И мы поступим во всяком случае лучше, если, рассуждая о распределении богатств, будем держаться действительных, объективных экономических законов, а не мимолетного, изменчивого, субъективного представления г. Дюринга о справедливости и несправедливости. Если бы наша уверенность относительно предстоящего преобразования современного способа распределения продуктов труда с его вопиющими противоречиями, нищетой и роскошью, голодом и изобилием опиралась только на сознание, что этот способ распределения несправедлив и что справедливость должна, наконец, когда-нибудь восторжествовать, то наше дело было бы плохо, и нам пришлось бы долго ждать такого преобразования. Средневековые мистики, мечтавшие о близком наступлении тысячелетнего царства, уже сознавали несправедливость классовых противоречий. На заре новой истории, триста пятьдесят лет назад, Фома Мюнцер громко на весь свет провозгласил такое же мнение. Во время английской и французской буржуазных революций раздавался тот же призыв, но со временем он затих.
Чем же объясняется, что этот призыв к отмене классовых противоречий и классовых различий, который до 1830 г. не встречал отклика в трудящихся и страждущих массах, теперь вызывает сочувствие миллионов рабочих, и идея классовой борьбы переходит из одной страны в другую, притом в той самой последовательности и с той же интенсивностью, с которой в отдельных странах развивается крупная промышленность? /42/ И, наконец, мы видим, что в период, захватывающий собой не более одного поколения, эта классовая борьба приобрела такую непреодолимую силу, что может внушать рабочим надежду на победу в близком будущем. Как объяснить все это? Тем, что современная крупная индустрия создала, с одной стороны, пролетариат, класс, который впервые в истории может выставить требование отмены не той или иной социальной классовой привилегии, но вообще разделение общества на классы, и который поставлен в такое положение, что он должен провести это требование под угрозой, в противном случае, впасть в состояние китайских кули. Затем, с другой стороны, та же крупная промышленность создала в лице буржуазии класс, который владеет монополией всех орудий производства и жизненных средств, но который в каждый период спекуляции и следующего за ним краха доказывает, что стал неспособным к дальнейшему господству над силами производства, переросшими его силу, — класс, под руководством которого общество идет навстречу катастрофе, как локомотив, у которого машинист не имеет силы открыть спасительный клапан. Другими словами, отмеченный факт объясняется тем, что созданные современным капиталистическим способом производства производительные силы и выработанная им система распределения благ находятся в вопиющем противоречии с этим самым способом производства, притом в такой степени, что преобразование способа производства и распределения, могущее устранить все классовые различия, должно совершиться непременно под угрозой гибели всего общества. В этом очевидном материальном факте, который в более или менее ясной форме и с непреодолимой необходимостью проникает в сознание эксплоатируемых масс, — в этом факте, а не в представлениях того или другого кабинетного мыслителя о справедливости или несправедливости, коренится наша уверенность в торжестве идеи современного социализма.
(А.-Д., 139, 140)
56.
Материалистическое понимание истории исходит из того положения, что производство, а наряду с ним и обмен продуктов, составляют основу всякого общественного строя, что в каждой исторической форме общественной жизни распределение продуктов, а вместе с ним и социальное расчленение на классы или сословия, происходит соответственно тому, что и как производится /43/ и как производимое обменивается. Вследствие этого, основные причины всех общественных изменений и политических переворотов нужно искать не в головах людей и не в их исторически меняющемся понимании вечной правды и справедливости, но в изменении способа производства и обмена. Их нужно искать не в философии, а в экономике каждой данной эпохи. Возникающее сознание, что существующие общественные учреждения неразумны и несправедливы, — что то, что считалось разумным, бессмысленно, и, наконец, то, что признавалось благодеянием, приносит лишь вред, — все это является симптомом того, что в способах производства и в формах обмена, хотя и незаметно, произошли такие изменения, которым уже не соответствует основанный на прежних экономических условиях общественный порядок. Из такого понимания истории само собою вытекает положение, что средства для устранения обнаружившихся недостатков должны существовать в самих производственных отношениях, в их более или менее развитой форме. Эти средства не изобретаются из головы, но отыскиваются посредством головы в наличных материальных условиях производства.
(А.-Д., стр. 237)
57.
Связь между распределением данного общества и его материальными условиями существования настолько коренится в природе вещей, что она соответственным образом отражается в природной психике. Пока известный способ производства находится в восходящей стадии своего развития, до тех пор ему воздают хвалу даже те, кто остается от него в накладе. Так было с английскими рабочими во время возникновения крупной промышленности. Более того, пока этот способ производства представляется общественно-нормальным, в общем господствует довольство распределением, и протесты раздаются в то время лишь со стороны лиц, вышедших из среды самого господствующего класса (С. Симон, Фурье, Оуэн), не находя у эксплоатируемых масс никакого отклика. Когда же данный способ производства уже в значительной степени пройдет нисходящую стадию своего развития, когда он уже наполовину переживает себя, и когда исчезают условия, породившие его существование, — только тогда становящееся все более неравномерным распределение начинает казаться несправедливым, только тогда начинают от отжившей деятельности апеллировать к так называемой /44/ вечной справедливости. Этот призыв к морали и праву в научном отношении не ведет нас ни на шаг далее; экономическая наука может усматривать в нравственном негодовании, как бы оно ни было справедливо, не доказательство, но только симптом. Напротив, ее задачей является показать, что проявившиеся недостатки общего строя представляют необходимые следствия существующего способа производства, но в то же время и признаки наступающего его разложения, и открыть внутри разлагающейся экономической формы движения элементы будущей, могущей уничтожить эти недостатки, новой организации производства и обмена. Гнев, создающий поэтов, вполне уместен как при изображении этих недостатков, так и при нападении на философов, которые отыскивают гармонию в существующем строе и, служа господствующему классу, отрицают или прикрашивают его недостатки; но как мало он может иметь значения в качестве доказательства в том или в другом случае, это ясно из того, что для гнева всегда было достаточно материала во все эпохи истории вне зависимости от их характера.
(А.-Д., стр. 132, 133)
58.
Справедливость есть не что иное, как укутанное в идеологическую высокопарную оболочку выражение существующих экономических отношений, либо с их консервативной, либо с их революционной стороны. Справедливость греков и римлян находила рабство справедливым, справедливость буржуа 1789 г. требовала уничтожения феодализма, потому что его существование противоречит справедливости. Для прусских юнкеров самые жалкие реформы в управлении кажутся нарушением вечной справедливости. Представления о вечной справедливости различны не только по условиям времени и места, они неодинаковы даже у различных лиц, принадлежат к числу тех вещей, под которыми, как правильно замечает Мюльбергер, «каждый разумеет что-нибудь другое». Если в житейском обиходе при простоте отношений, которые приходится обсуждать, выражение: справедливо, несправедливо, справедливость, правовое чувство — употребляется и по отношению к общественным делам, не вызывая недоразумения, то в научных исследованиях экономических отношений, как мы видели, эти выражения вызывают безнадежную путаницу, подобно той, которая возникла бы в современной химии, если бы была предпринята попытка сохранить в ней термин флогистической /45/ теории. Еще худшей бывает путаница в том случае, когда, подобно Прудону, продолжают верить в социальный флогистон, в «справедливость» или же, подобно Мюльбергеру, утверждают, что теория флогистонов точно так же правильна, как и теория кислорода.