Общая концепция истории и отношение к евразийству

В отличие от Милюкова, которому элементы теории евразийства представлялись

интересными, Кизеветтер не принимал эту концепцию по принципиальным соображениям. В

критике евразийства (в основном воззрений П.Н. Савицкого) Кизеветтер сформулировал

общую концепцию истории. Он не считал европейскую культуру врагом русской культуры,

которому надо объявлять войну во имя лучшего будущего России. Кизеветтер писал об

общей судьбе человечества: «Неизбежность в наше время войны и те ужасы, которыми

современные войны сопровождаются вследствие головокружительных успехов военной

техники, указывают лишь на то, что культурное развитие современного человечества все еще

не может перешагнуть за какой-то предел, обрекающий современные народы на службу

звериным инстинктам. Ученый полагал, что современная ему научно-историческая мысль

шла дальше евразийцев в расчленении исторического процесса.

Важнейшие приобретения русской исторической науки конца XIX — начала XX в.

связаны с именем Сергея Федоровича Платонова, который, по словам П.Н. Милюкова, был

одним «из наиболее выдающихся специалистов по русской истории, принадлежащих нашему

поколению».

С.Ф. Платонов родился 16 июня 1860 г. в Чернигове. Он был единственным ребенком

в семье заведующего губернской типографией Федора Платоновича Платонова и его жены

Клеопатры Александровны (урожденной Хрисанфовой). Родители мальчика были

коренными москвичами, и вся их родня проживала в Москве. Согласно семейным

преданиям, предки Сергея Федоровича были крестьянами Перемышльского уезда Калужской

губернии, а сам он считал себя «чистым представителем южной (московской) ветви

великорусского племени».

Детство мальчик провел в Москве, в доме своего деда Александра Герасимовича

Хрисанфова. В 1869 r., когда Сергею было 9 лет, отца перевели на службу в Петербург, куда

вскоре переехала вся семья. Но связь с Москвой не прерывалась, и в доме деда юный

гимназист проводил каникулы. «Не только происхождение, но и сознательная преданность

Москве, с ее святынями, историей и бытом делали моих родителей, а за ними и меня именно

великорусским патриотом», — писал впоследствии ученый.

В детстве Сергей находился под сильным влиянием отца, о котором до конца жизни

сохранил благодарную память. «Это был умный, способный и гуманный человек, стоящий в

умственном и моральном отношении выше своей среды, — вспоминал Сергей Федорович. —

Он вложил в меня любовь к чтению и дал первые сведения по истории и литературе. Я начал

читать Карамзина и Пушкина лет восьми и девяти и очень любил слушать рассказы отца о

событиях его молодости, прошедшей в соприкосновении со студенческими кружками

Москвы».

В результате успешного продвижения по службе Ф.П. Платонов стал управляющим

типографией министерства внутренних дел и в 1878 г. получил дворянский титул.

В Петербурге Сергей учился в частной гимназии Ф.Ф. Бычкова (1870—1878). На

семнадцатом году жизни он тяжело и долго болел тифом. Эта опасная болезнь стала для него

рубежом между детством и юностью: «До нее я был мальчиком, после нее началась

серьезная умственная работа. Я много читал и писал, познакомился с Тэном, Льюисом,

Миллем».

Еще в гимназические годы Сергей обнаружил склонность к литературному

творчеству: он писал стихотворения, рассказы, фельетоны, повести и др. По совету В.Ф.

Киневича, преподававшего в гимназии словесность, он «для обработки своего дарования» в

1878 г. поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского

университета.

Постепенно интересы Платонова смещаются от словесности к русской истории.

Уровень преподавания литературоведческих дисциплин в Санкт-Петербургском

университете был невысок, зато блестящие лекции профессоров исторического и

юридического факультетов произвели сильное впечатление на молодого студента. На

третьем курсе началась специализация, и Платонов уже «без сомнений и колебаний» выбрал

в качестве предмета занятий русскую историю. «Все впечатления университета сводились к

тому, что для меня история и история права не только больше похожи методом на науку, чем

история словесности, но и больше питают любовь к народности и вводят в разумение

прошлой жизни».

До конца своих дней Платонов сохранил глубокую признательность своим

университетским преподавателям. В своих воспоминаниях он оставил яркие характеристики

каждого из них. Огромное впечатление на него производили блестящие лекции К.Н.

Бестужева-Рюмина по русской истории. «Перед нами был человек широко образованный,

свободно вращавшийся во всех сферах гуманитарного знания, великолепно знавший науку,

умевший легко поднять нас на высоты отвлеченного умозрения и ввести в тонкости

специальной ученой полемики», — вспоминал Платонов.

Близко сошелся Сергей Федорович и с профессором всеобщей истории В.Г.

Васильевским — «великолепным ученым и очаровательным человеком». Его семинары по

истории Средневековья помогли будущему историку приобрести навыки творческого

отношения к анализу исторических первоисточников. По воспоминаниям Платонова, на этих

занятиях Васильевский вел «простую беседу о каком-нибудь эпизоде византийско-русских,

византийско-арабских или готских отношений, ставя учеников лицом к лицу с текстом

первоисточника и извлекая из этого текста вывод, так сказать, на их глазах».

Привлекали Платонова и лекции профессоров юридического факультета — В.И.

Сергеевича и А.Д. Градовского. «Теперь я думаю, — писал впоследствии ученый, — что

Сергеевич мало знал и понимал старую русскую жизнь, потому что мало был знаком с

современным народным бытом... У Сергеевича история превращалась в ряд схем, иногда

картин, великолепно изображенных. В них поражало совершенство техники, красота метода

и стиля. У Сергеевича хотелось учиться быть лектором, но в нем не было ничего

воспитывающего и морально руководящего». По-иному оценивал Платонов лекции

профессора А.Д. Градовского. «Впервые ______________на лекциях Градовского, — писал он, — сложились

мои представления о государстве и обществе, о целях государства, об отношении

государства и личности и о благе личной свободы и независимости. «Либералу»

Градовскому обязан я, между прочим, тем упрямством, с каким я всегда противостоял

всякой партийности и кружковщине, ревниво охраняя право всякой личности на пользование

своими силами в том направлении, куда их влечет внутреннее побуждение. Сильное влияние

чтений Градовского на мою душу заставляет меня признать его за одного из моих учителей в

лучшем значении этого слова».

В своих преподавателях Платонов искал не только учителей в науке, но и в жизни. По

его словам, Бестужев-Рюмин и Градовский «проникали в сердце и совесть, будили душу,

заставляли искать идеала и моральных устоев. В их изложении история давала материал для

оценки настоящего и заставляла юношу продумать свое отношение к народности и

государству».

В последний год своего обучения в университете Платонов знакомится с трудами В.О.

Ключевского, только что опубликовавшего свою докторскую диссертацию «Боярская дума».

Впоследствии он вспоминал: «Для меня лично в манере этого автора прельщала не

наклонность его к «экономической точке зрения», а разносторонность и широта

исторического понимания и полная независимость (как мне казалось) от корифеев историко-

юридической школы, не говоря уже об остроумии и красоте речи. Не скрою, что влияние на

меня сочинений Ключевского было сильно и глубоко».

Многое дало Платонову и его активное участие в кружке студентов-историков и

филологов, регулярно в течение нескольких лет собиравшегося у В.Г. Дружинина. Здесь

слушались и обсуждались рефераты, велись исторические беседы, диспуты, отмечались

юбилеи. Друзьями Платонова стали известные впоследствии ученые — В.Г. Дружинин, М.А.

Дьяконов, А.С. Лаппо-Данилевский, И.А. Шляпкин, Е.Ф. Шмурло и др. Вспоминая эти годы,

Сергей Федорович писал: «Мы жили в новой для нас области русской историографии, как в

каком-то ученом братстве, где все дышали одними общими учеными интересами и жаждою

народного самопознания. Работа на ученом поприще родной истории являлась пред нами в

ореоле духовного подвижничества и сулила высшее духовное удовлетворение». Особенно

подчеркивал он взаимную терпимость участников кружка: «Мои новые друзья были весьма

различными людьми, но они умели взаимно признавать и щадить личные особенности

каждого и не пытались гнуть друг друга непременно на свою стать».

Процесс политизации студенчества, начавшийся в «эпоху политических убийств и

покушений», не затронул Платонова. Политические дебаты в студенческой среде,

прокламации, действия агитаторов мало привлекали его. Студенческие сходки

представлялись ему «беспорядочными сборищами, рассчитанными на обработку грубой

массы». «Я не был способен на подчинение партии или кружку, — вспоминал он, — не был

склонен даже на простую коллективную работу... веровал в то, что источником прогресса

всего общества является личная самодеятельность. Этою чертою моего тогдашнего

настроения объясняется то, что я уходил очень быстро изо всех кружков (политических. —

Ред.), куда случайно попадал». На всю жизнь Платонов сохранил убеждение о

несовместимости науки и политики. В его сознании университет был храмом науки,

островом «нормальной» жизни, и, как таковой, он противопоставлялся обществу,

«помешавшемуся» на политике.

Поиск по сайту: