Историческая концепция

Конечно, Чернышевского больше интересовала современная история. И едва ли мы

можем говорить о каком-то новом слове Чернышевского в исторической науке в отличие от

основных сфер его занятий — эстетики, политэкономии, литературной критики,

художественного творчества. Но, как отметил В.Ф. Антонов, будучи публицистом и одним

из вождей освободительного движения, Чернышевский «логикой и потребностью борьбы

чуть ли не ежедневно обращался к истории, привлекая ее для решения задач современности

и прогнозирования будущего». В этих целях он отбирал для рецензирования и анализа

исторические исследования. Давая читателю новый материал для размышлений,

Чернышевский направлял его мысль в нужном направлении. Своим участием в полемике

профессиональных историков, например М.П. Погодина и Н.И. Костомарова о

происхождении Руси и другими дискуссионными выступлениями, он влиял на

историографическую ситуацию, содействуя развитию науки.

Историческая концепция Чернышевского интересна еще и тем, что она имеет

решающее значение в понимании его мировоззрения в целом. Н.К. Фигуровская подчеркнула

отличие исторической концепции Чернышевского от исторических представлений Герцена.

В основу объяснения хода истории Чернышевский положил триаду развития Гегеля

— Шеллинга: начало развития, ускорение развития и высший этап, который «по форме»

совпадает с начальной ступенью, «существенно отличаясь от него содержанием». Н.К.

Фигуровская отметила, что этот научный вывод Чернышевский оценивал чрезвычайно

высоко: «Высший этап развития повторяет начальную форму развития, т. е. первобытно-

общинный строй».

Соглашаясь с идеей английского историка-позитивиста Г.Т. Бокля, автора «Истории

цивилизации в Англии», о том, что история движется «развитием знаний», Чернышевский

увидел единство многообразия и богатства «надстройки» в обстоятельствах экономической

жизни. В истории «развитие двигалось успехами знания, которые преимущественно

обусловливались развитием трудовой жизни и средств материального существования».

Естественную основу исторического прогресса он видел во врожденной способности и охоте

людей трудиться, во внутреннем стремлении массы к улучшению своего материального и

нравственного быта. Таким образом, Чернышевский считал необходимым обогатить

концепцию интеллектуального прогресса Г.Т. Бокля материалом экономической истории.

Н.К. Фигуровская подчеркнула еще одно обстоятельство: «Система

производственных отношений интересовала Чернышевского лишь в аспекте того, как она

влияет на заинтересованность каждого отдельного производителя в процессе труда,

насколько она соответствует социальной справедливости, общественной пользе... В целом

его методологический подход уходил корнями в слабое развитие капитализма в России, в

мировоззрение социалистов-утопистов, в традиции русской общественной мысли с ее

социальной направленностью и свойственной ей нравственно-этической оценкой

социальных явлений».

По сравнению с предыдущими формациями, прежде всего феодализмом,

Чернышевский признавал прогрессивность капитализма. Он констатировал вступление

России на путь «мирового хозяйства». Но в целом Чернышевский оценивал негативно

буржуазный строй и полемизировал с его сторонниками.

История России

Чернышевский размышлял о роли в истории русской государственности факторов

национальности, природы и внешних сил. Он считал, что «времена дорюриковские не

представляют нам в русских славянах почти ни одной своеобразной черты». Иное Дело

история Руси X-XIV вв. и особенно XV-XVII вв.

Россия, по его мнению, представляла «одну местность, не имеющую никаких

естественных перегородок, через которые трудно было бы перебраться государственному

единству». Опасной для ее единства была обширность пространств с малочисленным и

экономически неразвитым населением. В этих условиях судьбу страны может решить

внешний фактор (опасность) и удельные устремления власти. Два последних обстоятельства

сыграли для Руси злую роль, став причинами ее распада на уделы. Однако, по мнению

Чернышевского, даже в условиях удельной разобщенности в народе живет идея о его

одноплеменности, которая сохраняет жизненные силы, способные к восстановлению

государственности при определенных обстоятельствах. «Натура» народа «влекла все части к

соединению и привела их к единству, как только население размножилось настолько, что

между разными частями уже не оставалось непроходимых пустынь и вымерли в европейском

климате дикие силы азиатских орд, долго не дававших народу опомниться вечными

тревогами своих вторжений».

Таким образом, в глазах Чернышевского фактор национальности является

определяющим в сохранении единства русской государственности: «Народ проникнут

сознанием единства», все заключается в этом народе, поэтому нечего искать других причин к

возникновению этого единства. Политика централизации, которую проводили московские

князья, только тормозила дело объединения, способствовала удержанию ига, «призывала

татар на русскую землю; она по возможности старалась упрочить, расширить и продлить их

тяготение над судьбой великорусского племени». Чернышевский считал, что централизации

были выгодны все возраставшие нашествия татар на русскую землю; она по возможности

старалась упрочить, расширить и продлить их тяготение над судьбой великорусского

племени». Антинародный характер власти проявился в полной мере: централизация

«задерживала, сколько могла, освобождение русской земли от татар». Политическому

фактору Чернышевский противопоставил демографический. Он считал, что прекратить

раздробление могло размножение народа. От этого исчезнут «слишком обширные пустыни

между его частями. Силу естественных законов мыслитель считал неодолимой: «Люди

размножались, потому что земледельческое население не может не размножаться, пока есть

пустая земля». С каждым поколением русский народ становился сильнее и способнее

останавливать набеги татар, а затем и перешел в наступление, отбивая у дикарей «одну

полосу земли за другой». Татары, наоборот, «слабели, хирели, вымирали» от поколения к

поколению, В.Ф. Антонов, рассмотрев систему представлений Чернышевского, пришел к

выводу о том, что он нанес ощутимый удар по теории «татарского» происхождения русского

государства.

Московское государство представлялось Чернышевскому оригинальным явлением,

почвой, на которой построил свою империю Петр Великий. Он писал о том, что Московское

государство «стоит в непосредственной связи с историей русской империи, созданной из него

Петром Великим». Знание истории Московского государства Чернышевский считал

непременным условием понимания нашей новейшей истории. Однако XVI в. интересовал

Чернышевского в крайне малой степени. Он ассоциировался с Иваном Грозным, личностью

однозначно отрицательной. Что же касается политической истории XVII в., то ее

Чернышевский рассматривает как отжившее прошлое, полностью себя исчерпавшее

«старое».

Начало великого дела просвещения России Чернышевский связывал с именем Петра:

«Для нас идеал патриота — Петр Великий; высочайший патриотизм — страстное,

беспредельное желание блага родине, одушевлявшее всю жизнь, направлявшее всю

деятельность этого великого человека». Могуществом и богатством современная Россия, в

глазах Чернышевского, была обязана тому, что русские благодаря Петру Великому стали

народом образованным. Если сначала идеализация дела и личности Петра I шла в большей

мере от неприятия николаевской дореформенной действительности, то в начале нового

царствования, особенно в 1856 г., восхищенные оценки Петра объясняются надеждами,

которое тогда возлагало русское общество на Александра II в деле освобождения крестьян.

По мере того как у Чернышевского рассеивались иллюзии в отношении Александра II,

нарастала и его критика действий Петра. Смысл и цель его деятельности открылись

Чернышевскому в ином свете. Они сводились к созданию сильной военной державы. Не

видит уже Чернышевский и коренного отличия Петра от его предшественников на троне: «У

самого Петра Великого все важные для общественной жизни понятия и все принципы

действия были совершенно русские понятия и принципы времен Алексея Михайловича и

Федора Алексеевича. От своих противников от отличался не характером идей, а только тем,

что он понимал надобность, а они не понимали надобности устроить войско по немецкому

образцу... Но для чего нужно войско, как должно быть устроено государство, какими

способами должно быть управляемо, каковы должны быть отношения власти к нации — обо

всем этом он думал точно также, как и его противники. Он был истинно русским человеком,

не изменившим ни одному из важных в общественной жизни понятий и привычек».

Чернышевский шел к пониманию исторической исчерпанности петровских

преобразований и отстаивал необходимость изучения преобразований в преломлении

народной жизни.

О «веке Екатерины» Чернышевский оставил лишь мимолетные замечания, не

имеющие концептуального характера. Первая четверть XIX в. интересовала мыслителя не

как время Александра I, а как период неудавшейся реформации сломанного жизнью М.М.

Сперанского.

Чернышевский много писал о войнах. Он негативно оценивал войны, связанные с

захватом чужих территорий, оправдывал освободительные войны начала XVII и XIX вв.,

считал их отвечающими интересам страны и народа.

Высокую оценку работам Чернышевского дал К. Маркс, считавший, что «из всех

современных экономистов Чернышевский представляет единственного действительно

оригинального мыслителя, между тем как остальные — суть только компиляторы». Маркс

говорил, что политическая смерть Чернышевского является потерей для ученого мира не

только России, но и целой Европы. В.И.

Ленин считал Н.Г. Чернышевского единственным, действительно великим русским

писателем, «который сумел с 50-х гг. вплоть до 1888-го года остаться на уровне цельного

философского материализма и отбросить жалкий вздор неокантианцев, позитивистов,

махистов и прочих путаников». Ленин высоко оценил «теорию трудящихся», в которой

Чернышевский обосновывал необходимость передачи продуктов труда производителям

материальных ценностей.

Историк общественной мысли Ю.М. Стеклов (Нахамкис) (1873—1941) утверждал, что

Чернышевский самостоятельно открыл материалистическое понимание истории. Это не так.

Чернышевский не создал материалистического понимания истории, но к экономическому

детерминизму он действительно был близок. На этом основании Ю.И. Семенов называет

Н.Г. Чернышевского предтечей историко-экономического направления в русской

исторической науке.

А.П. Щапов (1821 — 1876)

Афанасий Прокопьевич Щапов известен как первый русский историк, который

положил в основу объяснения исторического процесса нашей страны революционно-

просветительские идеи. Он настойчиво ставил вопрос о месте и значении трудового народа в

истории России. «Главный фактор в истории есть сам народ, дух народный, творящий

историю... сущность и содержание истории — есть жизнь народная», — в этом Щапов был

глубоко убежден. Оригинальный историк церкви и раскола, знаток народного быта — все

это тоже А.П. Щапов. Предметом его исследования была жизнь простого народа: быт, нравы,

миросозерцание, заслуги перед историей, отношение к другим классам общества, борьба за

улучшение своего положения.

В творчестве Щапова биографы и исследователи выделяли разные черты. Так, Н.Я.

Аристов и другой биограф Щапова — Г.А. Лучинский видели в Щапове ученика

славянофилов. Однако близкий к славянофилам М.О. Коялович не усматривал

славянофильства в воззрениях Щапова, а писал о «крайностях» этого «писателя, вышедшего

из духовной среды и задумавшего все объяснить в русской истории посредством

естествознания, в котором он, однако, не был специалистом». Г.В. Плеханов отметил

сильное влияние идей Щапова на умственное развитие отечественной «нарождающейся

демократии» и считал его одним из родоначальников народничества. Он подчеркивал, что

если труды Щапова и не легли в основу, то, по крайней мере, были «весьма значительным

вкладом в историю народничества». И ту и другую точку зрения не приняла советский автор

М.Е. Киреева.

М.Н. Покровский квалифицировал идеологию Щапова как «крестьянскую», а самого

историка отнес к «типично крестьянским историкам», подчеркивая при этом, что до Щапова

«ничего подобного во всей русской исторической литературе вы не встретите». Покровский

в мировоззренческих основаниях концепции Щапова подчеркивал «не наш, не марксистский,

не пролетарский, не рабочий, а чисто мужицкий материализм». В 1927 г. А.Л. Сидоров

написал большую статью о Щапове для историографического сборника «Русская

историческая литература в классовом освещении», уделив особое внимание исторической

концепции, философеким и политическим взглядам историка. Как и Плеханов, Сидоров

считал историческую теорию Щапова народнической, но, следуя Покровскому, Сидоров

объяснял «крестьянскую теорию» Щапова наличием в стране торгового капитала и слабым

развитием капитала промышленного. Н.Л. Рубинштейн видел в Щапове наследника

«шестидесятников-просветителей». С его точки зрения, именно к ним теоретические

позиции историка были ближе всего.

А. П. Щапов родился 5 октября 1831 г. в селении Анга Иркутской губернии. По

отцовской линии его род был из духовного сословия. Священником в одной из губерний

Европейской России был его прадед, сосланный потом в Сибирь. Отец служил дьячком (по

другой версии пономарем) в местной ангинской церкви. Мать же была неграмотной

бурятской крестьянкой.

Отец научил Щапова читать и писать, после чего отдал в Иркутское духовное

училище. Путь Щапова в науку не был оригинален. Он чем-то напоминает путь, позднее

пройденный В.О. Ключевским. Как и у Ключевского, определение системы приоритетов —

«всецелая, кровная симпатия и преданность к горемыке-пролетарию», любовь к «русскому

мужичку» — у Щапова зарождается в «глубинке», в родной для историка народной среде.

Им обоим, казалось, было уготовано сословное предназначение... Однако ______________в процессе

духовного образования рождалось истинное призвание.

Щапов сначала учился в Иркутском духовном училище, затем в Иркутской

семинарии, а с 1852 г. в Казанской духовной академии. Историк Казанской духовной

академии П. Знаменский, а также воспитанники академии оставили описания мрачной,

унылой, давящей обстановки последних лет царствования Николая I: «Время нашего

студенчества было до такой степени смирно и скучно, что студенты последующих курсов с

трудом могут составить себе об этом понятие. Суровый режим академии, наказания за

проступки (курение и короткое платье), отсутствие корпоративных связей между

студентами...».

Оживление начинается в годы Крымской войны. Наряду с преподавателями, которые

считали «Историю цивилизации» Ф. Гизо «ужасной книгой» и утверждали, что «светская

наука и литература — это обширнейшая пустота», были и преподаватели другого плана,

привносившие либеральную светскую струю в образование будущих служителей культа.

Поиск по сайту: