Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

ПРОСТРАНСТВЕННЫЕ И ВРЕМЕННЫЕ СТРУКТУРЫ (X—XIII ВВ.) 7 страница



Завершилось же оно созданием орденов премонстрантов, картезианцев и цистерцианцев, но наряду с этими крупными его победами были и более скромные результаты, как основание Пье­ром д'Арбрисселем обители в Фонтевро, а особенно появление многочисленных одиноких отшельников и отшельниц, не связан­ных уставом и церковной организацией, ближе стоявших к идеалу свободной религиозной жизни, часто наделявшихся народом кол­довскими способностями и с легкостью представлявшихся ему в ореоле святости, которые заселили леса и пустыни христианско­го мира. Отшельник был образцом праведности, исповедником и наставником. Именно к нему обращались страждущие души, будь то рыцари или любовники, отягощенные виной. В эпосе или в романах отшельник появляется в любом лесу, как, напри­мер, старый Огрин, к которому обратились за советом Тристан и Изольда.

Отшельник Огрин долго убеждал их, Советуя покаяться в грехах. Он рассказал им о пророчествах Писанья, И помнить их призвал о Судном дне.

Для средневековых людей отшельник был прибежищем хри­стианских идеалов, которым, как казалось, изменяла церковь. Здесь можно вспомнить Вальтера фон дер Фогельвейде, поносив­шего священников, которым он ставил в пример отшельника; при этом он оплакивал несчастную церковь, слишком юного папу Ин­нокентия III и взывал к Богу о помощи христианскому миру: «И долго плакал сей отшельник...»

Отшельники нередко приходили к тому, что становились воз­мутителями спокойствия и народными предводителями. Превра­щаясь в странствующих проповедников, они поначалу обосновы­вались в людных местах, на перекрестках дорог и близ мостов, а затем и вовсе покидали свои пустыни ради публичных городских площадей, что многим казалось делом неслыханным. Так, в нача­леXII в. картезианец Пайен Болотен написал целую поэму против этих «лжеотшельников», а знаток канонического права Ив де

Шартр выступил с критикой сторонника уединенной жизни от­шельника Рено, защищая жизнь в монашеской общине.

Наряду с отдельными всплесками популярности отшельниче­ства на протяжении всего Средневековья существовала и более спокойная, устойчивая тяга к одиноким пустынножителям. Ико­нография изображала их такими, какими они были в действитель­ности,—воплощенным бунтом гордого самоотречения против преуспевающего и цивилизованного мира. Босые, одетые в шку­ры, обычно козлиные, с посохом в форме греческой буквы тау, знаком креста, который должен был защищать наподобие спаси­тельного знака, упоминаемого в книге Иезекииля («...не троньте ни одного человека, на котором знак...») и в Апокалипсисе, посо­хом паломников и странников, наделявшимся магической силой и силой спасения, они искушающе воздействовали на умы, напо­миная о св. Антонии, одержавшем победу над всеми дьявольски­ми соблазнами, и о св. Иоанне Крестителе, основателе отшельни­ческого спиритуализма.

Но не могли все стать отшельниками. Тем не менее многие стре­мились достичь этого казавшегося гарантией спасения идеала, по крайней мере символически. Обычай облачаться в монашеское одеяние на пороге смерти, весьма распространенный среди вели­ких мира сего, свидетельствует о желании обрести монашеское, точнее, отшельническое совершенство. Удаление рыцаря от мира в пустынь было важной темой эпических песен, особенно постри­жение в монахи перед смертью, и наиболее известным произведе­нием на эту тему является «Монашество Гильома». Этому приме­ру следовали и богатые купцы. Венецианский дож Себастьяно Циани, сколотивший на торговле такое состояние, что его богат­ство вошло в поговорку («Богат, как Циани»,—говорили в Вене­ции), в 1178 г. удалился в монастырь Сан-Джорджо-Маджоре, то же самое сделал и его сын Пьеро Циани в 1229 г., также сложив­ший с себя полномочия дожа. А богатый сиенский банкир Джо-ванни Толомеи специально основал в 1313 г. монастырь Монте-Оливето-Маджоре, чтобы перед смертью туда удалиться. Как пи­сал в начале XI в. св. Ансельм графине Матильде Тосканской, «если вы чувствуете приближение смерти, то до того, как покинуть жизнь, предайте себя полностью воле Бога и ради этого всегда держите наготове монашеское одеяние».

Зов пустыни, пробуждавший также тягу к экзотике и приклю­чениям, достигал иногда и людей из народа. Так случилось с мат­росом корабля св. Людовика, о неожиданном призвании которо­го на пути из Святой земли рассказал Жуанвиль. «Обеспечив себя свежей водой и другими припасами, мы покинули остров Кипр и прибыли на остров Лампедуза, где наловили много кроликов. Там среди скал мы обнаружили древний скит с садом, устроен­ным жившими в нем ранее отшельниками. В саду были оливко­вые, фиговые деревья, посадки винограда и другие растения, а посреди него протекал ручей^ Мы с королем дошли до конца са­да и увидели сначала первый свод, под которым была выбеленная известью молельня с крестом из красной глины. Затем мы прошли под второй свод, и перед нами предстали два совершенно истлевших человеческих тела; они лежали бок о бок со скрещен­ными на груди костями рук, головами, обращенными на восток, как хоронят покойников. Когда мы вернулись на корабль, то узнали, что один матрос остался на острове; командир корабля сказал, что он решил стать отшельником, и поэтому королевский мажордом Никола де Суази велел оставить для него на берегу три мешка сухарей, дабы ему было чем питаться».

Для тех же, кто не способен был на такой покаянный подвиг, церковь предусмотрела иные средства спасения души. Это дела милосердия и благотворительность, дарения церквам, а для ро­стовщиков и всех неправедно наживших богатство—его воз­вращение после смерти. Так завещание стало пропуском на небеса.

Не сознавая ясно того, сколь одержимы были люди Средне­вековья жаждой спасения и страхом перед адом, совершенно не­возможно понять их ментальности, а без этого неразрешимой за­гадкой останется поразительная нехватка у них жажды жизни, энергии и стремления к богатству, что вызывало чрезвычайную мобильность состояний, ибо даже наиболее алчные до земных благ в конце концов, хотя бы и на смертном одре, выражали пре­зрение к миру, а такой умственный настрой, мешавший накопле­нию богатства, отнюдь не приближал средневековых людей в пси­хологическом и материальном отношении к капитализму.

Покаянное бегство от мира было, однако, не единственным выражением устремлений средневековых людей к спасению и веч­ной жизни. Было и другое, столь же мощное духовное течение, ув­лекавшее многих страждущих людей надеждой на возможность воцарения небесного блаженства на земле, возвращения золото­го века или потерянного рая. Это было милленаристское тече­ние, связанное с мечтой о тысячелетнем царствии Божьем на земле.

Историческая эволюция этого верования довольно сложна. Милленаризм был одной из ипостасей христианской эсхатологии, он опирался на апокалипсическую традицию и был тесно связан с мифом об Антихристе. Он формировался и обогащался за счет Апокалипсиса. Хотя эта книга возвещает страшные беды, ее тра­гический настрой оставляет место надежде, которая питала веру в лучшие времена. Апокалипсис утверждает неизбежность реши­тельных перемен. «И сказал Сидящий на престоле: се творю все новое»; и должно свершиться видение автора Апокалипсиса, и не­бесный Иерусалим спустится на землю: «и показал мне великий город, святый Иерусалим, который нисходил с неба от Бога». Ви­дение это сопровождается тем сиянием и блеском, которые столь завораживающе действовали на средневековых людей.

Небесный Иерусалим представал «во славе Божией; светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кри­сталловидному». И «город этот не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего; ибо слава Божия осветила его, и све­тильник его—Агнец».

Однако, хотя все завершается в Апокалипсисе победой Бога и спасением человека, предшествующие этому бедствия, которые должны обрушиться на землю, постоянно владели воображением людей. Этому помогали и многие евангельские тексты, также содержащие страшные описания событий, которые должны свер­шиться накануне явления Сына Человеческого. Вот что возве­щает, например, Матвей: «Ибо восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам; все же это начало болезней».

Эти предвестники светопреставления—войны, голод, эпиде­мии—казались особенно явными людям Раннего Средневековья. Разрушительные варварские нашествия, страшная чума VI в. и не­урожаи непрерывной чредой своей держали людей в напряженном ожидании, в котором страх смешивался с надеждой, но наиболее сильным был все же страх, панический ужас, владевший массами людей. Средневековый Запад, пока он жил ожиданием желанного спасения, был миром, проникнутым страхом. Стоит отметить не­которые вехи истории становления этого страха с доктринальной точки зрения и процесса как бы генетической передачи его от од­ного поколения к другому.

В конце VI в., когда Великая чума, которая, неоднократно во­зобновляясь на протяжении столетия, укрепила веру в близость и неминуемость Страшного суда, пошла на спад, Григорий Вели­кий, избранный в 590 г. папой и ставший преемником бессильных понтификов (одному из них римский народ во время эпидемии кричал: «Пусть чума и голод тебя поразят!»), завещал Средневе­ковью особый спиритуализм конца света с призывом ко все­общему покаянию, положив начало доктринальной истории страха.

В сумме идей и представлений, выражавших это чувство, по­степенно на первый план стал выступать образ Антихриста. В за­родыше его можно обнаружить в пророчествах Даниила, в Апока­липсисе, в двух посланиях апостола Павла фессалоникийцам. Позднее его облик и история обрели более конкретные очертания в сочинениях св. Иренея в конце II в., Ипполита Римского в начале III в. и, наконец, Лактанция в начале IV в. Заметим, что все их предсказания грядущих катастроф сложились в условиях тяжких испытаний, выпавших на долю их времен: это иудейская война, экономический кризис конца I в., всеобщий кризис римского мира в III в., чума VI в. В итоге сложилось следующее представление об Антихристе: накануне светопреставления должен появиться дьявольский персонаж, который будет заправлять всеми бед­ствиями мира и попытается увлечь человечество на путь вечной погибели. Это антагонист Христа—Антихрист. Но против него восстанет другой персонаж, Царь последних времен, который по­пытается объединить род человеческий, чтобы повести его к спа­сению, и, наконец, вновь сошедший на землю Христос повергнет Антихриста.

Миф об Антихристе впервые был использован в VIII в. одним монахом по имени Петр, который позаимствовал его из греческо­го сочинения VII в., приписываемого им некоему Мефодию, затем он появился в Х в. в сочинении Адсона, посвященном жене Людо­вика IV Заморского королеве Герберге, а после тысячного года он получил распространение на Западе благодаря обнародованным Альбуином пророчествам Сивиллы Тибурской, которые были со­ставлены в IV—V вв. в византийской среде.

Антихрист отныне занял привилегированное положение в тру­дах теологов и видениях мистиков. О нем не раз писали в Клюни: аббат Одон в начале Х в., монах и поэт Бернар де Морваль в сере­дине XII в. Но особенно благоприятную почву он нашел в Герма­нии XII в. в сочинениях Ансельма Хавельбергского, Герхоха Рей-херсбергского, Оттона Фрейзингенского, Хильдегарды Бинген-ской. Эта святая монахиня видела его во сне: это «черное как уголь чудовище с огромной головой, горящими глазами, ослины­ми ушами и железными клыками, торчащими из разверстой пасти».

Важно то, что Антихриста и его противника. Царя последних времен, стали широко использовать с разными религиозными и политическими целями, и они искушали как клириков, так и ши­рокие народные массы. В мире, где идея поединка, соперничества была доминирующей в религиозной жизни, образ соперника Хри­ста и легкость приложения эпизодов его истории к реальным си­туациям весьма благоприятствовали популяризации Антихриста ради разъяснения и укрепления веры. Поэтому довольно быстро, самое позднее с XII в., за него ухватился религиозный театр, кото­рый был в средние века наиболее массовым видом искусства, и сделал этот образ привычным для всех. «Действо об Антихри­сте», самые интересные версии которого из дошедших до нас сло­жились в Англии и Германии, играли по всему христианскому ми­ру. Главными действующими лицами были Антихрист и его про­тивник—«справедливый царь». Пробуждавшие сильные страсти, эти знаменитые персонажи средневековой сцены стали служить интересам политической пропаганды, и в зависимости от ситуа­ции с ними идентифицировали тех или иных политических деяте­лей. В Германии ради пропаганды национальной идеи Фридриха I Барбароссу и Фридриха II представляли Царями последних вре­мен, то же самое делали во Франции, где, ссылаясь на один отры­вок из сочинения Адсона, предрекали объединение всего хри­стианского мира под властью короля Франции, отводя, в частно­сти, роль Царя Людовику VII во время II крестового похода. Гвель­фы же, сторонники папы, наоборот, видели в Фридрихе II Ан­тихриста, как позднее и противники папы Бонифация VIII, кото­рые называли его Антихристом на троне св. Петра. Хорошо известно, каким успехом пользовалось в качестве оружия пропа­ганды имя Антихриста в XV и XVI вв. Антихристами были и Са-ванорола для его врагов, и римские папы для реформаторов.

Большинство легенд, связанных с историческими персонажа­ми, тяготели к мифу об «уснувшем императоре», перекликавшемуся с восточным мифом о «сокрывшемся эмире». Для народных масс, алчных до милленаристских откровений, Фридрих Барба­росса, Бодуэн Фландрский, Фридрих II не умирали. Они или спали в пещере, или скитались переодетыми в ожидании, когда можно будет проснуться или открыться перед людьми, чтобы повести всех к блаженству. Народные предводители не раз выступали, пользуясь этой верой, например Танхельм в Зеландии и Брабан-те около 1110 г. Он проповедовал, одетый монахом, в открытом поле. Толпы народа стекались, чтобы послушать этого человека, который, «как ангел Господень» был наделен удивительным крас­норечием. Он воспринимался как святой, поэтому не случайно его смертельные враги из Утрехтского капитула в одном из посланий 1112 г. жаловались, что «дьявол как будто при­дал ему облик ангела света». Так же действовал и предводитель движения пастушков во Франции в 1251 г., бывший монах, назы­вавший себя Яковом из Венгрии. Нередко под видом ожидаемых земных мессий выступали чистые узурпаторы: в России смут­ного времени Лжедмитрии, во Франции начала XIX в. лже-Людо­вик XVII, во Фландрии начала XIII в., лже-Бодуэн—типичный и хорошо известный образец узурпатора, странствующий отшель­ник, ставший «государем и святым, столь почитаемым, что люди целовали шрамы на его теле, свидетельствующие о дол­гом мученичестве, дрались из-за волос его и лоскутьев одежды, пили воду после его мытья, как поступали несколькими поко­лениями ранее и в отношении Танхельма». В 1225 г. во время страшного голода он получил от своих приверженцев титул императора.

Церковь, обычно безуспешно, обличала этих возмутителей мира, называя их или Антихристами, или лжепророками, кото­рые, по словам Евангелий и милленаристских текстов, должны помогать Антихристу и соблазнять народ ложными чудесами. Милленаризм был сложным явлением, но в нем можно выделить несколько представлений, обладавших наибольшей притягатель­ностью и потому особенно важных для средневековой менталь-ности.

В начале своей «Золотой легенды» Яков Ворагинский перечи­сляет знамения, возвещающие пришествие Антихриста и прибли­жение конца света: «Страшному суду будут предшествовать три события—устрашающие знамения, появление Антихриста и всеобщий пожар. Знамений накануне Судного дня будет пять, ибо св. Лука сказал: «И будут знамения в солнце, и в луне, и в звез­дах, а на земле уныние народов и недоумение; и море восшумит и возмутится». Три первых знамения описаны в книге Апокалип­сиса. Св. Иероним, однако, в своих «Еврейских анналах» насчиты­вает пятнадцать знамений. «I. В первый день море поднимется на сорок локтей выше гор и застынет как стена. 2. Во второй день оно опустится столь низко, что будет едва заметно. 3. На третий день всплывут морские чудовища и издадут столь страшный рев, что он дойдет до небес. 4. На четвертый день возгорится вода морская. 5. На пятый день с деревьев и всех растений истечет кровавая роса. 6. На шестой день обрушатся все дома. 7. На седьмой день камни будут биться друг о друга и раскалываться на четыре части. 8. На восьмой день будет всеобщее землетрясение и все люди и звери будут повергнуты на землю. 9. На девятый день зе­мля разровняется, а горы и холмы превратятся в пыль. 10. В деся­тый день люди выйдут из пещер и будут бродить как безумные, лишившись речи. 11. В одиннадцатый день восстанут из могил кости усопших. 12. На двенадцатый день на землю упадут звез­ды. 13. На тринадцатый день умрут все живые, чтобы потом вос­креснуть с мертвыми. 14. На четырнадцатый день сгорят земля и небо. 15. В пятнадцатый день возникнут новые земля и небо и все воскреснут.

Во-вторых, Страшному суду будет предшествовать явление Антихриста, который попытается ввести людей в соблазн четырь­мя способами: 1. Ложным толкованием Священного писания, чтобы убедить, будто он и есть провозвещенный Мессия. 2. Со­вершением чудес. 3. Раздачей даров. 4. Наложением наказаний.

И в-третьих, перед Страшным судом свершится великий по­жар, возжженный Господом, дабы обновить мир, повергнуть в страдания осужденных и явить миру избранных».

Отвлекшись пока от связанных с Антихристом социальных и политических событий, стоит обратить внимание на чреду уди­вительных физических и метеорологических явлений, которые в этом редкостном рассказе совершаются накануне Судного дня. Здесь сведены воедино все астрономические и тектонические чудес­ные явления, почерпнутые из греко-римской традиции, которые таким образом питали исключительную чувствительность сред­невековых людей к природным знамениям, внушавшим им столь­ко страха и надежд. Кометы, ливни, падающие звезды, землетря­сения, подъемы морской воды—все вызывало панику тем боль­шую, что страшны были не столько природные катаклизмы, сколько предвещаемый ими конец света.

Но в то же время эти знамения, вызывая ужас перед грядущи­ми испытаниями, были и вестниками надежды, обещавшими в конце концов воскресение. Так страх в средние века смешивался с надеждой.

Уточняясь и обрастая мечтами о революционных переменах, милленаристский миф все более сеял надежды и воодушевлял раз­личные народные движения. В начале XIII в. калабрийский монах Иоахим Флорский переработал его и сделал взрывоопасным, так что на протяжении всего столетия он будоражил часть духовен­ства и широкие слои мирян. Доктрина Иоахима построена на ре­лигиозном делении истории на три эпохи, которое конкурировало с более ортодоксальным августиновским делением на шесть возрас­тов. Речь идет об эпохах Ветхого завета, Нового завета и после Нового завета соответственно—Отца, Сына и Св. Духа. Первая из них завершилась, вторая близка к завершению, а третья, возвещен­ная Апокалипсисом, скоро должна наступить. Иоахим Флорский на­звал даже дату ее начала (Средневековье было падким на даты)— 1260 г. Существенно то, что иоахимитская доктрина обладала большой разрушительной силой. Действительно, для Иоахима и его последователей церковь разложилась и вместе с существующим миром была осуждена. Она должна была уступить место новой церкви, церкви праведников, отрекающейся от богатства и уста­навливающей царство равенства и духовной чистоты. Особенно важно то, что, опуская бесконечные теологические тонкости и, по существу, очень консервативный мистицизм, многочисленные его последователи из клириков и мирян брали от этой доктрины лишь антиклерикальные, антифеодальные и эгалитаристские про­рочества. Это учение имело такой резонанс, что король Людовик Святой, внимательно следивший за религиозными движениями, прежде чем отправиться в Святую землю, посетил францисканца-иоахимита Гуго де Диня, который уединился в местечке Йер в Провансе, привлекая к себе массы людей. Иоахимизм, сотрясав­ший в середине века Парижский университет, пережил, как извест­но, 1260 год, воодушевляя некоторые объявленные еретическими группировки францисканцев—спиритуалов, а затем братиков. Один из них, Пьер-Жан Олив, написал в конце XIII в. коммента­рий к Апокалипсису, а другой, Якопоне да Тоди, составил сбор­ник «Laudi», являющийся вершиной средневековой религиозной поэзии.

Милленаризм иоахимитского толка соединился в XIII в. с ан­тичным представлением о золотом веке, веке полного равенства, не знающего властей и деления на социальные классы, воспроиз­веденном Жаном де Меном во второй части «Романа о Розе». Этот длинный и яркий текст нужно знать, напомним лишь наибо­лее существенные его места.

«Некогда, во времена наших предков, как свидетельствуют писания древних, люди любили друг друга чистой и верной любо­вью, а не сластолюбивой и корыстной, и потому в мире царила доброта... Земля не была тогда возделанной, а оставалась укра­шенной дарами Бога и плодоносила сама по себе, обеспечивая всех пропитанием».

Далее идет описание почти в духе Руссо первоначального счастливого существования благодаря равенству людей. «Ни ко­роли, ни князья в те времена еще не покушались преступно на чу­жое добро.Все были равны и ничего не имели в собственности; они хорошо знали, что любовь и власть никогда не живут дружно и не сосуществуют».

Затем он разворачивает критику социального и политическо­го порядка. «Древние люди жили сообща, не зная ни принужде­ния, ни цепей, мирно и честно, и они не отдали бы свою свободу за все золото Аравии или Фригии. Они не пускались в паломниче­ства и не покидали своей страны, чтобы узнать чужие края; Ясон еще не построил своего судна и не отправился в море за золотым руном...

Но появилась Ложь с копьем наперевес, а с нею Грех и Несча­стье, которые не знают меры;/Гордыня, столь же презирающая меру, явилась со своей свитой—Алчностью, Завистью, Сластолю­бием и прочими пороками. Они выпустили из преисподней Бедность, о которой до сих пор никто не знал. Да будет проклят тот ненавистный день, когда на земле появилась Бедность!..

Вскоре эти злодеи из ненависти и зависти к людскому сча­стью завоевали всю землю, посеяв раздоры, распри, споры, тяжбы, злословие, злонамеренность, мстительность и войны; обе­зумев от жажды золота, они вспороли землю, чтобы вытащить из ее чрева скрытые сокровища, драгоценные металлы и камни...

И как только род людской оказался во власти этой банды, он переменился; люди стали творить зло, распространяя ложь и об­ман, они привязались к собственности и разделили даже землю, установив границы, а затем начали сражаться за нее и захваты­вать кто сколько может; самым сильным достались и самые боль­шие доли...»

А вот зарождение политической власти в представлении Жа­на де Мена. «Тогда потребовалось, чтобы был кто-то охраняю­щий жилища, преследующий злодеев и вершащий правосудие, чью власть никто не смел бы оспаривать. И люди собрались, что­бы выбрать его. Они нашли промеж себя самого представитель­ного, ширококостого, коренастого и сильного мужа и поставили его государем и сеньором. Тот поклялся хранить справедливость и защищать их дома при условии, что каждый выделит ему из своего добра средства на жизнь, и все согласились... Потребова­лось вновь собрать народ, чтобы сделать раскладку поборов и вы­делить государю служащих. Так все были обложены поборами и стали платить ему, а кроме того, ему были уступлены обширные земельные владения. Таково происхождение земных королей и князей...

А к тому времени люди скопили сокровища. Из золота, сере­бра и других металлов они стали делать посуду, кольца, пояса, за­стежки, монеты, а из крепкого железа—оружие: ножи, мечи, ко­пья, кольчуги, и все для того, чтобы сражаться со своими ближни­ми. В то же время они возвели башни и стены из тесаных камней, укрепили города и замки и отстроили большие дворцы, ибо вла­девшие всем этим богатством испытывали сильный страх, как бы у них его не похитили хитростью или силой. И с тех пор несчаст­ные люди стали достойны сожаленья, ибо не знали больше покоя после того, как присвоили себе то, что ранее было общим, как солнце и воздух».

Таким образом, милленаризм с его ожиданием возврата зо­лотого века был средневековой формой веры в возможность об­щества без классов и государства, где не будет места ни королям, ни князьям, ни сеньорам.

Низвести небесное блаженство на землю, обрести здесь не­бесный Иерусалим—такова была мечта многих на средневеко­вом Западе. И если я излишне задержался, восстанавливая этот миф, впрочем, в весьма упрощенном виде, то сделал это потому, что он, несмотря на всю свою замаскированность и неприятие его официальной церковью, переворачивал души и сердца людей; он обнажил глубинные пласты психологии народных масс Средневе­ковья, напряженность их экономического и физического бытия,

подчиненного таким постоянным факторам их сущестования, как капризы природы, голод и эпидемии; он стал выражением бунта против социального порядка, подавляющего слабых, и против заинтересованной в этом порядке и выступающей его гарантом церкви. В своих мечтах, по сути религиозных, эти люди уповали на то, что небеса сойдут на землю, и произойти это должно после невыразимых страданий.

Это беспокойное желание найти во глубине веков новый мир не допускало поиска действительного обновления. Золотой век средневековых людей лежал у истоков прошлого. Их будущее бы­ло давно прошедшим. И они продвигались вперед с обращенным назад взором.

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.