Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

МАТЕРИАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ (X—XIII вв.) 6 страница



Как бы то ни было, неоспоримые успехи развития денежного хозяйства имели важные социальные последствия. Распростра­нение наемного труда начинало заметно изменять статус различных классов — прежде всего в городе, но также все больше и в деревне. Все увеличивался ров между классами, а точнее, меж­ду социальными категориями внутри класса. Мы уже это видели на примере сельских классов: с'еньоров и крестьян. Но это еще более справедливо в отношении городских классов. Высший слой отрывался от среднего и мелкого люда ремесленников и рабочих.

Но если очень часто основой их различий являлись деньги, то отныне социальная иерархия еще в большей мере определялась другой, новой ценностью—трудом. Действительно, городские классы завоевывали себе место благодаря важности их экономи­ческой функции. Сеньориальному идеалу, основанному на эксплуатации крестьянского труда, они противопоставили систе­му ценностей, в основе которой лежал свой собственный труд, сделавший их могущественными. Однако, ставший в свой черед классом рантье, высший слой нового городского общества застав­лял принять и новую линию разграничения социальных ценнос­тей, которая отделяла ручной труд от других форм деятельности. Это соответствует, впрочем, и эволюции крестьянских классов, где элита, состоявшая из «пахарей»—зажиточных крестьян, собственников рабочего скота и орудий труда,—противостояла остальной массе «батраков» и «поденщиков», у которых не было ничего, кроме их рук. В городской среде новый водораздел изоли­ровал категорию «людей ручного труда», ремесленников и пока что немногочисленных наемных рабочих. Был момент, когда ин­теллектуалы из университетских кругов пытались определить себя как работников умственного труда, занятых—рука об руку с другими ремесленниками—на «строительной площадке» горо­да. Они поспешили связать понятие элиты с представлением о собственноручном труде. Но даже нищий поэт Рютбеф гордо вос­кликнул: «Я не из тех, кто работает руками».

 

ХРИСТИАНСКОЕ ОБЩЕСТВО

Около тысячного года западная литература начала описы­вать христианское общество по новой схеме, сразу же получившей признание. «Троякий люд» составлял общество: священники, вои­ны, крестьяне. Три категории были различны, но дополняли друг друга: каждая нуждалась в прочих. Их гармоничное единство и было «телом» общества. Вероятно, эта схема впервые появилась в весьма вольном переводе трактата Боэция «Об утешении фило­софией», сделанном в конце IX в. английским королем Альфре­дом Великим. Король должен иметь «людей молитвы, конных людей, людей труда» (jebedmen, fyrdmen, weorcmen). Век спустя эта трехчастная структура вновь возникает у Эльфрика и Вульф-стайна. Около 1080 г. ее приводит епископ Адальберон Ланский в поэме, посвященной королю Роберту Благочестивому. «Община верных образует единое тело, но три тела включает в себя госу­дарство, ибо иной закон, закон людской, различает два класса, поскольку дворяне и сервы живут по разным уставам. Один класс—воины, покровители церквей и защитники народа, всех без исключения, как сильных, так и слабых, заботящиеся также и о своей безопасности. Другой класс—сервы; сии несчастные людишки имеют что-либо лишь ценой мучительного труда. Кто с абаком в руке мог бы подсчитать все заботы сервов, их тяжелые работы и долгие переходы? Всем—деньгами, одеждой, пропита­нием—снабжают они весь свет. Ни один свободный человек не смог бы ни прожить без сервов, ни выполнить какой-либо работы, ни совершить какой-либо траты. Мы видим, что короли и прела­ты сами —сервы своих сервов. Серв кормит хозяина, утверждаю­щего, что это он кормит серва. И не видит серв конца своим сле­зам и горестям. Так дом Божий, единым почитаемый, разделен на три части: одни молятся, другие сражаются, третьи работают. Три соседствующие части не страдают от своей раздельности:

Услуги, оказываемые одной из них, служат условием для трудов Двух других; в свою очередь каждая часть берет на себя заботу о Целом. Так это тройственное сочленение остается единым, благо­даря чему закон может торжествовать, а люди—вкушать мир».

Этот важнейший текст в некоторых своих фразах необычен.


Формула «серв кормит хозяина, утверждающего, что это он кор­мит серва», словно вспышка молнии, высвечивает реальность феодального общества. Констатация «дом Божий, единым почи­таемый, разделен на три части» провозглашает существование классов и как следствие классовых антагонизмов, пусть и прикры­тых ортодоксальным заявлением о социальной гармонии.

Для нас важна здесь характеристика трех классов общества, вскоре ставшая классической: молящиеся, воюющие, работающие (oratores, bellatores, laboratores).

Было бы интересно проследить судьбу этой темы, ее связь с другими молитвами, например с библейской генеалогией (три сына Ноя), с германской мифологией (три сына Ригра). Процити­руем лишь один из десятков текстов, где трехчленность рядится в анималистические одежды.

Эадмер Кентерберийский, в начале XII в. излагая учение святого Ансельма, развивает этот «пример» (exemplum)—своего рода символическую притчу:

«Пример об овцах, быках и собаках.

Предназначение овец—давать молоко и шерсть, быков— пахать землю, псов—защищать овец и быков от волков. Бог хра­нит их, коли каждый вид сих животных исполняет свой долг. Так же и сословия учинил Он, дабы несли различные службы в этом мире. Он установил одним—клирикам и монахам—молиться за других, чтобы они, исполненные доброты, подобно овцам, на­ставляли людей, питая их молоком проповеди, и внушали им го­рячую любовь к Богу руном доброго примера. Он установил крестьянам, чтобы они, подобно быкам, обеспечивали жизнь се­бе и другим. Наконец, воинам установил Он проявлять силу в не­обходимых пределах, как от волков защищая от врагов тех, кто молится и пашет землю».

Но служит ли эта литературная тема достойным введением к изучению средневекового общества? Какова была ее связь с дей­ствительностью? Отражала ли она реальную социальную струк­туру средневекового Запада?

Ж. Дюмезиль блестяще обосновал гипотезу о том, что трех­частное деление свойственно всем индоевропейским обществам и средневековый Запад связан в данном случае с италийской тра­дицией (Юпитер, Марс, Квирин), возможно, при посредничестве кельтов.

Другие, в том числе и В. Абаев, считают, что «функциональ­ная трехчастность» есть необходимый этап в эволюции всякой идеологии, особенно социальной. Важно, что эта схема возникла или возродилась именно тогда, когда она стала соответствовать эволюции западного общества.

Как мы уже убедились, между VIII и XI вв. аристократия ста­новится военным классом, классом воинов (miles) и рыцарей. По­хоже, что это утверждение справедливо и для пограничных райо­нов христианского мира, поскольку «воинов» можно обнаружить и на надгробных надписях XI в., найденных в кафедральном соборе Гнезно.

Как показал Е. Делярюэль, в каролингскую эпоху клирики замыкаются в клерикальную касту, что нашло отражение и в эво­люции литургии, и в эволюции церковной архитектуры: закрытые хоры и клуатры, отведенные капитулу, ликвидация «внешних» школ при монастырях. Отныне священник служил мессу спиной к верующим, которые теперь не участвовали в выносе Святых Да­ров, не допускались к сослужению в евхаристическом каноне— читать стали вполголоса. Гостию стали готовить не из обыч­ного теста, а из опресок, показывая, сколь чужда месса обыденной жизни. Положение крестьян также имело тенденцию унифициро­ваться на самом низком социальном уровне—на уровне сервов.

Стоит лишь сопоставить эту схему с раннесредневековыми, чтобы убедиться в ее новизне. Между V и IX вв. чаще всего встре­чались две картины общества. Порой это была дробная схема, перечислявшая многие социальные или профессиональные кате­гории, в которых можно распознать следы римской классифика­ции, выделявшей профессиональные группы, юридические клас­сы, социальные уровни. Так, в Х в. епископ Ратгер Веронский на­зывал десять категорий: граждане, воины, ремесленники, медики, торговцы, адвокаты, судьи, присяжные (temoins), прокураторы, патроны, наемники, советники, сеньоры, рабы (или сервы), хозяе­ва, ученики, богатые, бедные, нищие. В этом списке можно так или иначе узнать специализацию профессиональных и социальных ка­тегорий, характерных для римского общества и, быть может, в ка­кой-то мере сохранившихся в Северной Италии.

Но чаще общество мыслилось в противостоянии двух групп: в определенной перспективе ими могли быть клирики и миряне, если же речь шла лишь о светском обществе, то—сильные и слабые, большие и меньшие, богатые и бедные, с юридической точки зре­ния говорилось о свободных и несвободных. Очевидно, что эта дуалистическая схема соответствовала упрощению социальных категорий Раннего Средневековья: меньшинство монополизиро­вало функции духовного, политического и экономического управ­ления, масса подчинялась. Забота о нюансах или использование трехчастной схемы могла в редких случаях отражать особенности мышления классификатора, предпочитавшего троичность (подоб­но тому как в наших школах сочинения принято делить непремен­но на три части). Так, например, у Рауля Глабера между больши­ми и меньшими появлялись еще и «средние» (mediocres). Но что в реальности отражала эта риторическая трехчастность?

Трехчастность функциональная, появившаяся около тысяч­ного года, была совсем иного рода. Она соответствовала религио­зной, военной и экономической функциям и характеризовала определенную стадию эволюции примитивных обществ— возможно, и не только индоевропейских. В текстах вроде притчи ^адмера Кентерберийского и в животном символизме иных об-Ществ можно было бы найти если не прямую преемственность, то ^тя бы сходство, не оставляющее сомнений в родстве социаль­ных представлений Средневековья с представлениями иных, более чримитивных обществ. Э. Бенвенист подчеркивает, что в аграрных очистительных обрядах (suovetaurilia) греко-италийских куль­тов обнаруживаются соответствия: свинья—Теллус, баран— Юпитер, бык—Марс. Л. Гершель соединяет в мышлении и в жреческой практике Древнего Рима человека, коня и быка с тремя функциональными ценностями—верховной властью, воинской доблестью и хозяйственным процветанием, а Ж. Дюме-зиль указывает на символическое значение орла Юпитера, волчи­цы Марса и свиньи богинь земли и плодородия. Овцы, быки и со­баки Эадмера были, таким образом, средневековым воплоще­нием животного символизма трехчастного общества.

Но что же означает эта функциональная трехчастность и каковы отношения между этими тремя функциями, точнее, между пред­ставляющими их классами? Трехчастная схема символизировала социальную гармонию (наподобие апологии Менения Агриппы «Желудок и части тела»), в образной форме нейтрализовала борь­бу классов, мистифицируя народ. Очевидно, что трехчастная схе­ма призвана закрепить подчиненность трудящихся (экономиче­ского класса производителей) двум другим классам, но она также делает воинов защитниками церкви и религии, подчиняя их тем самым священникам. Закрепление этой схемы можно рассматри­вать как эпизод в древнем соперничестве воинов и колдунов— одновременно с григорианской реформой разворачивалась борь­ба империи и папства. Тогда же слагались жесты, ставшие литера­турной ареной борьбы класса духовенства с военным классом, со­всем как «Илиада», свидетельствовавшая о борьбе воинской доблести с шаманической силой, что блестяще показал В. Т. Абаев применительно к эпизоду с Троянским конем. Обра­тим внимание на дистанцию, разделившую Роланда и Лансело­та,—то, что именуют христианизацией рыцарского идеала, было, в сущности, победой священной власти над воинской силой. У Ро­ланда есть классовая мораль—он думает о своем линьяже, о своем короле, о своей родине. От святого в нем разве только то, что он сам послужил моделью для образа святого своей эпохи, понимаемого в XI—XII вв. как «воин Христов». Но весь артуров-ский цикл увенчивается триумфом первой функции над второй. Уже в произведениях Кретьена де Труа в результате эволюции Персеваля зыбкое равновесие между «духовным» и «рыцарским» завершается поисками Грааля и преображением рыцаря, виде­нием Великой пятницы. Смерть Артура в эпилоге цикла означала закат воинства: меч Эскалибур, символический инструмент воен­ного класса, брошен королем в озеро, а Ланселот становится своего рода святым. Шаманическая власть, правда в сильно очи­щенном виде, поглотила воинскую доблесть.

С другой стороны, уместен вопрос, совпадает ли третья кате­гория «работающих» («laboratores») со всеми производителями, все ли крестьяне представляют эту хозяйственную производи­тельную функцию?

Серия текстов, составленных между концом VIII в. и XII в-' показывает, что термин «labor» и производные от него слова упо­треблялись в хозяйственном значении, но не в чистом виде, а всегда так или иначе контаминируясь с моральной идеей тягот, утоми­тельного труда. Это вполне соответствовало точному значению термина, относящегося к дополнительной работе с землей, будь то распашка нови или повышение урожайности. «Капитулярий о Саксах» в конце VIII в. различает «substantia» и «labor»— имущество наследственное и приобретенное, подлежащее оценке. «Labor»—это и расчистка пашни, и результаты такой расчистки. Глосса к рукописи канона норвежского синода 1164 г. уточняет, что «labores» есть «novales», то есть поднятая целина. «Labora-tor»—тот, чьи хозяйственные возможности позволяют произво­дить больше. Хартия монастыря св. Винсента Маконского в 926 г. говорит о «тех лучших, из коих состоят laboratores». Отсюда и во французском языке появившееся с Х в. слово «laboureur» («па­харь») означало высший слой крестьянства, тех, кто обладает хотя бы парой быков и собственными орудиями труда.

Поэтому трехчастная схема, даже столь яркая, как у Адальбе-рона Ланского, идентифицирующего «laboratores» с сервами, представляла лишь высшие слои общества: духовный класс, класс воинов и высший слой производительного класса. Речь идет толь­ко о «лучшей части», об элите.

В Позднее Средневековье во Франции эта схема ляжет в осно­ву деления на духовенство, дворянство и третье сословие. Но по­следнее не совпадало со всеми незнатными («ротюрье»), к нему не относились даже все буржуа—оно представляло высший слой буржуа—нотаблей. Средневековью была присуща неопределен­ность взглядов на природу этого третьего класса, теоретически объединившего всех, кто не принадлежал к первым двум, но на де­ле включавшего лишь их наиболее богатую или наиболее образо­ванную часть. Неопределенность эта во время Французской рево­люции нашла свое выражение в конфликте между теми людьми 89-го года, кто хотел остановить революцию после победы верхов третьего сословия, и теми, кто хотел обеспечить триумф всего на­рода.

Таким образом, в представлениях об обществе в так называе­мый «первый феодальный период» (примерно до серединыXII в.) масса живущих трудами рук своих попросту отсутствовала. Ведь св. Винсент Маконский еще в XI в. «laboratores» противопостав­лял «pauperiores qui manibus laborant», «беднейшим, работаю­щим своими руками». Марк Блок с удивлением заметил, что цер­ковные и светские сеньоры в ту эпоху охотно обращали драгоцен­ные металлы в ювелирные изделия, с тем чтобы переплавлять их по мере необходимости, не считаясь при этом с экономической Ценностью труда художника или ремесленника. Поистине той эпохе были неведомы труд и трудящиеся. Перевод «laboratores» просто как «всех трудящихся» означал бы непонимание языка эпохи.

Мы говорим о классах, применяя этот термин к категориям їрехчастного общества, тогда кик традиционно считают, что трем Функциям в средневековую эпоху соответствовали три сословия (ordres).

Это объясняется неточностью словоупотребления. Термин «ordo»—скорее каролингский, чем собственно феодальный,— принадлежал к церковному словарю, соответствуя религиозно­му видению мира, разделенного на мирское и церковное, ду­ховное и земное. Таким образом, «ordo» могло быть лишь два: «духовенство» и «народ», «клирики» и «миряне»; чаще же тексты говорят об «обоих сословиях» («utraque ordo»). И толь­ко юристы Нового времени решили без особых оснований провес­ти различие между классами, определяемыми экономически, и, сословиями, определяемыми юридически. В действительности, «ordo», хоть и было понятием религиозным, так же как и класс, основывалось на социально-экономической базе. А тенденция превратить в «ordo» классы, составлявшие трехчастную схему, свойственная ее средневековым творцам и пользователям, от­ражала стремление придать ей характер объективной и извечной реальности, созданной Богом и угодной ему, сделав социальную революцию невозможной.

Замена понятия «ordo» понятием «conditio» (положение), как это порой случалось начиная сXI в., а с XIII в. замена «con­ditio» на «etat» (состояние) были, таким образом, весьма значи­мыми изменениями. Это обмирщение видения мира было важно уже само по себе, но главное, что оно сопровождалось разруше­нием трехчастной схемы, отражающим эволюцию средневеково­го общества. Известно, что критический момент в истории трех­частных схем наступал с возникновением в обществе нового клас­са, не предусмотренного схемой. Различные общества (Ж. Дюмезиль показал это на примере обществ индоевропейских) по-своему решают эту проблему. Новый класс может оставаться в стороне, если ему будет отказано во включении в схему; он мо­жет быть слит с одним из ранее существовавших классов, и, нако­нец, более революционный вариант вводит новый класс в старую схему, превращая ее из трехчастной в четырехчастную.

Таким нарушителем спокойствия стал класс купцов, чье появ­ление ознаменовало переход от закрытой к открытой экономи­ке,—класс могущественный экономически и не довольствую­щийся подчинением священникам и воинам. Отчетливо видно, как традиционное средневековое общество пробовало найти один из консервативных вариантов решения: так, например, в английской проповедиXIV в. можно прочесть, что Бог создал клириков, дво­рян и крестьян, а дьявол — бюргеров и ростовщиков, а немецкая поэмаXII в. утверждала, что четвертый класс, класс ростовщи­ков («Wuocher»), правит тремя прочими.

Несмотря на то что трехчастную схему общества еще долго мо­жно будет обнаружить как литературный или идеологический сю­жет, следует признать, что со второй половиныXII в. и в течение всегоXIII в. она разрушается и уступает место более сложной и гибкой схеме, отразившей серьезные потрясения в обществе.

Трехчастное общество сменяется обществом «etats», то есть категорий, определяемых по социально-профессиональному по­ложению. Их число могло варьироваться по усмотрению автора, но сохранялись определенные константы—в частности, смешение религиозной классификации, основанной на клерикальных и се­мейных критериях, а также разделение по профессиональным функциям и социальному положению. Впрочем, иногда к новой схеме приспосабливались сюжеты, взятые из Библии или хри­стианского символизма, наподобие того, как три сына Ноя иллю­стрировали трехчастную схему. Гонорий Августодунский сравни­вал общество с церковью, колоннами которой служат епископы, витражами—магистры, сводом—князья, черепичной крышей— рыцари, вымощенным полом—народ, поддерживающий и пи­тающий своим трудом весь христианский мир. В XIII в. саксон­ский популярный проповедник-францисканец Конрад отождеств­лял алтарь с Христом, башни—с папой и епископами, хоры—с клириками, неф—с мирянами. Тогда же Бертольд Регенсбургский различал 10 социальных классов, соответствующих 10 чинам ангельским. Немецкий сборник проповедей, составленный около 1220г., перечисляет 28 «etats»: 1) папа; 2) кардиналы; 3) па­триархи; 4) епископы; 5) прелаты; 6) монахи; 7) крестоносцы; 8) послушники; 9) странствующие монахи; 10) секулярные священники; 11) юристы и медики; 12) студенты; 13) стран­ствующие студенты; 14) монахини; 15) император; 16) король; 17) князья и графы; 18) рыцари; 19) дворяне; 20) оруженосцы; 21) бюргеры; 22) купцы; 23) розничные торговцы; 24) герольды; 25) крестьяне послушные; 26) крестьяне мятежные; 27) женщины и 28)... братья проповедники (то есть доминиканцы)! По сущест­ву, это были две параллельные иерархии клириков и мирян, воз­главляемые соответственно папой и императором.

В «Книге о манерах» Этьен из Фужера (ок. 1175 г.) не исполь­зует еще термин «etats», но в первой части этой своей поэмы он определяет обязанности королей, клириков, епископов, архи­епископов, кардиналов, рыцарей, а во второй — вилланов, горожан и бюргеров, дам и барышень (demoiselles).

Новая схема пока относится еще к иерархизированному об­ществу, при описании которого принято спускаться сверху вниз, за исключением испанской «Книги об Александре» (сер. XIII в.), где обзор «etats» начинается с крестьян и кончается дворяна­ми. Но речь идет об иерархии, отличной от «ordres» трехчаст­ного общества, об иерархии, скорее горизонтальной, чем верти­кальной, более человеческой, нежели божественной, не основан­ной на божественном праве, в которую можно, следователь­но, вносить определенные изменения, не ставя под сомнение волю Господа. Показателем идеологических и ментальных измене­ний может служить иконография. Картина расположенных друг над другом «ordres» (впрочем, никогда не исчезавшая пол­ностью и даже упрочившая свои позиции в эпоху абсолютизма) вытесняется изображением /<etats», идущих друг за другом. Без сомнения, сильные мира сего—папа, император, рыцари, епископы—начинают танец, но движутся они не наверх, а вниз, навстречу смерти. Ибо общество величественной пирамиды «ordres» уступило место кортежу «etats», увлекающих друг друга в пляске смерти.

Эта десакрализация общества сопровождалась увеличением дробности, дезинтеграцией, бывшей одновременно и отражением эволюции социальной структуры, и результатом более или менее осознанной политики клириков, которые, видя, как ускользает от них общество «ordres», пытались ослабить новое общество, разделяя, атомизируя его и направляя к смерти. И разве не пока­зала «черная смерть» 1348 г., что Господу угодно уничтожить все «etats»?

Разрушение трехчастной схемы общества было связано с расцветом городовв XI—XIII вв., который, как мы убедились, в свою очередь следует рассматривать в контексте роста обще­ственного разделения труда. Трехчастная система дала трещину одновременно с системой «семи свободных искусств» тогда же, когда были наведены мосты между дисциплинами гуманитар­ными и техническими. Городская стройка была перекрестком, где разрушалось трехчастное общество и где вырабатывался новый его образ.

Церкви приходилось приспосабливаться, наиболее живые умы в теологии провозгласили, что всякое ремесло, всякое «поло­жение» может быть оправдано, если оно сообразуется с идеей Спасения. Герхох Рейхерсбергский в серединеXII в. в «Книге о строении Божьем» говорит о «Вселенной—сей великой стройке, сей великой мастерской»—и утверждает: «Тот, кто святым кре­щением отрекся от дьявола, даже если он не клирик и не монах, считается отрекшимся от мира, поскольку богатые или бедные, благородные или сервы, купцы или крестьяне, все те, кто испове­дует христову веру, должны отвергнуть то, что враждебно им, и следовать тому, что им подобает». Ведь каждая категория людей (словарь остается здесь еще в рамках концепции «ordres») и вообще каждая профессия находят в католической вере и в апостолической доктрине правило, относящееся к своему по­ложению, и, если, руководствуясь им, они ведут сущую битву, «они могут добиться венца», то есть Спасения. Конечно, призна­ние сопровождалось строгим контролем. Церковь допускала су­ществование «etats», отведя каждому из них соответствую­щий грех наподобие этикетки. Грехи класса побуждали к выра­ботке профессиональной морали.

Поначалу это новое общество мыслилось как общество дьявола. Отсюда—начавшаяся с XII в. волна сюжетов о «дочерях дьявола», вступивших в брак с каждым из «etats». Так, на форзаце флорентийского кодекса XIII в. мы читаем:

«У дьявола было девять дочерей, которых он выдал замуж:

Симонию за клириков

Лицемерие за монахов

Разбой за рыцарей

Святотатство за крестьян

Притворство за слуг

Обман за купцов

Ростовщичество за бюргеров

Щегольство за матрон

Разврат же он не пожелал ни за кого выдавать, но всем ее предлагает, как публичную девку».

Расцвела гомилетическая литература, представленная пропо­ведями «ad status»—адресованными к каждому из «etats». На­чиная с XIII в. особое место уделяли им в своих проповедях ни­щенствующие ордена. Генерал ордена доминиканцев Гумберт Римский кодифицировал их в серединеXIII в.

Завершением признания «etats» было включение их в прак­тику исповеди и покаяния. Учебники для исповедников XIII в., определяя грехи и спорные случаи, стали в конце концов катало­гизировать грехи по социальным классам. Каждому «etats» отводились собственные грехи и пороки. Моральная и ду­ховная жизнь социализировалась по законам общества «etats».

Иоанн из Фрейбурга в книге «Исповедальное» резюмирует свой труд «Сумму для исповедников», предназначенного для «самых простых и наименее искушенных» из них, распределяя гре­хи по 14 py6pикам-«etats»: 1) епископы и прелаты; 2) клири­ки и владельцы бенефициев; 3) священники приходские, викарии и исповедники; 4) монахи; 5) судьи; 6) адвокаты и прокуроры; 7) медики; 8) доктора и магистры; 9) князья и прочие дворяне;10) супруги; 11) купцы и буржуа; 12) ремесленники и работни­ки; 13) крестьяне; 14) «пахари» («laboratores»).

В этом расколотом обществе духовные лидеры все же сохра­нили ностальгию по единству. Долго находясь в обороне, паства Христова, бедная, неизвестная остальному миру и презираемая им—от Кордовы до Византии, Каира, Багдада, Пекина,—могла укрепиться, по словам ее вождей, лишь в монолитном единстве. Христианское общество должно было составлять единое тело («corpus»). Этот идеал провозглашался и теоретиками каро-лингской эпохи, и папством времен крестовых походов начиная с Урбана II.

Когда, казалось, верх брало многообразие, один лишь Иоанн Солсберийский пытался в «Поликратике» (ок. 1160 г.) спасти единство христианского мира, сравнивая мирское христианское общество с человеческим телом, чьи органы и члены образованы различными профессиональными категориями. Государь явля­ется головой, советники—сердцем, судьи и местные управляю­щие—глазами, ушами и языком, воины—руками, финансовые чиновники—желудком и кишечником, крестьяне—ногами.

В мире поединков, каким было христианское Средневековье, общество было прежде всего ареной борьбы единства и много­образия, мыслившегося в свою очередь как поединок добра и зла. Ибо очень долго тоталитарная по духу система христианского Средневековья отождествляла добро с единством, а зло—с мно­гообразием. В повседневной- жизни между теорией и практи­кой устанавливалась диалектическая связь и утверждение единства чаще всего сочеталось с неизбежной терпимостью к многообразию.

Какова была голова у этого тела, являвшего собой христиан­ский мир? Фактически тело было двуглавым, его главами были папа и император. Но средневековая история знала скорее их раз­ногласия и борьбу, чем союз, реализованный, пожалуй, лишь од­нажды, и притом в достаточно эфемерном виде, Оттоном III и Сильвестром II около тысячного года. В остальное время отно­шения глав христианского мира демонстрировали соперничество на самой вершине двух господствующих, но конкурирующих между собой церковной и светской иерархий, священников и вои­нов, шаманической власти и военной силы.

Впрочем, между папством и империей поединок далеко не всегда происходил в чистом виде. Иные протагонисты спутывали карты в этой игре.

Со стороны церкви ситуация прояснилась довольно быстро. После того как стала очевидной невозможность супрематии пат­риарха Константинопольского и восточного христианства над Римом, что подтвердила схизма 1054 г., лидерство папства не оспаривалось западной церковью. Мог взбунтоваться тот или иной епископ, император мог выдвигать на какое-то время анти­папу (в одном лишь XII в. их был десяток), но папа, безусловно, был главой религиозного общества, хотя и провозглашал свое верховенство поэтапно и лишь постепенно переходил к нему на деле. В этом отношении решающий шаг совершил Григорий VII в своем «Диктате папы» 1075 г., где он провозгласил среди проче­го: «Лишь римский епископ может быть по праву назван вселен­ским... Единственно его имя должно провозглашаться во всех церквах... тот, кто не принадлежит римской Церкви, не может счи­таться католиком». За один XII в. «викарий святого Петра» пре­вратился в «викария Христова» и стал контролировать канониза­цию и освящение новых святых. В XIII и XIV вв. прежде всего за счет развития папской фискальной системы церковь превращается в настоящую монархию. И лишь на рубеже XIV—XV вв. папское верховенство будет поставлено под угрозу соборным движением, которое, впрочем, в итоге потерпит поражение.

На фоне папских успехов император далеко не столь бесспор­но мог считаться главой общества мирян. Периоды исчезновения императорской власти были неизмеримо длиннее тех, когда ва­кантным оставался папский престол (как, например, 34 месяца, отделявшие смерть Климента IV в ноябре 1268 г. от избрания Григория Х в сентябре 1271 г.), эти события считались все-таки исключением. Императора Запад не знал с 476 по 800 г., он прак­тически вновь исчезает в 899 г., и, уж во всяком случае, с 924 по 962 г., его не было также в период Великого междуцарствия—от смерти Фридриха II (1250 г.) до избрания Рудольфа Габсбурга (1273 г.). В 1198 г. избрали одновременно двух императоров— Оттона IV и Рудольфа Швабского, затем с1212 по 1218г. импера­тору Оттону IV противостоял враждебный ему император Фрид­рих II. Не следует забывать также, что довольно много времени могло проходить между выборами в Германии, которые давали избранному лишь титул «короля Римского», и коронацией в Риме, превращавшей его в подлинного императора. Так, Фридрих Барбаросса, ставший королем Римским в Аахене 9 марта 1152 г., короновался императорской короной в Риме лишь 18 июня 1155 г. Фридрих II стал королем в Аахене 25 июля 1215 г., а им­ператором в Риме—22 ноября 1220 г. Но главное, гегемония им­ператора в христианском мире была скорее теоретической, чем реальной.

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.