Всеобщее право наказывать

В отличие от взыскания компенсации, которое теория естественного состояния рассматривает как нечто такое, что может должным образом осуществить только сам потерпевший или его законный

⁴¹ Ротбард представляет себе, что каким-то образом в свободном обществе «решение любых двух судов будет рассматриваться как имеющее обязательную силу, т.е. имелся бы пункт, благодаря которому суд сможет принимать меры против стороны, признанной виновной» (Murray Rothbard, Power and Market (Menlo Park, Calif.: Institute for Humane Studies, Inc., 1970), p. 5 [русск. пер.: Ротбард М. Н. Власть и рынок. Челябинск: Социум, 2008. С. 10]). Кто признает это решение имеющим обязательную силу? Разве на человеке, признанном виновным, лежит моральный долг с этим согласиться? (Даже если он знает, что приговор несправедлив или основан на фактической ошибке?) Почему тот, кто не согласился заранее с принципом двух судов, будет считать окончательным их решение? Имеет ли в виду Ротбард что-либо, кроме того, что, по его мнению, агентства не будут действовать, пока два независимых суда (второй суд — апелляционный) не придут к одинаковому решению? Почему следует считать, что этот факт проясняет что-либо в вопросе о том, какие действия морально приемлемы для индивида, или в вопросе о надежном разрешении споров?

представитель, наказание в этой теории обычно рассматривается как функция, которую может реализовать каждый. Локк осознает, что «это покажется весьма странной доктриной для некоторых людей» (II, 9). В ее защиту он говорит, что естественные права будут пустым местом, если ни у кого в естественном состоянии не будет власти обеспечить их санкцией, а поскольку в естественном состоянии все обладают равными правами, то если хотя бы у одного человека есть такое право, это значит, что такое право есть у каждого (II, 7); он говорит также, что преступник становится опасен для всего человеческого рода и потому каждый имеет право наказать его (II, 8). Локк предлагает читателю найти иное основание для наказания чужестранцев за преступления, совершенные ими в данной стране. Неужели общее право наказывать настолько противоречит интуитивным представлениям? Если какое-то серьезное преступление было совершено в другой стране, которая отказывается наказать за него (возможно, правительство находится в союзе с преступником либо само совершило преступление), разве не было бы правильно, с вашей точки зрения, покарать преступника, причинив ему какой-либо ущерб за его преступление? Более того, можно было бы попытаться вывести право наказывать из других моральных соображений: из права защищать в сочетании с представлением о том, что преступление меняет моральные границы, ограждающие преступника. Можно было бы подойти к моральным запретам с позиций, близких к точке зрения контрактного права, и считать, что те, кто нарушает границы других людей, теряют право на то, чтобы некоторые их границы уважались. С этой точки зрения моральные запреты на определенные действия по отношению к тому, кто сам нарушил определенные моральные запреты (и не понес наказания за это), отсутствуют. Определенные преступления дают другим свободу выходить за определенные границы (исчезает обязанность не делать этого); конкретные детали можно было бы позаимствовать у сторонников ретрибутивного подхода⁴². Разговор о праве наказывать может показаться странным, если понимать его радикально, как право, осуществлению которого другие люди не должны препятствовать или брать его на себя, а не как свободу делать это, которой могут также располагать и другие. В более сильном истолковании этого права нет необходимости; свобода наказывать дала бы Локку многое из того, что ему нужно, даже, может быть, все, если добавить обязанность преступника не противиться наказанию. К этим доводам, которые делают более убедительным утверждение, что

⁴² Контрактный подход следовало бы формулировать осмотрительно, чтобы не допустить судебных злоупотреблений по отношению к виновным в преступлениях.

существует общее право наказывать, можно добавить то соображе -ние, что, в отличие от компенсации, наказание не является долгом по отношению к потерпевшему (хотя именно он может быть сильнее всех заинтересован в его реализации), а потому оно не явля -ется сферой, в которой потерпевший имеет особую власть.

Как могла бы функционировать такого рода система общедоступного наказания? Все предыдущие трудности, возникшие при попытке представить себе систему общедоступного взыскания компенсации, возникают и применительно к системе «открытого» наказания. Кроме того, есть и другие трудности. Будет ли в этой системе торжествовать право первого? Не возникнет ли конкуренция между садистами за возможность наказать первым? Это бы крайне усугубило проблему удержания наказывающего от чрезмерного наказания и было бы нежелательно, несмотря на открывающиеся садистам возможности радостного и свободного труда. В системе общедоступного наказания сможет ли кто-нибудь помиловать преступника? И будет ли у другого человека право отменить это решение и наказать виновного со всей возможной суровостью, не переходя пределов заслуженного наказания? Не сможет ли преступник договориться с сообщником и гарантировать себе минимальное наказание? Будет существовать хоть какая-нибудь вероятность того, что жертва почувствует, что справедливость свершилась? И так далее.

Если система, предоставляющая исполнение наказания первому попавшемуся человеку, дефектна, то как следует решать, кто — из всех готовых и даже, возможно, жаждущих этого — должен наказывать? Можно было бы предположить, что, как и в предыдущем случае, это должен быть потерпевший или его уполномоченный представитель. Но хотя жертва имеет особый статус, а именно — статус жертвы, которой причитается компенсация, наказание ей не причитается. (Оно «причитается» человеку, который заслужил наказание.) У преступника нет перед потерпевшим обязательства быть наказанным; он не заслужил наказание «перед потерпевшим». Так почему же у потерпевшего должно быть особое право наказать или лично исполнить наказание? Если у него нет особого права наказать, есть ли у него особое право отменить наказание или помиловать преступника? Имеет ли право кто-нибудь наказать преступника даже вопреки желанию потерпевшего, который по моральным соображениям против избранного способа наказания? Если потерпевший является последователем Ганди, имеют ли право другие люди защищать его с помощью мер, которые он отвергает по моральным соображениям? Но ведь дело касается и других: они испуганы и не смогут чувствовать себя в безопасности, если такие преступления остаются безнаказанными. Должен ли тот факт, что жертва сильнее всех пострадала от преступления, давать ей особый статус в отношении наказания преступника? (Что затрагивает остальных — преступление или только безнаказанность?) Если жертва была убита, переходит ли ее особый статус к ее ближайшим родственникам? Если убиты двое, значит ли это, что близкие родственники каждого из убитых имеют право убить преступника в условиях состязания за то, кто сделает это первым? Может быть, вместо того, чтобы каждый имел право наказывать и чтобы только жертва имела такую власть, решение состоит в том, чтобы все, кого это касается (т.е. все и каждый), совместно исполняли наказание или поручали это кому-нибудь. Но для этого было бы необходимо, чтобы в естественном состоянии наличествовал какой-нибудь институциональный аппарат или способ принятия решений. И если мы определим этот способ как принадлежащее каждому право голоса при окончательном определении наказания, то это было бы единственное право такого рода, которым обладали бы люди в естественном состоянии; в итоге получилось бы право (право определять наказание), принадлежащее всем вместе, а не каждому в отдельности. Кажется, что невозможно четко понять, каким образом право наказывать могло бы действовать в естественном состоянии. Из нашего обсуждения того, кто имеет право взыскивать компенсацию и кто имеет право исполнять наказание, возникает другой подход к вопросу об источнике правомочий доминирующей защитной ассоциации. Доминирующая защитная ассоциация получила от многих людей санкцию действовать в качестве их представителя при взыскании компенсации. Она наделена правомочиями действовать от их имени, в то время как маленькое агентство наделено правомочиями действовать от имени небольшого числа людей, а индивид наделен правомочиями действовать только от своего имени. В этом смысле, т.е. в смысле наделения большим количеством правомочий со стороны индивидов, пусть такого рода, как и у других, доминирующее защитное агентство имеет большие правомочия. С учетом неясности относительно того, как действует в естественном состоянии право наказывать, можно утверждать нечто большее. В той мере, в какой убедительно предположение, что все претендующие на право наказать должны действовать совместно, доминирующее агентство следует рассматривать как обладателя наибольших правомочий на исполнение наказания, потому что почти все уполномочивают его действовать вместо них. Исполняя наказание, оно лишает возможности быть причастными к этому процессу минимально возможное число людей. Любой частный индивид, который накажет преступника, не даст свершиться действиям и реализоваться правомочиям всех остальных, которые также имеют право наказывать, в то время как многие люди будут чувствовать, что их правомочия реализованы, если действовать будет их представитель — доминирующее охранное агентство. Это объяснило бы распространенное мнение, что доминирующее охранное агентство или государство обладает некоей особой легитимностью. Получив больше правомочий действовать, оно в большей степени наделено правомочиями действовать. Но оно, как и никто другой, не наделено правомочиями быть доминирующим агентством.

Необходимо отметить еще одно возможное основание для того, чтобы рассматривать нечто как легитимное место сосредоточения властных полномочий. В той мере, в какой люди рассматривают выбор агентства как своего рода игру координации, в которой преимущества проистекают из того, что они быстро сходятся на одном и том же, не очень важно каком, агентстве, они могут думать, что то агентство, на котором они остановились, как раз и подходит для того, чтобы искать у него защиты. Возьмем пример места, где встречаются живущие в районе подростки. Не очень важно, где именно оно находится, если каждый знает его как место, где встречаются остальные, и уверен в том, что если уж они пойдут куда-нибудь, то именно туда. Это место становится «точкой сбора», куда ходят, чтобы встретиться с другими. Дело не столько в том, что вы с большей вероятностью потерпите неудачу, если будете искать их в другом месте, сколько в том, что другие рассчитывают на то, что вы пойдете именно туда, и таким образом получают пользу от существования этого места, и точно так же вы рассчитываете на то, что они собираются там, и тоже получаете выгоду от сложившегося обычая собираться именно здесь. Это место «не наделено правомочиями» служить местом сбора; если это магазин, его владелец не наделен правомочиями на то, чтобы именно его магазин был местом, куда сходится публика. Дело не в том, что люди должны собираться именно там. Это просто место, где они собираются. Аналогичным образом можно представить себе, как конкретное охранное агентство становится тем самым агентством, куда люди приходят за защитой. В той мере, в какой люди пытаются координировать свои действия и сойтись на одном охранном агентстве, клиентами которого станут все, этот процесс не является процессом типа «невидимой руки». Будут также промежуточные случаи, когда некоторые люди рассматривают это как игру координации, а другие, не осознающие этого, просто реагируют на локальные сигналы⁴³.

⁴³ О философских аспектах идеи Шеллинга об игре координации см.: David Lewis, Convention (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1969); обратите особое внимание на обсуждение общественных договоров в главе 3. В нашем описании государства используется менее осознанная координация действий между людьми, чем

Когда только одно агентство на деле реализует право запрещать другим людям использовать ненадежные процедуры осуществления правосудия, его положение делает его государством de facto. Наше логическое обоснование этих запретов опирается на неведение, неопределенность и отсутствие знаний, являющиеся условиями жизни людей. В некоторых ситуациях не известно, выполнил ли конкретный человек определенное действие, а процедуры установления этого факта различаются по степени надежности или честности. Можно задать вопрос о том, мог ли бы кто-либо легитимно претендовать на право запрещать другому наказание виновного (не притязая на исключительное обладание этим правом) в мире, где все факты точно известны, а полная информация доступна всем. Даже когда есть согласие относительно фактов, были бы возможны разногласия по вопросу о том, какого наказания заслуживает конкретный поступок и какие поступки заслуживают наказания. В этой книге я старался, насколько возможно, не подвергать сомнению и не сосредоточиваться на общем для многих утопических и анархистских теорий предположении о том, что существует некий набор принципов, достаточно очевидных, чтобы их приняли все люди доброй воли, достаточно однозначных, чтобы ими можно было руководствоваться в конкретных ситуациях, достаточно ясных, чтобы все понимали их предписания, и достаточно универсальных, чтобы содержать решение всех проблем, которые будут возникать на практике. Если бы наши доводы в пользу государства были основаны на отказе от этого предположения, была бы надежда, что будущий прогресс человечества (и моральной философии) мог бы увенчаться такого рода универсальной договоренностью и, таким образом, подорвать основания для существования государства. Дело не только в том, что день, когда все люди доброй воли согласятся с либертарианскими принципами, наступит далеко не завтра; эти принципы до конца не сформулированы, кроме того, сейчас нет единого набора принципов, который устраивал бы всех либертарианцев. Возьмем, например, вопрос о том, легитимно ли авторское право в фор-

в предложенном Мизесом описании средства обмена, которое мы привели в главе 2.

Здесь мы не имеем возможности заняться исследованием интересных и важных вопросов о том, в какой степени и при каких условиях клиенты, наделившие охранное агентство той или иной особой легитимностью, которой оно обладает, несут ответственность за совершенные агентством нарушения прав других людей, на которые оно не было ими «уполномочено», и что клиенты должны сделать, чтобы избежать ответственности за это. (См.: Hugo Bedau, "Civil Disobedience and Personal Responsibility for Injustice," The Monist, 54 (October 1970), 517-535.)

ме полного копирайта. Некоторые либертарианцы доказывают, что оно нелегитимно, но при этом говорят, что тех же результатов можно достичь, если при продаже книги авторы и издатели будут включать в контракт пункт, запрещающий неавторизованную перепечатку, а потом будут преследовать по суду каждого книжного пирата за нарушение контракта; они, по-видимому, забывают, что иногда некоторые люди теряют книги, а другие их находят. Другие либертарианцы не согласны с этим⁴⁴. То же самое с патентами. Если люди, чьи взгляды так близки в области общей теории, могут расходиться по столь фундаментальному вопросу, дело может вообще дойти до открытого столкновения между двумя либертарианскими охранными агентствами. Одно агентство попытается силой обеспечить запрет кому-нибудь опубликовать некую книгу (поскольку это будет нарушением авторских прав) или воспроизвести какое-нибудь изобретение, если пользователь не является одновременно изобретателем, а другое агентство выступит против этого запрета как нарушения прав индивида. Несогласие по вопросу о том, что именно должно обеспечиваться санкцией, с энтузиазмом доказывают «архисты», служит еще одним доводом (в дополнение к недостатку фактической информации) в пользу государственного аппарата; сюда можно добавить и необходимость изменять содержание того, что должно принудительно обеспечиваться. Люди, которые предпочитают мир практической реализации своих представлений о том, что является правильным, объединятся в одно государство. Но, разумеется, если люди действительно следуют данному предпочтению, их охранные агентства не будут воевать между собой.

Поиск по сайту: