сочиненных генерал-майором Иваном Болтиным»

«Уведомление читателю. Книга, на которую сии примечания мною сделаны, издана в Париже в 1784 г. под названием: История естественная, нравст­венная, гражданская и политическая, древния и нынешния Рос­сии. Сочинитель ее родом француз, ремеслом врач, многих академий член, и проч.

Прежде нежели начал я читать сию книгу, многими причи­нами предубежден был в ее пользу: десятилетним пребыванием сочинителя в России, коего главное намерение, как сам он гово­рит, живучи здесь, состояло в том, чтоб собрать все нужные све­дения к сочинению истории Российской, и в чем он, по его ж словам, получил совершенный успех; знанием и способностями каковых должно было чаять в члене многих академий; сильны­ми его уверениями о истине, беспристрастии и совершенном знании предлагаемого им; огромным и многообещающим титу­лом сочинения; и наконец, типографическим украшением оное сопровождающим. Но по прочтении нескольких страниц разрушилося во мне сие приятное предубеждение, возбуждавшее лю­бопытство и охоту к чтению: ложь и клевета с коими сочини­тель злословит вообще Россию, пристрастие с коим переиначивает он дела наиболее известные, наглость с которою решитель­но говорит о вещах, совершенно ему неизвестных, нелепость рассуждений, пустота доводов, бесчисленные и грубые во всех родах ошибки (оставляя осмеяния достойную надменность слога и образ писания странный и необыкновенный) заставили ме­ня возыметь мнение, противное прежнему, и о сочинении и о сочинителе.

Подвигнут усердием к истине и к моему отечеству, предприял я сделать примечания на сию книгу, чтоб уличить и устыдить наглого и лживого ее сочинителя. По мере чтения ее, замечал я важнейшие в ней ошибки и злоумышленные от истины устране­ния; и не ограничиваяся опровержением оных, старался пока­зать вещи, к коим те ошибки относятся, в точном их виде; отра­жая клевету и злословие без рвения, противопоставлял лже истину, заблуждению исправление, не сущему сущее; справед­ливость моих доводов, и беспристрастие моих мнений и рассуж­дений подкреплял свидетельством писателей достоверных. По­чему ласкаться смею, что труды мои будут удовлетворительнее тех, каковы суть полемические сочинения, имеющие по большой части предметом своим не стоящие внимания распри писателей. Два года уже тому как я их кончил, но отлучка моя отсюда и другие препятствия выдать их в свет доныне меня не допусти­ли.

§ XVI. ... Г. Леклерку не угодно, чтоб на тогдашнее время были у руссов законы; однако ж, вопреки его желанию, на многих ме­стах как в сем, так и в первом мирном докончании с греческими императорами воспоминаются русские законы. Убежден будучи сими ясными свидетельствами, г. Левек признает существова­ние оных на тогдашнее время, невзирая на заблуждения и неко­торых русских, утверждавших, по неведению отечества своего истории, Ярослава первым быти законодавцем в Руси. «Истори­ки русские, – говорит он, – сами суть в заблуждении, приписуя первые законы такому государю, который сто лет после Олега жил». Следующую статью г. Леклерк умышленно перевесть не за­хотел, чтоб не сказать ни слова о законах русских: «Ежели кто кого ударит мечем, копьем или иным каким оружием, русин грека или грек русина; да заплатит таковый за то свое преступ­ление серебра литр пять, по закону русскому» и проч. … и после всего того говорит: «После русские клялися хранить условие Перуном и их оружием». Но в подлиннике написано: «Ежели кто от князей и подданных руских, крещеный или некрещеный, преступит сие, еже написано на хартии сей, да будет проклят от Бога и от Перуна» и проч. Из обстоятельств сего условия явствует, что в тогдашнее уже время имели русские правление на коренных законах и на не­пременных правилах утвержденное; что народ разделен был на разные сословия, яко на бояр, дворян, гостей, купцов, свободных и рабов, кои не иные были как пленники; что каждое сословие пользовалось особенными правами, преимуществами и отличностями; что все вообще имели суд и расправу; что успехи имели в торговле внутренней и внешней, мореплавании, художествах, ремеслах и, в рассуждении тогдашнего века, в нарочитом про­свещении. Не ясно ли все сие доказывает, что древние руссы иначе жили в городах своих, нежели дикари в лесах; о благоустройстве общежития своего согласно пеклись, руководствуе­мы будучи здравым смыслом и рассуждением, на опытах осно­ванном; имели благонамеренные виды; осторожность в поступ­ках; мудрое предусмотрение; искусство во исполнении своих намерений и проч. Удостоверится о сем всяк чтущий наши древние бытописания со вниманием...

§ ХС. «От Рурика до Ярослава не было часа потерянного для честолюбия; оно предлагало всегда войну в покое; оно показы­вало ежедневно новых неприятелей государям сея области ... грабеж и раздел добычи был полезен русским, несведущим тогда художеств... грабеж был одно средство к обогащению лю­дей частных... тогда в России были только два вида людей, невольники и тираны». Первоначальных римлян главный промысел состоял в раз­бое, однако ж частию и в земледелии упражнялися. Жители брегов Балтийского моря от промысла разбойнического варяга­ми прозваны, однако ж и торг с соседними народами вели. Жи­тели Корсики название свое получили от грабительства ж и разбоя; так как и жители азиатского берега моря Средиземно­го названы корсерами не по иному чему, как по их промыслу, который в старину был общий почти всем народам, по берегам морей живущим; и промысел такой ни в стыд ни в бесчестие не ставили. Не отрицаю я, чтоб и праотцы наши тем не промыш­ляли, но гораздо прежде Рурика; однако ж и тогда имели пра­вительство, торговлю, земледелие, следовательно и ремесла. Иоаким сказует о Гостомысле, что правосудием своим повсюду был славен; и о Рурике то ж, что прилежал о суде и расправе, и чтоб сие повсюду равное и единообразное производимо быть могло, определил по пределам князей. Что торговля и морепла­вание задолго до Рурика известны были руссам, Константин Порфирогенит и многие северные писатели свидетельствуют; следовательно не один грабеж был средством для обогащения людям частным. Что в Руси не двух видов были люди, свиде­тельствуют по летописи договоры, заключенные Олегом и Иго­рем с греками, и самые законы Ярославовы: были тогда князья, дворяне, гости, купцы, мещане, поселяне и рабы, а сии не иные были, как токмо пленные; прочий ж чиностояния государствен­ные были вольные. Все вообще древние северные народы воль­ность за первейшее благо, а рабство за гнуснейшее и посрами-тельнейшее для человечества состояние признавали. Им одол­жены европейские народы избавлением от тяжкой неволи, в коей они под игом римлян несколько сот лет томились; они научили их познати права свои, природою им дарован­ные...

§ СI. «Самодержавие России было тогда якобы разделенное, и было два великих князя». Не якобы, но в самой вещи было разделено, и не на две, но на четыре великие части; да и из сих каждая разделялась еще на многие малые. Все сии большие и малые державы не признавали между собою другого права власти и подчинения кроме права силы. Первую из сих великих частей составляло великое княжение Владимирское, содержащее в себе княжение Суздальское, Ростовское, Ярославское, Переславское и Рязан­ское. Вторую часть сочиняло великое княжение Киевское; в нем, кроме многих удельных княжеств, состояли княжения Черни­говское и Галицкое в Польше. Третью часть делало княжение Смоленское, которое, вмещая в себе множество княжеств удель­ных, не зависело ни от которого великого княжения, почему и само именовалось иногда великим княжением. Четвертую часть государства составляли области Новгорода, превосходившие все прочие в пространстве, силе и богатстве; но беспредельное свое­волие черни все сии деятельные способы обращало более в соб­ственный вред, нежели в пользу; оно было причиною и падения сей республики, гордые и беспокойные. Г. Левек рассказывает только о великих князьях владимир­ских, да и сих деяния местами весьма сокращенно описывает, а многие и пропускает. Г. Леклерк, не могучи на сей случай пользоваться свободностыо своей воли, из пяты в пяту после­дует за ним и во извинение молчания своего не находит другого сказать: деяния сего времени недостойны повествования ... На­добно поверить ему в том: ибо в самой вещи в истории г. Левека часто встречаются такие места, кои ничего достойного чте­нию не представляют; но те, кои русские летописи читали, с сожалением видят, что многие важные и любопытные деяния между тем пропущены, без коих и описанные им остаются не­вразумительны.

Весьма те ошибаются, кои думают, что всякий, тот, кто по случаю мог достать несколько древних летописей и собрать до­вольное количество исторических припасов, может сделаться историком; многого еще ему не достанет, если кроме сих ни­чего больше не имеет. Припасы необходимы; но необходимо также и умение располагать оными, которые вкупе с ними не приобретаются. Я согласен с г. Леклерком, что деяния наши в том виде, не доставят читателям полного удовольствия по причине их краткости, су­хости и отсечения от них всех союзных им обстоятельств; но не летописи наши тому виною, не недостаток припасов, а худое избрание, расположение, образование и составление их, тем паче стеснение, смешание и разрыв союза времен и происшествий. Должно, по крайней мере, отдать г. Левеку справедливость в том, что если и не имел он удачи в избрании, успеха в обра­зовании и сочетании собранных им припасов; если и впадал он иногда в погрешности и заблуждения по недостаточному упот­реблению внимания и рассмотрения; но на место исторических бытии, сказок и небылиц он не подставлял безобразных басен и не соплетал, и неприметно, чтоб он имел умысел клеветать и злословить...

§ СХVIII. «Надлежит поместить между басен недостойных вероятия, излишества, жестокости, коими отягощают память Иоанову... Толико умеренность не входит в характер тирана. Не начинают тою, чтоб кончить ужасными жестокостями». Вероятно, что приписывают царю Ивану Васильевичу Гроз­ному больше жестокостей, нежели он учинил, однако ж всего всклепать нельзя: согласяся на сотую часть из рассказываемого о нем, придет в крайнее затруднение желающий его оправдать. Что и с начала царствования своего, то есть по пришествии в лета разумения, не явил он себя умеренным, в том сам при­знается в речи своей к членам Собора, созванного в 1542 г., царствования его в 12-е, а от рождения его в 21-е лето. С со­крушением сердечным раскаивается о погублении дядьев своих, кои, по словам его, в жестоких муках живот свой скончали, извиняяся, что согласился на сие по злым советам бояр своих, ищущих себе самовластия; кои, пользуясь юностью его, царст­вом управляли самоправно и, ссоряся между собой, друг друга гнали и убивали; что сам он между тем рос в небрежении и в ненаказании, и навык злым обычаям и нравам, подражая своим воспитателям. Признает, что за те его злые дела наказал бог царство его разорением, пленом и кровопролитием от невер­ных, потопами, а паче пожарами, истребившими все богатства, собранные от предков его, церкви, мощи и бесчисленное множе­ство народа. В заключение сказывает, что получил уже он от святителей, в тех злых делах своих, прощение себе, и тогда ж, по их благословению, а от бояр своих по обещанию, что впредь не будет делать худова, и их простил. Из речи его видеть можно, что имел он разум, но помрачен­ный крайним невежеством и суеверием, свойственными тогдаш­нему веку; имел он природу добрую, но испорченную худым воспитанием и худыми примерами; кажется, что и сердце его не было бы столь жестким, если б родился он сто лет после. Бла­горазумно и рассудительно сказал г. Леклерк: «Иоанн имел все от природы, а от воспитания ничего; великие качества его были его собственными, а пороки злоприобретенные».

§ СХХ. В рассуждениях на Судебник царя Ивана Васильевича IV автор пишет: «Первые законодавцы русские, Ярослав и Изяслав, почерпнули начала своих законов из германских... Сии законы сделалися недостаточны во многих случаях, по мере, как русские оставлять стали жизнь кочевую, как торговля их распространилася... Нравы русских различилися столь много от законов древних, что осталися сии без силы... В сем состоянии вещей, царь почувствовал нужду возродить старые законы, и издать новые, сообразные обстоятельствам». Что руссы законы имели гораздо прежде Ярослава, о том говорил я прежде и после еще иметь буду случай; теперь же, касательно закона Ярославова, приведу мнение Татищева, в предисловии его на Русскую Правду. Вот слова его: «Мню за­кон сей из Вандалии принесен. Историк ганзеатский Вилдебранд на стр. 26, сказует, что в городе Юлине Вандальском был, в древние времена, мудрый законодавец Полнотацко, и, может быть, от него сей закон произошел, но после по обстоя­тельствам русским переправлен и пополнен». Прибавлю к тому: ежели и не сей Полнотацко сочинитель был оных законов, так по крайней мере то несумнительным быти кажется, что славяне принесли их с собою; и сии суть самые те законы, на кои Олег I ссылался в договоре с греческими императорами.

По несходству народов древних руссов с славянами, для и коих Правда была сделана, и по различию времен и обстоя­тельств, надлежало некоторые статьи из Правды уничтожить, другие переменить, пополнить и к ним новые приложить, что прежде еще Ярослава, а может быть, и прежде Рурика было сделано, но летописи известия о сем нам не сохранили. Ярослав в том же намерении приказал двум старшим сыновьям своим, как Нестор пишет, и присовокупя к ним несколько человек вельмож, древнюю Правду рассмотреть и пополнить; что ими и учинено. Последующие Ярославу великие князья, и особливо Владимир II, сын его и преемник Мстислав и Ярополк II, издали многие статьи законов по требованию нужд, случаев и обстоя­тельств, кои и присовокуплены к прежним славянами принесен­ным и от Ярослава переправленным; а совокупный состав их законов наименовали Судебником, то есть собранием законов по коим суд и расправа во всем государстве российском людям давалася; и сей есть, по мнению моему, тот самый Судебник, который исправил царь Иван Васильевич, как последующее изъявит слово.

Нравы переменяться могли от стечения многих различных случаев, а не единственно по мере оставления русскими кочевной жизни. Помнится мне, в другом месте говорил уже я о сем, что, когда русские вели кочевную жизнь, тому никаких следов, по крайнему отдалению времени, ни в истории, ни в предании не обретаем. Главными причинами в перемене и различии нравов между народов, насе­ляющих Россию, по мнению моему, тогда были: 1) разделение государства на многие уделы; 2) тесное сообщение, а частью и смешение пограничных из них с разными иноплеменными наро­дами; 3) последовавшие потом завоевания татарское и долговременность их начальства; 4) перемена древнего образа жизни, обычаев и поверьев; 5) ослабление законов и расстроение или уничтожение прежнего единообразного управления.

По мере измены во нравах, должно было переменять и зако­ны. Те законы кои при единоначальстве были приличны, стали быть по разделении на уделы, а паче и под игом варваров, не­нужными, неудобными; тем более что и нравы и обстоятельства не те уже быть стали, которые были прежде. Удобнее законы сообразить нравам, нежели нравы законам; последнего без на­силия сделать не можно. Солон, давши афинянам законы, ска­зал: я издал законы не лучшие из возможных, но лучшие из приличествующих афинянам; разумея, что мог бы он и лучшие сделать, но они были бы не сообразны нравам афинян и, следо­вательно, были бы для них неудобны, неприличны. Удельные князья, сообразуясь обстоятельствам и потребностям своих подданных, к общим законам собственные присовокупляли, которые не могли быти согласны с законами других областей, в рассуждении разных нужд каждого княжества особенно; а сие различие законов еще вящшую отмену во нравах, между народов живших в тех областях, причинило; ослабление ж вла­сти начальства и деятельные силы законов при татарском вла­дении усовершенствовало оных разрушение. По ниспадении татарского владычества и по соединении большой части уделов под единоначальствие надлежало, для восстановления силы законов и расстроенного порядка во уп­равлении духовном и гражданском, издавать новые учреждения, уставы и правила. В таком намерении собираны были соборы и изданы были великими князьями Иваном Васильевичем и Ва­силием Ивановичем, дедом и отцом царя Ивана Васильевича Грозного. Уложения, или уставы, о коих впоследствии воспоминатися будет. Однако ж сии новоиздаваемые законы не могли выполнить желаемого намерения, чтоб восстановить прежний порядок и единообразие в судопроизводствах; затруднения и замешательства, происходящие от различия удельных законов, полагали тому препоны. Нельзя было согласить законов, не соглася прежде нравов, мнений и польз: время одно могло без насильства произвести сию перемену. В таком состоянии были вещи, когда царь Иван Васильевич принял кормило государст­венного правления в свои руки. Он увидя сие неустройство, по­чувствовал нужду Судебник рассмотреть и исправить по-преж­нему; время для сего было благоприятно, понеже почти все уже уделы присоединены были к единодержавию, что в скором вре­мени, испрося на то от митрополита Макария благословение себе, и исполнил. Сам он о сем в речи своей к духовным, со­бравшимся по указу его на собор в 1542 г. для рассуждения о веществах церковных, изъясняется тако: «Благословился есми у вас Судебник исправить по старине... и по вашему благосло­вению тот Судебник исправил». Сии собственные его слова отнимают всякое сумнение, что нового закона он не делал, а исправил старый, пришедший в неисправность и разгласив. Собственного ж его сочинения, как из слов тоя ж речи заклю­чить можно, есть грамота уставная, до которой вскоре дойдет речь…

… «Все отрасли правления показывали на себе изображение зверства русских, их невежество в государственном управлении и наклонности их к грабительству своих соседей».

Не должно приписывать единому народу пороков и страстей общих человечеству. Прочитайте первобытные века всех царств, всех республик, найдете во всех нравы, поведения и деяния их сходными. Можно привести тысячу примеров, что повсюду человеки были и ныне суть во всем один другому подобны, кроме некоторых легких черт, составляющих особенность образования в их характере. Касательно наклонности к грабительству своих соседей, не примечается, чтоб и в том русские отличилися от прочих народов. Первобытные римляне упражнялися в разбой­ничестве, как жители Алжира и Сале, что видеть можно из пер­вых трактатов их с карфагенцами, сохраненных нам Полибием. В старом языке латинском слово, значившее вкупе и неприятеля и иностранного, ясным есть доказательством, что жители стран сих признавали всех иностранных без исключения за неприятелей себе, и по смыслу сего слова и поступали с ними не иначе. Сколько раз ломбарды, для добычи, впадали в Ита­лию, прежде нежели поселилися в части оные? Колико крат франки разоряли и грабили Галлию, пока совершенно ее игу власти своея покорили? Что причиною было оставления своих природных стран норманнам, саксонам, готам, вандалам и пр., и пр.? Не иное, как жадность к добыче и завоеванию. Отступя на тысячу и более лет назад, найдется ли один народ в Европе, ко­торый бы остался на своем месте? Каждый грабил, разорял, истреблял слабейшего ему соседа, а после и сам равной участи подвергался от другого сильнейшего его. Римляне ограбили все племена и языки, а готы, гунны и вандалы, в свою очередь, ог­рабили римлян...

§ ХVII. «Рурик привел с собою великое число варяг... Они стали быть вскоре первыми учителями русских. Они подали им первые понятия о мореплавании».

Рурик, пришедши в Новгород по просьбе и приглашению новгородцев, имел с собою некоторое число вельмож варяжских, а может быть, и малое число войска для охранения своего; ве­ликого ж числа войск ввести с собою Рурику было неприлично, предосудительно и не нужно, а для новгородцев впустить оное было бы опасно и глупо. Варяги не просвещеннее были русских, они живучи в сосед­стве с ними, общие и одинакие имели с ними познания. Руссы по всей Финляндии, между природных жителей, а па­че по городам жили: в Абове в самом почти городе есть гора, которая называется Русскою, и предание между жителей хра­нится, что на той горе русские жили. Нашествие славян по всему окрестному краю их рассеяло, а как по времени не мень­ше стало быть их как и природных, то и стали называть и тех и других вкупе варяго-руссами, в отличие от тех варяг, кои не перемешалися с русскими. Касательно мореплавания: россияне задолго прежде прихода Рурикова, ездя по Балтийскому морю к разным пристаням, торговали.

§ ХVIII. «Завоевание Киева Олегом способствовало успехам худо­жеств, могущих иметь отношение к кочевной жизни русских».

Чтобы русский народ был кочевным, о том история никаких следов нам не оставила. Если ж и был он некогда таковым, то не прежде как за несколько сот лет до завоевания Олегом Кие­ва. Писав историю, наобум говорить не дозволяется. В предыдущем параграфе ссылался я на писателей древних и летописи русские, согласно свидетельствующих, что русские задолго прежде прихода Рурикова имели города, правление, торговлю, промыслы; а теперь сошлюсь на г. Левека, который, не на собственной догадке, но на повествовании тех же истори­ков утверждается, пишет: «Великое число городов, находящихся в России, от первобытных времен до коих история восходит, доказывают, что издревле общественное состояние учинило великие в сей стране успехи. Разорения, причиненные сей стра­не кочевными народами, пребежавшими чрез «ее наподобие ужасного наводнения, в скором времени досужеством жителей исправлены; народы ж русские жили в обиталищах неподвиж­ных, питаяся земледелием и скотоводством. Хотя сии грады и не похожи были на нынешние, кои украшая Европу суть вмести­лищем выгод, праздности, талантов и досужства, но служат доказательством, что тот народ, коего хижины обнесены огра­дою, далеко уже отошел от дикия жизни».

§ ХIХ. «История российская в продолжение двух столетий (раз­умея владычества татар над Россиею) представляет области без законов, самодержавие без начальников, государей без поддан­ных».

Хотя государство и разделено было на многие уделы, но каждое княжество имело законы, или сообразные законам ве­ликого княжения, или особенные; о чем говорил я довольно в примечаниях моих на древнюю историю. Начальников по несчастию было больше нежели было нужно и потребно, и сих излишество главнейшим было несчастием России; мало было из них мудрых и великих, но таковых везде и во все времена бывает недостаточно. Подданных государи имели больше, нежели умения ими уп­равлять и человеколюбия их беречь. Сие было причиною тех меж­доусобий, кои непрестанно и до впадения татар и в продолжении владычества их внутренность России терзали и больше ей язв причинили, нежель все иноплеменные войны, впадения и крово­пролитные завоевания татарские...

§ ХХХVI. «Прежде завоевания царства Казанского и Астраханского, были в России крестьяне без помещиков, без собственности, имевшие вольность переходить с одной земли на другую, обязы­ваться добровольно владельцам, полагать цену своим трудам и служению. Другие крестьяне принадлежали в собственности дворянству, и сии невольники были подобны невольникам рим­ским. Сии холопи дворянские означаются во многих грамотах и трактатах частных великих князей, под именем численные люди; они обязаны были ходить на войну с дворянством. Дворяне могли их дарить, закладывать, продавать как скот или переса­живать с места на место, яко деревья».

Прежде завоевания царств Казанского и Астраханского кре­стьяне в России были все вольные и могли переходить с места на место по своему желанию. Подати они платили тогда не с душ, не с дворов, не с имения, а с пашни; имеющий во владении своем больше земли платил больше и сам более приобретал; ленивец, обрабатывая меньше земли, меньше платил, меньше имел выгод и меньше мог удовлетворять свои прихоти. Земли принадлежали или короне, или дворянству; поселившиеся на них должны были платить государю по установлению, а вла­дельцу по условию. Не мог помещик от крестьян своих требо­вать или взыскивать ничего сверхусловного или законом пред­писанного, или обычаем установленного, если не желал остать­ся без крестьян и без дохода. А дабы от безвременных перехо­дов крестьян с места на место не было в сборе государственных податей недоимки и замешательства и в помещичьих работах остановки, узаконен был один срок в году, а именно в осень о Юрьевом дни, для перехода их на другое место; предписаны были правила, как им переходить и что помещику пожилого за двор платить.

Холопи были также вольные люди, и служили по кабале и по летной, а рабами были токмо одни пленники и дети их; а как и сии также под одним названием с первыми заключалися, то отличие одних от других, первые называлися кабальными, то есть служащими по обязательству, а последние старинными или полными холопами, т. е. родовыми или крепостными. В состоя­ние первых входили добровольно из вольных людей, яко из чу­жестранцев, из мещан, из детей боярских и других чиностоя-ний, кроме крестьян, и договорясь о плате, давали на себя записи, чтоб им служить до смерти того, кому они запись дали, или на несколько лет: первая называлася кабала, а последняя летная. Полного или родового холопа мог помещик продать, подарить и в приданое за дочерью отдать; а кабальный холоп был крепок только тому, к кому он в холопство добровольно обязался, по смерти ж его паки становился свободен. Чтоб истребить бродяг, тунеядцев и нехотящих быть полез­ными членами отечеству, запрещено было помещикам брать вольных людей к себе во служение без обязательства письмен­ного и в судебном месте засвидетельствованного; в противном случае, ни в чем суда на таких людей помещикам давать было не велено, хотя бы такой человек обокрав его бежал: не держи без кабалы. Разумели тогда, что вольность не на иной конец человеку дана, чтоб употреблять ее во благое и полезное отече­ству и себе; что промышляя о собственном благосостоянии, не должно забывать и того, чем каждый отечеству своему обязан. Тем, кои долг сей забывали, напоминал закон; повиноваться сему заставляла нужда. Вольный человек не мог иметь пропи­тания, не причисляя себя к какому-либо государственному сословию; а вошед в которое-нибудь из них, должен был подчи­нить себя и повинностям того общества, которого восприял зва­ние и учинился членом. Всякое чиностояние обязано было осо­бенною должностью, службою, повинностью государству и своей собратий; праздные люди, тунеядцы, ни в котором терпи­мы не были.

Помещики, недовольны будучи сказанною властью над ка­бальными холопями, стали их сравнивать с полными холопями; но они, не хотя дать себя поработить, воспротивилися таковому помещиков своих притязанию и собравшися подали царю Василью Ивановичу Шуйскому челобитную, жалуяся на притесне­ние вольности их от помещиков. Царь Василий Иванович за­кон сделал, чтоб пленным только быть рабами, а холопям слу­жить по-прежнему, по кабале и по летной. В сем состоянии оставались холопи до подушной переписи, в коей они в равный оклад положены с крестьянами, как сказано будет ниже.

Паки обращуся к первой моей речи о крестьянах: как запре­щен стал быть им переход с места на место, тогда всякий дол­жен был остаться на месте, где был поселен вечно, дети и по­томки его. Поселенные на землях помещичьих, стали быть креп­ки помещикам, не сами по себе как холопи, но по земле, не имея воли ее оставить. Запрещение перехода обратили владельцы в свою пользу и распространили власть свою над крестьянами; стали принуждать их к платежу большого оброка и требовать от них работ излишних. Крестьяне, будучи связаны, не смели им отказать ни в том ни в другом, чтоб не почтено было то за ос­лушание, противность, бунт; понеже закон, отнявший от них волю перехода, не предписал меры работ их и повинностей. Недоразумение пределов помещичьей власти и крестьянского подчинения производило сначала многие споры, жалобы, воз­мущения; но помещики, будучи умнее и богатее, умели растол­ковать закон в свою пользу и сделать крестьян виноватыми. Однако ж ниже в сие время имели помещики власть крестьян своих и кабальных холопей продавать, как скот, и пересаживать с места на место, как деревья. Закон, запрещающий крестьян делать холопями, чинить сие не дозволял: одним только сим различалися крестьяне от рабов, что степению были выше скота и деревьев. Долго существовало сие различие, полагающее не­которого рода границы пемещичьей власти над крестьянами, и сих преимущество над полными холопями. Крестьяне продавалися, закладывалися, в приданое отдавалися, в наследие детям оставлялися (разумея о вотчинах) не иначе как с землею; не смели еще отделять их от земли и продавать поодиночке. Над поместными крестьянами власть помещичья еще была меньше; сих ни продать, ни заложить было неможно, понеже поместья даваны были вместо жалования по смерть, а не потомственно и в собственность. Первый повод к продаже поодиночке подан владельцам набором рекрут с числа дворов, показав тем доро­гу, что можно их отделять от земли и от семейств поодиночке. Указ, сравнивший поместья с вотчинами, и вскоре потом после­довавшая подушная перепись, которою и холопы, без различия кабальных от полных, поверстаны в одинакий оклад с крестья­нами, утвердили владельческое притязание присвоить над теми и другими одинаковое властительства право. После сего стали холопей превращать в крестьян, а крестьян в холопей; отделять их от семейств, и наконец, продавать на вывод семьями и пооди­ночке. С того времени стали быть помещики таковыми ж власти­телями над имением и жизнью крестьян и холопей своих, како­выми, по древнему закону, были над одними только пленными. Нет закона, делающего лично крестьян помещикам крепостны­ми: обычай, мало-помалу введенный, обращать их в дворовых людей, прямо в противность уложенные статьи о сем, и под на­званием дворовых продавать их поодиночке, сначала был тер­пим, послабляем, превратно толкуем, обратился наконец, чрез долговременное употребление в закон.

«Были в России крестьяне, – говорит г. Леклерк, – без вла­дельцев, без собственностей». По смыслу слов, в каком мы ра­зумеем слова сии, владелец или помещик, крестьянин, собствен­ность, речь сия представляется мне непонимаемою, противоре­чащею естественному разумению о вещах. Как крестьянин без помещика, так вольный человек без собственности быть не мо­жет. Собственность есть принадлежность свободы, так как под­чинение есть относительность ко власти, к начальству. Хотя старинные наши крестьяне были и свободны, однако ж помещи­ков имели. Вольны были они по состоянию, а крестьянами назы-валися по чиностоянию, по званию своему. По праву свободы своея, могли переходить с места на место; а по долгу звания своего, обязаны были подчинением, повинностью, платежом некоторого оброка тому, на чьей земле они сидели. Земли все были и суть или государственные, или владельческие: поселен­ным на государственной земле помещик есть государь. Не было таких земель, на которых бы поселенные исключены были от подчинения общенародным законам, обелены бы были от пла­тежа подати поземельные. Крестьяне по праву вольности имели собственность такого ж рода, каковую имеют ныне государст­венные крестьяне; оная состоит в движимом имении, в котором они полную и независимую ни от кого власть не имеют. Заплатя законом постановленное, все приобретаемое трудами их оставалося в приращении их собственности. Земля была собственно­стью владельческою, а плоды трудов и промыслов – собствен­ностью крестьянскою. Собственность того и другого охраняема была законом: крестьянин не мог отойти прежде положенного срока и не заплатя предписанного законом за пожилое и владеное; а помещик не мог ни лишнего с него взять, ни удержать его у себя противу его воли. Довольно сказанного в показание, что старинные русские крестьяне, будучи вольными, имели владель­цев и имели собственность, не имев земли; а помещики владели крестьянами, не имев власти учинить их невольниками; получа­ли с них оброки, не могучи их грабить. Другие крестьяне, говорит г. Леклерк, принадлежали в соб­ственности дворянам; называя крестьянами, как последствие речи разуметь заставляет, дворовых людей; но сие название им не приличествует. Писавши о русском народе, надобно сообра­зовать русским обычаям, употреблениям и законам. Крестьянин и холоп были тогда два чиностояния, различные одно от другого, во всех их относительностях: некоторые из них после уничтожилися, а прочие и поныне существуют. В старину главное раз­личие между холопей и крестьян состояло в том, что первые были невольники (разумея полных холопей) и податей никаких не платили; а последние свободные, но подати платили. Разли­чия, существующие поднесь, суть: дворовые люди домов не име­ют, в земледелии и промыслах не упражняются, живут неотлуч­но при своих господах, исправляют всякие их работы, должно­сти, дела; питаются, одеваются, содержатся от помещика.

Под названием численных людей не холопи, как говорит г. Леклерк, означилися, а крестьяне. Завели числение делать татары. Баскаки их всех тех, кои жили домами, имели земли, промыслы, доходы, переписав, обложили податью и по причине сего их исчисления и податию обложения стали называть их численными людьми. Неимеющие дворов, промыслов, собствен­ности, каковы суть рабы, в перепись сию не входили, никаких податей не платили и о числе их было неизвестно; следователь­но, и численными называться не могли. Ходили на войну с по­мещиками холопи их, токмо для охранения их и услуги им; а с численных людей, т. е. с крестьян, брали в службу со ста дворов по человеку в полном доспехе, на их жаловании и содержании. По причине вольного крестьян с места на место перехода долж­но было делать перепись им ежегодно. По переписным книгам известно было, сколько в котором уезде крестьян; следовательно, известно было, и сколько с которого уезда должно выйти людей на службу, которые и собиралися на сборное место в срок по на­ряду. Дворяне, все без исключения, должны были выходить на службу, и который на срок не явится, тех в списках писали в нетех, а после за то лишали их поместьев. Сколько должно было помещику иметь при себе холопей, о сем узаконения не было; каждый брал с собою столько, сколько мог или сколько хотел; зависело сие от их достатка и воли. Холопи наши на войне при своих помещиках ту ж отправляли должность, что при древних рыцарях их щитоносцы, ёсиуегз. У бояр должность сию отправ­ляли их знакомцы и дети боярские: первые обыкновенно были дворяне, а последние были вольные люди, между коих были так­же и беспоместные дворяне и князья...

§ ХСV. «Первейший дар из данных роду человеческому от предвеч­ного вседержателя природы, есть вольность... Всякий человек, пользующийся свободою, внутренне удостоверен, что рабство есть первый грех противу природы, понеже оно точно противно есть людскому праву, утвержденному на разуме и правоте, на постановлении всех обществ и запечатленному божественною печатью».

Все проповедники вольности говорят, человек родится сво­боден и следовательно, всякая неволя есть нарушение его права, природою ему данного. Не спорю я в том, хотя бы и мог нечто предложить на рассмотрение к ограничению сея природные сво­боды; но желаю, чтобы меня вразумили, во всяком ли состоянии, во всякое ли время и всякому ли народу одинакая приличеству­ет свобода; или, по различению оных, с некоторым исключени­ем, изъятием, с некоторыми условиями, предписаниями, прави­лами? Еще хотел бы я знать, с состоянием или, приличнее, с названием свободных (понеже нет в Европе вольных по состоя­нию) сопряжено ли некое действительное счастие, благоденст­вие, покой; и те народы, кои называются вольными в Европе, вящшими ли выгодами, лучшим ли жребием благосостояния пользуются, нежели мы? Не говоря о дворянстве, яко о малочи­сленном государств сословии, спросим о земледельцах, яко о составляющих главное число жителей повсюду, где они суть вольны и вкупе счастливы? Земледельцы государств, тщеславя­щихся изгнанием из пределов своих рабства, выгоднейшую ли жизнь ведут, меньше ли отягощены поборами и всякородными налогами, нежели наши? Если окажется по справке, что с на­званием свободы благоденствие не сопряжено; что народы, на­зывающиеся вольными, не лучшею участию пользуются нас, признаваемых за находящихся в тяжкой неволе; что земледель­цы сих государств, вольных по воображению, не меньше отяго­щены, как и наши, называющиеся рабами; то что ж пользы в сей вольности, пустой и мечтательной, толико проповедуемой и превозносимой?

Между вольности и вольности, и между рабст­ва и рабства, есть разность, да и разность великая и многооб­разная: название одно ничего не составляет. Бывает вольность хуже, несноснее рабства, а рабство выгоднее, удовольственнее свободы. Прусский земледелец называется свободным, а россий­ский невольником; но рассмотри того и другого состояние, най­дется, что первый отягощен больше, нежели невольник, а последний меньше, нежели свободный. Ежели все степени вольно­стей, коими пользуются разные народы, рассмотреть и разли­чить, обрящется их великое количество, одна на другой больше или меньше с названием своим несходствующие. Из сих много­образных вольностей надобно нам избрать такую, которая бы сообразна была нашему настоящему физическому и нравствен­ному состоянию, а за всякую без выбора хвататься отнюдь не должно; понеже та ж самая вольность, которая один народ де­лает счастливым, для другого будет руководством к нещастию, к погибели. Избрание сие требует прилежного рассмотрения и опасного внимания, и рассуждения. Земледельцы наши прусской вольности не снесут, германская не сделает состояния их луч­шим, с французскою помрут они с голода, а английская низверг­нет их в бездну погибели. … Не всякому народу вольность может быть полезна; не вся­кий умеет ее снести и ею наслаждаться; потребно к сему распо­ложение умов и нравов особливое, которое приобретается века­ми и пособием многих обстоятельств. Не будучи апологистом рабства, не скажу я, чтоб наши земледельцы в таком состоянии были, чтоб не нужно было дать им облегчение, пособие к выгод­нейшей жизни; но скажу, что сие облегчение, сие пособие, не в даче вольности долженствует состоять, а в ограничении поме­щичьей над ними власти и в некоторых других средствах, о коих предложу я на другом месте. Прежде должно учинить свободными души рабов, а потом уже тела.

§ СХIХ. «Помещики русские должны делать вольными крестьян сво­их, с благоразумием и умеренностию: они должны оставить на­рочитое число крестьян невольными, пока народ познает потреб­ность, важность и пользу земледелия... Надобно оставить в числе неувольненных, для рекрут и для услуг, и нужд домаш­них». При даче рабам свободы, все благоразумие в том, по мнению моему, должно состоять, чтоб не прежде оную им даровать, как науча их познавать ее цену и как надлежит ею пользоваться; в противном случае вместо благодеяния сделан будет им вред, зло и гибель: о сем говорено было прежде... Оставлять нарочи­тое число неувольных, единственно для того, чтобы народ познал потребность, важность и пользу земледелия, никакой нужды не настоит. Народ русский потребность и пользу земледелия давно знает и вследствие того и прилежит к нему не меньше других народов. Доказывается сие тем, что Россия никогда у соседственних держав хлеба не покупала и не покупает, а ежегодно продает немалое количества оного другим. Касательно до искус­ства в земледелии, должно признаться, что в России не доведено еще оно до такой степени, в каковой оно в Англии; однако ж и о том всевозможное попечение прилагается, и многие уже поме­щики нарочито в том успели. Для приведения сего в лучшее со­стояние нужно ободрение, а не вразумление о потребности и пользе его: первое никогда не может быть излишним, а послед­нее без первого.

Поиск по сайту: