаграмма, а не пятиугольник. — Барни закурил. ‑И впрямь действует на нервы, а?

Сол устало поднял глаза и окинул комнату таким взглядом, словно искал пропавшего хозяина.

— Джозеф Малик, — громко спросил он, — в какое дерьмо тывлез? И когда это произошло?

 

НАС НЕ СДВИНУТ

НАС НЕ СДВИНУТ С МЕСТА

 

Собственно говоря, для Джозефа Малика все это началось несколькими годами раньше, когда одни люди пели религиозные гимны и непристойно бранились, а другие применяли против них слезоточивый газ и полицейские дубинки, и все это по поводу выдвижения кандидатом в президенты одного человека по имени Хьюберт Хо‑рейшо Хамфри. Дело было в Чикаго, в Линкольн‑парке, ночью 25 августа 1968 года. Тогда Джо не знал, что это было начало чего‑то. Зато он отчетливо, до мозга костей прочувствовал, чему пришел конец: его вере в демократическую партию.

Он сидел с «озабоченными священниками» под крестом, который они установили. И с горечью думал, что вместо креста нужно было поставить налгообие. С надписью: Здесь покоится Новый Курс[27].

Здесь покоится вера в то, что все зло находится по ту сторону, в стане реакционеров и куклуксклановцев. Здесь покоятся двадцать лет надежд, мечтаний, пота и крови Джозефа Уэнделла Малика. Здесь покоится Американский Либерализм, забитый до смерти дубинками доблестных чикагских блюстителей порядка.

«Идут», — неожиданно послышался чей‑то голос рядом. Озабоченные священники тут же начали скандировать: «Нас не сдвинут с места».

"Нас сдвинут, даже не сомневайтесь, — спокойно сказал кто‑то сдержанным сардоническим голосом У. Филдса[28]. — Когда пойдет слезоточивый газ, мы сдвинемся как миленькие".

Джо узнал голос говорившего; это был романист Уильям Берроуз с его обычным бесстрастным лицом, не выражавшим ни раздражения, ни презрения, ни возмущения, ни надежды, ни веры, ни любой другой известной Джо эмоции. Но по каким‑то причинам, которых Джо не мог понять, он тоже сидел с ними и выражал личный протест против Хьюберта Хорейшо Хамфри, поместив свое тело на пути чикагской полиции.

Джо не понимал, как человек может найти в себе мужество это сделать, не имея ни веры, ни убеждений. Берроуз ни во что не верил, но при этом сидел с упрямством Лютера. Джо всегда во что‑то верил: когда‑то давно в римский католицизм, потом, в колледже, в троцкизм, затем, на протяжении почти двух десятилетий, в либерализм («Жизненный центр» Артура Шлезингера‑младшего), а сейчас, когда все это умерло, он отчаянно пытался мобилизовать в себе веру в разношерстную толпу помешавшихся на наркотиках и астрологии йиппи, черных маоистов, несгибаемых пацифистов и высокомерно догматичных ребят из СДО, которые съехались в Чикаго протестовать против заказного съезда и которых за это здесь избивали до полусмерти.

Аллен Гинзберг, сидевший посреди кучки йиппи справа, снова начал скандировать, как он делал весь этот вечер: «Харе Кришна Харе Кришна Кришна Кришна Харе Харе...» Гинзберг верил; он верил во все: в демократию, в социализм, в коммунизм, в анархизм, в идеалистическую разновидность фашистской экономики Эзры Паунда, в технологическую утопию Бакминстера Фуллера, в необходимость возвращения к доиндустриальной пасторальности Д. Г. Лоуренса, в индуизм, буддизм, иудаизм, христианство, вуду, астрологическую магию, но прежде всего — в человеческую доброту.

Человеческая доброта... Джо не вполне в нее верил после того, что показал миру Бухенвальд в 1944 году, когда Джо исполнилось семнадцать лет.

— Расходись! Расходись! Расходись! — донеслось точно такое же, как и прошлой ночью, скандирование полиции; вчера этот неолитический вопль ярости сигнализировал о начале первой бойни. С дубинками в руках полицейский отряд прокладывал себе путь, разбрызгивая слезоточивый газ. — Расходись! Расходись! Расходись!

«Американский Освенцим, — думал Джо, чувствуя тошноту. — Если бы кроме слезоточивого и нервно‑паралитического газа им выдали „Циклон‑Б“, они применяли бы его с таким же удовольствием».

Озабоченные священники медленно поднялись, прикрывая лица влажными носовыми платками. Невооруженные и беззащитные, они готовились удерживать этот клочок земли как можно дольше перед неминуемым отступлением. «Моральная победа, — с горечью думал Джо. — Все, чего мы обычно достигаем, называется моральной победой. Реальные же победы одерживает аморальное зверье».

«Да здравствует Дискордия!» — послышался из стана священников голос бородатого парня по имени Саймон, который накануне днем спорил с маоистами из СДО о преимуществах анархизма.

И это были последние слова, которые Джо Малик отчетливо запомнил: потом были только газ, дубинки, крики и кровь. Тогда он даже не подозревал, что эта фраза, услышанная напоследок, окажется для него самым главным из того, что произошло в Линкольн‑парке.

(Свив длинное тело в тугой узел и опираясь на локти, Гарри Койн следит через прицел «ремингтона» за кортежем автомобилей, который проезжает мимо школьного книгохранилища и направляется к его «точке» на тройном туннеле. Внизу, на травяном холме, он видит Бернарда Баркера из ЦРУ. Если он справится с этим делом, пообещали ему, то получит еще заказы; это станет для него концом мелких преступлений и началом больших денег. В каком‑то смысле он сожалел: Кеннеди вроде бы симпатичный и молодой — Гарри с удовольствием сделал бы это и с ним, и с его красоткой женой, — но деньги прежде всего, а эмоции — для дураков. Он передернул затвор, не обращая внимания на внезапный лай собаки, и прицелился — как вдруг со стороны травяного холма донеслись три выстрела.

— Господи Иисусе, мать твою так, — пробормотал он, и тут же за метила отблеск винтовки в окне школьного книигохранилища. — Боже всемогущий, сколько же нас всего здесь? — воскликнул он, вскочив на ноги, и побежал.)

22 июня 1969 года, почти через год после избиения дубинками, Джо вернулся в Чикаго, чтобы стать очевидцем очередного заказного съезда, испытать дальнейшее разочарование, еще раз встретиться с Саймоном и вновь услышать таинственную фразу «Да здравствует Дискордия».

Теперь это был съезд «Студентов за демократическое общество», последний их съезд, и с самого начала Джо понял, что Прогрессивная трудовая фракция заранее все подстроила. Это снова была все та же демократическая партия, и обязательно пролилась бы кровь, будь у ребят из ПТ свои собственные полицейские силы для «разгона» раскольников, которых тогда называли ДРМ‑I и ДРМ‑II[29]. В отсутствие этого фактора насилие было исключительно словесным, но когда все закончилось, еще одна часть Джо Малика умерла, а его вера в доброту человека еще более ослабела. И вот так, в бесцельных поисках чего‑то не до конца испорченного, он забрел в старый Уоббли‑холл на Северной Халстед‑стрит и оказался на закрытом собрании анархистов.

Об анархизме Джо ничего не знал кроме того, что несколько знаменитых анархистов — Парсонс и Спайс (беспорядки 1888 года в Чикаго), Сакко и Ванцетти (Массачусетс) и поэт Джо Хилл, выходец как раз из уоббли — были казнены за убийства, которых они в действительности не совершали. Кроме того, анархисты стремились упразднить государство, и это казалось настолько абсурдным, что у Джо даже не возникало желания читать их теоретические или полемические труды. Однако теперь, испытывая все большее разочарование в традиционных подходах к политике, он с острым любопытством начал прислушиваться к речам уоббли и других анархистов. В конце концов, его любимый литературный герой говорил: «Когда исключишь все остальные возможности, оставшееся, каким бы невероятным оно ни казалось, должно быть истиной».

Как выяснил Джо, анархисты не собирались выходить из СДО. «Мы останемся и устроим им классную заваруху», — сказал один из них под бурные аплодисменты и возгласы одобрения в зале. Впрочем, такое редкое единодушие они проявили только по этому вопросу, во всех же остальных их взгляды резко расходились. Постепенно Джо начал различать отдельные позиции: анархистов‑индивидуалистов, которые напоминали правых республиканцев (правда, хотели избавиться от всех функций государственного управления); анархо‑синдикалистов и уоббли, которые напоминали марксистов (правда, тоже хотели избавиться от всех функций государственного управления); анархо‑пацифистов, которые стояли на позициях Ганди и Мартина Лютера Кинга (впрочем, они тоже хотели избавиться от всех функций государственного управления); и группу, которую довольно нежно называли «чокнутыми», поскольку они стояли на совершенно непонятных позициях. Саймон находился в стане «чокнутых».

В речи, смысл которой доходил до Джо с большим трудом, Саймон заявлял, что культурная революция намного важнее революции политической; что символом всех анархистов мира должен стать Багз Банни; что открытие Хоффманном ЛСД в 1943 году было проявлением прямого вмешательства Бога в дела человека; что выдвижение кандидатуры борова Пигаса на пост президента США от партии йиппи было самым «трансцендентально ясным» политическим актом XX века; и что «массовые оргии курения марихуаны и траханья на каждом углу» — это очередной и самый практический шаг в деле освобождения мира от тирании. Кроме того, он призывал к углубленному изучению Таро, «чтобы сразиться с реальным врагом его же оружием», хотя не объяснял, что это значит. Он пустился в разглагольствования о мистическом значении числа 23, указав, что сумма двойки и тройки равна пяти, а внутри пентады можно вызывать дьявола, «как, например, внутри пентакля или здания Пентагона в Вашингоне». И что, если двойку разделить на тройку, то получится 0,666 — «Число Зверя, если верить этому бредовому Откровению святого Иоанна Грибоголового». И что само число 23 эзотерически представлено в адресе Уоббли‑холла: 2422, Северная Халстед‑стрит, "поскольку поражает своим экзотерическим отсутствием". И что в датах убийств Джона Ф. Кеннеди и Ли Харви Освальда, 22 и 24 ноября, явно заметно отсутствие между ними числа 23... И лишь когда его наконец согнали с трибуны, собрание вернулось к более мирским темам.

Наполовину заинтригованный и наполовину отчаявшийся, Джо решил выполнить очередной «акт веры» и убедить себя, хотя бы ненадолго, в том, что в бессвязной болтовне Саймона есть хоть крупица здравого смысла. Он знал, что довольно скоро в нем проснется привычный скептицизм.

— То, что мир называет здравым смыслом, привело нас к нынешнему планетарному кризису, — сказал Саймон, — поэтому единственной возможной альтернативой становится безумие.

Этот парадокс стоил того, чтобы над ним поразмыслить.

— Я насчет этого числа, 23, — сказал Джо, нерешительно приблизившись к Саймону после окончания собрания.

— Оно всюду, — немедленно прозвучал ответ. — Я лишь затронул проблему в самых общих чертах. Все великие анархисты погибли двадцать третьего числа того или иного месяца. Сакко и Ванцетти — 23 августа, Бонни Паркер и Клайд Барроу — 23 мая, Голландец — 23 октября, а Винсу Коллу было 23 года, когда его застрелили на Двадцать третьей стрит, и хотя Джона Диллинджера убили двадцать второго июля, если внимательно почитать книгу Толланда «Жизнь Диллинджера», как это сделал я, то обнаружится, что и ему не удалось избежать рокового числа 23, поскольку в ту ночь в Чикаго умерли еще 23 человека, и все от перегрева. «В атмосферу Земли вошло тепловое излучение от вспышки новой звезды», помнишь? А мир, если верить епископу Ашеру, появился 23 октября 4004 года до нашей эры, и венгерская революция началась тоже 23 октября, и Харпо Маркс родился 23 ноября, и...

Он говорил еще и еще, а Джо терпеливо слушал, решив превратить этот вечер в шизофренический практикум. Они перебрались в ближайший ресторанчик «Рассадник» на Фуллертон‑стрит, и за пивом Саймон плавно перешел к обсуждению мистического значения W, двадцать третьей буквы английского алфавита, и ее присутствия в словах «женщина»[30], «утроба»[31], в форме женских грудей и разведенных ног совокупляющейся женщины. Он даже нашел какой‑то мистический смысл буквы W в слове «Вашингтон»[32], но почему‑то предпочел об этом не распространяться.

— Так что сам видишь, — втолковывал Саймон, когда ресторанчик уже закрывался, — к освобождению ведет путь магии. Анархизмостанется придатком политики и, как любая другая политика, останется формой смерти, если не освободится от обусловленной «реальности» капиталистического общества и не создаст собственную реальность. Борова — в президенты. Кислоту — в водопровод. Секс — на улицы. Заставим совершенно невозможное стать повсеместно возможным. Реальность термопластична, а не термореактивна, знаешь ли. Я хочу сказать, что ее можно перепрограммировать, хотя люди об этом даже не догадываются. Первородный грех, логический позитивизм, мифы об ограничениях — это всё колдовство, обман, построенный на термореактивной реальности. Господи, дружище, конечно же, пределы есть — надо быть полным дебилом, чтобы это отрицать, — но эти пределы вовсе не так жестко закреплены, как нас убеждали. Намного правильнее сказать, что нет практических пределов, и реальность такова, какой ее решают сделать люди. Но на протяжении последних тысячелетий мы, словно безумцы, постоянно выдумываем ограничения за ограничениями, так что нужна поистине негативная энтропия, чтобы поколебать основы. И это не просто треп, друг; я знаю, о чем говорю, потому что по образованию я математик.

— Я и сам когда‑то давно учился на инженера, — сказал Джо. — Я понимаю, что часть того, что ты говоришь, правда...

— Это всё правда. Сейчас земля принадлежит землевладельцам, и дело тут в магии. Люди чтят документы, составленные в государственных учреждениях, и не смеют ступить на участок земли, если в каком‑нибудь документе сказано, что этой землей владеет кто‑то другой. Это помрачение, разновидность магии, и нужна противоположная магия, чтобы снять это проклятие. Нужна шокотерапия, чтобы разорвать и перестроить цепочки команд в коре головного мозга, сбросить «выкованные разумом оковы», о которых писал Блейк. Это элементы непредсказуемые: эрратические, эротические, эристические. Тим Лири сказал об этом так: «Люди должны сойти с ума, чтобы прийти в чувство». Люди не чувствуют настоящую землю, не наслаждаются ее теплом и запахом, пока в коре головного мозга позвякивают цепи, которые внушают, что земля принадлежит кому‑то другому. Если не хочешь называть это магией, называй контркондиционированием, суть не изменится. Мы должны развеять галлюцинацию, навязанную нам обществом, и жить самостоятельно. Вернуть обратно старые реальности, которые считаются мертвыми. Создать новые реальности. Астрология, демоны... вывести поэзию с книжных страниц в повседневную жизнь. Сюрреализм, врубаешься? Антонен Арто и Андре Бретон кратко резюмировали это в Первом Манифесте Сюрреализма: «полное преобразование сознания и всего, что похоже на сознание». Они знали об основанной в 1923 году в Мюнхене ложе иллюминатов всё, и даже то, что она с помощью черной магии контролировала и Уолл‑стрит, и Гитлера, и Сталина. Нам самим придется влезть в колдовство, чтобы снять проклятие, которое они наложили на сознание каждого человека. Да здравствует Дискордия! Вот так‑то!

Когда они наконец расстались и Джо направился в гостиницу, чары рассеялись. "Я весь вечер слушал бред отъехавшего кислотника, — думал Джо в такси, которое везло его на юг, в сторону Лупа[33], — и чуть было не поверил ему. Если я продолжу этот маленький эксперимент, то действительно ему поверю. Именно так всегда и начинается безумие: ты считаешь реальность невыносимой и начинаешь придумывать ей замену". Усилием воли он заставил себя вернуться к привычной системе отсчета: какой бы жестокой ни оказалась реальность, Джо Малик встретится с ней лицом к лицу и не станет путешествовать с йиппи и «чокнутыми» в Мир Грез.

Но когда в гостинице Джо впервые заметил на двери своего номера табличку «23», он с трудом преодолел желание немедленно позвонить Саймону и рассказать ему о последнем вторжении сюрреализма в реальный мир.

Лежа в постели, он долго не мог уснуть, стараясь вспомнить все, что происходило в его жизни и так или иначе имело отношение к числу 23... и понять, откуда возник загадочный жаргонизм 1929 года «23 сваливай»[34].

Поплутав часок в старых кварталах, хорошо помнивших Гитлера, «Кларк Кент и его супермены» наконец нашли Людвигштрассе и выехали из Мюнхена.

— Еще миль сорок, и мы в Ингольштадте, — сказал Кент‑Мохаммед‑Пирсон.

Наконец‑то, — простонал один из его «суперменов».

В этот момент крошечный «фольксваген», словно ребенок, побежавший впереди матери, обогнал их микроавтобус. Кент был поражен.

— Видали этого типа за рулем? Я встречался с ним как‑то раз, и никогда не забуду, так странно он себя вел. Это было в Мехико. Забавно увидеть его снова на другом конце земли и столько лет спустя.

— Давай его догоним, — предложил другой «супермен».

— Ну да, по этой же дороге едут «АМА», «Отребье» и прочий тяжеляк. Мы просто угробим себя заживо. Надо, чтобы он хотя бы узнал, что мы тоже выступаем в Ингольштадте.

 

КАК ДЕРЕВЬЯ У ВО‑О‑О‑О‑ДЫ

На следующее утро после собрания в Уоббли‑холле Саймон позвонил Малику.

— Слушай, — спросил он, — а ты обязательно должен лететь вНью‑Йорк сегодня? Можешь задержаться хотя бы на сутки? Я кое‑что хотел тебе показать. Пора нам обрабатывать людей твоего поколения, и не просто разговоры говорить, а чтобы вы видели все собственными глазами. Ну как, хочешь?

И Джо Малик, бывший троцкист, бывший студент‑технарь, бывший либерал, бывший католик, моргнуть не успел, как ответил: «Да». И услышал, как где‑то в глубине души громкий, хотя и неслышный голос произнес какое‑то более глубокое «да». Он хотел — астрологии, «И‑цзина», ЛСД, демонов, всего, что мог предложить ему Саймон в качестве альтернативы миру здравомыслящих и рассудительных людей, которые здраво и рассудительно прокладывали путь к тому, что могло означать для планеты только гибель.

(НАС НЕ СДВИНУТ С МЕСТА)

— Бог умер, — пел священник.

— Бог умер, — хором вторил ему хор.

— Бог умер: мы все абсолютно свободны, — ритмичнее выпевал священник.

— Бог умер, — подхватывал почти гипнотический ритм хор, — мы все абсолютно свободны.

Джо нервно ерзал на стуле. Богохульство кружило голову, но одновременно и пугало. Он задумался о том, сколько же еще страха перед адом сохранилось со времен католического отрочества в темных закоулках его черепа.

Они находились в изящно обставленной квартире над Лейк‑шор‑драйв («Мы всегда здесь встречаемся, — объяснил Саймон, — из‑за аббревиатуры названия улицы»), и шум машин далеко внизу странно смешивался с подготовкой, как догадывался Джо, к черной мессе.

— Делай, что хочешь: вот весь закон, — распевал священник.

— Делай, что хочешь: вот весь закон, — вторил ему вместе с хором Джо.

Священник — единственный, кто не снял с себя одежду перед началом церемонии, — был румяным мужчиной средних лет с белым воротничком, и Джо было неуютно отчасти из‑за того, что выглядел он уж очень по‑католически. Ситуация ничуть не улучшилась, когда при знакомстве со священником, к которому его подвел Саймон, тот представился как «Падре Педерастия», причем произнес это с подчеркнуто игривой интонацией, кокетливо глядя прямо в глаза Джо.

По мнению Джо, паства состояла из двух совершенно разных категорий «прихожан»: нищих хиппи‑профессионалов из Старого Города и богатых хиппи‑любителей как с самой Лейк‑шор‑драйв, так и, вне всякого сомнения, из рекламных агентств на Мичиган‑авеню.

Однако их было всего лишь одиннадцать, включая Джо, а с Падре Педерастией — двенадцать. Где же традиционная чертова дюжина?

— Готовим пентаду, — велел Падре Педерастия.

Саймон и весьма миловидная юная девушка, ничуть не смущаясь своей наготы, встали со своих мест и направились в сторону двери, которая, как предположил Джо, вела в спальню. По дороге они взяли кусочек мела со стола, на котором в специальной подставке в форме козлиной головы курились гашиш и сандаловое благовоние, и, опустившись на корточки, нарисовали на кроваво‑красном ковре перед дверью большой пятиугольник. Затем к каждой стороне пятиугольника они пририсовали по треугольнику, и так получилась звезда — особая звезда, которая, как было известно Джо, называлась пентаграммой — символом оборотней и демонов. Ему вдруг вспомнился сентиментальный старый стишок из фильма Лона Чейни‑младшего, но сейчас он почему‑то перестал казаться ему пошлым:

 

Даже тот, кто сердцем чист

И читает перед сном молитвы,

Может превратиться в волка,

Когда цветет волчий корень

И полна осенняя луна.

 

— И‑О, — упоенно пел священник.

— И‑О, — с чувством подхватывал хор.

— И‑О, Э‑О, Эвоэ, — становилось громче пение.

— И‑О, Э‑О, Эвоэ, — следовал ритмичный ответ хора.

Джо ощутил, как его рот наполняется странным, пепельно‑едким вкусом, а в кончики пальцев ног и рук вползает холод. Внезапно воздух в комнате неподвижно застыл, став отвратительно слизким и влажным.

— И‑О, Э‑О, Эвоэ, ХЕ! — воскликнул священник то ли в страхе, то ли в экстазе.

— И‑О, Э‑О, Эвоэ, ХЕ! — Джо услышал, как его голос сливается с другими голосами. Показалось ему, или впрямь все эти голоса неуловимо изменились и приобрели что‑то звериное, что‑то человекообразное?

— Ол сонуф ваоресаджи[35], — чуть тише произнес священник.

— Ол сонуф ваоресаджи, — отозвался хор.

— Свершилось, — сказал священник. — Мы можем пройти мимо Стража.

Паства встала и направилась к двери. Как заметил Джо, каждый человек обязательно старался войти в пространство пентаграммы и на мгновение там задержаться, словно хотел набраться силы перед тем, как приблизиться к двери. Когда настала его очередь, он понял почему. Резной орнамент на двери, который издали казался всего лишь непристойным и омерзительным изображением, вблизи попросту ужасал. С огромным трудом он пытался себя убедить, что эти глаза были просто обманом зрения, оптической иллюзией. Он не мог избавиться от ощущения, что они смотрели прямо на него, и совсем не ласково.

Это... существо... и был Страж, которого следовало умиротворить, чтобы они могли войти в следующую комнату.

Пальцы рук и ног Джо неумолимо холодели, и объяснить это самовнушением было невозможно. Он всерьез засомневался, не грозит ли ему обморожение конечностей. Но когда он вошел в пентаграмму и холод внезапно исчез, а взгляд Стража стал не таким грозным, он ощутил, как по его телу заструилась свежая энергия. Это было то же чувство, что он испытывал на сеансах групповой психотерапии — после того как лидер сумел его уговорить освободиться от скрытой тревожности и подавленного гнева, без стеснения выражая свои чувства в топаний ногами, криках, рыданиях и ругательствах.

Он легко миновал Стража и вошел в комнату, где должно было происходить главное действие.

Ему показалось, что он покинул XX столетие. В обстановке и отделке комнаты проявлялось хаотичное смешение древнееврейского, арабского и средневекового европейского стилей, лишенных современной лаконичности и функциональности.

В центре стоял алтарь, покрытый черной тканью, и на нем лежал тринадцатый член шабаша. Это была рыжеволосая зеленоглазая женщина — такие глаза и волосы, по преданию, больше всего нравятся Сатане у смертных женщин. (Джо вспомнил, что были времена, когда любая женщина с такими приметами автоматически считалась ведьмой.) Естественно, она была обнажена и ее тело служило проводником для совершения этого странного таинства.

"Что я здесь делаю? — подумал Джо. — Почему я не ухожу от этих психов и не возвращаюсь в мир, который знаю, в мир, где все ужасы, в конце концов, лишь человеческие?"

Но он знал ответ.

Он не сможет — в буквальном смысле не сможет — пройти мимо Стража, пока все присутствующие не дадут на это согласие.

Заговорил Падре Педерастия: «Эта часть церемонии, — сказал он, манерно кривляясь, — как всем вам известно, мне крайне омерзительна. О, если бы Наш Отец Всенижний позволил нам положить на алтарь мальчика, когда я совершаю богослужение! — но, увы, Он, как вы знаете, совершенно непреклонен в таких вопросах. Поэтому, как обычно, я прошу нового члена занять мое место в этом ритуале».

Из «Молота ведьм» и книг о колдовстве Джо знал, в чем заключается ритуал, и испытывал возбуждение вперемешку со страхом.

В смятении он подошел к алтарю, заметив, что остальные образовали пятиугольник вокруг него и обнаженной женщины. У нее было дивное тело, большая грудь и нежные соски, но Джо все еще слишком нервничал, чтобы почувствовать физическое возбуждение.

Падре Педерастия протянул ему облатку. «Я самолично выкрал ее в церкви, — шепнул он. — Можешь не сомневаться, что она освящена и обладает огромной силой. Ты знаешь, что делать?»

Джо кивнул, не в состоянии встретиться взглядом с похотливыми глазками священника.

Он взял облатку и быстро на нее плюнул.

Уровень вязкости и электрической заряженности воздуха стремительно вырос. Свет показался более резким, он засверкал, словно меч, и стал той враждебной и разрушительной силой, какой его часто воспринимают шизофреники.

Он сделал шаг вперед и положил облатку на лоно Невесты Сатаны.

В это же мгновение она тихо застонала, словно это простое прикосновение оказалось более эротичным, чем бывает обычное едва заметное прикосновение. Она сладострастно раздвинула ноги, и середина облатки смялась, утопая в рыжих волосках ее лона. Это произвело мгновенный и поразительный эффект: все ее тело задрожало, и облатка погрузилась еще глубже в ее влажное влагалище. С помощью пальца Джо протолкнул туда остаток облатки, и женщина хрипло задышала в ритме стаккато.

Джо Малик встал на колени, чтобы завершить ритуал. Он чувствовал себя полным идиотом и извращенцем: он никогда не занимался сексом, тем более оральным, публично. Из‑за этого он даже не мог почувствовать элементарное возбуждение. Он не сходил с дистанции лишь из‑за желания выяснить, есть ли в этом тошнотворном безумии что‑то действительно магическое.

Как только его язык вошел во влагалище женщины и она задвигалась, он понял, что вскоре она испытает первый оргазм. Наконец его пенис стал наполняться кровью; он начал лизать облатку нежнее и ласковее. В его висок, казалось, гулко бил барабан; он едва заметил, когда она кончила. Его чувства понеслись вскачь, и он продолжал лизать, осознавая лишь, что она «течет» интенсивнее и обильнее, чем женщины, которых он прежде знал. Он ввел большой палец в ее анус, а средний палец в ее влагалище, продолжая лизать область клитора. Эту технику оккультисты называют Ритуалом Шивы. (А свингеры, почему‑то вспомнил он, — «театром одного актера».) Он почувствовал, как необычайно наэлектризовались волосы на ее лобке, а его пенис стал таким тяжелым и напряженным, каким не был еще ни разу в его жизни, но все остальное заглушал барабанный бой в его голове, вкус влагалища, запах влагалища, тепло влагалища... Это была Иштар, Афродита, Венера; переживание было настолько интенсивным, что в нем открывалось поистине религиозное измерение. Разве какой‑то антрополог в XIX веке не доказал, что культ влагалища был самой древней религией? Он даже не знаком с этой женщиной, но испытывает чувство, которое выше любви: истинное благоговение. «Тащится», как сказал бы Саймон.

Он так и не узнал, сколько оргазмов она испытала; когда облатка полностью растворилась, он сам кончил, ни разу не прикоснувшись к пенису.

Он отодвинулся, едва не падая от головокружения, и ему показалось, что сейчас воздух сопротивляется его движению, как застоявшаяся солоноватая вода.

— Йогг Сотот Неблод Зин, — запел священник. — Именем Ашторет, Пана Пангенитора, Желтого Знака, даров, которые я преподнес, и могущества, которое я получил, именем Того, Чье Имя Нена‑зываемо, именем Раббана и Азатота, Самма‑Эля, Амона и Pa, vente, vente, Lucifer о, lux fiat![36]

Джо ничего не видел: он чувствовал это — и это напоминало нейропаралитический газ мейс, который мгновенно его ослепил и ввел в оцепенение.

— Приди не в этой форме! — выкрикнул священник. — Именем Иешу Элохим и Сил, коих Ты страшишься, приказываю Тебе: приди не в этой форме! Йод Хе BayXe — приди не в этой форме!

Одна женщина от страха зарыдала.

— Замолчи, дура, — заорал на нее Саймон. — Не увеличивай Его Силу.

— Твой язык связан, пока я его не освобожу, — сказал ей священник, но переключение внимания дорого стоило; Джо почувствовал, как Это вновь набирает силу, и, судя по тому, как судорожно глотали воздух остальные, они почувствовали то же самое.

Приди не в этой форме! — вопил священник. — Именем Золотого Креста, Рубиновой Розы и Сына Марии я приказываю тебе итребую: приди не в этой форме! Именем Твоего Владыки Хоронзона! Именем Пангенитора и Панфага, приди не в этой форме!

Послышалось шипение, с каким воздух заполняет вакуумную трубку, и на фоне резкого понижения температуры атмосфера начала проясняться.

 

МАСТЕР, НЕ ПРИЗЫВАЙ БОЛЬШЕ ЭТИ ИМЕНА.

Я НЕ ХОТЕЛ ТЕБЯ ИСПУГАТЬ.

 

Этот Голос стал для Джо самым ужасным впечатлением ночи. Он был угодливый, льстивый, постыдно заискивающий, но в нем по‑прежнему скрывалась тайная сила, и всем было слишком очевидно, что священник обрел над ней власть лишь временно, и что они оба это знают, и что расплачиваться за эту власть придется дорого.

— Все равно, не приходи в такой форме, — сказал священник строже и увереннее. — Ты прекрасно знаешь, что такие звуки и манеры должны пугать, а мне эти шуточки не нравятся. Приди в той форме, которую ты обычно принимаешь в текущих земных делах, или же я отправлю тебя обратно в то царство, о котором ты предпочитаешь не думать. Я приказываю. Приказываю. Приказываю. — В поведении Падре не осталось ни тени пошлости или манерности.

И вновь появилась комната — странная, средневековая, ближневосточная, — но все же обычная комната. Фигура, которая стояла среди них, меньше всего походила на демона.

— О'кей, — произнесла фигура с приятной американской интонацией, — не стоит обижаться и ссориться из‑за внешних эффектов, верно? Лучше скажи мне, какое у тебя дело и зачем ты меня сюда вытащил. Уверен, мы все уладим запросто, по‑деловому, в открытую, без обид и к полному взаимному удовлетворению.

Фигура напоминала Билли Грэма.

(— Братья Кеннеди? Мартин Лютер Кинг? Как же ты фантастически наивен, Джордж. Это уходит в прошлое намного дальше. — После сражения над Атлантидой Хагбард расслаблялся при помощи гашиша «черный аламут». — Посмотри на фотографии Вудро Вилсона в последние месяцы жизни: изможденный вид, пустые глаза и, в сущности, все признаки отравления каким‑то ядом замедленного действия, который не поддается обнаружению. Ему подсыпали его в Версале. А почитай внимательно «дело» Линкольна! Кто выступал против плана, по которому «гринбэки»[37]должны были стать единственной валютой в США, — плана, самого близкого к льняным деньгам за всю историю Америки? Банкир Стэнтон. Кто приказал перекрыть все, кроме одной, дороги из Вашингтона? Банкир Стэнтон. И Бут[38]сбежал по этой дороге. Кто впоследствии держал у себя дневник Бута? Банкир Стэнтон. И кто сдал этот дневник, в котором недоставало семнадцати страниц, в Архив? Банкир Стэнтон. Джордж, тебе придется еще многое узнать о реальной истории...)

Преподобный Уильям Хелмер, ведущий религиозную колонку в журнале «Конфронтэйшн», удивлен. Все думали, что Джо Малик отправился в Чикаго освещать съезд СДО; как же он попал в Провиденс (штат Род‑Айленд) и чем он там занимается, если присылает такие необычные указания? Хелмер внимательно перечитывает телеграмму:

Отложите работу над очередной колонкой. Плачу большую премию за быстрые ответы на следующие вопросы. Первое: проследите все передвижения преподобного Билли Грэма на прошлой неделе и выясните, мог ли он тайно попасть в Чикаго. Второе: вышлите мне список серьезных книг по сатанизму и колдовству в современном мире. Никому в журнале не рассказывайте. Телеграфируйте на имя Джерри Маллори: Отель «Бенефит», Провиденс, Род‑Айленд. P.S. Узнайте адрес штаб‑квартиры общества «Джон Диллинджер умер за тебя». Джо Малик.

«Наверное, эти парни из СДО накачали его кислотой», — решает Хелмер. Впрочем, Малик оставался его начальником и выплачивал хорошие премиальные, когда был доволен качеством работы. Хелмер снимает телефонную трубку.

(Направляясь на встречу с «Лейфом Эриксоном» в Пеосе, дельфин Говард напевает весьма сатирическую песенку про акул.)

Обычно Джеймс Идущий Медведь не питал любви к бледнолицым, но перед прибытием профессора Маллори он как раз проглотил шесть пейотных батончиков и потому был настроен благожелательно и снисходительно. В конце концов, разве не сказал когда‑то Вождь‑Проводник на очень священном летнем пейотном празднике, что строчка «как и мы прощаем должникам нашим» имеет для индейцев особое значение? Он сказал, что, только когда все мы простим бледнолицых, наши сердца полностью очистятся, и лишь когда они полностью очистятся, с нас сойдет проклятие — и тогда белые перестанут грешить, уберутся назад в Европу и начнут там мучить друг друга, а не нас. Джеймс попытался простить профессора за белый цвет кожи и в который раз убедился, что пейот весьма облегчает эту задачу.

— Билли Фрешетт? — переспрашивает он. — Черт побери, она умерла в шестьдесят восьмом году.

— Знаю, — сказал профессор. — Я ищу фотографии, которые могли остаться после ее смерти.

Ясно. Джеймс понимает, о каких фотографиях идет речь.

— Вы имеете в виду те, где Диллинджер?

— Да, она долгое время была его любовницей, фактически гражданской женой, и...

— Не надо. Опоздали на много лет. Репортеры скупили все, что у нее было, даже если там был виден лишь затылок Диллинджера. И это было давно, еще до того, как она приехала к нам в резервацию умирать.

— А вы ее знали?

— Еще бы. — Джеймс старается оставаться доброжелательным, и поэтому не добавляет, что все индейцы‑меномины знают друг друга так, как вам, белым, не понять.

— Она когда‑нибудь говорила о Диллинджере?

— Конечно. Старые женщины всегда говорят о своих умерших мужьях. И всегда говорят одно и то же: не было такого хорошего человека, как он. Если только не говорят, что не было никого хуже, чем он. Но это они говорят, когда пьяны.

Бледнолицый продолжает менять цвет кожи, как это обычно происходит с людьми, когда ты смотришь на них под пейотом. Сейчас он выглядит почти как индеец. Поэтому с ним легче говорить.

— А рассказывала ли она что‑нибудь о том, как Джон относилсяк масонам?

Почему люди не меняют цвет? Все мировые проблемы вызваны тем, что люди всегда сохраняют один и тот же цвет кожи. Джеймс многозначительно кивает. Как обычно, пейот открыл ему великую Истину. Если бы у белых, черных и индейцев все время менялся цвет кожи, в мире исчезла бы ненависть, потому что никто не знал бы, какой из народов ненавидеть.

— Я спросил, не упоминала ли она когда‑нибудь об отношении Джона к масонам?

— Ага. Ну да. Смешно, что вы спрашиваете.

Сейчас над головой профессора появилось сияние, и Джеймсу стало интересно, что это значит. Всякий раз, когда он принимал пейот в одиночку, происходили подобные штуки, и всегда он сожалел, что рядом нет Вождя‑Проводника или кого‑нибудь из других шаманов, чтобы объяснить, что это значит. Так что там насчет масонов? Ах да.

— Билли рассказывала, что масоны были единственными людьми, которых Джон по‑настоящему ненавидел. Он говорил, что это они в первый раз засадили его в тюрьму и что они владеют всеми банками, поэтому он сводил с ними счеты, когда грабил эти банки.

Профессор от удивления и удовольствия открыл рот — и Джеймс подумал, как это забавно, особенно на фоне сияния, которое становится то розовым, то голубым, то розовым, то снова голубым, и все это одновременно.

(«Огромная пасть, а мозгов вовсе нет. Заботит ее только сытный обед», — пел Говард.)

Заметки, найденные стюардессой в кресле самолета, которое занимал мистер «Джон Мейсон», после завершения рейса «Мадисон (штат Висконсин) — Мехико» 29 июня 1969 года, через неделю после последнего в истории съезда СДО:

«Мы лишь грабили в банках то, что банки грабили у людей», — Диллинджер, тюрьма Краун‑Пойнт, 1934 год. Такое мог бы сказать любой анархист.

Люцифер — носитель света.

«Просветление» Вейсгаупта и «просвещение» Вольтера: корень «свет» — от латинского «lux».

Христианство: сплошные тройки (Троица и т. п.). Буддизм — четверки. Иллюминизм — пятерки. Прогрессия?

Учение индейцев хопи: сейчас у всех людей по четыре души, но в будущем их будет пять. Найти хорошего антрополога и расспросить. Кто решил строить здание Пентагона в форме пятиугольника? «Отвязаться»??? Перепроверить[39].

«Адам» — первый человек. «Вейс» — знать; «гаупт» — глава, лидер. «Первый человек, ставший лидером тех, кто знает». Псевдоним с самого начала?

Иок— сотот в Пнакотических Рукописях. М. б., Йог‑Сотот?

ТРУП — Тронувший Рожок Умрет Преждевременно. Пинчон знает?[40]Пусть Саймон объяснит, что такое «Желтый Знак» и «песнопения Акло». Может понадобиться защита.

Ч. утверждает, что на каждого из нас приходится тысяча неофобов. Если так, все это безнадежно.

Меня поражает, сколь многое из этого было все это время у всех на виду. Не только книги Лавкрафта, Джойса, Мелвилла и т. д. или мультфильмы про Багза Банни, но и научные труды, которые претендуют на то, чтобы все это объяснить. Любой, кто хочет нарваться на неприятность, может, например, узнать, что «тайной» элевсинских мистерий была фраза, которую шептали на ухо неофиту после того, как он принял священный гриб: «Бог Осирис есть черный бог!» Пять слов (естественно!), смысл которых не понимает ни один историк, антрополог, фольклорист и т. п. Или же кто‑то понимает, но не хочет в этом признаваться.

Можно ли доверять Ч.? И кстати, можно ли доверять Саймону?

Так или иначе, история с Тлалоком должна меня убедить.

(«Ищет, где б кого замучить: ей бы жить на суше лучше. Ненавижу дрянь такую, где увижу — атакую».)

Когда Джо Малик сошел с самолета в международном аэропорту Лос‑Анджелеса, его встречал Саймон.

— Поговорим в машине, — кратко сказал Джо.

Разумеется, машина Саймона оказалась психоделически разрисованным «фольксвагеном».

— Ну? — спросил он, когда они выехали со стоянки аэропорта на Сентрал‑авеню.

— Все подтверждается, — отозвался Джо со странным спокойствием. — Когда раскапывали Тлалока, дождь полил как из ведра. И с тех пор в Мехико идут не по сезону сильные дожди. Зуб отсутствовал справа, а у человека, убитого возле «Биографа», зуба не было слева. Обычными способами Билли Грэм попасть в Чикаго никак не мог, а значит, либо это была самая лучшая работа гримера в истории шоу‑бизнеса и пластической хирургии, либо я был свидетелем самого настоящего чуда. В таком же духе все остальное, Закон Пятерок и прочее. Вы меня убедили. Я отказываюсь от членства в гильдии либеральных интеллектуалов. Ты видишь во мне отвратительный образец ползучего мистицизма.

— Готов попробовать кислоту?

— Да, — сказал Джо. — Я готов попробовать кислоту. И сожалею лишь о том, что у меня есть лишь один ум, с которого я могу сойти ради обретения Шивадаршаны.

— Тогда вперед! Но сначала ты все‑таки познакомишься с ним. Я отвезу тебя в его коттедж, это недалеко отсюда.

По дороге Саймон начал что‑то напевать. Джо узнал мотив: «Рамзес Второй умер, любовь моя» из репертуара «Фагз». Некоторое время ехали в молчании, затем Джо спросил: «А сколько лет... нашей маленькой группе... если точно?»

— Она существует с 1888 года, — ответил Саймон. — Именно тогда в нее пролез Роде, и они «вышвырнули ДЖЕМов», как я рассказывал тебе в Чикаго после шабаша.

— А Карл Маркс?

— Говнюк. Мудила. Ходячее пустое место. — Саймон резко вывернул руль. — А вот и его дом. Самая большая головная боль, которая у них была с тех пор, как Гарри Гудини разгромил их спиритуалистические прикрытия. — Он усмехнулся. — Что, по‑твоему, ты почувствуешь, разговаривая с мертвецом?

— Иррациональность происходящего, — ответил Джо, — но это ощущение и так не покидает меня последние полторы недели.

Саймон припарковал машину и открыл дверцу.

— Только представь себе, — сказал он, — как Гувер каждый день сидел за столом, на котором лежала посмертная маска, и в глубине души догадывался, как лихо мы его провели.

Они пересекли дворик маленького скромного коттеджа.

— Какое прикрытие, а? — фыркнул Саймон. Он постучал. Дверь открыл невысокого роста старик. Джо помнил по материалам ФБР, что его рост составлял ровно пять футов семь дюймов.

— Это новый член нашей организации, — скромно говорит Саймон.

— Входи, — предлагает Джон Диллинджер, — и выкладывай, как с помощью такого занюханного интеллектуала, как ты, мы выбьем дерьмо из этих сволочных придурков иллюминатов.

(— Их книги полны ругательных слов, и они называют это реализмом, — ораторствовал Улыбчивый Джим перед собранием РХОВ. — Что это за реализм такой? Я не знаю ни одного человека, который бы разговаривал на этом грязном языке, который они называют реализмом. Они описывают всевозможные извращения, противоестественные акты, которые настолько возмутительны, что я не позволю себе привести даже их медицинские названия, дабы не смущать слух присутствующих. Некоторые из них прямо прославляют преступность и анархию. Вот бы я хотел, чтобы один такой писака подошел ко мне и, глядя прямо в глаза, сказал: «Я делаю это не из‑за денег. Я честно пытаюсь рассказать людям хорошую, правдивую историю, которая научит их чему‑то полезному». Но нет, они не посмеют это сказать. Ложь застрянет у них в глотке. Разве мы не знаем, где они получают свои заказы? Кому в нашем зале нужно объяснять, какая группа стоит за этой бурлящей клоакой сквернословия и непристойности?)

"Пусть всех их шторм‑тайфун побьет,пел Говард,Великий Ктулху пусть сожрет".

— Я вступил в ДЖЕМы в Мичиганской городской тюрьме, — рассказывает заметно успокоившийся и утративший высокомерие Диллинджер. Он, Саймон и Джо сидят и пьют «блэк рашн».

— И Гувер знал об этом с самого начала? — спрашивает Джо.

— Разумеется. Я хотел, чтобы этот негодяй знал, — и не только он, но и любая другая высокопоставленная марионетка масонов, розенкрейцеров и иллюминатов в этой стране.

Старик хрипло смеется. Если бы не выражение этих глаз, в которых до сих пор чувствуется ирония и глубина, замеченные Джо на фотографиях тридцатых годов, Диллинджер ничем не отличается от любого другого старика, приехавшего доживать последние годы под теплым солнцем Калифорнии.

— Во время первого ограбления банка в Дейлвилле, штат Индиана, я выкрикнул фразу, которую всегда потом повторял: «Лечь на пол и сохранять спокойствие». Гувер не мог ее не заметить. Это был девиз всех ДЖЕМов со времен Диогена Циника. Он не знал ни одного заурядного грабителя банков, который цитировал бы малопонятного греческого философа. Во время каждого грабежа я повторял эту фразу специально, чтобы подразнить его.

— Но вернемся к Мичиганской городской тюрьме, — напоминает Джо, пригубив свой стакан.

— Инициировал меня Пирпонт. К тому времени он уже много лет был с ДЖЕМами. А я‑то был простым мальчишкой, понимаете, мне было двадцать с небольшим, и за мной было только одно дело, да и то плохо выполненное. Я никак не мог понять, почему приговор оказался таким суровым, ведь окружной прокурор пообещал смягчить наказание, если я признаю себя виновным. В общем, на душе кошки скребли. Но старина Гарри Пирпонт разглядел мои способности.

Поначалу, когда он начал вокруг меня крутиться и задавать разные вопросы, я принял его за обычного педика. Но он был тем человеком, которым я сам хотел стать, — удачливым грабителем банков, — поэтому я его не гнал. Сказать по правде, мне все время так хотелось, что я бы даже не возражал, окажись он педиком. Ты даже не представляешь, как хочется мужику в тюряге. Вот почему Нельсон Бэбифейс и многие другие ребята предпочли умереть, чем снова вернуться в тюрьму. Черт побери, если ты там не был, тебе не понять. Ты просто не знаешь, что такое по‑настоящему хотеть.

Ну так вот, он долго трепался про Иисуса, Иегову, Библию и всякое такое, а потом на прогулке как‑то раз спросил меня напрямик: «Как ты считаешь, может быть одна истинная религия?» Я только собрался ответить: «Чепуха, это все равно что сказать, что может быть честный коп», — но что‑то меня остановило. Я почувствовал, что он спросил на полном серьезе и от моего ответа многое зависит. Так что я подбирал слова очень осторожно. И сказал: «Если она есть, то я о ней не слышал». А он так же спокойно отозвался: «Как и большинство людей».

— Через пару дней он снова вернулся к этой теме. А затем перешел прямо к делу, показал мне Священное Хао и все остальное. Я просто обалдел.

Старик умолкает, погрузившись в воспоминания.

— И это действительно пришло из Вавилона? — спрашивает Джо.

— Я не большой интеллектуал. Моя арена — действие. Так что об этом тебе лучше расскажет Саймон.

Саймон уже сгорает от нетерпения вступить в разговор.

— Главный источник, подтверждающий это предание, — говорит он, — это «Семь космогонических табличек». Они были написаны приблизительно за 2500 лет до нашей эры, в эпоху Саргона, и утверждают, что первые боги, Тиамат и Апсу, существовали в Мумму, или первобытном хаосе. Фон Юнцт в книге «Безымянные культы» рассказывает, что примерно в то время, когда создавались «Семь табличек», появились «Древние Жрецы Единого Мумму». Понимаешь, при Саргоне главным божеством был Мардук. По крайней мере, именно так говорили народу верховные жрецы — а сами тайно поклонялись Иок‑Сототу, который в «Некрономиконе» стал Йог‑Сототом. Но я забегаю вперед. Возвращаясь к официальной религии Мардука, скажу, что она была основана на ростовщичестве. Жрецы монополизировали средство обмена и могли давать ссуду под проценты. Кроме того, они монополизировали землю и сдавали ее в аренду. Это и было началом так называемой цивилизации, которая зиждилась на арендной плате и ссудном проценте. Древнее вавилонское мошенничество.

По официальной легенде, Мумму погиб во время войны богов. Когда возникла первая анархистская группа, она назвала себя «Древние Жрецы Единого Мумму», или, сокращенно, ДЖЕМ. Как Лао‑цзы и даосы в Китае, они хотели избавиться от ростовщичества, монополий и всего остального дерьма цивилизации, чтобы вернуться к естественному образу жизни. Так вот, грокай, они вспомнили о якобы мертвом боге Мумму и заявили, что он все еще жив и на самом деле сильнее всех остальных богов. А знаешь, как они это аргументировали? «Оглянитесь вокруг, — говорили они, — и скажите, что вы в основном видите? Хаос, верно? Это значит, что бог Хаоса жив и сильнее всех других».

Конечно, нам здорово надрали задницу. В те дни мы не могли тягаться с иллюминатами. Не имели ни малейшего представления о том, например, как они творят свои «чудеса». Поэтому нам снова надрали задницу в Древней Греции, где ДЖЕМы начали все сначала — в рамках движения циников. К тому времени, когда эта же история повторилась в Древнем Риме — ростовщичество, монополия и прочие штуки, — наступило перемирие. «Древние Жрецы Единого Мумму» примкнули к иллюминатам и стали специальной группой, которая, сохраняя прежнее название, выполняла приказы Пятерки. Мы считали, что сумеем их очеловечить, как и те анархисты, которые остались членами СДО после прошлогодних событий. Так продолжалось до 1888 года. Затем Сесиль Роде создал свой Круг Посвященных и произошел Великий Раскол. На каждое собрание мальчики из фракции Родса приходили со значками «Вышвырнем ДЖЕМов!» Наши дорожки разошлись. Они нам просто не верили — или, возможно, боялись очеловечивания.

Но за долгое время нашего пребывания в заговоре иллюминатов мы многому научились и теперь знаем, как с ними сражаться их же оружием.

— К такой‑то матери их оружие, — прерывает Диллинджер. — Я хочу сражаться с ними моим оружием.

— Так это вы стоите за самыми громкими нераскрытыми ограблениями банков в последние годы?!

— Конечно. Точнее говоря, я их планировал. Я слишком стар, чтобы перепрыгивать через банковские стойки, как в тридцатые годы.

— Джон сражается и на другом фронте, — ввернул Саймон. Диллинджер рассмеялся.

— Да, — говорит он. — Я президент корпорации «Смеющийся Фаллос Будды‑Иисуса». Знаешь такую?

— СФБИ? — воскликнул Джо. — Господи, да вы же выпускаете самый лучший рок во всей стране! Это единственный рок, который люди моего поколения могут слушать без содрогания.

— Спасибо, — скромно отвечает Диллинджер. — Вообще‑то львиную долю рока выпускают компании, которыми владеют иллюминаты. Мы создали «Смеющийся Фаллос Будды‑Иисуса» в порядке контратаки. Мы не обращали внимания на этот фронт, пока они не заставили «Эм‑си‑файв» записать диск «Вышвырните ДЖЕМов»[41], чтобы поддеть нас и вызвать горькие воспоминания. Тогда мы начали выдавать обственную продукцию, и лишь потом я узнал, что заработал на этом кучу денег. Через третьих лиц мы сливали информацию издательству «Крестовый поход христиан» в Талсе, штат Оклахома, чтобы они всем показывали, чем занимаются иллюминаты в области рока. Вы видели их издания? «Ритм, мятеж иреволюция»[42], «Коммунизм, гипноз и Битлз»[43] и тому подобное...

— Да, — рассеянно отзывается Джо. — А я всегда считал все это самой что ни на есть идиотской литературщиной. Так трудно, — пожаловался он, — увидеть всю картину целиком.

— Привыкнешь, — улыбается Саймон. — Просто нужно некоторое время, чтобы в это въехать.

— А кто же на самом деле застрелил Джона Кеннеди? — спрашивает Джо.

— Извини, — отвечает Диллинджер. — Сейчас ты в нашей армии только рядовой. И пока у тебя нет допуска к такой информации. Скажу тебе лишь то, что его инициалы — Эйч‑Си, и поэтому не доверяй никому с такими инициалами, где бы ты с ним ни познакомился.

— Он честен, — говорит Саймон, повернувшись к Джо. ‑Со временем ты это оценишь.

— А повышение в звании приходит быстро, — добавляет Диллинджер, — причем награды будут за пределами твоего нынешнего понимания.

— Намекни ему, Джон,‑предлагает Саймон, заранее усмехаясь. ‑Расскажи ему, как ты вышел из тюрьмы Краун‑Пойнт.

— Я знаю два варианта, — говорит Джо. — Большинство источников утверждает, что вы вырезали из дерева макет пистолета и выкрасили его в черный цвет ваксой для обуви. В книге Толанда[44]рассказывается, что вы сами придумали и распространили эту сказку, чтобы выгородить человека, в действительности устроившего вам побег. Это был федеральный судья, которого вы подкупили, чтобы он незаметно пронес вам настоящее ружье. Какая версия верна?

— Ни та, ни другая, — фыркает Диллинджер. — До моего побега тюрьма Краун‑Пойнт считалась «защищенной от побегов», и, поверь мне, она заслуживала этого названия. Ты хочешь узнать, как я это сделал? Я прошел сквозь стены. Слушай...

 

ХАРЕ КРИШНА ХАРЕ ХАРЕ

 

17 июля 1933 года над городом Дейлвиллом палило солнце.

Проезжая по главной улице, Джон Диллинджер чувствовал, как у него взмокла от пота шея. Хотя три недели назад его освободили условно‑досрочно, после девяти лет тюремного заключения он был по‑прежнему бледен, и лучи солнца беспощадно жгли его кожу, почти не отличавшуюся от кожи альбиноса.

Я должен сам войти в эту дверь, думал он. Сам.

И преодолеть все виды страха и вины, которые вбили в меня еще в детстве.

«Дух Мумму могущественнее иллюминатской технологии, — говорил Пирпонт. — Помни это. На нас работает второй закон термодинамики. Хаос все время возрастает, во всей Вселенной. Весь их „закон и порядок“ — это лишь дело времени и случая».

Но я должен сам войти в эту дверь. От этого зависит Тайна Пятерки. Сейчас мой черед показать, на что я способен.

Пирпонт, Ван Митер и остальные по‑прежнему сидят в Мичиганской городской тюрьме. Всё в его руках: его первого выпустили, и он должен раздобыть денег, чтобы финансировать их побег из тюрьмы. Если он себя проявит, его научат ДЖЕМовским «чудесам».

Банк показался впереди неожиданно. Слишком неожиданно. Сердце екнуло.

Затем он совершенно спокойно подъехал на своем «шевроле‑купе» к обочине и припарковался.

Я должен был подготовиться основательнее. Машину надо бы помощнее, как у Клайда Барроу. Ладно, в следующий раз учту.

Он снял руки с руля и крепко сжал кулаки. Сделал глубокий вдох и повторил формулу: «23 сваливай».

Это немного помогло, хотя ему по‑прежнему хотелось смотаться ко всем чертям. С каким удовольствием он уехал бы на ферму отца в Мурсвилл, нашел там работу и снова научился жить обычной жизнью: лизать задницу начальству, преданно смотреть в глаза полицейскому чиновнику, к которому ходишь отмечаться, — в общем, стал бы как все.

Но эти все были марионетками в руках иллюминатов и не знали об этом. Он же знал и должен был освободить себя.

Черт побери, ведь именно так думал юный Джон Диллинджер в 1924 году, не зная тогда ни об иллюминатах, ни о ДЖЕМах: он стремился освободиться, пусть по‑своему, когда грабил того бакалейщика. И к чему это привело? Девять лет страданий, скуки и настоящего безумия из‑за постоянной эрекции в вонючей камере.

Я получу еще девять лет, если сегодня обосрусь.

«Дух Мумму могущественнее иллюминатской технологии».

Он вышел из машины и, пересиливая себя, пошел прямиком к дверям банка.

— Мать твою, — сказал он. — 23 сваливай.

Он вошел в дверь — и затем совершил то, что запомнилось кассирам банка и о чем они рассказали полиции. Он подошел к кассам, щеголеватым движением поправил на голове соломенную шляпу и усмехнулся.

— Спокойно, это ограбление, — звонко сказал он, вынимая пистолет. — Всем лечь на пол и сохранять спокойствие. Никто из вас не пострадает.

— О Боже, — с трудом выдавила одна кассирша. — Не стреляйте. Прошу вас, не стреляйте.

— Не волнуйся, милая, — успокоил ее Джон Диллинджер. — Я никому не хочу сделать плохо. Просто открой‑ка сейф.

 

КАК ДЕРЕВЬЯ У ВОДЫ

 

В тот же день,говорит старик,я встретился в лесу около фермы моего отца в Мурсвилле с Келвином Кулиджем. Я отдалему добычу, двадцать тысяч долларов, и эти деньги пошли в казнуДЖЕМов. Он же дал мне двадцать тонн конопленег.

Келвин Кулидж?воскликнул Джо Малик.

— Я, конечно, понимал, что это никакой не Келвин Кулидж. Но почему‑то он предпочел появиться в таком облике. Кем или чем он на самом деле был, я до сих пор не знаю.

— Ты встречался с ним в Чикаго, — весело вставил Саймон. — На этот раз он предстал в виде Билли Грэма.

— Ты хочешь сказать, что это был Дья...

— Сатана, — скромно говорит Саймон, — это лишь одна из бесчисленных масок, которые он носит. За этой маской скрывается человек, а за этим человеком — еще одна маска. Ты же помнишь, что самое главное — это слияние мультиверсумов. Не ищи одну Высшую Реальность. Ее просто нет.

— Выходит, эта личность... эта сущность, — протестует Джо, — действительно сверхъестественная...

— Сверхъестественная, снизъестественная, — передразнивает его Саймон. — Ты все еще похож на тот народец из математической притчи о Флатландии. Ты способен размышлять только в категориях «справа» и «слева», а я говорю про верх и низ, и поэтому тебе это кажется «сверхъестественным». Нет ничего «сверхъестественного»; просто во Вселенной больше измерений, чем ты привык считать, вот и все. Если бы ты жил во Флатландии и я перешел из твоей плоскости в плоскость, расположенную под углом к твоей, тебе бы показалось, что я «растворился в воздухе». А кто‑то, наблюдающий за мной из нашего трехмерного мира, увидел бы, как я ухожу от тебя по касательной, и удивился, отчего ты так испуган и ошеломлен...

— Но вспышка света...

— Это превращение энергии, — терпеливо объяснял Саймон. — Пойми, ты мыслишь трехмерно лишь по той простой причине, что в кубическом пространстве есть только три направления. Вот почему иллюминаты и некоторые из ребят, которым они со временем позволили частично иллюминизироваться, называют обычную науку «квадратной». У энергетического вектора пять основных координат, то есть Вселенная пятимерна — конечно же! — и ее лучше всего представлять в виде пяти граней египетской Пирамиды Иллюминатов.

— Пяти граней? — возражает Джо. — Но ведь их всего четыре.

— Ты забыл об основании пирамиды.

— Ага. Ну да. Давай дальше.

— Энергия всегда треугольна, не кубична. На этом, кстати, специализируется Баки Фуллер; он был первым, кто обнаружил это независимо от иллюминатов. Основное превращение энергии, которое нас интересует, Фуллер еще не нашел, хотя и говорит, что ищет, — оно как бы вплетает Сознание в континуум материи‑энергии. Пирамида — это ключ. Ты сажаешь человека в позу лотоса и проводишь прямые из его шишковидной железы, или Третьего глаза, как называют это буддисты, к двум его коленям, потом соединяешь прямой оба колена, и вот что ты получаешь...

Саймон набросал в блокноте схематичный рисунок и показал его Джо:

— Когда Третий глаз открывается, а он открывается после того, как побежден страх, то есть после твоего первого Плохого Сеанса, ты способен полностью контролировать энергетическое поле, — продолжал Саймон. — Ирландский иллюминат XIX века Скотус Эргина высказался очень просто — разумеется, в пяти словах: «Omnia quia sunt, lumina sunt», то есть «Всё, что есть, есть свет». Эйнштейн выразил эту же мысль в пяти символах, написав формулу Е = mс2. Истинная трансформация не требует атомных реакторов и всего такого прочего, как только ты научишься управлять векторами сознания, но она всегда сопровождается потрясающим фейерверком света, и Джон может об этом рассказать.

— Тогда в первый разу в лесу я едва не ослеп и чуть не сошел с ума, — согласился Диллинджер. — Но я был чертовски доволен, что узнал этот фокус. После этого я перестал бояться ареста, поскольку знал, что сумею выбраться из любой тюрьмы. Вот почему, как тебе известно, федералы решили меня убить. Представляешь, что они чувствовали всякий раз, когда через пару дней после того, как запирали меня в камере, обнаруживали меня гуляющим на свобод

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.