Индивидуальная и коллективная власть.

До сих пор речь шла главным образом об индивидуальной власти, т.е. о власти индивида над другими индивидами, или же власть рассматривалась как отношение между абстрактными А и Б (В, Г, Д, и т.д.) без уточнения, какие социальные акторы способны обладать властью и осуществлять ее. Между тем наибольший интерес для исследователей представляют собой те виды социальных связей и сферы общественной жизни, где во властных отношениях участвуют коллективы людей и социальные группы.

Несколько взаимосвязанных проблем возникает при рассмотрении вопроса о коллективной (групповой) власти. Что считать коллективной властью? Могут ли социальные группы (все или некоторые из них) быть субъектами власти? Если да, то следует ли считать всех членов коллектива (группы) субъектами власти, если часть группы или даже ее отдельные члены также обладают этой властью? В чем различие между коллективной властью группы и властью, которой обладают ее члены (например, лидеры) над теми же объектами? Ответы на данные вопросы имеют существенное теоретическое значение и необходимы для понимания общественной жизни.

Некоторые уточнения нужно сделать с самого начала. Во-первых, в отношении используемой исследователями терминологии. Большинство из них проводит различие между индивидуальной властью (властью индивида над другими индивидами или группами) и групповой властью (властью группы над отдельными индивидами или другими группами). Э.Голдмэн (Goldman, 1972) использует понятие “коллективная власть” для описания властных отношений, в которых субъектом не является отдельный индивид. М.Олсен различает властные отношения между индивидами (interpersonal power) и властные отношения между организациями (interorganizational power), где субъекты варьируются от небольших групп до целых обществ (Olsen, 1993: 2). П.Моррис делит все властные отношения в зависимости от того, является ли субъектом власти отдельный индивид или нет. Последние, в свою очередь, подразделяются им на (1) власть группы и (2) власть позиции (Morriss, 1987: 107)1.

Все эти термины вполне приемлемы. Проблема, однако, состоит в том, чтобы разграничить ситуации, где субъект власти рассматривается как. единое целое (хотя в него могут входить несколько индивидов или групп) и как состоящий из нескольких акторов (единиц), каждый из которых также может быть представлен как индивидами, так и группами. То есть термин “коллективная власть” (“групповая власть”) имеет два несколько различных оттенка. Он может обозначать (1) все формы власти, где субъектом выступает не индивид, а группа или огранизация и (2) властные отношения, в которых субъект состоит из нескольких, относительно самостоятельных акторов.

В первом случае анализ может быть аналогичным анализу индивидуальных форм власти. Здесь мы абстрагируемся от вопроса о том, каким образом группа людей становится коллективным субъектом; мы рассматриваем ее как единое целое и действующую как один актор. “Когда мы анализируем власть Кабинета, организации типа ИТТ, нефтяной компании или профсоюза, мы можем рассматривать их также как индивидов, – пишет П. Моррис. – …поэтому здесь нет для нас ничего принципиально нового” (Morriss, 1987; 109). Большинство исследователей используют понятие “коллективная власть” (групповая власть) именно в этом значении, когда утверждают, что субъектами власти могут быть любые группы, даже большие общности людей и общества в целом (Olsen, 1993: 2).

Во втором случае анализ властного отношения уже совершенно другой, поскольку субъектом власти выступает совокупность нескольких относительно самостоятельных акторов. Здесь мы имеем дело с властью А и В (Г, Д, Е, и т.д.) над Б, для понимания которой существенную роль играют “внутренние” взаимоотношения между А и В (Г, Д, Е, и т.д.).

Могут сказать, что речь идет, по сути, об одном и том же. Действительно, любой коллектив может рассматриваться как состоящий из индивидов (отдельных элементов) и, наоборот, отдельные акторы, участвующие во властном отношении с объектом, представляют собой группу (коллективный субъект власти), занятую совместной деятельностью, т.е. единое целое. Тем не менее, различие между двумя этими значениями “коллективной власти” нельзя размывать, поскольку анализ конкретных ситуаций зависит от того, в каком значении данный термин используется. Соответственно, различаются и проблемы в понимании и объяснении коллективной власти, ассоциирующиеся с этими двумя значениями2.

Главные проблемы в анализе неиндивидуальной власти касаются правомерности самого понятия и сферы его применения. Можно ли считать субъектом власти группу как единое целое – т.е. незасисимо от тех людей, которые ее составляют и их индивидуальных властей? Если да, то какие конкретно группы – элиты, партии, классы, организации, государства, этнические группы, общества в целом – обладают властью и могут ее осуществлять в соответствии со своими намерениями?

Что касается коллективной власти (субъект состоит из нескольких акторов), то трудности возникают, когда мы пытаемся определить структуру группы и, если необходимо, выделить ее из состава более крупной общности или провести различия между нею и другими акторами, участвующими во властном отношении. Здесь также представляет интерес трактовка ситуации, где один и тот же актор одновременно участвует как в индивидуальных, так и коллективных властных отношениях с одним и тем же объектом.

Начнем с понятия “коллективная власть”. Суть коллективной власти довольно проста: если ни А, ни В (Г, Д, Е, и т.д.) не могут индивидуально заставить Б делать X, но вместе они могут добиться этого, то А и В (Г, Д, Е, и т.д.) имеют коллективную власть над Б в отношении X. Идея ограничения коллективной власти ситуациями, где ни один индивидуальный актор не обладает соответствующей властью над объектом, очевиден: если и А, и В могут индивидуально заставить Б делать X, то понятие коллективной власти не дает ничего нового для объяснения этой ситуации и говорить о коллективной власти как отличной от индивидуальной становится бессмысленным. Даже если А и С оказывают взаимное влияние друг на друга, когда осуществляют свои индивидуальные власти над Б, это не делает их власти коллективными, поскольку оба субъекта могут достичь своих целей в отношении объекта независимо друг от друга3.

В случае если А может достигнуть желаемого результата в отношении Б без В, тогда как В не может добиться этого же без участия А, имеет место индивидуальная власть А над Б. Как и в предыдущем примере, В может лишь повлиять на властное отношение между А и Б, но не может считаться причиной подчинения Б (А может сделать это и самостоятельно), то есть он не имеет власти – ни индивидуальной, ни коллективной – над Б.

Коллективные формы власти не только обладают теми же определяющими свойствами власти, что и ее индивидуальные формы, но и имеют ряд лишь им присущих черт. Во-первых, коллективная власть предполагает наличие специфических информационных ресурсов. Каждый из участвующих во властном отношении акторов должен знать не только последовательность своих действий, необходимых для успешного осуществления власти, но и иметь представление о действиях других акторов. Без подобного рода информации действия членов группы по осуществлению власти будут несогласованными вопреки их намерениям.

Во-вторых, коллективная власть подразумевает определенную степень координации между акторами. Одно лишь знание действий, необходимых для осуществления власти, не является гарантией, что эти действия будут обязательно сделаны. Каждый актор должен быть достаточно уверенным в своих коллегах, в том, что они выполнят свои функции. Иначе некоторые акторы могут потерять намерение участвовать в осуществлении власти, посчитав, что их “доля” в общих затратах будет слишком высокой.

Э.Голдмэн проиллюстрировал это на следующих примерах: Представьте, что небольшая банда захватила поезд с большим количеством пассажиров. Как можно оценить коллективную власть пассажиров в отношении “проблемы ограбления”? Бандиты контролируют пассажиров, однако существует возможность их разоружить (без ущерба для пассажиров) и сорвать ограбление, если каждым из пассажиров будет выполнена определенная совокупность действий. Представьте, далее, что каждый пассажир знает, какие действия он должен сделать для предотвращения ограбления. Но этого еще недостаточно, чтобы гарантировать, что все пассажиры непременно выполнят необходимые действия, даже если они хотят предотвратить ограбление. Суть в том, что каждый пассажир не очень надеется на то, что достаточное количество остальных пассажиров сделает свое дело; скорее он думает, что они этого не сделают. Поэтому для пассажира будет стоить очень многого, если он сделает все от него зависящее (например, начнет разоружать ближайшего к нему бандита), а большинство других этого не сделает, и ограбление окажется успешным. Аналогичная проблема возникает при оценке власти большой группы рабов над небольшой группой хозяев. Если бы все рабы действовали скоординированно, они бы одержали верх. Но из этого не следует, что у них есть власть над своими хозяевами. Как и в случае с пассажирами поезда, проблема состоит в том, что каждый из рабов недостаточно уверен в том, что его действия будут поддержаны другими. В этом отношении "вера есть власть". (Goldman, 1972: 238)

Для успешной координации между индивидами, особенно в рамках больших групп, обычно требуется некоторая степень организации или какая-то структурная связь. Без этого вряд ли все акторы в группе, обладающей потенциалом власти, будут иметь достаточный уровень знания необходимых действий и смогут их выполнить. Организация4 делает людей уверенными в том, что они могут действовать вместе и достигать желаемых результатов, она фактически превращает совокупность индивидов в коллективного актора. Уровень координации (организации) часто играет роль решающего фактора, обусловливающего власть одних групп над другими, и непосредственно влияет на ее сферу и основные параметры. Достаточно сравнить политическое влияние партий с сильной организационной структурой, мафиозных организаций или секретных служб с влиянием слабо организованных общностей, не имеющих четкой структуры управления. С этой точки зрения, такие большие группы людей, как нации или классы (но не государства или партии), вряд ли могут рассматриваться в качестве коллективных субъектов власти. Только организации являются достаточно координированными для осуществления власти в больших общностях.

В-третьих, некоторые виды ресурсов власти, как я уже отмечал ранее, ассоциируются исключительно с коллективной властью. Среди них численность, солидарность, организация, монополия на профессии и знания.

Рассматривая природу коллективной власти, некоторые авторы утверждают, что все члены обладающей коллективной властью группы являются незаменимыми (необходимыми). Э.Голдмэн объясняет это свойство и обосновывает необходимость его включения в число обязательных характеристик коллективной власти следующим образом Если группа Г имеет коллективную власть в отношении И, другая группа Г’ всегда может быть сформирована путем дополнения к Г какого-то произвольно выбранного человека. И эта новая группа Г’ также будет иметь коллективную власть в отношении И. Но мы не хотим утверждать, что любой случайно отобранный человек имеет власть в отношении И. Поэтому необходимо уточнение, что каждый член групп должен быть незаменимым (non-dispensable) для достижения И. Это понятие можно определить следующим образом. С является незаменимым членом группы Г для достижения И лишь в том случае, если (а) все члены группы Г хотят получить результат И и они его получают, и (б) если все члены Г, кроме С, хотят получить данный результат, а С против, то они его не получают. (Goldman, 1972: 240–241:)

Данный принцип, как считает Голдмэн, дает нам ряд преимуществ в анализе властных отношений. Он позволяет утверждать, что каждый член властвующей группы имеет какую-то степень власти, т.е. что никто из них не является безвластным. Согласно Голдмэну, этот принцип также позволяет объяснить власть каждого члена представительного органа. Он пишет: Представьте ассамблею из 100 членов, в которой требуется 51 голос для принятия предложения и 50 для его отклонения. Пусть И будет тем предложением, которое должно быть принято или отклонено. В данный момент “за” голосует 75 членов ассамблеи, “против” – 25. С является членом ассамблеи, он голосовал за принятие предложения. Имел ли он власть в отношении И? Представим, что С не имел индивидуальной власти, поскольку предложение было бы принято, даже если бы он голосовал против него. Был ли он незаменимым членом группы, которая имела власть в отношении И? Да. Допустим, что группа Г состоит из 25 членов ассамблеи, включая С, каждый из которых проголосовал за принятие предложения. Тогда, считая постоянными установки 25 изначальных оппонентов предложения и оставшихся 50 его сторонников, мы можем сказать, что если бы все члены Г (включая С) захотели провести предложение, то оно было бы проведено, а если бы все члены Г (включая С) захотели бы отклонить предложение, то его бы отклонили. Таким образом, группа Г имела коллективную власть в отношении И. Но если все члены Г, кроме С, захотели бы отклонить предложение, тогда как С захотел бы, чтобы оно было принято, тогда оно не было бы отклонено. Таким образом, С был бы незаменимым членом группы Г в отношении И и, следовательно, имел бы некоторую власть в отношении И. (Goldman, 1972: 240–241)

Приведенный Голдмэном пример “незаменимого члена группы” вполне корректен: С безусловно является незаменимым членом группы Г именно в том случае, если группа состоит из 25 членов ассамблеи. Однако этот случай не типичен. Обычно властвующая группа имеет некоторый “резерв” в количестве членов, необходимых для того, чтобы принять или отклонить предложение. Представим, что группа Г в примере Голдмэна состоит из 30 членов, включая С. Здесь С уже не является незаменимым членом властвующей группы, поскольку власть может осуществляться независимо от того, как он голосует. То же самое, однако, можно сказать и о всех других членах группы. Но они не являются произвольно выбранными и добавленными к какой-то изначальной группе “незаменимых” членов. Все они в равной мере участвуют в осуществлении коллективной власти группы5.

Данный случай можно представить следующим образом: любая комбинация трех акторов, входящих в группу из четырех акторов (А, В, Г, Д) обладает коллективной властью над Б в отношении X, но ни один из акторов не обладает индивидуальной властью над Б в отношении X. Интерпретировать его можно двумя различными способами. Во-первых, как четыре отдельных властных отношения между четырьмя группами – АВГ, АГД, АВД, ВГД – и Б; АВГД не рассматривается как коллективный субъект власти, так как ни один из членов этой группы не является незаменимым. Данная интерпретация выглядит довольно искусственно и вряд ли может способствовать объяснению социальной жизни, поскольку нас обычно интересует власть уже существующих групп (организаций) и мы не склонны заменять их в нашем анализе на совокупность “незаменимых членов”, как это следует из идеи Голдмэна.

Во-вторых, мы можем рассматривать эту ситуацию как коллективную власть всей группы (А, В, Г, Д) и отвергнуть идею “незаменимости”. Данное объяснение не противоречит здравому смыслу и, на мой взгляд, дает больше возможностей для анализа властных отношений. Это, однако, не исключает необходимости различения между теми членами группы, которые реально составляют властную группу, т.е. от которых зависит подчинение объекта, и теми, кто не выполняет каких-либо функций, ассоциирующихся с осуществлением власти. Как и Голдмэн, я не склонен рассматривать последних в качестве членов властной группы, т.е. как акторов, составляющих коллективный субъект власти6.

Говоря о коллективной власти, обычно подразумевается, что если группа людей обладает властью над каким-то объектом, то любая другая (большая) группа, включающая ее в качестве составной части, также обладает властью над тем же объектом. Обычно это действительно так: чем больше членов в группе, тем больше у нее потенциальных ресурсов власти. Однако в некоторых случаях рост численности группы (например, мафиозной группы или террористической организации) может привести к сокращению сферы власти и даже к ее исчезновению. Это связано с тем, что большими группами трудно управлять и действия их членов могут быть хуже скоординированы. Поэтому даже если мы знаем, что какая-то небольшая группа обладает властью, для того чтобы убедиться, что и образованная на ее основе большая группа также обладает властью, нам необходима дополнительная информация.

Другой требующий рассмотрения вопрос касается соотношения между индивидуальной и коллективной властью. Уже отмечалось, что коллективная власть группы акторов не может сводиться к сумме их индивидуальных властей, поскольку если каждый член группы обладает индивидуальной властью над объектом, то бессмысленно говорить о коллективной власти.

Э.Голдмэн придерживается иной точки зрения. Согласно его “дистрибутивному принципу”, если группа в целом обладает коллективной властью, то и каждый член данной группы также обладает какой-то властью (Goldman, 1972: 240). Аналогичный подход, по сути, разделяется и теми исследователями, которые предлагают различные математические модели власти. Это, в частности, подразумевается у Л.Шэпли и М.Шубика, которые пишут, что власть индивидуального члена коалиции зависит от его возможностей оказать существенное влияние на успех данной коалиции в достижении каких-то целей (Shapley and Shubik, 1969: 209).

На мой взгляд, “дистрибутивный принцип” некорректен. Здесь я полностью согласен с П.Моррисом, отвергающим его, так как тот допускает, что “кто-то совершенно не способный самостоятельно что-либо сделать, может считаться обладающим властью, если другие люди также захотят добиться этою же результата и результат будет достигнут”. Понятие “некоторая власть” (часть “общей власти”), как подчеркивает Моррис, вряд ли имеет для нас какое-либо значение.

Различать индивидуальную и коллективную власть не всегда бывает легко. Во-первых, коллективную власть часто неправомерно относят к ситуациям, где все члены группы имеют индивидуальную власть над объектом. Во-вторых, то, что нередко считается коллективной властью, на самом деле может оказаться индивидуальной властью. Это, в частности, имеет место тогда, когда мы рассматриваем власть социальной группы как группы, но фактически сравниваем власть (типичного) индивида, являющегося членом данной группы, с властью (типичного) индивида, который является членом какой-то другой группы или с индивидом, который в каком-то смысле является типичным для общества в целом. Например, женщины часто жалуются на невозможность выйти вечером на улицу без сопровождения. Рассматривая этот пример, П.Моррис справедливо указывает, что утверждение “женщины (как группа) не могут выйти на улицу без сопровождения” означает лишь то, что “женщина сама по себе не может сделать это”. Утверждение, что вся группа не имеет такой возможности, подчеркивает Моррис, “есть сокращенная форма выражения (часто вводящая в заблуждение) идеи о том, что индивидуальная власть зависит от принадлежности к группе. Такую "групповую власть" адекватнее выражает понятие индивидуальной власти” (Morriss, 1987: 112–113)7.

В-третьих, трудности в различении индивидуальной и коллективной власти возникают и потому, что каждый конкретный случай часто можно рассматривать как в терминах индивидуальной власти, так и как коллективную власть. Иногда нас интересует лишь то, что возникает (или что может возникнуть) в результате индивидуальных действий человека. В этом случае действия других людей рассматриваются как постоянная величина. Но когда мы хотим узнать, что могла бы сделать вся группа людей, действуя совместно, то их действия уже изначально не фиксируются, а становятся объектом исследования. Э.Голдмэн поясняет это следующим образом:

Различия между ними [индивидуальной и групповой властью] зависят от того, как мы концептуализируем условия властного отношения. Делая оценку индивидуальной власти индивида С во время tl, мы контрфактуализируем его желание (от tl на протяжении tn), и только его желание. Мы допускаем лишь такие контрфактуализации, которые вытекают из этой изначальной контрфактуализации и обусловлены ею. В частности, мы не контрфактуализируем желания или действия других людей до тех пор, пока они не станут объектом воздействия С в результате изменения его желаний. Делая оценку коллективной власти группы людей в tn, мы действуем иначе. Мы с самого начала учитываем желания всех членов группы. Мы спрашиваем, что произойдет, если все они захотят достигнуть результата и (от tl на протяжении tn), и что произойдет, если все они захотят достигнуть результата не-u (от tl на протяжении tn). Таким образом, в случае индивидуальной власти мы рассматриваем других людей, кроме С, как его "ресурсы"; а в коллективной власти мы уже рассматриваем в качестве ресурсов людей, находящихся вне группы. (Goldman, 1972: 239)

Нередко нас интересует комплексный анализ властных отношений, в котором участвуют различные субъекты и один и тот же объект. Некоторые из этих отношений не зависят друг от друга, другие тесно взаимосвязаны. Рассмотрим два властных отношения: (1) между властвующей группой и подчиненной группой и (2) между руководителем (лидером) властвующей группы и членами подчиненной группы8. Эти два вида отношений имеют место одновременно, они могут быть выражены в одних и тех же действиях и манифестироваться в одном и том же результате – подчинении объекта субъекту. В первом случае группа в целом ответственна за достижение результата и должна рассматриваться в качестве коллективного субъекта власти. Ее руководитель играет специфическую роль в осуществлении коллективной власти группы, но в данном случае он является лишь членом группы и не обладает индивидуальной властью над членами подчиненной группы. Во втором случае имеет место индивидуальная власть лидера властвующей группы над членами подчиненной группы. Руководитель группы самостоятельно может обеспечить подчинение объекта, используя ресурсы власти, полученные от группы для выражения ее интересов во взаимоотношениях с другими группами. Остальных членов группы здесь можно рассматривать просто в качестве ресурсов руководителя. Таким образом, когда речь идет о власти одной группы над другой, необходимо различать коллективную власть группы и индивидуальную власть, в которой коллективная власть актуализируется.

Все эти соображения относятся и к тем ситуациям, когда коллективная власть осуществляется коллективным актором, состоящим не (только) из индивидов, а из групп или организаций. Например, когда анализируется власть партийной коалиции или государственного учреждения, их составляющие могут рассматриваться аналогично индивидам – как единые образования.

До сих пор речь шла о коллективной власти, объясняемой как результат действий и взаимоотношений между членами коллектива. Между тем в некоторых ситуациях власть группы (коллектива) трудно рассматривать, спускаясь на индивидуальный уровень, поскольку она не обусловливается непосредственно индивидуальными возможностями входящих в группу людей и не зависит от их конкретных действий (по крайней мере в данный момент). На это указывали С. Льюкс и некоторые другие исследователи, подвергшие критике бихевиоралистов за явный крен в сторону “методологического индивидуализма в понимании власти”. Льюкс подчеркнул, что необходимо отойти от этой точки зрения, поскольку некоторые формы власти, в частности контроль за повестки дня политики (the power to control the agenda of politics), позволяющий исключать из нее потенциальные проблемы, нельзя адекватно анализировать, не рассматривая власть как функцию коллективных сил и социального окружения (Lukes, 1974: 3)9.

Данный подход вызвал ответную критику со стороны тех, кто выступает против “холистской точки зрения на власть”, допускающей, что “политический коллектив, например, партия или коммерческий концерн, могут осуществлять власть каким-то образом независимо от составляющих его руководство и организацию индивидов” (Bradshaw, 1994: 275). Однако Льюкс и не утверждает, что власть может осуществляться в отсутствии действий индивидуальных акторов; он лишь подчеркивает, что “действия и не-действия нельзя определить, не говоря уже о том, чтобы объяснить, вне учета широкого спектра культурных, социальных и институциональных факторов”. Власть существует не в вакууме, а в конкретном социальном пространстве и приобретает институционализированные формы. И хотя институциональная власть осуществляется в силу определенных действий (или не-действий) индивидов, последние не могут объяснить ее в полной мере (Lukes, 1994: 280–281).

Рассматривая данную проблему Дж. Дебнэм отметил, что некоторое непонимание возникло в связи с тем, что не были четко разведены два хотя и взаимосвязанных, но тем не менее самостоятельных вопроса – вопрос о структурной детерминации и вопрос о коллективном акторе. Он подчеркивает, что коллектив может рассматриваться в качестве субъекта власти, но из этого не обязательно вытекает вывод, что в этом случае имеет место структурная детерминация (Debnam, 1984: 18).

В каком смысле коллектив может осуществлять власть независимо от своих членов? Дебнэм предлагает три возможных объяснения, но считает удовлетворительным только одно из них, а именно: коллектив людей формирует определенный имидж группы (коллектива), который оказывает подчиняющее воздействие на объект власти. “Коллектив можно считать осуществляющим власть, если он создает корпоративную идентичность, действующую в качестве мотива на сознание других. Имиджи партий, например, уже давно считаются очень важными для достижения поддержки со стороны голосующих”. Здесь Дебнэм ссылается на М.Вебера, который в этой связи писал следующее:

Эти понятия коллективных сущностей, которые есть и в обыденном сознании, и в юрисдикции, и в других технических формах мышления, воспринимаются людьми частично как что-то реально существующее, частично как что-то, имеющее нормативный авторитет… Поэтому акторы в определенной мере ориентируют на них свою деятельность и в этом смысле эти идеи имеют властное, часто решающее каузальное влияние на деятельность реальньк людей. (Weber, 1947: 102)

Дебнэм отмечает, что, хотя мы и должны объяснять возникновение коллективного имиджа ссылками на намеренные и ненамеренные последствия индивидуальных действий, эти “понятия коллективных сущностей” существуют и интерпретируются людьми так, как будто они обладают определенными намерениями или целями и поэтому люди реагируют на них соответствующим образом, Для объяснения этих реакций не обязательно рассматривать происхождение данного имиджа и не нужно знать обо всех действиях всех участвующих в этом людей. Пока ситуация соответствует критериям власти, можно считать, что коллектив осуществляет власть на основе своего имиджа. И данное утверждение нельзя опровергнуть ссылкой на то, что власть можно свести в действиям индивидов (Debnam, 1984: 18).

На мой взгляд, Дебнэм прав: члены политических партий сознательно работают над имиджем своих партий, имидж партии – это их специфический ресурс власти и с его помощью они направляют деятельность других людей. Имидж нельзя убрать, отделить от партии в целом и оставить для рассмотрения лишь “чистые” действия членов группы. В этом смысле имидж действует как бы независимо от них. Например, если синяя армия, зная о силе зеленой армии (работает имидж), отказалась сражаться с ней и разбежалась, то данный результат нельзя объяснить действиями отдельных солдат зеленой армии; информация о них ничего не дает нам для обоснования ее победы (а вот объяснение действий синей армии невозможно без анализа конкретных действий ее солдат). У отдельных солдат нет имиджа, он есть у всей армии. Имидж представляет собой внешний аспект коллектива. Его происхождение и характер зависят от внутренней структуры группы, но он может и сам стать фактором воздействия, причиной чьей-то реакции.

Однако и данной интерпретации мы не встаем на позицию “методологического холизма”10 и не трактуем власть группы как нечто, не зависящее от членов группы. Члены группы по-прежнему рассматриваются как участвующие в осуществлении коллективной власти; при необходимости можно показать, из каких действий (не-действий) людей этот имидж возник, хотя это может иметь отношение и не (только) к нынешним членам данной группы. При этом учитываются все критерии власти (способность, интенция, подчинение и т.д.) и специфические условия коллективной власти (знание, организация и т.д.).

Этот вид власти весьма распространен в социальной жизни. Имидж политической организации (если им разумно пользоваться и постоянно поддерживать), как капитал, начинает воспроизводить “прибавочную стоимость” и потому постоянно “эксплуатируется” группой для достижения своих целей. Именно в направлении формирования определенного восприятия группы (организации) целенаправленно работают участники различных политических формирований, профессиональные политики, политологи, психологи, имиджмейкеры; заботой о репутации группы продиктованы кадровые изменения в ее руководстве, корректировка политической программы группы и способов ее воплощения. В качестве инструмента подчинения имидж используется самыми различными группами – начиная от небольших фирм и местных групп давления и кончая крупными финансово-промышленными структурами, ведущими политическими партиями и международными организациями.

Сказанное отнюдь не противоречит ранее сделанному утверждению о том, что нации, классы и другие малокоордирированные группы вряд ли могут рассматриваться в качестве коллективных субъектов власти. Даже если считать, что “подчиняющим имиджем” обладают целые нации и классы (а это, на мой взгляд, весьма сомнительно), то и в этом случае участие в его создании и поддержании принимают лишь их отдельные представители. Основная же масса обычно не имеет соответствующих намерений, не включена в процесс осуществления влияния и потому не может рассматриваться в качестве коллективного субъекта власти. Но ими могут быть организации, выражающие интересы класса (нации) и обладающие данным имиджем.

От двух других возможных объяснений коллективной власти, осуществляющейся независимо от конкретных действий членов группы и взаимоотношений между ними, Дж. Дебнэм резонно отказался. В частности им был отвергнут чисто “холистский” способ обоснования коллективной власти. Разумеется, можно считать, что действия армии не могут сводиться к действиям ее солдат, но в каком смысле? Ведь информацию о том, что зеленая армия победила синюю армию, мы могли бы, если бы имели все необходимые данные, разложить на серию индивидуальных действий. “Микроскопический” анализ действий армии позволяет объяснить то, что простое утверждение о победе объяснить не в состоянии. Конечно, пишет Дебнэм, это более трудное и нудное занятие, кроме того, перейдя за определенный количественный уровень, мы нередко вообще не ощущаем роли отдельных люден н достижении групповых целей. С этой точки зрения использование коллективных понятий является рациональным: мы анализируем ситуацию таким образом, что “армия” становится основным объясняющим понятием. “Однако эта тактика, – подчеркивает Дебнэм. – является приемлемой только в том случае, если не хватает конкретных данных. Поэтому военные историки и проводят так много времени, точно определяя, что делали отдельные отряды и взводы в определенное время. Власть, которая на расстоянии представляется как власть армии, при более тщательном рассмотрении может быть соотнесена с ее настоящим источником” (Debnam, 1984: 19).

Третий возможный пример осуществления коллективной власти независимо от индивидуальных членов возникает в том случае, когда правила коллектива обусловливают те или иные последствия, которые не обязательно соответствуют намерениям отдельных его членов (Debnam, 1984: 21). Данная ситуация, пишет Дебнэм, отражает общую проблему, касающуюся роли структурных факторов в осуществлении власти и ее предвиденных и непредвиденных последствий. То, что формальные и неформальные правила, принятые в коллективе, как и любые другие его аспекты, нередко приводят к совершенно нежелательным последствиям, не означает, что власть может осуществляться ненамеренно. В этом случае, как указывалось ранее, мы имеем дело с влиянием, структурной детерминацией или нормативным контролем, но не с властью. Кроме того, “приписывание власти коллективу как правилам игнорирует роль тех, кто стоит за этими правилами” (Debnam, 1984: 21). Поэтому, делает вывод Дебнэм, в данном случае нет смысла говорить, что коллектив может осуществлять власть как-то независимо от своих членов. Единственная возможность оправдать выход за пределы индивида в определении властвующего субъекта, заключает он, возникает там, где имидж коллектива действует как мотив в сознании индивидов.

Из всего вышесказанного следуют два основных вывода. Во-первых, коллективная власть не является суммой индивидуальных властей и ее нельзя объяснять с помощью анализа отдельных властных отношений между членами властвующей группы и членами подчиненной группы. Во-вторых, поскольку обязательным условием коллективной власти является организация (координация), такие расплывчатые и труднокоординируемые группы как нации, классы, большие территориальные общности вряд ли можно рассматривать в качестве коллективных субъектов власти. Только сравнительно небольшие группы, имеющие определенную организационную структуру, могут обладать и осуществлять социальную власть.

Аспекты власти:

директивный аспект – власть как господство, обеспечивающее выполнение приказа, директивы;

функциональный аспект – власть как способность и умение практически реализовать функцию общественного управления;

коммуникативный аспект – власть реализуется через общение, через определённый «язык», который понятен всем сторона общественного отношения власти.

Глава 10. Действие, структура и власть

До сих пор я рассматривал власть как диаду - то есть как отношение между двумя акторами. Однако власть возникает не в вакууме, а в сложной системе социальных отношений, то есть в общественной структуре. Последняя не только играет роль условий в каузальном отношении, но и в значительной мере предопределяет саму совокупность ресурсов, которыми обладают акторы. Поэтому для объяснения властного отношения мы должны представить его в более широком контексте, учитывая роль структурных факторов. Это, в свою очередь, затрагивает проблему "места" власти во взаимодействии объективных (структурных) и субъективных (персонализированных) аспектов, общественной структуры и человеческой деятельности1.

Данная проблема относится к числу ключевых для понимания власти. Кому принадлежит власть - индивидам (группам) или структурам (системам)? Насколько вообще можно говорить о власти акторов, если ресурсы власти и условия ее осуществления зависят от общего контекста и специфики ситуации? Следует ли рассматривать структурное влияние как нечто противоположное власти? Исследование этих проблем составляет важную часть концептуального анализа власти.

В решении вопроса о соотношении деятельности и структуры выделились два основных подхода: "волюнтаристский" и "структуралистский". Волюнтаристский (субъективистский) подход объясняет социальные явления как сводящиеся к действиям индивидов, уделяя минимальное внимание роли структурных факторов; он концентрируется на деятельности людей как основе социальной реальности. Применительно к проблеме [с.237] власти, данный подход наиболее отчетливо проявляется у Р.Даля и других бихевиоралистов, продолжая превалировать в литературе по власти. Власть преимущественно рассматривается в контексте деятельности субъекта, его способности оказать определенное влияние на объект.

Структуралистский подход объясняет социальные явления как результат структурного влияния и рассматривает социальных субъектов в качестве носителей структурных ролей. Этот подход характерен для функционализма, системных теорий и марксизма2. Применение данного подхода к анализу власти четко просматривается в концепции Н.Пуланзаса. Близка к нему и концепция власти Т. Парсонса.

Большинство исследователей (Lukes, 1977: 18; Hindess, 1994: 334-335; Clegg, 1989: 100-101; Debnam, 1984: 72-73; Layder, 1994: 371), считает эти подходы неудовлетворительными.

Наиболее известные попытки разрешить проблему структуры и действия и объяснить соотношение действия, структуры и власти были предприняты С.Льюксом и Э.Гидденсом. Льюкс стремится преодолеть недостатки указанных выше подходов, предлагая "диалектический взгляд", заимствующий их отдельные элементы. В частности, идея центральной роли акторов, обладающих возможностью выбора, была взята им у волюнтаристского подхода, а понятие структурного принуждения (structural constraint) - у структуралистского (Lukes, 1977: 24).

Льюкс связывает власть с человеческой деятельностью; власть "находится" в деятельности и не существует вне ее. Во всех своих работах он подвергает критике авторов, рассматривающих власть как вариант структурной детерминации, считая данный подход "слишком широким и ведущим к путанице" (Lukes, 1978: 635). Льюкс с самого начала стремится разграничить власть и структурную детерминацию, в которой действие полностью определяется структурой. Он объясняет это тем, что структурная детерминация, в отличие от власти, несовместима с моральной ответственностью и поэтому "в системе, характеризующейся полной структурной детерминацией нет места власти" (Lukes, 1974: 54-55).

Власть, по Льюксу, обязательно предполагает "свободу действовать иначе"; она осуществляется агентами (индивидуальными и коллективными субъектами), роль которых не сводится к роли носителей объективных отношений. Власть, пишет Льюкс,

подразумевает человеческое действие (human agency). Говорить о власти в социальных отношениях - это говорить об агентах, индивидуальных и коллективных, [с.239] объединенных в группы или организации, которые оказывают существенное воздействие на сознание и действия других людей. Это подразумевает, что хотя агенты действуют в рамках структурных ограничений, они тем не менее имеют определенную относительную автономию и могли бы действовать иначе. (Lukes, 1977: 6-7)

"Способность действовать иначе" является одним из важнейших пунктов в концепции Льюкса. Власть имеет место только в тех ситуациях, где результаты деятельности изначально не предопределены, и актор может внести изменения в ход событий, повлияв на последствия своих отношений с другими акторами. Структурная детерминация не допускает этой возможности. "В той степени, в какой результат считается структурнообусловленным, в той степени люди, которые его достигают, оказываются неспособными действовать иначе" (Lukes, 1977: 9)4.

Льюксовский подход подвергся критике со стороны многих исследователей. Большинство из них сочло, что Льюкс не смог добиться "синтетического" решения проблемы и фактически остался на "волюнтаристской" позиции. Его "диалектический взгляд", претендующий на преодоление "односторонности", на самом деле, как считает Д. Лэйдер, отдает явное предпочтение "волюнтаристской" стороне дихотомии за счет "структурной" (Layder, 1994: 371).

Причины этого Лэйдер видит в следующем. "Во-первых, Льюкс концентрирует внимание на действии (agency and action), в частности, на осуществлении [с.240] власти, рассматривая его в качестве единственной сферы существования (locus) власти. Во-вторых, он неправомерно противопоставляет власть и структуру" (Layder, 1994: 375). Источником трудностей стала неспособность Льюкса четко объяснить соотношение "власти", "структуры" и "структурного принуждения" (structural constraints). Льюкс рассматривает структурную детерминацию как полную детерминацию действия со стороны структуры, что, по мнению Лэйдера, является "слишком механистичным". Напротив, структурное принуждение лишь накладывает ограничения (внутренние или внешние) на поведение актора, оставляя ему относительную автономию действовать иначе. Такое объяснение логически противоречиво.

Льюкс утверждает, что поскольку структурное принуждение совместимо с относительной автономией, которая оставляет субъекту свободу действовать иначе, структурное принуждение тем самым допускает существование власти. При этом Льюкс делает, по существу, взаимоисключающее различие между властью и структурой, подчеркивая, что власть является исключительно аспектом действия, которое начинается там, где заканчивается структурная детерминация. Однако если необходимо проводить дихотомию между властью и структурой, но при этом допускать, что структурное принуждение не исключает власти, то тогда "принуждение" не может считаться структурным свойством. Само существование власти, подразумевающее способность "действовать иначе", автоматически разрушает структурные компоненты данного объяснения.

С другой стороны, если структурное принуждение действительно ограничивает поведение, как утверждает Льюкс, то по логике это принуждение ограничивает свободу и автономию акторов и в тех ситуациях, когда они обладают относительной автономией. В этом смысле структурное принуждение лишает актора возможности совершать определенные виды действий, исключая какие-то потенциальные альтернативы "действовать иначе", в то же время допуская какие-то другие альтернативы. "Способность действовать иначе" как [с.241] используемый Льюксом критерий для определения существования власти оказывается поэтому нечетким. Если структурное принуждение ограничивает способность актора действовать иначе путем исключения имеющихся у него альтернатив, то, по определению Льюкса, власть не существует. Но из этого следует, что если власть связана исключительно с действием и способностью действовать иначе, то нельзя говорить о сосуществовании власти и структурного принуждения, как это делает Льюкс (Layder, 1994: 377-378).

Проблемы в льюксовском объяснении обусловлены тем, что Льюкс напрасно противопоставляет "структурный детерминизм" (исключающий относительную автономию) и "структурное принуждение" (сохраняющее относительную автономию), не желая увидеть, что они имеют общие свойства. Поэтому и не принимается во внимание то, что само понятие относительной автономии подразумевает вопрос о степени автономии и, соответственно, о степени детерминизма.

Льюкс, как подчеркивает Лэйдер, не смог понять, что могут иметь место степени детерминизма, или детерминации действия, отличающиеся от монолитного "тотального детерминизма", и в этом смысле структурное принуждение как "ограничение" действия является разновидностью (степенью) детерминизма (Layder, 1994: 378). Детерминизм может варьироваться - от тотального контроля до ограничения количества возможностей, имеющихся у актора. Последнее может свести выбор лишь к двум альтернативам. В этом случае, пишет Клэгг, "агент может выбрать между ними. но у него нет выбора в отношении данного выбора" (Clegg, 1989: 101)5. [с.242]

Другое направление критики льюксовского подхода в решении рассматриваемой проблемы было развито Э.Гидденсом и другими авторами, которые отвергают само противопоставление структуры и действии. Льюкс, как они утверждают, предложил скорее "дуалистическое" ("dualistic"), нежели "диалектическое" решение проблемы (Knights and Willmott, 1994: 328). Гидденс подчеркнул, что главный недостаток данного способа анализа социальных отношений, где власть и структурный детерминизм рассматриваются как взаимоисключающие друг друга, состоит в его неспособности "удовлетворительно показать структуру как "принимающую участие" во властных отношениях и властные отношения как "принимающие участие" в структуре" (Giddens, 1979: 91).

Вместо "дуализма" Гидденс обосновывает "дуальность структуры" (duality of structure), которая выражает единство действия и структуры, а не их оппозицию друг другу. Действие и структуру, пишет он, нельзя рассматривать в отрыве друг от друга; они являются двумя сторонами медали. "Структура может существовать только в деятельности и с помощью деятельности человеческих агентов" (Giddens, 1989: 256). Поэтому "действие" является сущностным компонентом "структуры". Любое социальное действие включает структуру и любая структура включает социальное действие, они неразрывно переплетены между собой в человеческой практике и взаимопроникают друг в друга. Формирование агентов и формирование структур, пишет Гидденс,

не являются двумя независимыми явлениями, дуализмом, а представляют собой дуальность. Согласно понятию дуальности структуры, структурные свойства социальных систем являются одновременно средством и результатом тех практических действий, которые [с.243] они постоянно воспроизводят. Структура не является "внешней" по отношению к индивидам: как следы памяти и как инстанциированная в социальной практике, она в определенном смысле более "внутренняя", чем внешняя (в дюркгеймовском понимании) по отношению к их деятельности. (Giddens, 1984: 25)

Таким образом, Гидденс предлагает нетрадиционное определение структуры, которое отличающееся от дюркгеймовского, где структура рассматривается как внешняя по отношению к акторам и принуждающая их. Он стремится избежать впечатления, что структура находится "вне" человеческого действия.

Структуру, по Гидденсу, не следует сводить только к ограничению, принуждению; она всегда принуждает, ограничивает действие, но одновременно и делает его возможным, является условием действия. "Структура, - пишет Гидденс, - включается в объяснение действия в двух аспектах: как средство производства действия и одновременно как его результат в воспроизводстве социальных форм" (Giddens, 1977: 130). Другими словами, структура относится как к агенту, так и к результату его действия. Но, как подчеркивает Гидденс, ее нельзя определить ни в терминах действия, ни в терминах результата: она существует лишь в следах (traces), которые остаются в процессе деятельности. "Структура" обозначает совокупность правил и ресурсов, которые постоянно включены в процесс воспроизводства социальных систем; она существует только в своей "инстанциации", когда она возникает и восстанавливается (constituted and reconstituted) в конкретных ситуациях. Структуры являются по своей природе рекурсивными, они репродуцируются в череде организуемых ими практик. Поэтому они вне пространства и времени и существуют только в воспроизводящихся действиях акторов, имеющих определенные намерения и интересы (Giddens, 1976: 127).

Социальные системы не имеют структуры, но несут в себе структурные свойства. Структуры проявляют себя в социальных системах в форме воспроизведенных практик (reproduced practices). Социальные системы, в [с.244] которых "участвует" структура, включают в себя активность людей, воспроизводящуюся в пространстве и времени. "Анализ структуризации социальных систем представляет собой изучение способов, с помощью которых эти системы, базирующиеся на осознанной деятельности акторов, использующих определенные правила и ресурсы в различных контекстах действия, создаются и воспроизводятся в процессе взаимодействия" (Giddens, 1984: 25).

Таким образом, в своей концепции "дуальности структуры" Гидденс стремится примирить "волюнтаристский" и "структуралистский" подходы и преодолеть льюксовский "дуализм" путем рассмотрения деятельности и структуры как взаимопроникающих элементов.

Власть играет важную роль в теоретической конструкции Гидденса. В своем самом общем значении власть присутствует в любом человеческом действии: "действие логически включает в себя власть в смысле трансформативной способности (transformative capacity)" (Giddens, 1984: 15). Гидденс тесно связывает действие субъекта (agency) и власть; без власти не может быть действия, власть дает агентам возможность "действовать иначе" и менять окружающий мир ("make a difference"):

Обладать способностью "действовать иначе" означает возможность вмешательства (intervene) или невмешательства в те или иные события, вследствие которых будет оказано влияние на определенные процессы или состояние дел. Это подразумевает, что агент способен постоянно менять сферу использования своей власти, в том числе и в отношении других агентов. Действие зависит от возможностей агента "внести изменение" (make a difference) в предшествующую ситуацию или ход событий. Агент прекращает быть таковым, если он теряет способность "внести изменения", то есть осуществлять какую-то власть. (Giddens, 1984: 14)

Власть как способность трансформировать ассоциируется с "ресурсным" компонентом структур. Ресурсы, пишет Гидденс, представляют собой "структурные свойства социальных систем, которые поддерживаются и воспроизводятся обладающими знанием агентами в [с.245] процессе взаимодействия". Власть у Гидденса внутренне не связана с достижением частных интересов, как это принято многими исследователями; она характеризует не какой-то специфический способ деятельности, а любую деятельность. Власть сама по себе не есть ресурс; ресурсами являются средства, с помощью которых осуществляется власть. Власть в социальных системах подразумевает регулярные отношения автономии и зависимости между акторами или коллективами в контексте социального взаимодействия .

Гидденсовское объяснение так же, как и подход Льюкса, стало объектом критики. По мнению С.Клэгга, очень немногие исследователи посчитали, что теория Гидденса действительно предложила "синтетическое" решение проблемы (Clegg, 1989: 139)6. С их точки зрения, Гидденс не смог преодолеть односторонности "субъективистского" и "структуралистского" подходов: его теория является субъективистской. Клэгг, который также разделяет данный вывод, пишет, что "дуальность структуры" не объединила действие (agency) и структуру в единую теоретическую конструкцию, а "фактически оказалась связаной лишь с индивидуалистической и волюнтаристской стороной дуализма" (Clegg, 1989: 140). Лэйдер также считает, что концепция Гидденса страдает теми же недостатками, что и подход Льюкса. "Главное здесь состоит в том, что, несмотря на его стремление рассматривать власть и структуру как проявляющиеся друг в друге, он фактически (как и Льюкс) достигает этого в ущерб структурному аспекту власти" (Layder, 1994: 379).

Главная проблема в анализе Гидденса состоит в объяснении структурного принуждения (structural constraint). Пытаясь избежать противопоставления структуры и действия (agency) и выдвигая идею о том, что структуры существуют только тогда, когда они инстанциируются [с.246] индивидами, Гидденс фактически не рассматривает какие-либо предшествующие условия или ограничения действия. Лэйдер пишет: Если структуры и системы "существуют" только тогда, когда они актуализируются при специфических конкретных столкновениях, то трудно представить, как Гидденс может включить в спой анализ понятие исторического возникновения и/или дезинтеграции структурных контекстов действия. Это понятие должно включить в себя идею стабильности (durability) этих контекстов в "пространстве и времени"… Без прямой ссылки на то, что структурные контексты действия (это может относиться как к общим, так и к более конкретным контекстам) имеют различные степени стабильности а пространстве и времени, идея инстанциации подразумевает, как это представляется, что "структуры" и "системы" являются "возникающими" (inchoate) и "эванесцентными" (evanescent), появляющимися и исчезающими в действиях каких-то людей в определенных местах. (Layder, 1994: 382)

Кроме того, идея "инстанциации" фактически отрицает понятие воспроизводства отношений, которое подразумевает что-то уже существующее (существовавшее) и требует ссылки на предшествующие структурные (контекстуальные) условия, в которых осуществляется действие субъекта. Подход Гидденса не позволяет ему объяснить предшествующее неравенство между людьми, вытекающее из вопроизводящихся отношений господства и подчинения, обусловливающих неравное распределение ресурсов и возможностей. Отношение между субъектом и объектом невозможно представить как результат "инстанциации": ресурсы, на которых основывается власть, должны реально существовать "заранее", то есть еще до того, как они создают возможность оказания подчиняющего воздействия на людей. Иначе, как указывает Клэгг, соотношение власти и структуры размывается.

Структуры, которые существуют только тогда, когда они инстанциируются индивидами, не являются структурами: они не выражают каких-либо прочных [с.247] отношений. Критерий структуры состоит не в том, что она создается индивидами в процессе инстанциации, а в том, что отношения между индивидами и субъектами коллективного действия являются относительно устойчивыми и они вынуждают и дают возможность для различных действий и недействий субъектов. (Clegg, 1989: 145)

Эти недостатки стимулировали поиск других подходов к решению проблемы, которые бы не противопоставляли власть структуре, как у Льюкса, и, одновременно, не девальвировали роль структуры, что имеет место у Гидденса. По-видимому необходимо принять точку зрения, что власть является структурным явлением и одновременно тесно связана с деятельностью субъектов, она может быть структурно обусловленной и одновременно осуществляться субъектом власти в соответствии с его интенциями. Это означает, что структурная детерминация не есть нечто внешнее, противоположное власти, а представляет собой элемент властного отношения. Главный недостаток в объяснении Льюкса состоит в том, что он сводит роль структурных детерминант исключительно к ограничению возможностей действия акторов, их свободы выбора и способностей действовать по своему усмотрению ("агенты действуют в условиях детерминированных структурой ограничений"). В этом отношении Гидденс прав, утверждая, что структуры не только ограничивают и вынуждают действие, но и являются условием действия, они делают это действие возможным. Структуры, как мы увидим далее, следует рассматривать скорее как условие власти, а не только как ограничивающую ее силу.

Для пояснения данного тезиса необходимы некоторые уточнения. Одно из них было сделано К. Беттс, Она указала, что термин "структура" может использоваться и используется для обозначения двух разных понятий, требующих четкого разграничения. Во-первых, "структура" характеризует контекстуальные возможности и ограничения (принуждение), ресурсы и нормы, структурирующие социальное действие. Во-вторых, под ней могут пониматься ненамеренные, непредвиденные [с.248] последствия действия, т.е. те результаты действия, которые не планировались (в этом смысле мы говорим о "структурных тенденциях" или "структурных противоречиях") (Betts, 1994: 351-352)7.

Беттс указывает, что чаше "структура" используется в первом значении. Второе значение обычно употребляется только при рассмотрении проблемы соотношения действия и структуры (agency/structure problem), то есть когда мы рассуждаем о степени влияния людей на социальные процессы и степени их зависимости от структуры, при которой они являются скорее продуктами социального процесса, чем ее субъектами. Эту проблему Беттс обозначила как проблему событийной каузации и субъективной каузации (event causation and agency causation) или как проблему предопределенности (судьбы) и действия (fate and agency). To есть существует две различные проблемы - проблема предопределенности и действия и проблема структуры и действия - которые не должны смешиваться при анализе власти.

Это различение помогает прояснить некоторые важные аспекты природы власти. Во-первых, оно дает возможность различать власть и структурный контроль, не противопоставляя власть структуре (структурной детерминации), как это имеет место в объяснении Льюкса. Беттс определяет действие субъекта (agency) через понятие сознательного выбора. Сознательный выбор - это не (обязательно) свобода: выбор между двумя нежелательными альтернативами (типа "вы предпочитаете умереть в огне или от меча?") не является свободой, но это выбор. "Совокупность тех или иных последствий следует рассматривать в качестве результата каузального воздействия субъекта (the result of agency causation) в [с.249] том случае, если они явились ожидаемым субъектом результатом его осознанных решений. И в той мере, в какой они не являются ожидаемым результатом осознанных решений, их следует считать результатом предопределенности (fate) или событийной каузации (event causation)" (Betts, 1994: 353).

Предлагаемое Беттс различение между предопределенностью (fate) и действием субъекта (agency) основано на идее знания: иногда люди знают что делают, иногда - нет; они могут четко рефлектировать окружающие условия и предвидеть возможные последствия своей деятельности, но могут и не иметь о них практически никакого представления. Действия людей (agency) следует рассматривать в качестве каузального фактора только в том случае, если они осознаны ими. "Архитектор проектирует дом и контролирует процесс его построения. В той степени, в какой дом строится в соответствии с планом, он является результатом каузального воздействия субъекта (outcome of agency causation)" (Betts, 1994: 353). И наоборот, понятие "предопределенная каузация" (fate causation) относится к ситуациям, где результаты действия не предвиделись субъектом и не соответствуют его намерениям.

Тысячи людей прекращают покупать масло и переходят на маргарин, поскольку боятся болезней сердца. Последствием этого стало разорение многих фермеров, производящих масло, и увеличение доходов маргариновых компаний. Данная ситуация была создана людьми, изменившими свое питание - в том смысле, что они стали ее причиной. Но они не планировали эту ситуацию и не осознавали, что их действия стали ее причиной. Поэтому ситуацию нельзя считать результатом каузального действия людей (agency causation). (Betts, 1994: 353-354)

Хотя ненамеренные и непредусмотренные последствия не могут считаться результатом действия субъекта (agency), все человеческие действия так или иначе имеют эти последствия. Например, свободный рынок представляет собой сложную стихийно возникшую структуру, созданную совокупностью ненамеренных [с.250] последствий деятельности множества субъектов, которые непрерывно поддерживают ее функционирование без какой-либо сознательной цели. Как намеренные, так и ненамеренные последствия деятельности в конечном счете создаются людьми. Структура может быть совокупным результатом различных действий людей - как намеренных, так и ненамеренных.

Таким образом, "власть" относится к каузальному воздействию субъекта (agency causation), а структурная детерминация - к событийной (предопределенной) каузации. В отличие от подхода Льюкса, "власть" противопоставляется уже не "структуре", а "предопределенности". "Структура" (контекст, структурное давление, структурные ограничения, структурные возможности и т.д.) играет конституирующую роль как в каузальном воздействии субъекта на объект, так и в структурной детерминации (событийной каузальной связи).

Роль "структуры" не сводится к ограничению действий людей. Институциональные процедуры, ритуалы, нормы и другие "структурные" факторы обусловливают функционирование политической системы в интересах определенных групп. Как указали П.Бэкрэк и М.Бэрэтц, эти структурные факторы создают определенный "уклон" (bias) в политической системе, который лежит в основе "второго лица власти" - способности политически господствующих групп не допустить в сферу публичной политики потенциально "опасные" для них проблемы. Здесь структура играет роль основания власти, ее обязательного условия; без структуры господство этих групп было бы (могло быть) невозможным. Власть учителя над учеником также в значительной степени "структурна": и учитель, и ученик обладают определенным социальным статусом и играют роли, которые им "предписаны" традициями, нормами, правилами; эти роли институционализируются и становятся относительно независимыми от их носителей. Власть, в этом смысле, всегда подразумевает определенный контекстуальный и институциональный фон, "правила игры", которые находятся в основании властного отношения, формируют его, и одновременно [с.251] накладывают определенные ограничения на возможности субъектов реализовать свои интенции в процессе взаимодействия.

Ресурсы власти, таким образом, не являются персональным атрибутом акторов; они могут быть как бы "переданы" им какими-то общественными структурами. Хотя власть (особенно в межличностных отношениях) может возникнуть и без непосредственного структурного воздействия, любые длительные и стабильные властные отношения связаны, как правило, с теми или иными структурами. Для того чтобы сохранить и укрепить свою способность контролировать других людей, социальные субъекты стремятся создать какую-нибудь структурную конструкцию или использовать уже имеющиеся структурные факторы - нормы, традиции, ценности, институты.

Анализ структурных оснований власти имеет большое практическое значение для объяснения социальной реальности. Раскрытие и характеристика структурных механизмов, способствующих поддержанию постоянного превосходства одних индивидов и групп над другими, само по себе является ключевым аспектом изучения власти. Данный анализ важен и с точки зрения характеристики источников социального неравенства, объяснения причин стабильного функционирования определенных видов властных отношений (господин - раб, учитель - ученик, руководитель - подчиненный и т.д.), а также для определения набора имеющихся перед социальными субъектами жизненных альтернатив, пространства социальною конфликта и возможностей социальных изменений.

Роль структуры во властном отношении может варьироваться. Иногда она минимальна, например, в личных отношениях между друзьями, где обычно нет четкой регламентации деятельности и нормативных оснований регулятивного воздействия субъекта на объект, а власть основана главным образом на персональных качествах субъекта и поэтому в известных пределах не зависит от структурного контекста. Но бывает и наоборот: власть может быть непосредственно связана с теми [с.252] или иными позициями, которые занимает субъект, например, с официальным постом в правительстве или в коммерческой организации, где права, полномочия, привилегии и обязанности четко зафиксированы.

В этих случаях некоторые исследователи склонны приписать власть не индивидам и группам, а самим позициям, которые эти индивиды и группы занимают. Например, П. Моррис различает "власть индивидов" и "власть позиции". Власть позиции, пишет он, основывается на ресурсах, неотделимых от этой позиции; люди, занимающие ее, автоматически "получают" ресурсы, которыми они не могут распоряжаться вне позиции. Поэтому, заключает П. Моррис, властью обладают скорее позиции, а не занимающие их лица. Чтобы оценить власть той или иной позиции, необходимо сравнить возможности людей, которыми они обладают находясь на этой позиции, с возможностями, которые у них есть без этой позиции. Не все люди, занимающие властные позиции, будут иметь одинаковое количество власти: более грамотные и умелые будут иметь больше власти по сравнению с другими; некомпетентные могут вообще не иметь власти. Однако власть самой позиции, как считает Моррис, остается относительно постоянной (Morriss, 1987: 107-109).

С этими соображениями, на мой взгляд, следует согласиться, за исключением самого понятия "власть позиции", которое фактически означает определенную совокупность ресурсов власти (правовые нормы, законы, официальный статус, обязанности, награды, контроль за инструментами принуждения и т.д.,), находящихся в распоряжении занимающего данную позицию. Эти ресурсы обеспечивают лишь возможность власти, но еще не саму власть, так как не все люди могут эффективно использовать имеющиеся у них ресурсы. Кроме тог

Поиск по сайту: