Василиск — одно из символических отображений зла

И далее: Ведь именно к аргументам диалектики прибегал Аристотель, когда забавы ради отстаивал перед слушателями ложный тезис с помощью своего софистического мастерства; они же защищали от него истинное. Вот почему прочие искусства могут ступать твердо, пока пользуются услугами диалектики, но без нее спотыкаются и не знают уверенности. Поэтому современные авторы для ведения споров обращаются к самым прославленным в искусстве диалектики...

Аделард Батский приглашает нас идти еще дальше. Он полагает, что интеллектуалы XII века могли бы извлечь из способностей собственного разума самое существенное из того, что они прикрывали именами Древних и Арабов, чтобы смелее противостоять тем, кто привык к ссылкам на авторитеты, — сколь бы значительны таковые ни были. Вот его признание: Наше поколение имеет тот укоренившийся недостаток, что оно отказывается признавать все пришедшее от современников. Так, если у меня есть собственная идея, которую я желаю опубликовать, то я приписываю ее. кому-нибудь, заявляя при этом: «Это сказано не мною, а таким-то». А чтобы мне полностью поверили, я говорю: «Изобрел это такой-то, а не я». Дабы избежать неприятностей, коли подумают, что де это я, невежда, сам у себя нашел эти идеи, я их уверяю, будто взял таковые у арабов. Мне не хочется, чтобы сказанное мною и не нравящееся отсталым умам вело к тому, что не понравлюсь-то им я. Как выглядят настоящие ученые в глазах черни, я знаю. Вот почему я отстаиваю не свое, а арабское.

Самым новым, таким образом, было то, что наделенный разумом человек мог исследовать и постигать природу, рационально устроенную Творцом. При этом сам человек рассматривается шартрцами как природа, которая совершенным образом вписывается в порядок мира.

Человек-микрокосм

Так ожил и получил глубокий смысл древний образ человека-микрокосма. От Бернарда Сильвестрийского к Алану Лилльскому идет развитие аналогии между миром и человеком, между мега-космом и той вселенной в миниатюре, каковая есть человек. Эта концепция революционна, хотя мы находим в ней немало забав-

ного: например, когда в человеческом существе отыскивают четыре элемента, доводя при этом подобные аналогии до абсурда. Концепция побуждает рассматривать человека в целом, начиная с его тела. Большая научная энциклопедия Аделарда Батско-го распространяется на анатомию и физиологию человека. Это движение сопровождает и подкрепляет прогресс в области медицины, гигиены. Человек, которому вернули его тело, подходит к открытию человеческой любви, одному из величайших событий XII века, трагически пережитому Абеляром, которому Дионисий Ружемонтский посвятил свою знаменитую и спорную книгу. Этот человек-микрокосм обнаруживает себя в центре вселенной, которую он воспроизводит, находясь с нею в гармонии. К нему ведут все нити, он пребывает в согласии с миром, ему открыты бесконечные перспективы. Об этом пишут Гонорий Отенский и еще замечательная женщина, аббатиса Хильдегарда Бингенская, которая соединяет новые теории с традиционным монашеским мистицизмом в своих необычных сочинениях Liber Scivias и Liber divinorum оргrит. Исключительное значение имеют миниатюры этих книг, получивших быстро широкую известность. Возьмем хотя бы одну из них, на которой человек-микрокосм предстает обнаженным, а моделью его тела служит любовь. Миниатюра показывает, что гуманизму интеллектуалов XII века не нужно было дожидаться другого Возрождения, чтобы добавить это измерение, в котором эстетический вкус к формам сочетался с любовью к истинным пропорциям.

Последним словом этого гуманизма было, пожалуй, то, что человек, сам являющийся природой и способный постичь природу своим разумом, может также преображать ее своей деятельностью.

Фабрика и homo faber

Интеллектуал XII века, помещенный в центр городского строительства, видит вселенную по образу этой стройки как огромную и шумную фабрику, гудящую множеством ремесел. Метафора стоиков «мир-мастерская» переносится в более динамичную среду, имеющую более действенный характер. Герхох Рейхербер-гский говорит в своей Liber de aedificio Dei об этой великой фаб-

рике всего мира, своего рода вселенской мастерской (ilia magna totius mundi fabrica et quaedam universalis officina).

На такой стройке человек утверждает себя как мастер, преобразующий и творящий. Заново раскрывается homo faber, сотрудник Бога и природы в творении. Великое деяние, — говорит Гильом из Конша, — есть деяние творца, деяние природы или человека-мастера, подражающего природе.

Так преображается картина человеческого общества. В этой динамичной перспективе, придающей смысл экономическим и социальным структурам века, общество должно включать в себя все человеческие труды. Ранее презираемые, они входят вместе с этой реабилитацией труда в град человеческий, образ града божественного. Иоанн Солсберийский в Policraticus'e возвращает в общество сельских тружеников: работающих в полях, в лугах, в садах; а затем и ремесленников - сукноделов, как и всех прочих, работающих орудиями по дереву, железу, бронзе и иным металлам. В такой перспективе рушится старая школьная система свободных искусств. Новое обучение должно включать в себя не только новые дисциплины - диалектику, физику, этику, но также научные и ремесленные техники, являющиеся существенной частью человеческой деятельности. Гуго Сен-Викторский в программе обучения, предложенной в Didascalion, утверждает эту новую концепцию. Гонорий Отенский развивает ее в своей знаменитой формуле: невежество — изгнание человека, его отечество — наука, добавляя при этом, что началом являются свободные искусства, представляющие собой города-этапы. Первый город — это грамматика, второй — риторика, третий — диалектика, четвертый — арифметика, пятый — музыка, шестой — геометрия, седьмой — астрономия. В этом он просто следует традиции. Но на этом путь не заканчивается. Восьмым этапом будет физика, где Гиппократ обучает странников добродетели и природе трав, деревьев, минералов, животных. Девятым оказывается механика, где странники обучаются работе с металлами, деревом, мрамором, живописи, скульптуре и ручному ремеслу. Здесь Нимрод воздвиг свою башню, а Соломон сконструировал свой храм. Здесь Ной изготовил свой ковчег, обучал искусству фортификации и работе с разными тканями. Одиннадцатый этап — это экономика. Сии врата ведут в отечество человека. Тут регулируются состояния и достоинства, различаются обязанности и порядки. Поспешаю-

щие в свое отечество люди обучаются здесь тому, как подойти к иерархии ангелов согласно порядку собственных заслуг. Так политикой завершается одиссея гуманизма интеллектуалов XII века.

Фигуры

Среди них, даже среди тех, которые учили в Шартре, следует различать личности и темпераменты. Бернард был, прежде всего, профессором, желавшим дать своим ученикам общую культуру и методы мышления посредством солидной грамматической подготовки. Бернард Сильвестр и Гильом из Конша были в первую очередь учеными — славными представителями наиболее оригинальной тенденции шартрского духа. Они уравновешивают тем самым литературную склонность этого века, соблазнявшую многие умы. Как говорил Элоизе Абеляр: Более заботясь об учености, чем о красноречии, я слежу скорее за ясностью изложения, нежели за построением слов, за буквальным смыслом, чем за риторическими украшениями. Этому принципу следовали переводчики, сторонившиеся языческих красот. Я ничего не отбросил и ничего заметным образом не изменил в тех материалах, которые вам потребны для возведения вашего замечательного творения, — пишет Роберт Честерский Петру Достопочтенному, — за исключением того, что сделал их более понятными... и я не пытался позолотить низкую и презренную материю. С другой стороны, Иоанн Солсберийский — это скорее уже гуманист в ставшем для нас обычным смысле слова, он предан культурной утонченности и поиску выразительности. Хотя он и шартрец, он — литератор. И все же он ищет, как сохранить счастливое равновесие. Как красноречие безрассудно и слепо без света разума, так и наука, не умеющая пользоваться словом, слаба и словно безрука. Люди стали бы скотами, лишившись присущего им красноречия.

Гильберт Порретанский был, вероятно, самым глубоким метафизиком века. Невзгоды — он стал жертвой нападок и традиционалистов, и св. Бернарда Клервоского — не помешали ему вдохновлять многочисленных учеников (к порретанцам относят Алана Лилльского и Николая Амьенского) и пробуждать усердие как у народа своей епархии в Пуатье, так и у клириков.

Влияние

В Шартре сформировались первопроходцы. В Париже — после поднятых Абеляром бурь — более умеренные умы стали включать в традиционное церковное образование все то, что можно было заимствовать у новаторов, не вызывая скандала. Этим занимались, прежде всего, епископ Петр Ломбардский и Петр Едок, получивший свое прозвище из-за своего пристрастия к чтению. Книги сентенций первого и Церковная история второго представляют собой систематические изложения философских истин и исторических фактов, содержащихся в Библии. Они стали первыми базовыми учебниками университетов XIII века. Через них открытиями небольшого числа отважных смогла воспользоваться и масса более осторожных.

Поиск по сайту: