1. Почему Владислав не хотел принять православие и почему для русских бояр это было так важно?
2. Каковы могли бы быть последствия восшествия на престол Владислава?
<...> «Тушинский вор», Лжедмитрий II, унаследовавший от своего прототипа авантюризм, но не таланты, жалкая пародия на предшественника, нередко и впрямь игрушка в руках представителей короля Речи Посполитой, не олицетворял собой, как и Болотников, никакой серьезной альтернативы тому пути развития, по которому пошла Россия. Но еще одной упущенной возможностью было, на мой взгляд, несостоявшееся царствование сына Сигизмунда III — королевича Владислава. В феврале 1610 г., разочаровавшись в «тушинском царике», группа бояр из его лагеря отправилась к Сигизмунду III, осаждавшему Смоленск, и пригласила на трон Владислава. Было заключено соответствующее соглашение. А через полгода, в августе, после свержения Василия Шуйского, уже московские бояре пригласили Владислава. И тушинцев, и московских бояр традиционно клеймят как изменников, готовых отдать Россию иноземцам. Однако внимательное чтение соглашений 1610 г. не дает оснований для таких обвинений. В самом деле, в обоих документах предусмотрены разнообразные гарантии против поглощения России Речью Посполитой, и запрет назначать выходцев из Польши и Литвы на административные должности в России, и отказ в разрешении воздвигать католические храмы, и сохранение всех порядков, существующих в государстве, в том числе крепостного права: «на Руси промеж себя христианам выходу не быти», «людем руским промеж себе выходу не кажет король его милость допущати». В заключенном тушинцами в феврале договоре мы встречаем и отзвук годуновских времен: «А для науки вольно кождому з народу московского людем ездити в иншые господарства хрестиянские». Впрочем, в обоих соглашениях остался несогласованным один существенный пункт — о вероисповедании будущего царя Владислава. И тушинцы, и московские бояре настаивали на том, чтобы он перешел в православие; воинствующий католик, потерявший из-за приверженности к римской вере шведский престол Сигизмунд III не соглашался. Признание Владислава царем до решения этого вопроса — тяжелая по последствиям ошибка московских бояр. Дело здесь не в сравнительных достоинствах и недостатках обеих конфессий, а в элементарном политическом расчете. По законам Речи Посполитой король должен был обязательно быть католиком. Православный Владислав лишался таким образом прав на польский престол. Тем самым устранялась бы опасность сначала личной, а потом и государственной унии России и Речи Посполитой, чреватой в дальнейшем утратой национальной независимости. Признание же власти «царя и великого князя Владислава Жигимонтовича всея Руси» открыло путь в Москву польскому гарнизону. Можно предположить, что воцарение православного Владислава на Руси принесло бы хорошие результаты. Дело не в его личных качествах: став впоследствии польским королем, он ничем особенно выдающимся себя не проявил. Существенно другое: те элементы договорных отношений между монархом и страной, которые были намечены в Крестоцеловальной записи Василия Шуйского, получали свое дальнейшее развитие. Само воцарение Владислава было обусловлено многочисленными статьями соглашения. Сам же Владислав превратился бы в русского царя польского происхождения, как его отец Сигизмунд был польским королем шведского происхождения. Однако и эта возможность оказалась упущенной, хотя и не по вине России. <...> Возникшие на фоне этой общей усталости силы порядка оказались, как часто бывает, довольно консервативными. Нельзя не восхищаться мужеством, самоотверженностью и честностью Минина и Пожарского. Но правы были дореволюционные историки, подчеркивавшие консервативное направление их деятельности. Общественному настроению отвечало воспроизведение тех порядков, которые существовали до Смуты. Недаром второе ополчение, возобновив чеканку монеты, выбивало на ней имя давно умершего царя Федора — последнего из царей, чья легитимность была вне подозрений для всех.
