Теоретико-методологические взгляды Н.А. Полевого

Период творческого расцвета Н.А. Полевого его биографы обычно относят к 1825-1834 гг., то есть времени издания им «Московского телеграфа». В эти же годы достигает пика его интерес к истории и историописанию, появляются его наиболее значимые работы, оставившие существенный след в русской историографии.

Вступая в Общество истории и древностей российских (1825), Н.А. Полевой в специальной речи попытался определить место истории-науки в интеллектуальной жизни человечества, отнеся ее к продукту «важнейших понятий человеческих» и полагая, что она (то есть, история) есть «поверка всех догадок и предложений ума, философия опыта». В последующем мысль об истории как науке, опирающейся на весь опыт человеческого бытия, а значит сосредоточившей в себе мощное «философическое» (как тогда говорили) начало, составит основу его теоретических представлений о научной специфике истории и ее задачах.

Первым крупным программным выступлением Н.А. Полевого - историка стала его статья-рецензия , написанная по поводу «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина («Московский телеграф», 1829). Не обращаясь в данном случае к подробностям его критической характеристики и оценки знаменитого историка как представителя «прошедшего века, прежнего, не нашего поколения», сосредоточим внимание на тех аспектах статьи Н.А. Полевого, где он провозглашал свой взгляд на образ исторической науки, соответствовавший, по его мнению, потребностям «нашего поколения».

Полемизируя с Н.М. Карамзиным и противопоставляя ему свой подход, Н.А. Полевой предложил новое понимание смысла исторической науки и задач историка. Он соглашался с бытованием в науке многообразных форм историй, но настаивал на необходимости наполнения их содержания духом философии: «…История, в высшем значении, не есть складно написанная летопись времен минувших, не есть простое средство удовлетворять любопытство наше; нет: она практическая поверка философских понятий о мире и человеке, анализ философского синтеза … Философия проницает всю бездну минувшего…»[334].

Сосредоточивая внимание на русской истории, Н.А. Полевой в своих общих рассуждениях исходил из взгляда на исторический процесс как выражение всеобщей истории: «Всеобщая история есть тот огромный круг, в коем вращаются другие бесчисленные круги: история частная, народов, государств, земель, верований, знаний»[335]. Взгляд на всеобщую историю как средоточие «частных историй» позволял, по его мнению, определить место, занимаемое каждым народом «в мире вечного бытия». Новизна подобного взгляда подчеркивалась автором рецензии отсутствием в «Истории» Н.М. Карамзина такого построения, которое бы связывало русскую историю со всемирной: «…вы не видите (у Н.М. Карамзина – Н.А.), как история России примыкает к истории человечества…».

Н.А. Полевой совершенно иначе, в сравнении с Н.М. Карамзиным, попытался определить предметное поле исторической науки, полагая, что историк должен сосредоточить свой взгляд, во-первых, на истории человека и общества; во-вторых, рассматривать прошлое каждого народа в общем контексте «жизни человеческой»: «он (историк – Н.Алеврас) соображает ход человечества, общественность, нравы, понятия каждого века и народа, выводит цепь причин, производивших и производящих события. Вот история высшая». Продолжая эту мысль, Н.А. Полевой подводил итог своим рассуждениям, убежденный, что «человечество живет в народах, а народы в представителях, двигающих грубый материал и образующих из него отдельные нравственные миры»[336].

Как видим, в поле его историко-научных интересов нет специального места политической истории и истории великих деятелей из числа самодержцев и их приближенных. В системе его представлений происходит смена приоритетов. «Человечество», «народы» и «нравственные миры», превращаясь в предмет исторического познания, становились новыми категориями историков, обещав в будущем существенно изменить и проблематику исторических исследований, и методы историописания, и понимание задач исторической науки.

Отстаивая идею «всеобщей истории», Н.А. Полевой опирался на современную ему философию, Шеллинга, в частности. Он развивал мысль о непрерывном, поступательно-прогрессивном движении человечества, приобретавшего на каждом новом витке своего развития новую сущность более высокого уровня, чем на предыдущем этапе. Несколько позднее, в «Очерках русской литературы» (1835) Н.А. Полевой, продолжая тему «истории философической», утверждал в стиле немецкой классической философии: «Род человеческий совершает свое бытие спиралью, бесконечным винтом, бытие каждого народа образует полное кольцо, из чего составляется цепь всемирной истории, но тождество, каждый раз в новом виде, есть великий закон нашей природы»[337]. Это рассуждение формулировало характерную для либеральной историографии мысль о закономерностях истории, общности исторического пути, который прошли все народы мира, сохранявшие в то же время черты исторического своеобразия каждого из них.

В том же, 1829 г., Н.А. Полевой опубликовал I том своего главного труда «История русского народа», начинавшегося «Предисловием», которое стало продолжением его теоретических рассуждений в рецензии. «Предисловие» можно рассматривать как самостоятельное в методологическом и историографическом отношении сочинение, поскольку оно являлось не только обоснованием темы его многотомной истории, но актуализировало своим содержанием систему идей, знаменовавших новый этап в развитии русской историографии.

Прежде всего, Н.А. Полевой выдвинул методологическую по характеру проблему, которая, хотя и звучала у современников, но не получила системного изложения. Речь идет о стремлении историка-новатора обратиться к выявлению критериев научности исторического знания, дававших, в свою очередь, возможность обратиться к теме истины в историческом познании. Оставаясь в состоянии внутренней полемики с Н.М. Карамзиным, Н.А. Полевой противопоставляет знание, основанное на вере, знанию, полученному в результате мыслительной деятельности, целенаправленно основанной на методах, понятиях, системах. Человечество, считал он, уже пережило то состояние, когда довольствовалось восприятием прошлого, основанным на инстинктах, эмоциях, верованиях. Новая эпоха заставила его противопоставить эти формы исторического мышления: «Мысление творит знание, науку там, где произвольность ставила верование»[338].

Н.А. Полевой считал, что историческая наука в своем развитии уже прошла несколько этапов-направлений, которые он назвал «поэтическим», «героическим», «нравственным». Ни один из них не создал в умах современников взглядов на историю-науку, адекватных ее главному назначению. Он полагал, что в данный момент истории наступило время, когда человечество оказывается способным воспринимать ее уроки: «Лестница бесчисленных переходов и голос веков научили нас тому, что уроки истории заключаются не в частных событиях, которые мы можем толковать и преображать по произволу, но в общности, целости истории, в созерцании народов и государств, как необходимых явлений каждого периода, каждого века…». На смену прежним временам пришла эпоха, когда знание создается «по строгим выводам умозрения и опыта»[339].

Перед Н.А. Полевым возникла серия вопросов о том, каким должен быть историк, чтобы, отвечая эпохальным задачам исторического знания, раскрыть историю человечества в истинном свете. Характеристика качеств историка опиралась на главную черту его облика, связанную с мыслью о том, что историк в ходе своих исследований, в первую очередь, должен был достичь истины в познании прошлого. «…Его обязанность – истина, чистая, беспримесная, не увлекаемая ни духом систем, ни поэтическим огнем, преображающим в глазах наших предметы. Цели частной нет и не должно быть у историка, ибо история, как жизнь, есть сама по себе цель»[340], - резюмировал Н.А. Полевой, определяя функцию историка как носителя истинностного знания.

При этом образ историка-ученого воспроизводился Н.А. Полевым с позиций понимания его труда как творческого процесса. Для него историк – не сухой учитель логики, он и не судья, и не простой фиксатор происшедшего. Н.А. Полевой видит в историке творца, воссоздающего прошлое на основе «верного и точного изображения», но выступающего одновременно как «живописец, ваятель прошедшего бытия», который производит отбор материала, сохраняя для своего повествования только то, что дает ему возможность раскрыть «целое» в истории и дать ему объяснение, выявить причинно-следственную связь, повлекшую возникновение «великого» или «значительного» в истории. Задачи и долг историка-творца выражены Н.А. Полевым следующим умозаключением: «Положив в основание истину, приняв в руководители умозрение и опыт, историк обязан только показать нам прошедшее так, как оно было; оживить представителей его, заставить их действовать, думать, говорить, как они действовали, думали, говорили и бесстрастным вещанием истины слить жизнь каждого из отдельных представителей с его веком, его временем, обставить изображения их теми отношениями, царства и народы теми царствами и народами, коими сливались они с человечеством в действительной своей жизни»[341].

В этой характеристике автор «Истории русского народа» выразил важнейший принцип исторического познания и черты историка-ученого – историзм, совмещенный им с процессом своеобразного вживания в изучаемую эпоху и культуру. Нельзя не отметить, что Н.А. Полевой оставлял за самим историком решать вопрос, каким стилем и слогом он будет писать историю, полагая, что в творческом процессе не должно быть никаких предписаний. Однако он оставался непоколебим в убеждении необходимости для историка приводить доказательства «верности» и «истинности» его мыслей. Поэтому профессиональной обязанностью историка он считал: « …отделиться от своего века и времени, победить собственное честолюбие, пожертвовать и отношениями и мнениями, по которым кажется справедливым и несправедливым то и другое…»[342].

Выступая оппонентом Н.М. Карамзина, Н.А. Полевой не только противопоставил ему свое представление о современном образе историка, но иначе подошел к пониманию задач русской истории, стоявших перед историками. Название его труда содержало не только иную идейную установку, акцентировавшую актуальность обращения к истории народа; оно опиралось и на иную концептуальную основу. Историк полагал, что государство в России возникло только после свержения монгольского ига, следовательно, огромный предыдущий период оставался, при таком подходе к предмету изучения, вне поля зрения ученых. Использование понятия «народ» позволяло вводить категорию, которая обнимала собой различные состояния власти и демоса в их историческом взаимодействии и развитии. Н.А. Полевой в данном случае шел вслед за Г. Эверсом, полагая, что государство возникло постепенно, пройдя путь эволюции догосударственных отношений предшествующей эпохи. Таким образом, его оппозиция Н.М. Карамзину, выраженная названием его основного труда, покоилась как на мировоззренческих, так и на сугубо научных основаниях.

Будучи критиком Н.М. Карамзина, Н.А. Полевой, вместе с тем, в своем предисловии выразил глубокое патриотическое чувство к России и ее истории, что его роднит с оппонируемым историком. Как и он, Н.А. Полевой считает российскую историю значимой и любопытной страницей в мировом историческом процессе: «…история России – предмет огромный, достойный философа и историка». Как и Н.М. Карамзин, он не склонен был отдавать предпочтений космополитическим настроениям. Однако Н.А. Полевой отделял патриотические чувства «сынов отечества» от позиции историка, возводившего ложно понятый патриотизм в один из принципов историописания. Эта профессиональная установка выражает его близость принципам М.Т. Каченовского. Н.А. Полевой последовательно отстаивал мысль о «беспристрастности» как основе историко-научного повествования.

Обозревая процесс разработки русской истории предшественниками, определяя собственные задачи в этом направлении, он пришел к выводу, что русскую историю должен писать русский человек. Его аргументы в пользу этого заключения не были прямым образом связаны с чувством любви к отечеству, а определялись, в первую очередь, прагматическими задачами исторической науки: «…только русский может воспользоваться всеми известными доныне материалами», разобрав язык письменных памятников древности. Но все же далеко не последнее место в его аргументах занимало рассуждение и о том, что «…иностранец не может чувствовать, понимать русского духа, русских событий, отношений, силы каждого слова в наших памятниках…»[343]. Эти и подобные им суждения позволяют рассматривать Н.А. Полевого как историка, впитавшего идеи романтизма и ценившего в ученом-историке способность не только фиксировать достоверную информацию о прошлом, но и чувствовать, понимать его.

Он пошел дальше М.Т. Каченовского в понимании смысла истины в истории. Для него истинность не была тождественна лишь достоверности сведений источника, установленной на уровне утверждения реального существования того или иного факта, явления. Можно полагать, что для Н.А. Полевого истинность знания истории достигалась, прежде всего, адекватным пониманием историком духа изучаемой эпохи, людей и мотиваций их поступков. Поэтому он подчеркивал, что представители различных европейских государств легко поймут друг друга вследствие общих культурных основ их истории. Российскую же специфику – «отдельную от всей Европы форму образования, свою веру, свои европейско-азиатские нравы и обычаи», считал он, им понять трудно. Может быть, историк не достаточно оценивал важность и полезность для понимания России взгляда на ее историю «со стороны», то есть, представителями иных культур, что позволяет лучше рассмотреть указанную им специфику. Впрочем, этот упрек в адрес Полевого в значительной мере смягчается, если учитывать, что в основу своего труда он заложил сравнительный анализ – необходимость рассматривать события русской истории в контексте истории человечества, что позволяло ему следовать важнейшему, им же выдвинутому научному постулату, утверждавшему идею всеобщей истории.

Свою роль в историографии Полевой осознавал в качестве новатора, проводника нового философского осмысления национальной истории. Ему казалось, что в современной историографии уже было собрано достаточно конкретного исторического материала, чтобы подвергнуть его идейно-концептуальной переработке. Поэтому, как это заметил еще П.Н. Милюков, «фактическое исследование отступало для него на второй план; философское истолкование фактов, уже добытых наукой, становилось главной целью»[344].

Научная судьба Н.А. Полевого складывалась драматически. Уже при жизни он в полной мере ощутил всю горечь неприязни и непризнания своих идей в культурном сообществе. Критическое к нему отношение основывалось в упреках современников в самонадеянности автора, взявшегося «переписать» русскую историю в новом концептуальном ключе, подчинив ее изложение идее истории народа. Поскольку фактическую основу он черпал в значительной мере из контекста трудов предшественников, в том числе Н.М. Карамзина, постольку целый ряд сюжетов, в целом ряде случаев, изложил по Карамзину. Это особенно заметно в последних томах его истории. Г.В. Вернадский, воспроизводя мнение П.Н. Милюкова, заметившего, что «”Историю русского народа” гораздо больше читали, чем цитировали», пояснял, что в свое время «считалось, как бы неприличным его (Н.А. Полевого – Н.Алеврас) упоминать»[345].

Однако с конца XIX в. интерес к фигуре Н.А. Полевого нарастал. В настоящее время историографические оценки его места в науке опираются, прежде всего, на признание значимости того теоретико-методологического поворота, который он заложил. Идеи критического взгляда на историко-научный опыт, привитые Н.А. Полевому Б.-Г. Нибуром, восприятие им основ немецкой классической философии, выраженных Ф.-В.-И. Шеллингом, опора на достижения отечественной научной мысли Г. Эверса, М.Т. Каченовского и других современников позволили уже в конце XIX века полагать, что своими наблюдениями и системой взглядов он проложил дорогу идеям и методу представителей Государственной школы.

П.Н. Милюков, а за ним и Г.В. Вернадский, дословно повторяя первого, утверждали, что Н.А. Полевой «является непосредственным предшественником органических взглядов Соловьева и Кавелина»[346]. В современной историографии ведущим специалистом в изучении взглядов Н.А. Полевого является А.Е. Шикло, учитывающая в своих научных оценках историка подходы дореволюционной либеральной историографии[347].

***

Подводя итоги развитию историографии первой трети XIX в., отметим общие черты, свойственные лидерам исторической мысли того времени, позиционирующим себя оппонентами консервативного крыла исторической науки. Представители формирующейся либеральной историографии ориентировались на западноевропейскую науку, выступая проводниками идей историков и философов А.-Л. Шлецера, Б.-Г. Нибура, Ф. Гизо, Ф.-В.-И. Шеллинга, Г.-В.-Ф. Гегеля и др.

Идеи органического развития, эволюции, историзма, как принципиального подхода в объяснении прошлого, выработка критического взгляда на процедуру выявления и отбора источниковой информации в целях достижения истинностного знания, переосмысление целей, задач, проблематики историко-научных исследований, поиск философской основы концептуального взгляда на ход русской истории, – все это демонстрировало качественный поворот в исторической науке. История России осмысливалась в контексте западноевропейской истории, что породило широкое использование сравнительно-исторического метода. Началось движение от политико-назидательного, художественно-литературного стиля к выработке научной аргументации и формированию научного нарратива, который приобретал, если следовать теории Й. Рюзена, черты критического нарратива.

Труды и идеи Г. Эверса, М.Т. Каченовского и представителей скептической школы, Н.А. Полевого формировались в условиях становления историографической мысли. Более того, они сами несли мощный потенциал научной рефлексии в историческом знании, содействуя оформлению историографии в отдельную дисциплинарную область.

Отдельную проблему, в связи со сказанным, может составить вопрос об отношении историков «критического направления» к наследию Н.М. Карамзина. В историографических исследованиях была высказана спорная, на мой взгляд, мысль о некоей преемственности между трудами и идеями представителей скептической школы и знаменитого автора «Истории государства Российского»: «… их идеи (идеи «скептиков» – Н.Алеврас) не противоположны взглядам Н.М. Карамзина, как считали большинство исследователей, а творчески развивают их. «Скептическая школа» не снимала, а развивала основные исторические построения Карамзина»[348]. Автор, известный историограф, считает, что появление «скептиков» – явление закономерное, оно вызвано к жизни фундаментальным трудом Н.М. Карамзина. Полагаю, что в данном случае следует разводить понятия «воздействие» и «влияние» каких-либо историографических явлений на развитие науки. Труд Н.М. Карамзина, конечно, сыграл мощную воздействующую роль на развитие исторического знания. Однако его влияние на представителей отмеченного направления было прямо противоположным тому, что можно рассматривать в качестве «творческого развития» его идей. Попытка представить «поступательный», бесконфликтный характер развития исторической науки от Карамзина к Соловьеву, в котором «скептики» предстают в качестве «историографического сопровождения» «Истории государства Российского»[349], выглядит бездоказательно. Без сомнения можно лишь согласиться с автором, что их, конечно, следует рассматривать предшественниками «Истории России с древнейших времен» С.М. Соловьева.

Данный историографический пассаж можно перенести и на оценки творческого наследия Г. Эверса и Н. Полевого. Эверс в неявной форме, а Полевой «во весь голос» заявили свое научное кредо и концептуальный взгляд как оппозиционный по отношению к пониманию русской истории великого Карамзина. М. Каченовский и его окружение не менее определенно выразили свое отношение к его идеям.

Очевидным является сложный процесс развития исторической науки в России, сопровождавшийся научными полемиками, методологическими «битвами», концептуальными «разногласиями». Если принять предложенное обозначение взглядов рассмотренных историков первой трети XIX в. как «критическое направление», то можно говорить о том, что именно их усилиями были подвергнуты сомнению и сделаны попытки пересмотра исторических построений Н.М. Карамзина, что проложило дорогу к идеям основателей государственной (юридической) школы в русской историографии. Ее представители в лице С.М. Соловьева, К.Д. Кавелина, Б.Н. Чичерина утвердили позиции либерального направления, сделав его господствующим во второй половине XIX-начале XX вв.

Поиск по сайту: