МОЖЕТ ЛИ ГОСУДАРСТВО СЛУЖИТЬ ОСВОБОЖДЕНИЮ РАБОЧИХ?

Вот что нам говорит древняя и новая история. И не­смотря на то, в силу ошибки мышления, поистине траги­ческой, в то время как государство представляет самое ужасное орудие для обнищания крестьянина и рабочего и для обогащения их трудом господина, священника, буржуа, финансиста и всей привилегированной своры правителей, именно к этому буржуазному государству, эксплуататору бедных и защитнику эксплуататоров, об­ращаются демократы, и радикалы, и социалисты, требуя защиты их от монополистов-эксплуататоров! И когда мы говорим, что нужно стремиться к уничтожению государ­ства, нам отвечают: «Уничтожим сначала классы, и ког­да это будет сделано, тогда мы сможем отправить госу­дарство в музей древностей вместе с каменным топором и прялкой!»

Таким несерьезным возражением обходили в пятиде­сятых годах прошлого столетия обсуждение, которое Прудон старался вызвать, говоря о необходимости уничтожить самое учреждение государства и указывая спо­собы достичь этого. То же самое повторяют и теперь, в наше время: «Давайте завладеем властью в государст­ве — говорят рабочим, причем под этим подразумевается современное буржуазное государство, — и тогда мы сде­лаем социальную революцию!» — таков теперешний ло­зунг.

Мысль Прудона была, чтобы рабочие сами поставили себе следующий вопрос: «Как могло бы организоваться общество, не прибегая к помощи учреждения, развивше­гося в самые темные периоды истории человечества, чтобы удерживать народные массы в экономической и умст­венной нищете и эксплуатировать их труд, т. е. государ­ства?» И ему отвечали на это парадоксом, софизмом.

В самом деле, разве можно говорить об уничтожении классов, не касаясь учреждения, которое было орудием для их основания и которое остается орудием для их увековечения? Но вместо того, чтобы глубже разобрать этот вопрос, поставленный перед нами всем современ­ным развитием, — что делают люди?

Первый вопрос, который должен был бы поставить себе социал-демократ, реформатор, — следующий: «Мо­жет ли государство, которое выработалось в истории ци­вилизаций, чтобы придать законный характер эксплуатации масс привилегированными классами, быть оруди­ем их освобождения?»

С другой стороны, не нарождаются ли уже в разви­тии современных обществ другие группировки, кроме го­сударства, которые могут внести в общество стройность, гармонию отдельных усилий и сделаться орудием осво­бождения народа, не прибегая к подчинению всех пирамидообразной власти государства? Коммуна, например, т. е. община, объединенная по ремеслам и профессиям, рядом с союзами по кварталам и улицам, которые пред­шествовали государству в вольных городах; тысячи об­ществ, возникающих теперь для удовлетворения тысячей общественных потребностей; федеративное начало, которое мы видим в приложении в современных объедине­ниях, — разве эти формы организации общества не пред­ставляют собой поле деятельности, обещающее гораздо более для наших освободительных целей, чем усилия, по­каченные на то, чтобы сделать государство и его цент­рализацию еще более могущественными, чем теперь?

Не правда ли, что это вопрос первостепенной важности, который социальному реформатору следовало поставить себе раньше, чем выбрать свою линию по­ведения?

А между тем вместо того, чтобы углубить этот вопрос, демократы-радикалы так же, как и социалисты, не зна­ют и не желают знать ничего другого, кроме государст­ва! И не государство будущего, не «народное государст­во» их прежних мечтаний, а современное государство, со всеми его прелестями, одно слово — государство! Оно должно завладеть, говорят они, всею жизнью общества: деятельностью экономическою, воспитательною, умствен­ною и организаторскою; промышленностью, обменом, об­разованием, судом, администрацией, управлением — всем, что наполняет общественную жизнь!

Рабочим, которые добиваются своего освобождения, говорят: «Дайте только нам добраться до власти в сов­ременной форме управления, выработанной господами, буржуями, капиталистами для вашей эксплуатации!» Это говорится в то время, когда из всех уроков истории мы очень хорошо знаем, что новая форма экономической жизни никогда не могла развиться без того, чтобы новая политическая форма, развившаяся в то же время, не бы­ла выработана теми, кто стремится к освобождению.

Крепостное право — и абсолютная королевская власть; корпоративная организация — и вольные города, республики от XII до XV века; господство торгового класса — и те же республики под властью правителя и солдат; империализм — и военные государства XVII и XVIII веков; царство буржуазии — и представи­тельное правление; все эти формы идут рука об руку, не есть ли это поразительное доказательство?

Для того чтобы быть в состоянии развиться до тепе­решней своей силы и удержаться у власти, несмотря на все успехи науки и демократических веяний, буржуазия выработала с большой ловкостью, в течение девятнадца­того века, представительное правление.

И лозунги современного пролетариата так робки, так мелки, что они даже не пытаются разрешить задачу, по­ставленную революцией 1848 года, а именно: какую но­вую политическую форму современный пролетариат дол­жен и может развить, чтобы добиться своего освобожде­ния? Как постарается он организовать две важнейшие потребности всякого общества: общественное производ­ство необходимого для жизни и общественное потребле­ние произведенных продуктов? Как он обеспечит каждо­му — не только на словах, но и на деле — весь продукт его труда, обеспечив ему благосостояние в обмен на его труд? Какую форму примет «организация труда», кото­рая не может быть совершена государством, но должна быть выполнена самими рабочими?

Вот что французские пролетарии, наученные опытом прошлого, с 1793 по 1848 год, требовали от своих умст­венных вождей.

Но какой им дали ответ? Им умели только повто­рить эти старые, ничего не говорящие слова, избегающие определенного ответа: «Завладейте властью в буржуаз­ном государстве, употребите ее на то, чтобы расширить права современного государства, — и задача вашего ос­вобождения будет разрешена!»

Еще раз пролетариат получил камень вместо хлеба! и на этот раз — со стороны тех, кому он отдал свое дове­рие... и свою кровь!

Требовать от учреждения, которое представляет исто­рически выросший организм, чтобы оно служило разру­шению тех привилегий, которые оно старалось раз­вить, — это значит признать себя неспособным понять, что такое в жизни обществ исторически выросшее явле­ние. Это значит — не знать того общего правила всей органической природы, что новые отправления требуют новых органов и что эти отправления сами должны вы­работать эти органы. Это значит признать себя слишком ленивым и слишком трусливым духом, чтобы мыслить в новом направлении, которое требуется новым раз­витием.

Вся история наглядно доказывает ту истину, что каж­дый раз, когда новые общественные слои начинали про­являть деятельность и понимание, отвечавшие их собст­венным потребностям, каждый раз, когда они стреми­лись развить творческую силу в области экономического производства, преследуя свои интересы, вместе с интере­сами общества, — они находили новые формы политиче­ской организации; и эти новые политические формы да­вали возможность новым общественным слоям отметить своими особенностями эпоху, которую они открывали. Разве социальная революция может быть исключением из этого правила? Разве она может обойтись без этой творческой деятельности?

Так, восстание коммун в 12-м веке (в Италии в один­надцатом веке) и уничтожение крепостного рабства в этих коммунах, которые освободились от епископов, феодальных баронов и короля, отмечает собой выступле­ние в истории нового класса. И этот класс — мы видели это в предыдущем очерке, — работая над своим освобож­дением, создает скоро новую цивилизацию и в то же вре­мя учреждения, которые позволили развить ее.

Ремесленник занимает место крепостного. Он ста­новится свободным человеком, и под защитой стен своей коммуны он дает оживляющий толчок техническим ис­кусствам и науке, которая, начиная с Галилея, открыва­ет новую эру для освобожденного человеческого духа. С помощью мыслителей и художников, которые широко пользуются зародившеюся свободой, чтобы развивать свои способности по новым путям умственной свободы, человек вновь открывает точные науки и философию Древней Греции, забытые и потерянные во тьме Римской империи и варварской эпохи, завершившей дело разло­жения империи. Он создает грандиозную архитектуру, которую мы еще не превзошли до сих пор; он откры­вает способы и приобретает необходимую смелость для развития дальних морских плаваний. Он открывает эпо­ху Возрождения с ее гуманитарными, высокочеловеческими стремлениями.

Так подумайте: разве наши предки могли бы совер­шить все эти чудеса, если бы они робко цеплялись за учреждения, существовавшие в Европе с пятого по две­надцатый век? Остатки самодержавия Римской империи, смешанные с умирающими учреждениями прошлого раб­ства, задушили бы живящий федеративный дух, уважаю­щий индивидуальность, который принесли с собой так называемые «варвары» — скандинавы, галлы, саксонцы и славяне. И неужели человек, стремившийся освобо­диться, должен был цепляться за эту гниль, как это де­лают теперь глашатаи народных масс?

Конечно, нет! А потому граждане освободившихся го­родов стремились немедленно, с первого же дня, соз­дать своими «соприсягательствами», то есть взаимной присягой, новые учреждения внутри стен своих укреп­ленных городов. Они организовали различные элементы городского населения по приходам, признанным тогда независимыми, суверенными «державными» единицами; по улицам, «кварталам» или «концам» (то есть по феде­рациям улиц), а с другой стороны — по гильдиям или, говоря теперешним языком, по профессиональным сою­зам так же совершенно независимым, — по «искусствам», как тогда говорили, организованным и суверенным (имеющим поэтому каждое свой «суд», свое знамя и свою милицию); и, наконец, посредством форума, ве­ча, народного собрания, представлявшего федерацию, союз приходов, улиц, ремесел и гильдий. Целый ряд уч­реждений, совершенно противных духу Римской империи и теократической империи Востока, был развит таким образом на протяжении трех или четырех последующих веков.

Этими учреждениями и создалась сила независимых городов и их громадное значение в умственном развитии человечества.

Кто же может, если только он не предпочитает ничего не знать о жизни свободных общин того времени (как это делают наши государственники, достойные уче­ники и воспитанники одуряющих государственных школ), — кто же может сомневаться хоть на минуту, что именно эти новые учреждения, вышедшие из федератив­ного начала и уважавшие личность, дали возможность средневековым общинам развить среди мрака эпохи бо­гатую цивилизацию, новые искусства и новую науку, ко­торые проявились в Европе в пятнадцатом веке?

XII

Поиск по сайту: