Проблема личности в её соотношении с коллективной основой народного миросозерцания

С самого начала творчества Гоголя занимает извечная проблема жизни и литературы: мера людской общности и индивидуальности, мера осмысленной и духовно наполненной упорядоченности человеческой жизни. В «Вечерах на хуторе близ Диканьки» эта проблема уже намечена.

В цикле Гоголь фиксирует не только красоту, цельность прекрасного мира народной жизни, но и его диссонансы. В общем мире согласия предчувствуется разлад. «Вечера» осве­щены исторической проницательностью авто­ра, его знанием будущих судеб челове­чества, неизбежно утрачивающего единство и поэтическую непосредственность. Ощущение скрытого неспокойствия, конфликтности жизни, проявляется у Гоголя по-разному. В «Страшной мести» и «Вечере накануне Ивана Купала» в сказочно-мифологической форме развивается романтическая история отчуждения главного героя, включая такие моменты, как преступление перед соотечественниками, убийство, расторжение человеческих и природных связей. Герои повестей, имеющих любовный сюжет («Сорочинская ярмарка», «Майская ночь», «Ночь перед Рождеством»), испытываются сопротивлением старшего поколения, а также участием – добрым или злым – ирреальных сил. И даже две самые маленькие повести цикла «Заколдованное место» и «Пропавшая грамота» строятся на полуироническом-полусерьезном контрасте желаемого и реального, стремлений и результата.

Вместе с тем Гоголь чрезмерно не акцентирует эти диссонансы.

В повести «Сорочинская ярмарка» тема разъединения личности и коллектива скорбной нотой звучит в финале: «Не так ли резвые други бурной и вольной юности, поодиночке, один за другим, теряются по свету и оставляют, наконец, одного старинного брата их? Скучно оставленному! И тяжело и грустно становится сердцу, и нечем помочь ему» [11, с. 38].

Наиболее полно в первом цикле проблема соотношения общественного с личностным раскрывается в повестях «Вечер накануне Ивана Купала» и «Страшная месть». Автор решает её в контексте языческих и христианских традиций.

В «Вечере накануне Ивана Купала» главный герой Петро отходит от коллективной основы миросозерцания, когда, заключив договор с Басаврюком, совершает преступление (убийство Ивася): «Много козаков обкосилось и обжалось; много козаков, поразгульнее других, и в поход потянулось. <…> Наконец снега стали таять, и щука хвостом лед расколотила, а Петро все тот же, и чем далее, тем еще суровее» [11, с. 50]. Петро оказывается вне общеродовых норм жизни.

В «Страшной мести» грех отъединения от любой человеческой общности – казацкой, христианской, человеческой – отражён в образе колдуна.

Как отмечает Е.И. Анненкова, в контексте повести самым страшным грехом, непоправимым отступлением от человеческой взаимосвязи, повлёкшим за собой бесконечную цепь злодеяний и бед, является нарушение клятвы побратимства. В народной среде братание сохранило в полной мере почитание духовного союза, союза более святого и высокого, чем родственный.

Тарас Бульба скажет: «Породниться по душе, а не по крови, может один только человек» [11, с. 289]. Но и по духу может породниться только человек, а духу трудней всего сохранить себя. «Гляди, Иван, – говорит Петро, – все, что ни добудешь, – все пополам: когда кому веселье – веселье и другому; когда кому горе – горе и обоим; когда кому добыча – пополам добычу; когда кто в полон попадет – другой продай все и дай выкуп, а не то сам ступай в полон» [11, с. 161]. И сам Петро не пожалел бы своей добычи и не испугался бы полона; не вынес он другого – «…того, что Иван получил такую честь от короля» [11, с. 162].

Преступление духа наносит непоправимый урон жизни. Петро лишает Ивана «…рода и потомства на земле» [11, с. 163]. Нарушение духовной клятвы одним кладёт свою печать на последующие братские союзы, лишает их той действенности, к которой они призваны. Есаул Горобец – названный брат Данило Бурульбаша, Катерина для него – «посестрима», и перед ней у него те же обязательства, что перед Данилой. Помня друга, он обещает: «…никто не посмеет тебя обидеть, разве ни меня не будет, ни моего сына» [11, с. 154]. Однако беда происходит, колдун убивает сына Катерины: «Все обступили колыбель и окаменели от страха, увидевши, что в ней лежало неживое дитя. Ни звука не вымолвил ни один из них, не зная, что думать о неслыханном злодействе» [11, с.154]. В конкретной ситуации нет вины есаула, однако объективно – клятва его нарушена, и жизнь самой Катерины он также не может спасти.

Е.И. Анненкова отмечает, что Гоголь по-своему сливает раннехристианскую традицию (нравственная ответственность личности) и традицию фольклорную (связь общности, коллектива, человеческого рода в целом), но слияние это и доступно в полной мере только литературе, ищущей духовного освящения индивидуальной человеческой жизни и истории.

Внеличное и человеческое в «Страшной мести» находятся в сложном взаимодействии. Противопоставляя христианство язычеству (точнее, соотнося их), Гоголь и этому новому учению, открывшему возможности нравственного суда, готов предъявить свои претензии художника. «Страшна казнь, тобою выдуманная, человече!» – говорит бог Ивану, попросившему, чтобы всё потомство Петро «не имело на земле счастья!» [11, с. 163]. Не по имени бог называет Ивана, а «человече». Казнь, страшную месть придумывает человек. В мести, придуманной Иваном, – своеобразная кульминация тщательного и длительного осмысления и осознания человечеством человеческой вины. Логика Ивана, отвечающего богу, – логика природного, фольклорного сознания и одновременно логика общечеловеческая. «Великую обиду нанес мне сей человек: предал своего брата, как Иуда, и лишил меня честного моего рода и потомства на земле. А человек без честного рода и потомства, что хлебное семя, кинутое в землю и пропавшее даром в земле» [11, с. 163]. Не случайна параллель с хлебным семенем. Хлеб – основа жизни для любого человека и в первую очередь для крестьянина.

Стоит заметить, что наказание, придуманное Иваном, – наказание не фольклорное, не языческое: «Сделай же, Боже, так, чтобы все потомство его не имело на земле счастья!» [11, с. 163].

Современный исследователь говорит о том, что Гоголь словно вводит эту христианскую логику беспощадного суда и наказания в непосредственное течение самой жизни, в помыслы людей; словно продолжает её, доводит до логического конца. «В «Страшной мести» языческая и христианская точки зрения оспаривают и уточняют друг друга. В этой полемике-взаимодействии обнаруживается и вызревает тот этический запас истории, её осмысленность и духовность, которые уже в начале творческого пути искались Гоголем» [2, с. 84].

Проблему отчуждения личности от коллектива можно видеть, на наш взгляд, и в эпизодах танца, в том случае, если герой танцует один. Катерина в «Страшной мести» танцует одна, причём страшен этот танец: «…неслась Катерина, безумно поглядывая на все стороны и упираясь руками в боки. С визгом притопывала она ногами; без меры, без такта звенели серебряные подковы. Незаплетённые чёрные косы метались по белой шее. Как птица, не останавливаясь, летела она, размахивая руками и кивая головою, и казалось, будто, обессилев, или грянется наземь, или вылетит из мира. <…> Уже совсем ослабела она и лениво топала ногами на одном месте, думая, что танцует горлицу» [11, с. 155-156]. Героиня танцует в одиночестве потому, что теряет связь с миром, на глазах отчуждается от него; всё в ней становится дисгармонично: и разметавшиеся в беспорядке косы, и замутившийся рассудок, и нелепые движения её.

Но стоит вспомнить, что и ещё не распознанный колдун «…протанцевал на славу козачка и уже успел насмешить обступившую его толпу» [11, с.131]. Здесь танец можно рассматривать как демонстрацию колдуном своей общности с народным коллективом, которой на самом деле нет.

Мотив отчуждения можно обнаружить и в «Сорочинской ярмарке», он связан с образом танцующих старушек и подчёркнут их отличием от танцующего на свадьбе народа:

Старушки Народ

«старушки, на ветхих лицах которых «новым, смеющимся, живым веяло равнодушием могилы» человеком»

«Беспечные! даже без детской радости, «Люди, на угрюмых лицах

без искры сочувствия», «они тихо которых, кажется, век не

покачивали охмелевшими головами, проскальзывала улыбка,

подплясывали за веселящимся народом, притопывали ногами и

не обращая даже глаз на молодую чету» вздрагивали плечами»

«хмель только, как механик своего «всё обратилось, волею или

безжизненного автомата, заставляет неволею, к единству и перешло

делать что-то подобное человеческому» в согласие. Всё неслось. Всё

танцевало».

Можно сделать вывод, что танец у Гоголя выполняет различные функции. Во-первых, в танце выражается согласие, единство, гармония народной жизни, что проявляется в сцене свадьбы Параски и Грицько. Во-вторых, по-своему обнаруживается отход героев от коллективного миропонимания в сторону индивидуального, которое не поддерживается остальными в силу определённых причин; в-третьих, цельности и общность танца имитируется носителями злой, ирреальной силы.

Дисгармония личного и общественного проявляется и в повести «Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка» в нарушение естественных законов жизни: мотив множащихся жён, свадьба, которая до сих пор была делом весёлым и лёгким, становится кошмаром, природная потребность любого человека жениться, иметь детей, вызывает в главном герое ужас и неприятие.

Свадьба, оживающие мертвецы и приходящие в движение вещи, встречающиеся в других повестях цикла, являются мотивами фольклора.

Поиск по сайту: