Перераспределение и права собственности

Вероятно, принципы, калиброванные по паттерну, позволяют людям добровольно расходовать на себя, но не на других, те ресурсы, на которые они имеют (или, скорее, получают) титулы собственности в условиях какого-либо предпочитаемого распределительного паттерна D₁. Ведь если каждый из группы людей решит истратить часть своих ресурсов D₁на другого человека, этот другой получит больше, чем его доля в D₁, чем нарушит предпочитаемый распределительный паттерн. Сохранение распределительного паттерна означает высшую степень индивидуализма! Нельзя сказать, что калиброванные принципы распределения дают людям то же самое, что и принципы, основанные на титулах собственности, только приводят к лучшему распределению. Они не дают права выбирать, что делать с тем, что есть у человека; они не дают права стремиться к цели, которая вызывает (как таковая или в качестве средства) улучшение положения другого человека. С такой

⁸ Угнетение будет менее заметным, если базовые институты не запрещают некоторых определенных действий (обменов или передачи титулов собственности), разрушающих паттерн, а просто предотвращают их, объявляя ничтожными.

точки зрения семья является источником беспорядка, потому что внутри семьи происходят переходы имущества, которые разрушают предпочитаемый распределительный паттерн. Либо семьи сами превращаются в единицы, участвующие в распределении, и соответствуют столбцам матрицы (на каком основании?), либо поведение, диктуемое семейными добродетелями, попадает под запрет. Попутно необходимо отметить амбивалентное отношение радикалов к семье. Отношения внутри семьи, основанные на любви и преданности, воспринимаются как образец, которому следует подражать и который следует распространить на все общество, но в то же время семья подвергается обличениям как удушающий институт, который следует разрушить и осудить как средоточие узких интересов, препятствующих достижению радикальных целей. Нужно ли говорить, что нелепо насаждать в обществе отношения любви и заботы, уместные в семье, которые возникают в результате добровольных решений?* Кстати говоря, любовь является интересным примером отношений, которые носят исторический характер, в том смысле, что она (как и справедливость) зависит от произошедшего в прошлом. Взрослый человек может полюбить другого человека за то, что тот обладает определенными чертами, но любит он человека, а не его черты характера''. Любовь нельзя перенести на другого человека с такими же чертами характера, даже на того, кто с точки зрения выраженности этих черт набирает больше очков. И любовь выдерживает изменение тех особенностей, которые ее вызвали. Человек любит того конкретного человека, с которым он встретился в прошлом. Почему любовь исторична, почему она обращена на человека, а не на его свойства, представляет собой интересный и загадочный вопрос.

Сторонники калиброванных по паттерну принципов распредели -тельной справедливости озабочены преимущественно критериями

* Одним из доказательств чрезмерной строгости предложенного Рол-зом принципа различия, которому мы уделим внимание во второй части этой главы, является его неприменимость в качестве руководящего принципа даже в семье, которая состоит из любящих друг друга людей. Должна ли семья направлять свои ресурсы на максимизацию положения наименее благополучного и наименее талантливого ребенка, обделяя остальных детей или выделяя им ресурсы только при условии, что они всю жизнь будут максимизировать положение наименее удачливого из них? Разумеется, нет. Как в таком случае можно считать этот принцип пригодным для всего общества? (Ниже я рассмотрю возможный ответ Ролза: что некоторые принципы, применимые на макроуровне, неприменимы на микроуровне.)

⁹ См.: Gregory Vlastos, "The Individual as an Object of Love in Plato" in Gregory Vlastos, Platonic Studies (Princeton: Princeton University Press, 1973), pp. 3-34.

определения того, кто должен получать имущество; их интересуют основания, по которым кто-то должен иметь что-то, а также общая картина распределения имущества. Независимо от того, что лучше — давать или получать, сторонники распределительной справедливости не учитывают дающей стороны. При рассмотрении распределения благ, дохода и т.п. их теории трактуют справедливость с позиции получающей стороны; они совершенно игнорируют всякое право отдать что-либо кому-либо, которое могло бы быть у человека. Даже в случае обменов, где каждая сторона одновременно и отдает, и получает, калиброванные принципы справедливости интересуются только получателем и его предполагаемыми правами. Так, в центре рассмотрения, как правило, находится вопрос о том, имеют ли (должны ли иметь) люди право получать наследство, но не о том, имеют ли они (должны ли они иметь) право завещать, или о том, имеют ли люди, у которых есть право владения, также право решить, что другие люди будут владеть вместо них. У меня нет удовлетворительного объяснения, почему теории распределительной справедливости обычно настолько ориентированы на получателя; игнорирование дарителей и тех, кто передает имущество на каких-то условиях, а также их прав гармонирует с игнорированием производителей и их титулов собственности. Но почему все это игнорируется?

Из принципов распределительной справедливости, калиброванных по паттерну, с необходимостью вытекает деятельность по перераспределению. Вероятность того, что любой свободно возникший в реальности набор отношений владения имуществом будет отвечать заданному паттерну, очень мала, а вероятность того, что это соответствие сохранится по мере того, как люди будут обмениваться и дарить, равна нулю. С точки зрения теории титулов собственности перераспределение — это серьезная проблема, включающая, как это и происходит в действительности, нарушение прав индивидов. (Исключением являются те изъятия, которые попадают в сферу действия принципа исправления несправедливости.) С других точек зрения это тоже очень серьезно.

Налогообложение доходов, заработанных трудом, эквивалентно принудительному труду*. Некоторые люди считают это

* Я не уверен, что приведенные мною ниже аргументы демонстрируют, что такое налогообложение и есть принудительный труд; поэтому я говорю «эквивалентно», т.е. «того же рода». Иначе говоря, то, что они подчеркивают большое сходство между таким налогообложением и принудительным трудом, показывает, что рассматривать такое налогообложение в свете принудительного труда убедительно и поучительно. Последний подход напоминает то, как Джон Уиздом [John Wisdom] понимает утверждения метафизиков.

утверждение очевидной истиной: забрать то, что человек заработал за п часов труда, это то же самое, что отнять у него п часов; это все равно что заставить человека отработать п часов на кого-то другого. Другие находят это утверждение абсурдным. Но даже эти люди, если они против принудительного труда, не согласились бы с идеей заставить безработных хиппи трудиться на благо нуждающихся*. Они были бы также против того, чтобы принудить каждого человека работать дополнительно по пять часов в неделю на благо нуждающихся. Но система, которая забирает в виде налогов заработанное пятичасовым трудом, не кажется им похожей на ту, которая принуждает отработать пять часов, поскольку она предоставляет жертве принуждения более широкий выбор деятельности, чем натуральный налог в виде определенной работы. (Но можно представить себе градацию систем принудительного труда от такой, где жестко устанавливается вид деятельности, до предлагающей на выбор два вида деятельности и т.д. с расширением выбора на каждом шаге.) Более того, некоторые люди обсуждают систему со своего рода пропорциональным налогом на все, что выходит за пределы необходимого для удовлетворения базовых потребностей. Некоторые считают, что это не принуждает никого работать сверхурочно, поскольку обязательное количество дополнительных рабочих часов не зафиксировано и человек сможет вообще избежать этого налога, если будет зарабатывать только на свои базовые нужды. Это совершенно нехарактерное понимание принуждения для тех, кто также полагает, что люди делают что-то по принуждению во всех случаях, когда другие предоставляемые альтернативы существенно хуже. Однако обе точки зрения неверны. То, что другие намеренно вмешиваются — в нарушение жесткого ограни -чения на агрессию — и, угрожая насилием, сокращают возможности выбора, в данном случае до выбора «уплатить налоги или жить в нищете (что, предположительно, еще хуже)», делает эту налоговую систему разновидностью принудительного труда и отличает ее от других вариантов, в которых ограничение выбора не является следствием принуждения¹⁰.

* Не стоит придавать значения тому факту, что здесь и в других местах я неопределенно говорю о нуждах, поскольку я неизменно тут же отвергаю использующий это понятие критерий справедливости. Если, однако, что-то действительно зависит от этого понятия, можно исследовать его более детально. Скептический взгляд выражен в книге: Kenneth Minogue, The Liberal Mind (New York: Random House, 1963), pp. 103-112.

¹⁰ Подробнее о том, что должно включать данное утверждение, см. мою статью: Nozic.k, "Coercion," in Philosophy, Science, and Method, ed. S. Morgenbesser, P. Suppes, and M. White (New York: St. Martin, 1969).

Человек, предпочитающий работать дольше, чтобы заработать больше, чем нужно для удовлетворения базовых потребностей, предпочитает некие дополнительные блага или услуги досугу и тем занятиям, в которых он мог бы проводить нерабочие часы; в то же время человек, предпочитающий отказаться от дополнительной работы, делает выбор в пользу досуга и отказывается от тех дополнительных благ и услуг, которые он мог бы приобрести, если бы работал больше. С учетом этого, если бы для налоговой системы было неправомерным изымать у человека часть его свободного времени (принудительный труд) ради того, чтобы служить нуждающимся, то как могла бы быть правомерна налоговая система, которая с этой целью отбирала бы у человека его блага? Почему мы должны обращаться с человеком, которому для счастья нужны определенные материальные блага или услуги, иначе, чем с тем, чьи желания и предпочтения делают такого рода блага ненужными для его счастья? Почему человек, который предпочитает смотреть кино (и должен зарабатывать на билеты), должен откликнуться на требование помочь нуждающимся, а тот, кто предпочитает любоваться закатами (и потому не нуждается в дополнительных деньгах), не должен? В самом деле, разве не поразительно, что перераспределители предпочли не заметить человека, который может получать удовольствие без дополнительного труда, и возлагают дополнительное бремя на бедолагу, который должен зарабатывать на свои удовольствия? Вообще говоря, от перераспределителей следовало бы ожидать обратного. Почему человеку, не имеющему потребительских или материальных желаний, позволено беспрепятственно наслаждаться лучшим из доступных ему вариантов, тогда как другой, который нуждается в материальных благах для удовлетворения своих желаний и должен зарабатывать дополнительные деньги (тем самым оказывая услуги всем тем, кто находит его деятельность полезной и готов ее оплачивать), подвергается ограничению в его действиях? Может быть, здесь нет никакой разницы в принципе? И может быть, как считают некоторые, дело просто в удобстве администрирования? (Эти вопросы и темы не обеспокоят тех, кто считает приемлемым принудительный труд на благо нуждающихся или с целью достижения какого - нибудь предпочти -тельного паттерна конечного результата.) В более обстоятельной дискуссии мы должны были бы (и хотели бы) распространить нашу аргументацию на проценты, предпринимательскую прибыль и т.п. Сомневающиеся в том, что это возможно, и склонные остановиться на налогообложении заработной платы должны будут выработать довольно сложные исторические принципы распределительной справедливости, поскольку принципы, основанные на конечном состоянии, никакие различают источников дохода. Но пока этого достаточно, чтобы расстаться с принципами конечного состояния и прояснить вопрос о том, каким образом различные принципы, основанные на конечном состоянии, зависят от конкретных представлений об источниках, или о нелегитимности, или о меньшей легитимности процентов, прибыли и т.п.; каковые конкретные идеи вполне могут быть ошибочными.

Какого рода право в отношении других дает человеку институционализированный законом паттерн конечного состояния? Суть понятия о праве собственности [property right] на X, по отношению к которой следует объяснять другие части этого понятия, составля -ет право определять, что следует делать с X; право выбирать, какой из ограниченного набора вариантов распоряжения X будет реализован или в отношении какого из вариантов будет предпринята попытка его реализовать¹¹. Ограничения устанавливаются другими действующими в обществе принципами или законами; в нашей теории — локковскими правами, которыми обладают люди в минимальном государстве. Мое право собственности на мой нож позволяет мне оставить его где мне угодно, но не в вашей груди. Я могу выбрать, какая из приемлемых возможностей распорядиться ножом будет реализована. Такое понятие о собственности помогает нам понять, почему в прошлом теоретики говорили о том, что люди обладают правом собственности в отношении самих себя и своего труда. Они рассматривали каждого как человека, который имеет право решать, что с ним станет и что он будет делать, а также имеет право пожинать плоды своих действий.

Право выбирать из ограниченного набора возможностей ту, которая будет реализована, может принадлежать индивиду или группе, использующей какую-нибудь процедуру для выработки совместного решения; либо это право может переходить от одного человека к другому, например, в этомгодуя решаю, что делать с X, а на следующий год — вы (тогда вариант разрушить X, пожалуй, придется исключить). Или же в течение того же периода времени решения одного типа относительно Х могу принимать я, а решения другого типа — вы. И так далее. У нас нет адекватного, продуктивного аналитического аппарата для классификации типов огра -ничений набора возможностей, из которых производится выбор, и типов методов, которыми можно оперировать с правом принимать решения: владеть, делить и объединять. Теория собственности должна была бы, кроме всего прочего, содержать такую классификацию ограничений и способов принятия решений, чтобы из небольшого числа принципов следовало бы множество интересных утверждений о последствиях и влиянии определенных комбинаций ограничений и способов принятия решений.

¹¹ Относительно тем этого и следующего абзацев см. работы Армена Алчияна.

Когда принципы распределительной справедливости, основанные на конечном результате, встроены в правовую структуру какого-либо общества, они (как и почти все калиброванные принципы) дают каждому гражданину право на какую-то часть совокупного общественного продукта, обеспеченное аппаратом принуждения, т.е. право на какую-то часть всей суммы индивидуально и совместно произведенных продуктов. Этот совокупный продукт произведен людьми, которые работают, используя средства производства, созданные благодаря бережливости других, людьми, которые организуют производство или создают средства для производства новых вещей или производства вещей новыми методами. Калиброванные по паттерну принципы распределения дают каждому человеку гарантированное право на порцию от этой суммы индивидуальных деятельностей. Каждый имеет право требовать свою порцию того, что делают и производят другие люди, независимо от того, находится ли он с этими другими в каких-либо особых отношениях, дающих основание для таких притязаний, и от того, берут ли они на себя соответствующие обязательства добровольно, в виде благотворительности или в порядке обмена.

Делается ли это посредством налога на заработную плату или на заработную плату, превышающую определенный уровень, или через конфискацию прибыли, или с помощью большого общественною котла, так что в результате неясно, откуда что приходит и куда уходит, калиброванные по паттерну принципы распределительной справедливости подразумевают присвоение деятельности других людей. Присвоить результаты чьего-либо труда эквивалентно тому, чтобы присвоить его время и принудить его выполнять различные действия. Если люди принуждают вас делать определенную работу или работать безвозмездно в течение определенного времени, то они, а не вы, решают, что вы должны делать и каким целям должна служить ваша работа. Этот процесс, в ходе которого они отбирают у вас право принимать решения, превращает их в частичных владельцев вас как индивида; это дает им право собственности на вас. Точно так же иметь право на такой частичный контроль и принятие решений в отношении какого-либо животного или неодушевленного объекта означало бы обладать правом собственности на них.

Принципы, основанные на конечном состоянии, и большинство калиброванных принципов распределительной справедливости устанавливают (частичную) собственность на людей, на их деятельность и их труд, права на которую принадлежат другим. Эти принципы включают переход от классической либеральной идеи права собственности на самого себя к идее (частичных) прав собственности на других людей.

В силу подобных соображений концепции распределительной справедливости, основанные на конечном состоянии, и калибровка распределения по паттерну вызывают следующий вопрос — не являются ли сами по себе действия, необходимые для реализации выбранного паттерна, нарушением жестких моральных ограничений. Любой подход, исходящий из того, что существуют жесткие моральные ограничения действий, что не все моральные факторы можно встроить непосредственно в те конечные состояния, которые являются целью того или иного процесса (см. выше, главу 3, с. 51—54), должен принять в качестве возможности то, что некоторых целей нельзя достичь, используя только морально допустимые средства. В обществе, которое отходит от принципов справедливости при порождении конкретного распределения имущества, сторонник теории, основанной на титулах собственности, столкнется с такими конфликтами тогда и только тогда, когда все доступные действия, с помощью которых можно реализовать эти принципы, сами нарушают какие-нибудь моральные ограничения. Поскольку отступление от первых двух принципов справедливости (присвоения и перехода титулов собственности) будет связано с прямым и агрессивным вмешательством других людей, нарушающим права, и поскольку моральные ограничения в таких случаях не будут исключать действий по защите и возмездию, проблемы у сторонника теории титулов собственности будут возникать довольно редко. Любые трудности, с которыми он столкнется, применяя принцип исправления к людям, которые сами не нарушали двух первых принципов, — это трудности, которые связаны с поиском баланса между конфликтующими соображениями, необходимого для того, чтобы корректно сформулировать сам сложный принцип исправления; он не нарушит жестких моральных ограничений в ходе применения принципа. А вот сторонники концепций справедливости, опирающихся на паттерн, часто будут иметь дело с лобовыми столкновениями (очень мучительными, если им дороги обе стороны конфликта) между жесткими моральными ограничениями на то, как можно обращаться с индивидами, и своей основанной на паттерне концепцией справедливости, которая диктует конечное состояние или другой паттерн, который должен быть реализован.

Имеет ли человек право эмигрировать из страны, которая сделала основой своей правовой системы тот или иной принцип, основанный на конечном состоянии, или калиброванный по паттерну принцип распределения? С точки зрения некоторых принципов (например, принципа, предложенного Хайеком), эмиграция не представляет теоретических проблем. Но для других подходов с этим связаны большие сложности. Возьмите страну, где имеется принудительная схема минимального социального обеспечения в целях помощи беднейшим (или схема, организованная таким образом, чтобы максимально улучшить положение наименее обеспеченной группы); никто не имеет права отказаться от участия в ней. (Никто не имеет права сказать: «Не заставляйте меня делать взносы в пользу других и не помогайте мне в случае нужды с помощью этого принудительного механизма».) Каждый человек с доходом, превышающим определенный уровень, обязан делать взносы на помощь нуждающимся. Но если бы эмиграция была разрешена, то любой человек мог бы перебраться в другую страну, которая не имела бы принудительного социального обеспечения, но во всем остальном (насколько это возможно) была бы точно такой же. В этом случае единственным мотивом для эмиграции было бы стремление индивида избежать участия в принудительной схеме социального обеспечения. Но если он уедет, нуждающиеся в той стране, откуда он выехал, лишатся его (вынужденной) помощи. Как можно логически обосновать ситуацию, в которой этому человеку будет разрешено эмигрировать, но запрещено выходить из принудительной схемы социального обеспечения, оставаясь в стране? Если самое важное — это помощь нуждающимся, то недопустимо разрешать выход из системы живущим в стране, но точно так же нельзя разрешать эмиграцию. (Могло бы это в определенной степени служить обоснованием того, чтобы похищать людей, которые живут там, где нет принудительного социального обеспечения, с целью принудить их участвовать в помощи нуждающимся членам вашего сообщества?) Возможно, ключевым компонентом позиции, которая разрешает человеку, не желающему участвовать в некоторой схеме, эмигрировать исключительно по этой причине, но не разрешает никому из граждан отказаться участвовать в этой схеме, является забота о чувстве братского единения внутри страны. «Нам не нужны здесь те, кто не вносит свой вклад, кто недостаточно заботится о других, чтобы вносить свой вклад». В таком случае эта забота должна быть тесно связана с мнением, что принудительная помощь способствует братским чувствам между теми, кому помогают, и теми, кто помогает (или с мнением, что знание того, что тот или иной человек отказывается добровольно помогать другим, вызывает небратские чувства.)

Поиск по сайту: