Тип личности эпохи начала XIX века

ДЕКАБРИСТЫ

Поколение декабристов определило собой самые существенные черты личностной истории русской культуры. Декабристы проявили значительную творческую энергию в создании особого типа русского человека, по своему поведению резко отличавшегося от того, что знала предшествующая русская история. В этом смысле они выступили как подлинные новаторы, и, может быть, именно эта сторона их деятельности оставила наиболее глубокий след в русской культуре. Именно декабристы стали воплощением представлений об идеальном человеке и идеальном герое в XIX столетии. Неслучайно новая эпоха русской жизни, связанная со смертью Николая I и идеей свободы, новизны, в русской литературе начнется с художественного обращения к теме декабристов: это, например, и знаменитая поэма Некрасова «Русские женщины» (она посвящена женам декабристов – М. Волконской и Е. Трубецкой), и первоначальный замысел Толстого под названием «Декабристы», превратившийся затем в роман «Война и мир». Именно после смерти Николая в самом конце 1850-х годов стали возвращаться из Сибири оставшиеся в живых декабристы, которые стали для их современников образцом подвижнической и героической судьбы.

Какой же тип личности пытались моделировать декабристы, и каким образом мы можем видеть это в истории русской культуры? Оказывается, в культуре существует особый тип текстов или семиотических систем, которые могут быть проанализированы и которые могут нам дать интереснейшую информацию о культуре и человеке своего времени. Это поведенческий текст, который так же, как и другие культурные феномены, имеет знаковую природу, смысл, а потому и может быть прочитан. Вспомним, например, Чацкого. Принято говорить о нем, как о представителе нового поколения – поколения декабристов. Но почему? Ведь в комедии Грибоедова в общем-то ничего не говорится об этом. Мы судим о Чацком как о декабристе по его поведению, совершенно особому и прямо противопоставленному общепринятым нормам и стереотипам. Более того, Чацкий знаменателен своим демонстративным отказом от определенного и привычного поведения, что сразу же дает Фамусову право определить его как «опасного человека». Даже нам сегодня кажется, что Чацкий слишком прямолинеен и демонстративен, тогда как Софья или даже Молчалин более живые и нормальные люди. Однако их конфликт основан на различном понимании человека и его ценности, что и диктует правила поведения. И какова бы ни была позиция Чацкого, основана она на желании быть самим собой и остаться верным своим идеалам.

Именно поведенческий текст становится для будущих декабристов сферой творчества новой личности: воплощение избранных идеалов и реальном быту и конкретных поступках и должны были показать обществу новую модель личности и новых моральных ценностей. Декабристы были в первую очередь людьми действия и поступка, а не слов или игры, как это было принято в дворянском обществе. Неслучайно большинство из них были боевыми офицерами, выросшими в эпоху европейских войн и ценивших смелость, отвагу, энергию, предприимчивость не меньше, чем умение составить тот или иной документ или теоретических трактат. В теории они хотели изменений в России и ее политическом строе, следовательно – надлежало не только говорить об этом, но и действовать.

Таким действием для поколения декабристов в будущем станет восстание на Сенатской площади, причем – восстание, заранее обреченное на неуспех. Но раньше желание действовать самым парадоксальным образом выразилось в особом речевом поведении декабристов. Трудно назвать эпоху русской жизни, в которую устная речь (разговоры, дружеские речи, беседы, проповеди) играла бы такую роль. От момента зарождения движения до трагических выступлений перед следственным комитетом декабристы поражают своей «разговорчивостью». Пушкин имел все основания для того, чтобы так охарактеризовать собрание «Союза благоденствия»: «Витийством резким знамениты / Сбирались члены сей семьи…».

И именно в этом случае Чацкий напоминает нам реальных и живых людей своего поколения. Современники выделяли не только «разговорчивость» декабристов, но подчеркивали и их резкость и прямотусуждений, безапелляционность приговоров, «неприличную», с точки зрения светских норм, тенденцию называть вещи своими именами, избегая условностей светских формулировок. Декабристы стремились постоянно высказывать без обиняков свое мнение, не признавая ритуала и правил светского речевого поведения. Такой резкостью прославился, например, Николай Тургенев. Подчеркнутая несветскость, бестактность и даже грубость речевого поведения понималась декабристами и близкими к ним современниками как «спартанское» или «римское» поведение. Оно противопоставлялось светскому, то есть «французскому». Ориентация на «древние» добродетели была в целом свойственная декабристам. Например, тот же Н. Н. Муравьев вспоминал: «Французские войска были уже на границах наших. Молодые офицеры мечтали о предстоявшей им бивачной жизни <…>. Они увлекались мыслью, что в бою с неприятелем уподобятся героям древности». Таким образом, героика древности как подлинная и настоящая противопоставлялась современному изнеженному, офранцузевшему обществу, которое осмысливалось декабристами как легкомысленное, мнимое, игровое, и далее – «гнусное» и «хамское». А потому декабристы культивировали серьезность поведения, не допуская притворства, лжи и даже игры, в чем и состояло «равенство самому себе» в любой ситуации. Завалишин, например, подчеркивал, что он «всегда был серьезен» и даже в «детстве никогда не играл».

Для нового поколения смена регистров социального поведения была уже невозможна. А. Бестужев писал Пушкину: «Будь самим собой». Священник Мысловский, характеризуя поведение декабриста Пестеля на следствии, отмечал: «Везде и всегда был равен самому себе; ничто не колебало твердости его».

Таким образом, мы можем говорить о том, что в поведении декабристов соблюдается «единство стиля» как декларация единства личности. Одновременно личность соотносилась, естественно, с определенными образцами, чаще всего литературными, хотя и достаточно условными, естественно. Ведь декабристы, вступая в тайное общество, совершая, по сути, государственное преступление или, по их мнению, гражданский подвиг, уже мыслили себя перешедшими из мира быта в мир исторических лиц. Тайное общество – это союз великих людей, а поведение великого человека отличается от обыденной жизни пошлого человечества. Ведь оно принадлежит Истории и будет изучаться философами, воспеваться поэтами.

И декабрист всегда ощущает себя на высокой исторической сцене. Отчетливо это проявилось, например, в словах А. Одоевского, с которыми он вышел из квартиры Рылеева на Сенатскую площадь: «Умрем, братцы, ах, как славно умрем!». Казалось бы, с точки зрения политической общая неудача – это полный провал. Нос точки зрения грядущего историка или трагика героическая смерть гражданина выглядит гораздо величественнее и почетнее, чем прозаическая победа. «Понятие о святости обязанностей, конечно, обеспечивают исполнение оной, но примеры отличных подвигов украшают сию обязанность».

Литературные сюжеты и образы играли, как видим, существенную роль в той модели личности, которую пытались реализовать декабристы. Декабристы ориентируются на высокий гражданский и героический идеал и чувствуют себя живущими в идеальном мире. Таков и Чацкий, тогда как, что показательно, у других героев комедии совершенно другие «образцы» и «герои», на которых нужно равняться – «Учились бы, на старших глядя»: это и пресловутая «княгиня Марья Алексевна», и «дядя Максим Петрович» и т.д. Вспомним, чем знаменателен Максим Петрович:

…он не то на серебре,

На золоте едал; сто человек к услугам;

Весь в орденах; езжал-то вечно цугом;

Век при дворе, да при каком дворе!

Тогда не то, что ныне,

При государыне служил Екатерине.

<…>.

А дядя! Что твой князь? Что граф?

Сурьезный вид, надменный нрав.

Когда же надо подслужиться,

И он сгибался в перегиб…

Именно в ответ на эти слова Чацкий произносит свой знаменитый монолог «А судьи кто?». Ведь у декабристов другие герои и сюжеты: гибель тирана Цезаря и подвиг Катона, пророк, обличающий и проповедующий, Тиртей, Оссиан или Баян, поющие перед воинами накануне битвы, Гектор, уходящий на бой и прощающийся с Андромахой – таковы были сюжеты и герои, которые стали образцами для декабристов. Так, В. Оленина, близко знавшая многих декабристов, характеризует семью Муравьевых – «Муравьевы в России были совершенное семейство Гракхов». Могли быть и другие героические примеры. Декабрист Николай Басаргин в своих «Записках» вспоминает: «Помню, что однажды я читал как-то жене моей только что тогда вышедшую поэму Рылеева Войнаровский и при этом невольно задумался о своей будущности. О чем ты думаешь? – спросила она. – Может быть, и меня ожидает ссылка, – сказал я. – Ну, что ж, я также приду утешить тебя, разделить твою участь. <…>. Воображал ли я тогда, что чрез несколько месяцев она будет в земле, а я через полтора года в Сибири». Конечно, огромную роль в этой ориентации на героический тип поведения сыграла война 1812 года: декабристы, по известному выражению Муравьева-Апостола, были «детьми 12-го года».

В этом контексте становится более понятной и «разговорчивость» декабристов. Слово сказанное, прямое и серьезное приравнивалось ими героическому поведению, резко отличному от фальши или жеманства светской речи. Неслучайно, например, они отказывались от типичных в то время эвфемизмов. Эвфемизмы были в ходу потому, что они ослабляли связи между словом и тем, что оно означает. Например, так появились в обиходе красивые слова, означавшие низкие деяния: «барашек в бумажке» (взятка). Так происходило своеобразное размывание истинного смысла. Декабристы называли вещи своими именами. Однако это не делало их язык низким или грубым: например, язык Чацкого – это патетический и гневный язык гражданина, а фамусовская Москва говорит языком «старух зловещих, стариков» и языком притворства или скрытности, о чем прямо заявляет Фамусов: «Словечка в простоте не скажут, все с ужимкой, / Французские романсы вам поют / И верхние выводят нотки, / К военным людям так и льнут, / А потому, что патриотки».

Для декабриста его слово – это всегда слово публично высказанное. Вещи называются своими именами публично, поскольку именно в таком назывании видели начало освобождения человека и начало преобразований. Например, Федор Глинка – один из активнейших и благородных людей эпохи, писатель, боевой офицер, идя на бал, записывает для себя: «Порицать 1. Аракчеева и Долгорукова, 2. военные поселения, 3. рабство и палки, 4. леность вельмож, 5. слепую доверенность к правителям канцелярий…». Таким образом, он идет на бал как на кафедру – греметь и поучать. Тут же на балу он оглашает случаи крепостнических злоупотреблений и организует подписки для выкупа на волю крепостного поэта или скрипача. Конечно, такое поведение в свете казалось наивным и смешным. Но одновременно и особенно маркированным, знаковым. Например, в воспоминаниях Басаргина один из пяти повешенных декабристов – Бестужев-Рюмин, выглядит так: «Он сам мне сознавался, что никто более его не говорил против царской фамилии, что пылкость его характера не допускала середины и что в обыкновенных даже сношениях своих, при известии о каком-либо дурном поступке, особенно когда дело шло об угнетении сильным слабого, он возмущался до неистовства. А между тем, сколько я мог его понять, это был самый добрый, самый мягкий, скажу более, самый простодушный юноша, который, конечно, не мог бы равнодушно смотреть, как отнимают жизнь у последнего животного».

Так декабристы подчеркивали свое несовпадение с общими правилами, свободу проявления себя, что, конечно же, странно с точки зрения конспирации, но закономерно в процессе творческого созидания новых культурных установок. Неслучайно, о существовании тайных обществ знали практически все, декабристы и не думали скрываться – в этом тоже была их историческая миссия. Показательно при этом, что именно бытовое поведение было в ту эпоху критерием отбора человека при приеме в тайное общество и наоборот. Например, близость Батенькова к Аракчееву вызывала резкое неодобрение заговорщиков, а вот «гордое» поведение Завалишина, только что вернувшегося из-за границы, сразу дало возможность определить его как «своего», и никому и в голову не пришло потребовать от него «маскировки».

Именно на этой почве возникало характерное для декабристов рыцарство, которое и определило нравственное обаяние декабристской традиции. При этом одной из ведущих идей и становится идея рыцарского служения, прежде всего – своему отечеству, что и определяет высокий гражданский пафос поведения декабристов и их выступлений. Примером тому может служить гражданская лирика Рылеева. В 1824 году он писал, например: «Я ль буду в роковое время / Позорить гражданина сан / И подражать тебе, изнеженное племя / переродившихся славян». Главное его литературное достижение, как известно, создание цикла произведений с жанровым определением «дума». 18-летним прапорщиком Рылеев успел поучаствовать в войне 1812 года, интересны и его юные размышления: «Иди смело, презирай все несчастья, все бедствия, и если оные постигнут тебя, то переноси их с истинной твердостью, и ты будешь героем, получишь мученический венец и вознесешься превыше человеков». Именно эти настроения и мысли приводят его в круг будущих декабристов и определяют гражданский пафос его «Дум». Каких героев изобрази Рылеев? «Ольга при могиле Игоря», «Владимр Святый», «Марфа Посадница», «Мстислав Удалой», «Михаил Тверской», «Димитрий Донской», «Смерть Ермака», «Иван Сусанин», «Петр Великий в Острогожске», «Наталия Долгорукая», «Войнаровский», «Державин». Не надо думать, что эти произведения рисуют какие-то революционные ситуации или призывают в борьбе. Здесь представлены личности русской истории, проявившие необыкновенное гражданское и личное мужество, верность своему долгу. Так, героем Рылеева становится погибший в Орде и причисленный затем к лику святых Михаил Тверской, крестьянин Иван Сусанин, который своей смертью спасате будущего царя Михаила («Снег чистый чистейшая кровь обагрила: / Она для России спасла Михаила»).

Главной их идеей была, конечно, идея свободы личности во всех ее проявлениях, подкрепленная такими идеальными понятиями как благородство, гордость, независимость, служение родине. Неслучайны выражения комедии «Горе от ума»: «вот то-то, все вы гордецы», «служить бы рад, прислуживаться тошно» и т.д. В этом контексте становятся понятными те поступки, которые сегодня могут показаться безрассудными, однако они были смоделированы именно идеальным представлением о человеческой личности. Так, например, совершенно неожиданно и действительно безрассудно уходит в отставку талантливый и стремительно идущий вверх по карьерной лестнице Петр Чаадаев или, например, такой непритязательный, на первый взгляд, поступок, рассказанный декабристом Якушкиным. Речь идет о Лунине, который был гвардейским офицером и служил в полку около Петергофа. Лето было жарким, и солдаты с удовольствие купались в заливе. Но начальствующий генерал-немец категорически запретил эти купания на том основании, что купания происходят вблизи проезжей дороги и тем оскорбляют приличие. Лунин, зная, что генерал будет проезжать по это дороге, зале в воду в полном обмундировании (в кивере, мундире и ботфортах. Когда генерал подъехал, Лунин вскочил на ноги и отдал ему честь. Генерал спросил у Лунина, любимца великих князей и блестящего офицера: «Что вы здесь делаете?» «Купаюсь, – ответил Лунин, – а чтобы не нарушить предписание вашего превосходительства, стараюсь делать это в самой приличной форме». Мемуарист, записавший рассказ Якушкина, истолковал этот поступок как проявление необузданности протеста.

Конечно, свобода в поведении была характерна для эпохи. И в целом здесь царит культу бала, пиров, развлечений, танцев, карточной игры, смеха и шуток. Что нашло свое отражение и в литературе, где присутствуют мотивы неги, лени, безделья или, наоборот, радости и дружеских пиров. Нашло это свое отражение и в деятельности дружеского общества под названием «Арзамас». Однако следует строго различать проявление такой свободы от декабристского типа поведения, поскольку последний был не просто проявлением необузданности, а действительно строго продуманным, серьезным и идеологически протестным. Поэтому будущие декабристы отвергали карты, балы, танцы, волокитство, приверженность к которым считалась в их кругу проявлением упадка общественного духа и морали. Известны слова из пушкинского «Романа в письмах»: «В то время строгость правил и политическая экономии были в моде. Мы являлись на балы, не снимая шпаг (офицер, намеревающийся танцевать, снимал шпагу) – нам было неприлично танцевать и некогда заниматься дамами».

Пирам и балам демонстративно были противопоставлены спартанские по духу и русские по составу блюд «русские завтраки» у Рылеева. Они, по воспоминаниям участников, «были постоянно около второго или третьего часа пополудни», на них «обыкновенно собирались многие литераторы и члены нашего Общества. Завтрак неизменно состоял: из графина очищенного русского вина, нескольких кочней кислой капусты и ржаного хлеба. Да не покажется вам странной такая спартанская обстановка завтрака».

Молодому человеку, проводящему время между балами и попойками, противопоставлялся анахорет, проводящий время в своем кабинете за серьезными занятиями. Кабинетные занятия захватывают даже военную молодежь, которая теперь больше напоминает молодых ученых, чем армейскую вольницу. Н. Муравьев, Пестель, Якушкин, Батеньков, Завалишин и многие другие учатся, слушают приватные лекции, выписывают книги и журналы, чуждаются дамского общества. Д. Завалишин, став преподавателем астрономии и высшей математики в Морском корпусе, 18-ти лет отправился в ученое кругосветное путешествие и жаловался, что в Петербурге «вечные гости, вечные карты и суета светской жизни <…>, бывало, не имею ни минуты свободной для своих дельных и любимых ученых занятий».

Однако отшельничество декабристов было и знаком особости, и они так отличали «своих», А уже «свои» могли объединяться – так возникает в их кругу культ братства и дружбы, которые подчас ценились выше семьи. Так, например, пламенный в дружбе Рылеев, по воспоминаниям его слуги, «был холоден к семье, не любил, чтобы его отрывали от ученых занятий». Таким образом, слова Пушкина о декабристах – «Братья, друзья, товарищи» – исключительно точно характеризуют отношения в этом кругу. При этом показательно, что если раньше и позже из-за политических соображений могли рваться семейные, родственные, дружеские связи, то в кругу декабристов все было наоборот. Здесь участники политического движения были включены в целую систему связей: дружеских, родственных и т.д.

Все эти качества, выработанные идеологией, вошли именно в бытовое поведение декабристов, сделав его текстом. Чувство человеческого достоинства, равность самому себе и т.д. стали основой жизненной судьбы этого поколения. Хотя все декабристы были дворянами, им удалось с необыкновенной легкостью приспособиться к тем обстоятельствам, в которых они оказались, т.е., по сути, преодолеть отчуждение от народа, от простоты, победить типичную дворянскую спесь. Показательно, что этого не было раньше и буде вскоре утрачено, начиная с Достоевского и петрашевцев. Так, например, один из современников, близко наблюдавших ребенком из недворянской среды жизнь ссыльных декабристов, писал: «Старик Волконский – ему было уже тогда больше 60-ти лет – слыл в Иркутске большим оригиналом. Попав в Сибирь, он как-то резко порвал связь с своими блестящим и знатным прошедшим, преобразился в хлопотливого и практического хозяина и именно опростился <…>, водил дружбу с крестьянами. <…>. Знавшие его горожане немало шокировались, когда, проходя в воскресенье от обедни по базару, видели, как князь, примостившись на облучке мужицкой телеги с наваленными хлебными мешками, ведет живой разговор с обступившими его мужиками, завтракая тут же вместе с ними краюхой серой пшеничной булки. <…>. В гостях у князя <…> чаще всего бывали мужики, и полы постоянно носили следы грязных сапог. В салоне жены Волконский появлялся запачканный дегтем или с клочками сена на платье и в своей окладистой бороде, надушенный ароматами скотного двора или тому подобными салонными запахами. Вообще в обществе он представлял оригинальное явление, хотя был очень, говорил по-французски как француз, сильно грассируя, был очень добр и с нами, детьми, всегда мил и ласков». Эта способность без наигранности быть органичным и естественным и в светском салоне, и с крестьянами на базаре, и с детьми составляет культурную специфику бытового поведения декабристов.

Так в русскую жизнь вошел новый тип личности и новые идеалы, которые, как бы к ним ни относились, не только не были забыты, но становились все более популярными. Например, жены, последовавшие в Сибирь за декабристами, руководствовались теми же идеями. Это очень хорошо чувствовали современники: от царя, который именно поэтому противился отъезду женщин, до родственников. Например, генерал Раевский не отпускал свою дочь Марию именно потому, что хорошо знал – не любовь к мужу влечет ее в Сибирь, а идея. Когда же декабристы вернулись домой после смерти Николая I, их встречали как героев. О них писали, думали.

Поиск по сайту: