Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Два феномена – единый механизм функционирования



 

Мышление и речь – разные явления, в основании которых, тем не менее, лежат одни и те же компоненты психики – образы, эмоции и знаки. При говорении человек выражает в речи свои мысли, а при слушании другого пытается понять его мысли, выражаемые с помощью фраз, слов. При необходимости он просит уточнить смысл сказанного. В этом плане понятия «мысль» и «смысл» практически неотделимы друг от друга, хотя мысль принято относить к области мышления, а смысл – чаще к речи. Видимо, проблема в том, что речь бывает как внешняя, так и внутренняя, тогда как разделение мышления на внутреннее и внешнее не существует. Внутренняя речь появляется в процессе интериоризации внешней речи; формирование мышления объяснить подобным образом трудно. Если же сконцентрировать внимание именно на внутриречевом звене и мышлении, то отделить одно явление от другого, как, кстати, и понятие «мысль» от понятия «смысл», вряд ли удастся.

Процесс речемыслительной деятельности может стать конкретнее, если материалы о взаимосвязях и взаимозависимостях основных компонентов психики дополнить сведениями из области нейропсихологии, некоторыми теоретическими положениями, объясняющими функционирование механизмов речи у билингвов. Начнем с констатации факта, что большие полушария головного мозга выполняют неодинаковые функции: правая гемисфера осуществляет интеграцию сенсорной информации на конкретном, образном, первосигнальном уровне, тогда как левая обобщает поступающие данные на второсигнальном уровне. Слуховая функция и механизмы звукопроизношения присущи обоим полушариям, но различаются по своему функциональному назначению, а также в плане эволюционного формирования; в частности, наиболее древние механизмы речеобразования и анализа звуков речи связаны со структурами правого полушария [6].

Применение методики измерения церебрального кровяного потока, позволяющей оценить дифференциальную активность разных областей мозга при выполнении испытуемыми заданий умственного характера, подтвердило уже ставший классическим взгляд на локализацию функций. В ее основание была положена идея о существовании в мозгу некоего механизма, благодаря которому снабжение кровью любого участка мозговой ткани меняется в соответствии с химическими изменениями, обеспечивающими его функционирование. Исследование региональных изменений нормального кровяного потока во время обработки отдельных слышимых и видимых слов свидетельствует о многочисленных параллельных путях между локализованными сенсорно-специфическими, фонологическими, артикуляторными и семантико-кодирующими областями [130]. Наряду с этими имеющими физиологическую природу связями, видимо, сосуществуют также ассоциации, представляющие, по мнению К.Прибрама, голографические механизмы, мгновенно и успешно выполняющие кросс-корреляционные функции [84].

Характер активности больших полушарий в процессе усвоения второго языка нашел отражение в исследовании, автору которого удалось выделить ряд этапов, для каждого из которых свойственно определенное соотношение функциональной активности правой и левой гемисфер [54, 55]. При раннем изучении второго языка и совершенном владении им различий в латеральных эффектах на обоих языках нет; этот факт рассматривается автором как свидетельство общей для обоих языков мозговой организации. На начальных этапах овладения весьма существенна опора на активность субдоминантного (правого) полушария; затем ведущую роль начинает играть левое, активность которого в речи на втором языке значительно превосходит таковую на родном. Интересны в этом отношении данные еще одного экспериментального исследования мозговых механизмов речи при двуязычии. Его авторы пришли к выводу, что правое полушарие обеспечивает формирование глубинных семантических структур родного языка, тогда как левое обеспечивает появление аналогичных структур второго языка и поверхностных структур обоих языков; при естественном двуязычии одна и та же глубинная структура обеспечивает формирование двух поверхностных структур [120].

Нетрудно заметить, что материалы приведенных исследований во многом согласуются друг с другом, в чем-то дополняют друг друга: отмечается общность мозговой организации при совершенном владении двумя языками, наличие определенных различий при неодинаковых уровнях владения ими, некоторых изменений в локализации высших психических функций в мозговой коре как в процессе онтогенетического развития, так и в зависимости от этапа упражнения. Не противоречат они и идее о том, что пара «образы – называющие их слова» и пара «слова одного языка – слова другого языка» представляют собой две поверхностные формы идентичных понятий [132, 133]. Нет пока, однако, единства во мнениях относительно того, имеют ли эти поверхностные структуры одно и то же концептуальное представительство (общий код, нередко называемый семантическим, модально независимым, концептуальным, глубинной структурой) или же они представлены двумя различными кодами. Остается также неясным характер перехода мысли в речь и наоборот, непонятна сущность общего семантического кода, а целесообразность идеи о внутренней речи в ее традиционном понимании ставится под сомнение. В то же время почти все эти вопросы снимаются, если последнюю рассматривать как центральное речевое звено, составляющее единое целое с образным и эмоциональным компонентами психики.

Естественно ожидать, что внутренняя речь детей отлича­ется от таковой у взрослых. И не только в отношении выполняемых функций, но и характером связей знаков с образами и эмоциями. По­скольку без инициальной опоры на образную и эмоциональную сферы знак никогда не стал бы для человека тем, чем он есть, то прак­тически любой речевой сигнал в сознании ребенка первоначально ищет и находит опору в образном и эмоциональном компонентах. Но с расширением круга познаваемых явлений непосредственная связь между знаком и образом становится все менее и менее возможной. И то, что может стоять за отдельным знаком, начинает определять­ся через его отношение к другим знакам, через его положение в вербальных сетях. Вот какую характеристику этого явления дает И.М.Сеченов. «Символизация частей, признаков и отношений, от­влеченных от цельных предметов, дает продукты, лежащие между представлениями о предметах и умственными формами, непосредствен­но переходящими за пределы чувства. Несмотря на очевидное сущест­вование чувственной подкладки, абстракты этой категории уже на­столько удалены от своих корней, что в них едва заметно чувст­венное происхождение. Поэтому, заменяя в мысли реальности, они нередко кажутся более чем сокращенными, именно условными знака­ми или символами» [92, c.492].

Видимо, в процессе становления внутренней речи можно условно выделить две стадии: первую – в сущности одинаковую у всех людей любого возраста, и вторую – формирующуюся на основе первой, сосуществующую с ней и являющуюся преимущественно приобретением возраста, выходящего за пределы детства. Своеобразной границей между ними, возможно, является период, когда резко нарастает доминирование парадигматических ассоциаций, традиционно изучаемых в ассоциативном эксперименте. Кстати, все наши опыты, в которых изучался процесс восприятия и понимания художественных текстов, показали, что в возрасте 8-10 лет дети, как и взрослые, опираются на идентичные психические механизмы. Основанием для данного суждения послужило сходство динамики обра­зов и эмоций, детерминированных одним и тем же содержанием текста.

У взрослых, естественно, идет более интенсивное становление второй стадии, на которой знак приобретает свое значение через отношение к другим знакам. И чем определеннее его положение относительно других знаков, тем полнее обладает он свойствами понятия. Лек­сическая единица, взятая вне этой системы связей, подобными характеристи­ками не обладает. В логике, кстати, понятие определяется как мысль, в которой отражаются общие, существенные и отличительные признаки предметов и явлений объективного мира. Это уже как бы готовые продукты мыслительной деятельности. С позиций психологической науки это, пожалуй, не совсем верно, так как в процессе развития личности меняется степень прочности (гибкости) связей между знаками; это, в свою очередь, влияет на относительную ус­тойчивость положения знака (слова) в системе вербальных сетей, а следовательно, и на функционирование понятия. Можно думать, что эта опора на межвербальные связи может быть почти столь же прочной и неосознаваемой, как и опора на образы. Ведь чтобы, например, понять, что стоит за словом «кот», взрослому человеку совсем не обяза­тельно иметь соответствующее представление. Естественно ожидать, что и слова «давление», «мышление», «аксон», «развертка» занимают в вербаль­ных полях специалиста почти столь же определенное положение, как и слова «стол», «облако», «яблоко», имеющие образную основу. Очевидно, что при подобном подходе существование отдельного механизма для хранения понятий представляется избыточным.

Вернемся, однако, к традиционной трактовке внутренней речи и отметим, что первая ее фаза – собственно внутренняя речь – отличается высокой скоростью функционирования, в несколько раз превышающей скорость внешней речи. Вторая – внутреннее проговаривание – по своим тем­поральным характеристикам приближается к речи внешней, отличаясь от нее лишь отсутствием звучания. Можно по­лагать, что в первом случае говорящий (слушающий) оперирует достаточно крупными смысловыми единицами (СЕ), содержащими в типичном для него соотношении знаковые, образные и эмоциональные элементы. Понятие «смысловая единица» рассматривается нами как тождественное не только понятию «мысль», а прежде всего понятию «смысл», под которым понимается нечто главное в предмете (явлении) и личностная значимость для человека этого главного. Его использование продиктовано необходимостью подчеркнуть факт, что смысл определяется не чем иным как указанными элементами психики, их соотношением. В составе СЕ у писателя, чтеца, видимо, больше удельный вес элементов образного компонента, у актера – эмоционального. Но, скорее всего, это индивидуальное соотношение не обязательно коррелирует с выполняемой деятельностью, так как человек не всегда занимается тем, к чему имеет природное предрасположение.

Встречающиеся в литературе материалы наблюдений и самонаблюдений свидетельствуют о том, что параметры смысловых единиц могут варьировать в значительных пределах. Однажды драматург, изрядно уставший в день премьеры от чрезмерного волнения, совершенно неожиданно для себя уснул в момент подня­тия занавеса. Вся пьеса прошла перед его «внутренним взором» и когда «занавес опустился», он проснулся. На самом деле в этот мо­мент со сцены еще звучала только первая реплика. Следовательно, за считанные секунды в сознании пронеслось все то, на что в действительности потребовались бы часы. Можно полагать, что мозг драматурга при этом оперировал очень крупными смысловыми единицами.

Попытаемся теперь представить человека, изучавшего когда-то в детстве японский язык и объясняющего высококвалифицированному пере­водчику японского некоторые особенности грамматики этого языка. Последний, слушая, ус­певает не только полностью понимать сообщаемое, но и думать при этом о вещах, не имеющих ничего общего с темой разговора; ведь его опыт (апперцепция) в этой области представлен такими смысловыми единицами, которые обеспечивают ему значительный резерв времени при восприятии подобной информации. Аналогичными единица­ми пользуемся и мы, когда слушаем сообщения об обыденных, при­вычных, хорошо известных нам явлениях или когда рассказываем о них сами. Если же сооб­щение оказывается для нас действительно новым, информативным, для его понимания мы вынуждены перейти к смысловым единицам с совершенно иными параметрами.

Прежде чем предлагать их определения, уточним, что смысловая единица (СЕ) – образование сугубо индивидуальное, хотя и во многом сходное не только у людей, принадлежащих к одной культуре, но, возможно, и у населения всей планеты. Его непросто отделить не только от терминов «смысл» или «мысль», но также и от термина «понятие». В логике, кстати, принято считать, что понятие «...возникает на базе слов и не может существовать вне слов» [50, c. 457]. В психологии же существует и другая точка зрения, согласно которой естественные понятия организуются в классы на основе наиболее ярких, «лучших» своих образцов – прототипов; последние чаще упоминаются испытуемыми в опытах, их поиск в памяти протекает значительно быстрее, они содержат большее количество общих признаков [125]. Наряду с прототипами в каждом понятии можно выделить его ядро (сердцевину), охватывающее свойства, которые важны для того, чтобы предмет мог оставаться членом понятия. Думается, что «ядро» понятия и понятие как форма мышления в логике или в отдельной науке – тождественные явления. Ядра понятий, как правило, усваиваются в процессе обучения, изучения отдельных дисциплин, прототипы – в личном опыте. Мыслительная операция «абстрагирование - конкретизация» обеспечивает их согласованное и совершенно необходимое для речемыслительной деятельности единство. Благодаря ему то, что репрезентируется в мысли и должно быть выражено в речи, может быть представлено некоторым пространством «ядро понятия - его прототипы». Эта идея, однако, тоже не охватывает явления во всей его полноте и сложности.

Поэтому обратимся еще раз к логике и отметим, что в понятии принято выделять две его важнейшие стороны – объем и содержание, которые можно было бы обнаружить и в явлении, названном нами смысловой единицей (СЕ). Аналогом объема понятия в этом случае становится уровень обобщенности, аналогом содержания – степень емкости. Повышение или понижение уровня обобщенности смысловой едини­цы предполагает переход от более частного к более общему и наобо­рот. Другими словами, это изменения в вертикальном плане, обеспечиваемые отношениями «вид-род», «часть-целое», парадигматическими ассоциациями. Ядра понятий, о которых говорилось выше, занимают в этой иерархии свое более или менее определенное место. Под степенью емкости смысловой единицы (определенного уровня обобщенности) понимаются охватываемые ею элементы знакового, образного и эмоционального компонентов, объединяемые горизонтальными связями. Прототипы, скорее всего, окажутся в составе преимущественно образного компонента.

Разнообразие, богатство и упорядоченность связей, обеспечивающих формирование и функционирование любой смысловой единицы, носит индивидуальный характер и определяет динамические характе­ристики мышления человека. Весь опыт человека (равно как и знания в какой-либо области) с этой точки зрения можно представить в виде множества совокупностей смысловых единиц, каждой из которых свойственен определенный уровень обобщенности и степень емкости. Уровень обобщенности конкретной СЕ – это маркер, указывающий на ее место в соответствующем континууме (иерархической лесенке), состоящем из СЕ нескольких уровней. Минимальная СЕ может быть представлена каким-то одним уровнем и очень ограниченным количеством прототипов. Нередко имеет место совместное функционирование СЕ нескольких уровней и, не исключено, даже всей иерархической лесенки в целом. Как, например, в случае с уснувшим драматургом.

Получается так, что если некоторая совокупность смысловых единиц, репрезентирующая знания человека, например, в области психологии или физики, представлена в его сознании в виде достаточно широких иерархических лесенок, где каждой СЕ свойственен вполне определенный уровень обобщеннос­ти и высокая степень емкости, то можно утверждать, что перед нами специалист, прекрасно разбирающийся в своей сфере деятельности. Количество уровней обобщенности в каждом континууме, пожалуй, не столь существенно; важнее – их достаточно четкая иерархия и относительная устойчивость. Одна немаловажная деталь: суждения человека о многих явлениях действительности чаще осуществляются на так называемых базовых уровнях. Например, в континууме: гималайские медведи - бурые медведи - медведи - хищные - высшие звери - настоящие звери - живые существа – базовым для большинства людей окажется уровень «медведи». В сознании специалиста, вероятно, присутствует практически весь необходимый для успешной деятельности континуум уровней обобщенности и любой из них может при этом служить в качестве базового. Есть основания думать, что именно на базовых уровнях имеются самые широкие возможности для оперирования элементами и знаковой, и образной, и эмоциональной сфер. На более высоких, как и на более низких из них неизбежно обращение к элементам преимущественно знакового компонента, а на полярных (или близких к ним), доступных только профессионалам, нередко начинают проявляться ограниченные возможности знака (слова).

Нередки случаи, когда СЕ, которые разворачиваются во внешнюю речь, отличаются очень высоким уровнем обобщенности при крайне низкой степени емкости. Такие еди­ницы находят выражение в речи, при восприятии которой у слушателя может сложиться впечатление, что сообщается что-то слож­ное, недоступное его пониманию. На самом же деле причина в том, что говорится о явлении, в котором рассказчик плохо разбирается сам: есть только ядро, выраженное некоторым количество лексических единиц, но почти нет прототипов. Наиболее часто мы сталкиваемся с подобными фактами при фор­мальном усвоении знаний. Типичный пример – речь учащегося на эк­замене или зачете после двухдневной подготовки по предмету. В таких случаях говорят, что материал «не переварен». Этому житей­скому понятию можно попытаться дать более серьезное толкование: знания, полученные при такой подготовке, представлены совокупностью смысловых единиц, которые не упорядочены иерархически в соответствии с их уровнями обобщенности; совместное функционирование СЕ двух и более уровней затруднено из-за слабости парадигматических и других видов связей, а абсолютное большинство СЕ не обладает надлежащей степенью емкости – нет адекватных образов-представлений (прототипов), не сформировалось определенное эмоциональ­ное отношение к изучавшимся фактам и закономерностям и т.д.

В жизни, конечно, редко бывает так, чтобы один собеседник пользовался смысловыми единицами высокой степени емкости, образующими упорядоченные иерархические лесенки, а другой – наоборот. Первому просто скоро станет неинтересен разговор на данную тему и он попытается перевести его в другое русло. Но если случается, что говорят, казалось бы, об од­ном и том же эксперт и новичок, смысловые единицы, которые в беседе разворачиваются во внешнюю речь, существенно различаются. Ведь, как заметил Г.Селье, даже самый блестяще образованный человек, не являясь специалис­том, не в состоянии до конца постичь идею кванта, как ее пони­мает физик, или разделить восторг биолога по поводу доселе не­предсказуемого закона живой материи [91].

Сказанное справедливо как для процесса восприятия и понима­ния речи, так и для процесса речепроизводства. Наши рассуждения о хорошо известных явлениях протекают в быстром темпе, так как основываются на смысловых единицах высокой степени емкости и базовых (или иерархически упорядоченных) уровней обобщенности. Говоря о яв­лениях, достаточно абстрактных и не упроченных в нашем опыте, мы опираемся на минимальные СЕ, а поэтому темп рассуждений «про себя» при­ближается к темпу рассуждений вслух. Оперирование ими в известной мере напоминает составление фраз из редко употребляемых слов иностранного языка после двухнедельного обучения.

Вышеприведенные размышления позволяют заключить, что между двумя фазами внутренней речи – образованием, в пространстве которого внутренняя речь и мышление являют собой единое и неразрывное целое с одной стороны, и внутренним проговариванием с другой – находится некоторое мно­жество фаз, различающихся соотношением элементов знакового, об­разного и эмоционального компонентов в составе смысловых единиц. После какой-то из них обнаруживается доминирование элементов знакового компонента и мышление становится все более и более рече­вым, достигая в итоге фазы внутреннего проговаривания; и наобо­рот, до этой фазы присутствие знакового компонента в составе СЕ менее очевидно и мышление, как нам кажется, осуществляется на «никаком языке» [33].

Подтверждение высказанным суждениям можно найти в уже упоминавшемся ранее замечательном исследовании внутренней речи, проведенном А.Н.Соколовым. Его электромиографические опыты показали, что длительность и интенсивность речедвигательных реакций зависит от трудности и новизны решаемых задач, включенности в мыслительную деятельность образов восприятий и представлений, степени автоматизации выполняемых мыслительных действий. Решение трудных задач, как правило, сопровождалось увеличением речедвигательной импульсации, легких – ее уменьшением. Установленный факт можно интерпретировать следующим образом: при решении легких задач испытуемые оперировали смысловыми единицами высокой степени емкости и адекватных (как правило, базовых) уровней обобщенности, когда потребность в элементах знакового компонента была относительно невелика; зато при решении трудных задач им приходилось опираться на смысловые единицы какого-то одного относительно высокого уровня обобщенности и низкой степени емкости, что предполагало возрастание удельного веса знакового компонента и, естественно, нашло проявление в микродвижениях органов артикуляции. Но, оказывается, речедвижения могут быть практически полностью исключены, если восприятие и понимание происходящего осуществляется благодаря смысловым единицам базовых уровней обобщенности и очень высокой степени емкости. Таковыми, как уже отмечалось выше, являются СЕ, складывающиеся в ре­зультате очень часто повторяющихся действий, сообщений, событий.

Вот описание опыта, подтверждающее вы­сказанную мысль [94]. Одному исследователю по его собственному желанию был внутривенно введен яд кураре; наступил полный паралич скелетных мышц, потребовался кислород и даже искусственное дыхание. Какие-либо двигательные или звуковые реакции в этом состоянии оказались совершенно невоз­можными. Тем не менее, в отчете, составленном после прекращения действия яда, было отмечено, что во время опыта его голова была совершенно ясной и он полностью осознавал все, что происхо­дило в лаборатории.

Не следует думать, что если какая-то информация представлена во внутренней речи совокупностью единиц высокой степени емкости и базовых или иерархически упорядоченных уровней обобщенности, то это автома­тически обеспечивает воздейственную внешнюю речь. Ведь как часто мы сталкиваемся с явлением, когда выраженное во внешней речи ока­зывается весьма далеким от того, что содержалось во внутреннем плане. Дело в том, что и формирование смыс­ловых единиц, и их развертывание во внешнюю речь требует богатой речевой практики, когда человек регулярно получает сведения из определен­ной области знаний, а потом сообщает их другим людям, разверты­вая сформированные во внутреннем плане СЕ во внешнюю речь. Ее логичность, образность, эмоциональность, воздейственность в целом зависят при этом от степени совершенства речевых стереотипов, обеспечивающих перевод смысловых единиц во внешнюю речь, а не только от характера самих смысловых единиц.

Руководствуясь приведенными выше теоретическими положениями о внутренней речи, вернемся к процессу речевого понимания. Начнем с момента, непосредственно предшествующего ее восприятию. Уже в это время у слушателя складывается предположение о том, что может сказать данный конкретный человек в сложившейся ситуации. Происходит это, как правило, интуитивно, на основе ее эмоциональ­но-образного отражения. А так как образный и эмоциональный ком­поненты составляют единое целое со знаковым, определенные груп­пы элементов в вербальных сетях последнего приходят в более ак­тивное состояние. Такая «преднастройка» и последующее восприятие речи протекают, однако, по-разному, в зависимости от отношения слушателя к проблеме, к говорящему, к конкретному сообщению.

От этого во многом зависит, какая из совокупностей смысловых единиц, репрезентирующих апперцепцию слушающего, подключается к «перекодировке». При положительном отношении в состо­яние активности приходят смысловые единицы буквально всей доступной слушателю совокупности, репрезентирующие его опыт в данной области знаний. Благодаря обратимости мыслительных операций, ассоциативной симметрии, функционированию ряда взаимосвязей они начинают «примерять» к себе (по вертикали и по горизонтали) вос­принимаемый речевой поток. Относительная инвариантность языковых конструкций с одной стороны и наличие упроченных в опыте парадиг­матических и синтагматических ассоциаций между элементами знакового компонента с другой, создают у слушателя резерв времени, необходимый для того, чтобы с помощью мыслительных операций выделить новое (выбор, изменение) и известное в воспринимаемом речевом потоке. Конеч­но, люди различаются по степени совершенства мыслительных операций, легкости возникновения и яркости образов и эмоций, опреде­ленности положения лексических единиц в вербальных сетях. По мере приема информации некоторое количество смысловых единиц, сформировавшихся в результате «первичного сжатия», в какой-то мо­мент подвергаются «сжатию» снова; в результате появляется смысловая единица более высокой степени емкости и, возможно, представленная не одним, а несколькими уровнями обобщенности.

Попытаемся теперь применить предложенную модель понимания для объяснения некоторых фактов. Известно, например, что при вос­приятии доклада, лекции из незнакомой нам области знаний мы испы­тываем значительное напряжение. Особенно если там содержатся не­ординарные рассуждения, нешаблонные решения. Видимо, нам трудно «перекодировать» слышимый речевой поток на «свой алфавит», потому что пришедшая в состояние активности совокупность смысловых единиц в нашем сознании оказывается для этого недостаточной. Мы вынуждены осуществлять «перекодировку», опираясь на СЕ высоких уровней обобщенности и низких степеней емкости. Естественно, что формирующиеся при этом новые смысловые единицы не обретают достаточно определенного положения в этой совокупности; причем сохранение даже этого весьма неустойчи­вого их положения требует заметного психического напряжения.

Говорение, как и понимание, тоже обеспечивается внутренней речью. Но если понимание можно представить как операцию суммиро­вания, то есть превращения воспринимаемого речевого потока в ограниченное число смысловых единиц, то говорение представляет собой обратную опе­рацию – перевод относительно ограниченного количества смысловых единиц, недоступных непосредственному восприятию, в развернутое речевое высказывание.

Как и любая активность человека, говорение детерминировано по­требностью, конкретными проявлениями которой являются мотивы. Мотивом, побуждающим к говорению, может быть нужда в каком-то предмете, внимании, информации, желание что-то передать, сообщить. Поскольку потребности и мотивы неотделимы от эмоциональной сферы человека, связанные с конкретными мотивами переживания обеспечивают активизацию вполне определенных вербальных сетей. Входящие в эти сети лексические единицы приобретают более высокую, по сравнению с остальными, готовность к участию в порождении речи; объективно это состояние оценивается как общее представление том, что надо выразить в словесной форме. Но мотивы, как известно, различаются степенью осознанности. Неосознаваемые мотивы, надо полагать, вызывают недостаточно дифференцированную активизацию вербальных сетей. Осознание конкретной цели высказывания или присутствие в ситуации общения соответствующих стимулов, наоборот, интенсифицирует процесс образования смысловых единиц, которые впоследствии развертываются во внешнюю речь.

Смысловые единицы, репрезентирующие опыт личности, занимающие более или менее стабильное положение и организованные в иерархически упорядоченные совокупности и смысловые единицы, подлежащие выражению во внешней речи, по сути дела – одно и то же явление. Просто последние представляют собой временные динамические образования, существующие благодаря тому, что пришли в состояние боле высокой активности. Их существование обычно длится столько, сколько необходимо для выражения во внешней речи того, что хочется высказать. Не так уж часто человек высказывает действительно новые и оригинальные мысли. Но если идея заслуживает того, чтобы говорящий неоднократно возвращался к ней, то этот временной параметр существенно увеличивается. Ведь человеку вовсе не обязательно говорить вслух и только для других. Поэтому не исключен переход подобных СЕ в состав совокупности, репрезентирующей опыт человека в конкретной области.

Следует подчеркнуть, что эти СЕ состоят из тех же элементов знакового, образного и эмоционального компонентов, но их соотношение нередко меняется. Например, в случае, когда активизировавшиеся СЕ образуют иной «узор», а не традиционно использовавшийся паттерн. При этом возможно доминирование элементов какого-то одного компонента. Допустим, образного. Образ в составе СЕ мог сформироваться под воздействием стимула в прошлом и тогда речь идет об образе-представлении; он может формироваться и непосредственно во время разговора – тогда это образ-восприятие. Ясно, что развертывание во внешнюю речь смысловой единицы, где доминируют представления, отличается от той, в которой превалируют восприятия.

Характер влияния текущей деятельности на структуру речевого высказывания хорошо проиллюстрирован в работе Н.М.Гринфилд, ко­торая экспериментально установила, что новизна и изменения, воз­можные альтернативы обязательно находят выражение в речи, тогда как постоянное или повторяющееся, как правило, не вербализуется [28]. Примерно с шестилетнего возраста дети начинают учитывать ситуа­цию общения и ту информацию, которой располагает слушатель, вы­ражая в речи лишь то, что ново, избегая повторений.

Уже в дошкольном возрасте внешняя речь может представлять собой развертывание смысловых единиц, основной составляющей которых является не только наглядная ситуация, но и представление. Ко­нечно, в отличие от восприятия, выделение «фигуры» в представлении сопряжено с известными трудностями. Удержание образа на время, не­обходимое для его обработки, требует некоторого напряжения: обра­зы могут не обладать надлежащей яркостью и отчетливостью, качест­во представлений зависит от ситуации общения и т.д. Основанная на представлениях речь детей до их поступления в школу обычно почти не отличается от речи, стимулируемой образами-восприятиями, так как дети этого возраста еще не в состоянии стать на точку зрения слушателя, у которого нет возможности иметь те же пред­ставления, которые имеют они. Заметный подъем в развитии этого вида речи, именуемой контекстной, обычно начинается в школьные годы. Возможно, именно в это время следует проявить специальную заботу о развитии у детей богатства образов-представлений; ее результатом станет более со­вершенная контекстная речь ребенка.

Процесс развертывания во внешнюю речь смысловых единиц, в ко­торых доминируют представления, может выглядеть следующим образом. Человеку хочется рассказать о своей туристической поездке в Египет. В его сознании нередко всплывает случайный эпизод – закодированный в виде СЕ – вхо­дящей в состав некоторой их совокупности, репрезентирующей все событие. Тогда, уточнив временную последовательность этих СЕ, он начинает «разворачивать» во внешнюю речь одну из них. А затем, чаще всего, благодаря ассоциациям по смежности, переходит ко второй, третьей, четвертой единице. Характер развертывания во внешнюю речь СЕ, состоящих преимущественно из элементов знакового компонента, зависит от того, насколько устойчиво положение этих элементов в системе вербальных полей и, конечно, от степени емкости и уровней обобщенности самих смысловых единиц, в состав которых они входят. СЕ минимальной степени емкости предопределяют в этом случае почти одновременное протекание внутриречевых и внешнеречевых процессов; по сути дела, это речь-размышление, содержащая далеко не всегда последовательные суждения, неожиданные ассоциации, повторения.

Эмоции, как известно, представляют собой отражение в форме непосредственного переживания значимости тех или иных явлений для человека. Наша радость, грусть, страх, печаль возникают не сами по себе, а в связи с конкретным человеком, событием, погодой, деятельностью. С этой точки зрения эмоции как бы занимают подчиненную позицию. Но, тем не менее, часто и обратное явление: предметы, люди отходят на второй план, а вперед выступает нетерпение, восторг, неприязнь, симпатия, упрек. Высказывание в этом случае служит именно для выражения этих переживаний. В самом общем плане наличие в составе смысловых единиц отрицательных эмоций ведет к упрощению речевых структур, инверсиям, использованию ограниченного словаря. Положительные эмоции, наоборот, чаще находят прояв­ление в заметном улучшении внешнеречевых характеристик.

Стереотипы, обеспечивающие развертывание смысловых единиц во внешнеречевые структуры, вырабатываются еще в детстве. Ни процесс их становления, ни функционирование на родном языке обычно не осознаются. Причем, подчеркивая для слушателя тот или иной ас­пект явления, отражаемого в речи, мы оперируем относительно небольшим числом инвариантных структур. Поэтому когда говорят об их бесконечном разнообразии, то, видимо, акцентируют внимание на чисто внешней стороне дела. Фактически же легко и свободно заме­няется в речи лишь то, что не столь существенно в конкретный мо­мент общения.

Уяснение сущности процессов речевого понимания и говорения – важнейшее звено в становлении профес­сиональной речи. Остается лишь дополнить представленные матери­алы сведениями о том, как могут проявляться в речи индивидуаль­ные особенности личности и предложить возможные пути совершенст­вования некоторых речевых качеств.

 

 

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.