БОЛЬШОЙ БИЗНЕС — ПРЕСЛЕДУЕМОЕ МЕНЬШИНСТВО АМЕРИКАНСКОГО ОБЩЕСТВА 2 страница

Потрясенный Атлант кончается вскоре после этой речи; и правда, автору немного осталось сказать. Стараясь спастись, правительство пытается назначить Галта экономическим диктатором. Тот отказывается от сотрудничества. В надежде склонить его на свою сторону социалисты используют все средства от подкупа до пытки. Как в советском романе, герой преодолевает все соблазны и страдания. Как американский фильм, история кончается счастливым концом. Америка свергает социалистов и вся становится как Джон Галт. Страна возвращается к вере в силу и успех отдельного человека. Антиутопия Рэнд кончается гак же, как все прочие произведения жанра начиная с Мы: картиной жуткого крушения нового мира, построенного на искусственных законах равенства и несвободы. Как избавление и рецепт, Рэнд предлагает большому бизнесу Америки осуществить всеобщую стачку, более всего напоминающую события 1905 года в России, время и место ее появления на свет. Проект впечатляющий, хоть и трудноосуществимый. Здесь, похоже, образы Рэнд делают полный круг. Она ищет избавления от своего раннего опыта в России и гарантии того, что он не повторится в Америке. Она конструирует врагов с темпераментом и настойчивостью, которые куда более свойственны стилю советской родины. Но на свете всегда найдутся президенты, которым стоило бы почитать, как Атлант расправил плечи.

Роман был и остается чрезвычайно популярен. Читая его, Алан Гринспен восклицал: «Aйн, это невероятно. Никто никогда не показывал, что на самом деле значит индустриальный успех»¹¹. На вершине собственного успеха Рэнд объявила о культурном банкротстве Америки. Левые интеллектуалы завладели университетами, социальными службами, печатью. В пересказе Рэнд, эти люди утверждали, что «Америка, самая благородная и свободная страна на земле, политически и морально ниже советской России, самой кровавой диктатуры в истории». Лишь мир бизнеса свободен от мистического коллективизма; но его не слышно и не видно, потому что ему отсечен выход к публике. Чтобы избежать индустриальной контрреволюции, Америке нужна интеллектуальная революция. В книжке 1961 года За нового интеллектуала Рэнд предсказывала поколение, которое воссоединится с бизнесом, оставит мистику, поверит в силу разума, признает ответственность идей за события, например за экономическое развитие. Она оказалась права, поколение хиппи сменилось поколением яппи.

Используя русскую память для объяснения американского мира, Рэнд склонилась перед людьми, создающими сильные машины, высокие здания, стабильные деньги и, вместе с этим и сверх этого, сам капитализм. Ее врагами оказались иронич-

¹¹ John Gassidy. The Fountainhead. New Yorker. 24. 2000. P. 127.

ныс маргиналы, критически настроенные гуманитарии, люди с амбициями и без ресурсов, — короче говоря, мы с вами, ее действительные читатели. Что ж, чтение Рэнд вызывает сопротивление, но учит смирению. Не судите ее, судите себя. В экстремальном либерализме Рэнд консервативные идеи сочетались с мозолистой хваткой социального критика. Она не признавала себя консерватором. Ее не устраивал существующий порядок вещей, она призывала его переделать; при чем тут консерватизм? Результатом проведенной ею гибридизации была редкостная политическая порода: правый радикализм. «Объективисты ««являются "консерваторами"». Мы — радикалы от капитализма».

Романы и эссе Рэнд переносят философскую речь в обращение масс. Новые и сложные идеи воплощены в простейших литературных формах. Положительные герои всегда красивы и умны; отрицательные герои подлы, глупы, уродливы. Это эстетика массовой культуры, по форме близкая соцреализму, а по содержанию ему противоположная. Капреализм гораздо жизненнее. В условиях капитализма массовое производство не обезличивает товар, а массовое потребление не лишает его духовной ценности, потому что производитель и потребитель осуществляют свободный выбор. Суть этой системы — но Рэнд, не только эффективной, но и нравственной — в свободе. Философ капитализма и его практик, Рэнд сумела создать то, что хотела: успешный потребительский товар, который выдерживает массовое производство, не теряя своей человеческой ценности. В XXI веке альтернатив неолиберализму не предлагает никто, кроме смертников. Уже это вызывает раздражение у провинциальных эстетов, каких много по все стороны океанов. Несмотря па присущую им ностальгию, память у них короткая. Их больше интересуют прелести кино, прославлявшего коммунизм или фашизм, чем жертвы коллективизации или Холоко-ста. Они готовы почитать любого хулигана, путешествовавшего на край ночи; но те, кто истовым трудом достиг успеха, богатства и влияния, вызывают у них отвращение. Они ищут оснований для новой критической позиции. Это важное дело, я желаю им удачи. Их должен вдохновлять пример Айн Рэнд — беженки от массового террора, которая не нашла себе места в американской академии и, не скрывая презрения к пей, добилась успеха, саму форму которого скроила лично для себя.

ЧТО ТАКОЕ КАПИТАЛИЗМ?

Распад философии в XIX столетии и ее полный крах в XX повлекли за собой сходные, хотя гораздо более замедленные и не столь заметные со стороны, процессы в современной науке.

Безумные темпы сегодняшнего технического прогресса чем-то неуловимо схожи с ситуацией накануне экономического кризиса 1929 года — собственной движущей силы эта безудержная, горячечная экспансия не имеет. Паразитируя на прошлом, на остатках бесстыдно присвоенной аристотелевской эпистемологии, она не желает осознать, что ее теоретический кредит давно превышен; что ученые больше не могут ни обобщать, ни интерпретировать на теоретическом уровне данные собственных исследований, а потому потворствуют возрождению дикарского мистицизма. В области гуманитарных наук, однако, кризис уже наступил, «Великая депрессия» началась, окончательный крах вот-вот наступит.

Особенно явственно это на примере таких относительно молодых наук, как психология и политическая экономия. Некоторые психологи пытаются изучать поведение человека, ни словом не упоминая о том, что человек обладает самосознанием, а некоторые политические экономисты — изучать и разрабатывать модели общественного устройства, ни словом не упоминая о человеке вообще.

Именно философия формулирует и диктует эпистемологические критерии и человеческого познания в целом, и конкретных наук в частности. Политическая экономия выступила на первый план в XIX веке, в эпоху посткантианского распада философии, и никто не вызвался проверить ее предпосылки или оспорить ее основания. Негласно, некритично, по умолчанию политическая экономия приняла за аксиому основополагающие догматы коллективизма.

По словам самих политических экономистов, включая приверженцев капитализма, их наука исследует, каким образом нация, или «сообщество», распоряжается или манипулирует своими «ресурсами», как эти ресурсы используются или упорядочиваются. Характер «ресурсов» не уточнялся; то, что они — в общественной собственности, считалось само собой разумеющимся, а задачу политической экономии видели в том, чтобы изучать способы их использования ради «общего блага».

Самое мимолетное внимание, да и то — в лучших случаях, уделялось тому, что главный «ресурс» — сам человек, со своей особой природой, специфическими потребностями и способностями. Его рассматривали в общем ряду с землей, лесами или шахтами, как один из факторов производства, причем один из самых маловажных. Роли и свойствам человека посвящалось куда меньше исследований, чем значимости и свойствам вышеупомянутых элементов.

Политическая экономия как наука, по сути, поставила телегу впереди лошади: заметив, что люди занимаются производством и торговлей, она сочла — точнее, бездумно приняла на веру, — что люди занимались этим всегда и будут заниматься вовеки. Исходя из этого, она задумалась, каким образом «сообщество» может лучше всего распорядиться человеческим фактором.

Такое первобытно-племенное отношение к человеку было вызвано к жизни рядом предпосылок — например, этикой альтруизма и растущим влиянием политического этатизма среди интеллектуалов XIX века. В психологическом плане его главной основой стала пронизывающая европейскую культуру дихотомия «дух/тело»: производство материальных благ считалось унизительным, нестоящим занятием, не дающим пищи для человеческого интеллекта, ведь оно с доисторических времен было уделом рабов или крепостных. Институт рабства в той или иной форме сохранялся вплоть до середины XIX века. Как установление (но, заметьте, не как ментальная категория) он был ликвидирован лишь благодаря приходу капитализма.

Европейской культуре было глубоко чуждо представление о человеке как о свободной, независимой личности. То была племенная культура до мозга костей; в европейском понимании существо, единица — именно племя, а человек — лишь расходный материал, одна-единственная клетка племени. Это относилось и к крепостным, и к правителям; считалось, что правители обладают своими привилегиями лишь в силу того, что оказывают племени определенные услуги. Эти услуги — а конкретнее, попечение об армии и вооруженной защите — считались «благородным делом», но дворянин был таким же движимым имуществом племени, как крепостной, ибо его жизнь и собственность принадлежали королю. Не будем забывать, что институт частной собственности в полном юридическом смысле этого термина возник лишь при капитализме. В докапиталистические времена частная собственность существовала de facto, но не de jure, то есть по обычаю и с молчаливого согласия, а не по праву или по закону. Юриспруденция и общие принципы устройства общества гласили: вся собственность принадлежит главе племени, королю, который дает разрешение ею владеть, но в любой момент, по своему усмотрению, может передумать. (Как известно из истории Европы, короли имели право конфисковывать поместья непокорных дворян и многократно им пользовались.)

Европейские интеллектуалы так и не уяснили окончательно, что такое американская философия Прав Человека. В Европе возобладало свое понимание свободы: представление о человеке как о рабе абсолютистского государства, воплощенного в короле, сменилось представлением о человеке как о рабе абсолютистского государства, воплощенного в «народе», то есть иго вождя племени сменилось игом самого племени. Иное, далекое от племенного мировоззрение оказалось не под силу менталитету, для которого признак благородства — это привилегия командовать производителями материальных благ при помощи кнута.

Европейские мыслители не заметили, что в XIX веке на смену рабам-галерникам пришли изобретатели пароходов, а на смену деревенским кузнецам — владельцы доменных печей; они продолжали мыслить в таких терминах (точнее, оксюморонах), как «рабство наемного труда» или «антиобщественный эгоизм фабрикантов, которые так много берут у общества, ничего не отдавая взамен», исходя из принятой на веру аксиомы, что богатство — это анонимный, общественный, племенной продукт.

Эту концепцию никто не оспорил по сей день; она являет собой негласную предпосылку и основополагающий тезис современной политической экономии.

Как образец этой концепции и ее последствий я процитирую статью Британской энциклопедии «Капитализм». Термина в статье не определяют; она начинается следующим образом:

«КАПИТАЛИЗМ — термин, используемый для обозначения экономического уклада, который стал господствующим в странах Запада после распада феодализма. Основой любого уклада, называемого капиталистическим, являются отношения между частными владельцами

объективно существующих средств производства (земли, шахт, промышленных предприятий и т.п., обобщенно именуемых «капиталом») и свободными, но не имеющими капитала работниками, которые продают свою трудовую деятельность нанимателям... В результате заключается соглашение о заработной плате, определяющее, в какой пропорции валовой общественный продукт будет поделен между классом трудящихся и классом капиталистических предпринимателей»¹.

(Процитирую слова Галта, персонажа моего романа «Атлант расправил плечи». Вот как он пересказывал догматы коллективизма: «Фабрикант — это обман зрения. Нет такого человека. Фабрика — это "природный ресурс", вроде дерева, камня или грязной лужи».)

Успех капитализма Британская энциклопедия объясняет следующим образом:

«Вложение "излишков общественного богатства" в производство оказалось тем особым преимуществом, которое позволило капитализму превзойти все существовавшие ранее экономические уклады. Вместо того чтобы возводить пирамиды и соборы, лица, распоряжавшиеся общественными излишками, предпочитали вкладывать их в корабли, склады, сырье, промышленные товары и другие материальные разновидности богатства. Таким образом общественные излишки конвертировались в расширенные производственные возможности».

Это сказано о времени, когда население Европы прозябало в такой нищете, что детская смертность достигала чуть ли не пятидесяти процентов, а периодические неурожаи истребляли «излишки людского богатства», то есть тех, кого не могли прокормить докапиталистические уклады. Однако, не проводя различий между двумя разновидностями богатства — произведенным и экспроприированным в качестве налога, — энциклопедия ут-

¹ Encyclopaedia Britannica. 1964. Vol. IV. R ,439-845.

верждает, что первые капиталисты того времени «распоряжались» не чем иным, как излишками богатства., и что на их вложениях стоит последующая эпоха фантастического процветания.

Что же такое «излишки общественного богатства»? В данной статье этот термин никак не определяется и не поясняется. «Излишек» предполагает существование нормы; если хроническое недоедание приравнивается даже не к нормальному уровню жизни, а к благополучию, то какова же в таком случае норма? Автор статьи не дает ответа.

Разумеется, на самом деле никаких «общественных излишков» не бывает. Все богатство кем-то производится и кому-то принадлежит. «Особым преимуществом, которое позволило капитализму превзойти все существовавшие ранее экономические уклады», была свобода (отсутствие этого понятия в статье весьма симптоматично), повлекшая за собой не экспроприацию, а создание нового богатства.

Позднее я еще вернусь к этой статье, постыдной во многих отношениях, и не в последнюю очередь — в научном плане. Пока же я процитировала ее как самый лаконичный и наглядный пример первобытно-племенной аксиомы, на которой зиждется современная политическая экономия. В эту аксиому равно веруют враги и поборники капитализма; первым она дарует что-то вроде внутренней цельности, вторых обезоруживает изысканно-интеллектуальным, но пагубным ореолом ханжества — возьмем, к примеру, попытки оправдать капитализм на основании таких понятий, как «общее благо», или «служение потребителю», или «наилучшее распределение ресурсов» (чьих, собственно, ресурсов?).

Чтобы все-таки понять, что такое капитализм, надо проверить и оспорить племенную аксиому.

Человечество — не существо, не организм, не коралловый куст. Существо, занятое производством и торговлей, — индивид. Только с изучения индивида, а не того рыхлого целого, которое зовется «сообществом людей», должна начинаться любая гуманитарная наука.

Таково одно из эпистемологических различий между гуманитарными и точными науками, порождающих, среди прочего, тот вполне оправданный комплекс неполноценности, который испытывают гуманитарии. Ни одна точная наука не позволит себе (пока еще не позволит) игнорировать характер своего предмета или уходить от него. Иначе астрономия, созерцая небосвод, пренебрегала бы изучением отдельных звезд, планет и спутников, а медицина изучала бы болезни, ничего не зная о здоровье и его критериях, и основным предметом исследования считала бы больницу, не обращая внимания на отдельных пациентов.

Изучая человека, можно очень много узнать об обществе, но, изучая общество — взаимоотношения существ, остающихся для тебя неопознанными и неопределенными, — абсолютно ничего не узнаешь о человеке. Однако именно такой методологии придерживается большинство политических экономистов. Их подход на деле сводится к тайному, негласному постулату: «Человек — это элемент экономических формул». Поскольку человек из этих формул явно выламывается, возникает занятная ситуация: политические экономисты, несмотря на прикладной характер своей науки, совершенно не способны увязывать свои абстракции с реальной действительностью.

Кроме того, это ведет к пагубному двойному стандарту или двуличию в их отношении к людям и событиям. Если они увидят сапожника, то без особых умственных усилий придут к выводу, что он трудится ради заработка; но как политические экономисты, основываясь на племенной аксиоме, заявляют, что его предназначение (и долг) — снабжать общество обувью. Увидев уличного попрошайку, они опознают в нем бродягу; в науке же он становится «независимым потребителем». Услышав коммунистическую проповедь, требующую передать всю собственность государству, они категорически протестуют и искренне готовы бороться с коммунизмом до последнего вздоха; но как ученые толкуют о том, что долг правительства — обеспечить «справедливое перераспределение богатства», а бизнесменов называют лучшими, наиболее умелыми попечителями «природных ресурсов нации».

Вот до чего может довести основополагающая аксиома (и философская неряшливость); вот до чего довела аксиома первобытно-племенная.

Чтобы отринуть ее и начать с нуля, сопоставляя различные общественные уклады и вырабатывая собственный подход к политической экономии, прежде всего следует выяснить природу человека, то есть основные признаки, отличающие его от всех других видов живых существ.

Основная черта человека — его способность к разумному мышлению. Для человека интеллект — главное средство выживания, единственное средство что-то знать.

«В отличие от животных, человек не может выжить, руководствуясь одними ощущениями... Без мышления он не удовлетворит даже самых простейших биологических потребностей. Мышление необходимо ему, чтобы выяснить, как сажать и выращивать свою пищу или как изготовить оружие для охоты. Ощущения могут привести его в пещеру, если она есть поблизости, но без мышления он не построит даже самого примитивного укрытия. Никакие ощущения, никакие "инстинкты" не подскажут ему, как разжечь огонь, соткать ткань, выковать орудия, сделать колесо, собрать самолет, вырезать аппендицит, изготовить электрическую лампочку, кинескоп, циклотрон или коробок спичек. Однако от таких познаний зависит его жизнь, а получить их он может лишь благодаря волевому акту своего сознания — мышлению»².

Мышление — невероятно сложный процесс идентификации и интеграции, который в состоянии осуществлять только сознание индивида. «Коллективного мозга» просто нет. Люди могут учиться друг у друга, но это требует мыслительных усилий каждого ученика. Люди могут объединять свои силы, чтобы приобрести новые знания, но объединение это требует, чтобы каждый думал самостоятельно. Человек — единственный биологический вид, который способен передавать и расширять свой запас познаний от поколения к поколению; но эта передача требует мыслительных усилий со стороны каждого получателя. Тому порукой периоды упадка цивилизации, темные века в истории нашего прогресса, когда знания, накапливаемые столетиями, буквально испарялись из жизни людей, которые не могли, не желали или не смели мыслить.

Чтобы поддерживать в себе жизнь, существо любого биологического вида должно осуществлять четкую программу, предопределенную его природой. Деятельность, необходимая для поддержания жизни в человеке, преимущественно интеллектуальна: все, что человеку нужно, он должен изобрести с помощью разума и произвести с участием мыслительных усилий. Производство — это приложение разума к проблеме выживания.

Те, кто предпочитает не мыслить, могут выжить, лишь подражая и следуя методам работы, изобретенным кем-то другим; но «другие» должны были их изобрести, иначе не выживет никто. Те, кто предпочитает не мыслить и не работать, могут существовать (временно), воруя то, что произвел кто-то другой; но «другие» должны производить, иначе не выживет никто. Какой бы выбор

- Рэнд Айн. Этика объективизма // The Virtue of Selfishness.

ни сделал конкретный человек или какое-то множество людей (можно предпочесть бездумные, иррациональные или подлые поступки), остается фактом, что разум — средство выживания человека и что люди обогащаются или разоряются, выживают или гибнут в зависимости от того, насколько они разумны.

Знание, мышление и разумные действия — свойства индивида, и сам индивид решает, будет ли он пользоваться своей способностью к разумному мышлению, а значит, выживание человечества требует, чтобы мыслящие люди были защищены от тех, кто не мыслит. Поскольку люди не всеведущи и не идеальны, они должны иметь возможность и право соглашаться или не соглашаться, сотрудничать с другими или действовать независимо, по-своему, в соответствии со своим личным мнением, сформированным в результате умственной деятельности. Свобода — основная потребность человеческого разума.

Мозг разумного человека не заставишь работать насильно. Свою оценку реальности он не подчиняет приказам, директивам или контролю; своими познаниями, своим пониманием истины он не жертвует в пользу чьих бы то ни было мнений, угроз, желаний, планов или «благосостояния». Ему могут чинить препятствия другие, его могут выключить, выслать, посадить в тюрьму или убить; но принуждение над ним не властно, ведь револьвер — не довод. (Пример и символ этого — Галилей.)

Всеми своими познаниями и достижениями человечество обязано труду и непоколебимой цельности упорных новаторов (см. «Источник»). Если бы не эти умы, оно давно бы вымерло (см. «Атлант расправил плечи»).

Принцип этот распространяется на всех людей, каковы бы ни были их способности и стремления. Если человек руководствуется своей разумной оценкой ситуации, он действует согласно потребностям своей природы и, в меру разумности, обеспечивает себе сносную, человеческую жизнь. Если он действует неразумно, то сам себя губит.

То, что разумность присуща человеку от природы, как и прямая связь между применением разума и выживанием, признано обществом в форме такого понятия, как « права личности».

Напомню вам, что «права» — это этический принцип, определяющий и санкционирующий свободу действий человека в его социальном окружении. Их основание — природа человека, его принадлежность к разумным существам; наконец, они — необходимое условие его специфического способа выжить. Напомню и о том, что право на жизнь — начало всех прав, включая право собственности³.

Говоря о политической экономии, последнее право нужно подчеркнуть особо: чтобы поддерживать в себе жизнь, человек должен работать и производить. Он должен поддерживать ее своими собственными силами, руководствуясь указаниями собственного разума. Если он не может распоряжаться плодами своих усилий, то не может распоряжаться и своими усилиями; если он не может распоряжаться своими усилиями, то не может распоряжаться и своей жизнью. Без права собственности никакими другими правами воспользоваться невозможно.

Теперь, учитывая вышеизложенные факты, рассмотрим вопрос о том, какой общественный уклад действительно соответствует природе человека.

Общественный уклад — это комплекс этико-политико-экономических принципов, воплощенных в законах, институтах и исполнительной власти некого социума и предопределяющих взаимоотношения, то есть условия сотрудничества между людьми, живущими в пределах определенной географической области. Совершенно

³ Подробнее о правах га. мои статьи «Права человека» с. 57-09 наст. изд.. а также «Collectivized "Rights"» в кн.: Rand Луп. The Virtue of Selfishness.

очевидно, что эти условия и взаимоотношения зависят от понимания природы человека; в обществе разумных существ они будут не такими, как в муравейнике. Очевидно и то, что эти отношения будут кардинально различными в зависимости от того, взаимодействуют ли люди между собой как свободные, независимые личности, считающие, что всякий человек самоценен, или же как члены одной стаи, где всякий видит в других лишь слепые орудия своих личных целей, а также целей «стаи вообще».

Природу любого общественного уклада предопределяют всего два основных вопроса (или два аспекта одного и того же вопроса): «Признает ли этот общественный уклад права личности?» и «Запрещает ли этот общественный уклад применять физическую силу при взаимодействии людей между собой?». Ответ на второй вопрос проясняет, воплощена ли идея первого в жизнь.

Что такое человек — самостоятельная личность, которой принадлежат ее тело и разум, ее жизнь, ее труд и его плоды, или собственность племени (государства, общества, коллектива), которое может распоряжаться им по своему усмотрению, диктовать ему убеждения, предопределять его жизненный путь, командовать его трудом и присваивать то, что он производит? Есть ли у человека право существовать ради самого себя, или он рождается рабом, словно крепостной, который должен все время выкупать свою жизнь, служа обществу, но никогда не получит ее безоговорочно и безвозмездно?

С этого вопроса следует начать. Все прочие — лишь его последствия и аспекты практического осуществления. Основополагающий вопрос один: «Свободен ли человек?»

За всю историю человечества лишь один общественный уклад отвечает на него «Да». Это капитализм.

Капитализм — это общественный уклад, основанный на признании прав личности, в том числе права собственности, и предполагающий, что вся собственность находится в руках частных лиц.

Признание прав личности включает в себя запрет на применение физической силы при взаимодействиях между людьми; в реальности права могут быть нарушены только силовыми методами. В капиталистическом обществе ни один человек или группа людей не вправе применять физическую силу против других первыми. В таком обществе единственная функция исполнительной власти — меры по защите прав человека, то есть по защите его от физических посягательств; человек перепоручает власти осуществлять его право на самозащиту, и власть должна использовать силу только в качестве карательной меры и только против тех, кто применяет ее первыми; итак, исполнительная власть — это средство поставить карательные силовые меры под беспристрастный контроль⁴.

Капитализм признает и защищает не что иное, как основополагающую, метафизическую данность природы человека, связь между применением разума и выживанием.

В капиталистическом обществе все человеческие взаимоотношения добровольны. Люди вольны сотрудничать между собой или не сотрудничать, заключать сделки или не заключать в соответствии с тем, что диктуют им личные мнения, убеждения и интересы. Они могут взаимодействовать между собой только на разумных условиях и разумными средствами, то есть средствами обсуждения, убеждения и договорных соглашений, добровольного выбора на условиях взаимной выгоды. Ни одно общество не отказывает своим членам в праве на согласие с другими; зато право на несогласие — решающий момент. Именно институт частной собственности защищает и практически осуществляет это право, тем самым

⁴ Подробнее на эту тему см. мою статью «Природа государства»

уничтожая препятствия на пути самого ценного человеческого качества (ценного не только для него лично, но и для общества, а также в объективном плане) — способности мыслить творчески.

В этом и состоит кардинальное различие между капитализмом и коллективизмом.

Сила, предопределяющая возникновение, изменения, эволюцию и разрушение общественного уклада, — философия. Роль случая, стечения обстоятельств и традиции в данном контексте такова же, как их роль в жизни отдельного человека; их могущество обратно пропорционально могуществу философского арсенала культуры (или отдельного человека) и растет по мере того, как философия приходит в упадок. Поэтому о характере общественного уклада следует судить по его философии. Четырем разделам философии соответствуют четыре краеугольных камня капитализма: в метафизическом плане — потребности человеческой натуры и выживания, в эпистемологическом — разумность, в этическом — права личности, в политическом — свобода.

Без этих оснований мы не истолкуем правильно политическую экономию и не поймем, чем капитализм лучше первобытно-племенной аксиомы, унаследованной у доистории.

«Практическое» оправдание капитализма — совсем не мнение коллективистов, что этот уклад обеспечивает «наилучшее распределение ресурсов нации». Человек и его разум — отнюдь не «ресурсы нации», а без творческой мощи нашего разума сырье остается лишь сырьем.

Нравственное оправдание капитализма — совсем не мнение альтруистов, что при нем легче всего достигнуть «общего блага». Правда, капитализм и впрямь его достигает (в том смысле, в каком затертое выражение «общее благо» вообще что-то значит), но это лишь побочное следствие. Нравственное оправдание капитализма в том, что это единственный уклад, созвучный природной разумности человека, гарантирующий человеку человеческое существование и руководимый принципом справедливости.

Всякий общественный уклад явно или имплицитно зиждется на некоей этической теории. Племенное понятие «общего блага» служило нравственным оправданием большинства известных истории общественных укладов и всех тираний. Степень порабощенности или свободы того или иного общества соответствовала тому, как громко провозглашали (или, напротив, решительно обходили) этот первобытно-племенной лозунг.

«Общее благо» (или «интересы общества») — понятие неопределенное и неопределимое: такого существа, как «племя» или «общество», на свете нет. «Племя» (или «общество», или «народ») — это лишь множество отдельных людей. Нет ни одного блага, которое было бы благом для племени вообще. Термины «благо» и «ценность» относятся только к живому организму, взятому по отдельности, а не к бесплотной совокупности взаимоотношений.

Поиск по сайту: