На этом фоне исторической неправомочности, должна ли Украина иметь историю? Очевидно, что для поколений историков из диаспоры этот вопрос имеет недвусмысленно утвердительный ответ. Сегодня, в контексте недавно провозглашенного суверенитета и независимости, украинские политические лидеры, законодатели общественного мнения и ученые пытаются переосмыслить историчность своего государства при помощи новых или вновь реабилитированных нарративов прошлого. Советская академическая историография оказалась под давлением со стороны нового политического руководства.[22] Поскольку современные лидеры и партии обращаются к прошлому и, что более существенно, апеллируют к народной памяти и одновременно пытаются формировать ее, чтобы легитимизировать новый государственный аппарат, история как таковая и историки призваны сыграть ключевую роль staatstrangende Elemente.[23] Давление на исторический истеблишмент также оказывается со стороны долго подавлявшихся или вновь возникших недавно националистических и антисоветских течений. Центральные площади главных городов и еженедельные книжные ярмарки являются индикатором популярности, скажем, интегрального национализма Дмитро Донцова и УПА.
Таким образом, ясно, что Украина будет иметь историю. По крайней мере, на уровне начальной и средней школы, а также в таких важнейших общественных институтах, как украинские вооруженные силы, постсоветские украинские элиты инициируют создание исторических учебных программ, предназначенных для усиления легитимности основных политических и социальных институтов возникающего государства. Но какого сорта должна быть эта история? И какие исторические концепции имеют шансы на успех в ближайшем будущем?
Одна возможность заключается в освящении новой интегральной националистической догмы, – нарратив, в основном характерный для диаспоры и описывающий предысторию независимого украинского государства как телеологический триумф эссенциалистской, изначально существовавшей украинской нации. Элементы этого националистического переписывания истории присутствуют по всей Восточной и Центральной Европе. Они, как правило, изображают нации региона невинными жертвами других народов в череде героических, но безусловно трагических схваток за национальную независимость. Эти нации чахли в темени иностранной оккупации, пока свет освобождения не восстановил их давно угнетаемое достоинство. Один румынский писатель удачно обозначил этот историографический жанр термином “лакримогенезис”.[24] С точки зрения истории несостоявшейся украинской государственности, ключевые моменты национального поражения начинаются с захвата Андреем Боголюбским Киева в 1169 году и включают в себя российские и польские вторжения, а также безуспешные восстания.[25]
Эта новая версия имеет роковой потенциал стать столь же догматичной, как и та, что она призвана заменить, о чем свидетельствует политика преподавания в высших учебных заведениях. В Советской Украине, так же как и в остальном Советском Союзе, студенты школ, вузов и техникумов должны были прослушать внушительный набор курсов по истории коммунистической партии и “марксистско-ленинской философии”. Специалистов по этим предметам готовили солидные институты и факультеты университетов – так возникла очень политизированная и тенденциозная общественная “наука”. Когда коммунистическая партия потеряла формальную монополию на политическую жизнь, контролировать политическое сознание нации стали организации украинского Народного Фронта. Но к удивлению многих, перемены в общественных науках выразились лишь в том, что все кафедры истории КПСС были переименованы в кафедры истории Украины, а кафедры марксизма-ленинизма и диалектического материализма стали “кафедрами философии”. Что более существенно, преподавательский состав остался в основном прежним. Не удивительно, что знакомый догматический подход марксизма-ленинизма и диалектического материализма обрел новое воплощение в националистическом нарративе истории Украины. Вера в одну-единственную верную историю, которая, к тому же, возвышает морально или как-то еще, является прочным наследием марксистско-ленинских усилий легитимизировать советский режим посредством преподавания и писания истории (в большей степени, чем это было свойственно западноевропейским странам). Некоторые историки и законодатели общественного мнения придерживаются этой веры в единственно верную историю. В результате переписанная с националистических позиций история Украины имеет много общего с той версией, которую она призвана заместить.[26]
Результатом этого черно-белого обращения могут стать мифологизированные версии прошлого, «эссенциалистский», «первозданный» взгляд на нацию или этнос, которым присуща якобы вечная, неизменная, священная соборность (collectivity of identities).[27] Вследствие такого прочтения истории все выдающиеся украинцы обязательно превращаются в националистов и сепаратистов. Конечно, традиция сепаратизма является важной и ярко представленной, например, в работах государственника Лыпиньского. Но нельзя забывать, что противоположный полюс украинского политического спектра был федералистским и народническим. Сегодня конфедеративные идеи Драгоманова или игнорируются, или отвергаются как коллаборационистские, либо сам Драгоманов, вопреки его письменному наследию, превращается в украинского сепаратиста. Федералистская, регионалистская и автономистская политическая мысль в целом может стать вероятной жертвой чрезмерного националистического рвения, которое постулирует суверенное национальное государство как телеологический итог исторического развития. Политическая история Украины начала двадцатого века, с ее широким спектром социалистов, либералов, консерваторов, федералистов, интегральных националистов, бундистов, сионистов и русских националистов, разоблачает такие попытки как редукционизм.