В сфере знакового компонента

Ставшее теперь очевидным единство образного, эмоционального и знакового компонентов, обеспечивающее функционирование феномена «внутренняя речь», позволяет перейти к более глубокому анализу последнего из них – знакового компонента, традиционно рассматривавшегося в качестве «собственно внутренней речи». Ведь внутри его образуются собственные взаимосвязи меж­ду составляющими элементами. К тому же далеко не каждая лексическая единица соответствует определенному образу или переживанию; множество слов приобретают то или иное значение благодаря связям с другими словами.

Все известные в этом плане связи пред­ставляют собой ассоциации (по смежности, по сходству, причинно-следственные и т.д.) и мыслительные операции (анализ-синтез, абстрагирование-конкретизация, сравнение). Именно они обеспечивают системность и упорядоченность в сфере каждого из трех компонентов, их согласованную совместную дея­тельность по формированию и формулированию мыслей. Ведь любая мысль, как отметил Л.С.Выготский, «стремится соединить что-то с чем-то, име­ет движение, сечение, развертывание, устанавливает отношение между чем-то и чем-то, одним словом, выполняет какую-то функцию, работу, решает какую-то задачу» [21, c.354]. Истинной единицей мысли, согласно Ж.Пиаже, является не только понятие или суждение, целый класс или отдельно усмотренное отношение, но и каждая классификация в своей целостности, каждая серия объектов, расположенных в соответствии с их отношением, каждая система родословных связей, шкала ценностей или, другими словами, каждая группировка [81]. И.М.Сеченов рассматривал мысль как сопоставление мыслимых объектов друг с другом в каком-либо отношении; даже узнавание предметов, этот простейший из психических актов, несет на себе все существенные характеристики мышления, ибо включает в себя три элемента, которыми характеризуется мысль: раздельность двух чувственных актов; сопоставление их друг с другом; сопоставление (по сходству) в определенном направлении [92]. Очевидно, что формой существования этих «мыслимых объектов» могут быть только знаки, эмоции и образы, которые мы, благодаря ассоциациям и мыслительным операциям, разделяем на элементы, сопоставляем, соотносим, обобщаем.

Опыты А.Р.Лурия, проведенные еще в 1928 году, позволили вы­явить два больших класса ассоциативных связей, возникающих в ответ на слово-стимул. Впоследствии они получили название синтагматических и парадигматических. В первых имеет место сочетание элементов (слов) в целях обеспечения связного высказывания (т.е. связи «по горизонтали»: чай кипит; мальчик берет книгу); во вторых – доминирует процесс включения конкретного объекта в класс (т.е. связи «по вертикали»: моряк - человек, береза - дерево). Иначе говоря, индивидуальная семантическая система складывается как бы из двух подсистем, двух ярусов, в одном из которых преобладают контекстные связи (синтагматические конструкции), в другом – процесс включения конкретного объекта в систему отношений (парадигматические конструкции). У детей 5-7 лет доминировали синтагматические ассоциации, а у подростков и взрослых – парадигматические. Аналогичные результаты получены американскими психологами. В ассоциативном эксперименте, проведенном с девя­тилетними школьниками, синтагматические и парадигматические ассоциации в выборке почти исключали друг друга; обнаруженная рез­кость перехода от синтагматического ассоциирования к парадигматическому позволяет, по мнению автора исследования, считать его одним из наиболее сензитивных показателей уровня развития вербальной способности детей [76].

Преобладание синтагматических ассоциаций в раннем, да и дошкольном возрасте, пожалуй, вызвано тем, что дети опираются преимущественно на механическую память. Как показывают наблюдения, овладение языком в первые годы жизни в значительной мере осуществляется благодаря подражанию, многократному повторению и употреблению тех или иных языковых конструкций. В результате столь активной речевой практики устанавливаются прочные ассоциативные связи между лексическими единицами, обеспечивающие их вероятностную сочетаемость друг с другом. Не случайно ряд, составленный из слов, часто встречающихся в ассоциативном эксперименте, запоминается легче, чем ряд, составленный из «редких» слов, а более употребительные слова значительно легче объединяются между собой в группы [12]. При этом возможны временные связи как прямого, так и обратного порядка, соответствующие принципу ассоциативной симметрии (равнозначности прямого и обратного ассоциирования).

Результаты ряда экспериментов свидетельствуют о постоянстве влияния частотности слова на время его отыскания в памяти; высказывается предположение, что доступ к лексическому запасу осуществляется благодаря организованному по принципу частотности поисковому процессу, где записи высокочастотных слов рассматриваются раньше, чем записи низкочастотных слов [124]. Существует также мнение, что характеристики свободных словесных ассоциаций могут вполне достоверно указывать на богатство и скорость воспроизведения слов в речевых процессах [76].

Становление синтагматических связей не идет изолированно от развития парадигматических. Эти процессы взаимосвязаны и влияют друг на друга. Поскольку парадигматические связи обеспечивают включение той или иной лексической единицы в определенную иерархическую систему или систему противопоставлений, то, видимо, логично увязать появляющееся на определенном возрастном этапе доминирование парадигматики не только с развитием речи, но и с заметным шагом в развитии мыслительных операций. Ведь если в ре­чи малышей обычно находят выражение определенные просьбы, поже­лания, называние увиденного, то с возрастом требуется понимание более сложных явлений, рассматриваемых в системе категорий раз­ного уровня обобщенности. Без иерархической организации элемен­тов сознания не обойтись и при говорении; поэтому возникшее диалектическое противоречие разрешается резким скачком в совер­шенствовании парадигматических связей, который и был обнаружен в упоминавшемся ранее ассоциативном эксперименте.

В связи с тем, что само существование элементов знакового компонента (лексических единиц), а также становление и функционирование связей между ними обеспечивается механизмами памяти, этот процесс требует более детального рассмотрения. Ведь сведения о том, как кодируются слова и словосочетания, достаточно противоречивы, нуждаются в объяснении. Обнаружен, например, факт, что время реакций испытуемых на глаголы, обозначающие быстрое движение, достоверно короче времени реакций на глаголы, обозначающие медленное движение [134]. Согласно интерпретации Н.И.Чуприковой, отображение мозгом быстрых и медленных движений должно обладать специфичностью, которая, в свою очередь, как-то кодируется в глаголах, отражающих интенсивность движения [115] . Данное суждение, однако, лишь подчеркивает существование проблемы, ее особую значимость, но не раскрывает ее сути. А ведь глагол – весьма важное и интересное языковое явление, стоящее тысячи других слов [127]. Существует, кстати, мнение, согласно которому структуры мозга, ответственные за глаголы, имеют более древнее происхождение, функционируют надежнее, чем, например, структуры, ответственные за употребление имен существительных.

Комплексный характер кодирования последних охарактеризован И.М.Сеченовым следующим образом: «...Когда я вижу (желтое, круглое, шарообразное тело, известного запаха и вкуса), то у меня в сознании протекает следующий ряд чувственных знаков: желтый, круглый, шарообразный, запах, вкус, соответствующий следующему ряду отдельных физиологических реакций: чисто световая, зрительно-мышечная, обонятельная и вкусовая. Когда же меня на практике учат обозначать соответствующий предмет словом, то к прежнему ряду чувственных знаков прибавляется: звуковая группа – апельсин, с соответствующей слуховой реакцией» [92, c.499]. Само собой разумеется, что если затрагивается один из элементов комплекса – само слово, остальные так или иначе тоже обнаружат свое присутствие.

Интересно, что мнение И.М.Сеченова о роли именно звуковой составляющей комплекса находит подтверждение в концепции, согласно которой зона Вернике представляет собой то место, где представлены слуховые коды и значения; чтобы слово было произнесено, его слуховой код должен быть активизирован в зоне Вернике и передан по пучку нервов в зону Брока, где он приводит в состояние активности соответствующий артикуляторный код. Последний, в свою очередь, передается в моторную кору для произнесения слова. А чтобы произнесенное кем-то слово было понято, оно должно поступить из слуховой коры в зону Вернике, где воспринятый звукокомплекс сравнивается с его слуховым кодом, который, в свою очередь, активизирует значение слова. Другими словами, значение слова обнаруживается только тогда, когда в зоне Вернике активизируется его акустический (слуховой) код [125]. Материалы исследований А.Р.Лурия тоже указывают на исключительную роль зоны Вернике, поражение которой приводит к тому, что человек может слышать слова, но при этом не понимать их – утрачиваются связи слов с теми образами предметов, явлений, признаков, которые они называют: «...слово должно быть прежде всего связано с известным образом, иначе говоря, оно должно иметь определенную сенсорную (зрительно-тактильную) основу»[68, c.132].

Приведенное ранее рассуждение И.М.Сеченова позволяет перебросить мост для поиска аналогичного механизма, объясняющего феномен комплексного кодирования глаголов. Думается, что высказанная еще в середине прошлого столетия Н.А.Бернштейном идея об уровневом строении движений как нельзя лучше подходит для этой цели [11]. Согласно его концепции сигналы обратной связи несут информацию о степени напряжения мышц, об относительном положении частей тела, о скорости (ускорении) движения рабочей мышцы, о ее положении в пространстве и т.д. Эти сигналы приходят в разные центры головного мозга и переключаются на моторные пути на разных уровнях. Выделены уровни спинного и продолговатого мозга, подкорковых центров, коры. Каждому уровню соответствует при этом свой класс движений. Самый древний – уровень А – заведует тонусом мышц; взаимное положение и движение частей тела управляется уровнем Б; уровень В обеспечивает внутреннюю координацию сложных двигательных ансамблей, а уровень Г управляет строением движений, приспособленных к пространственным свойствам объекта (форме, длине, весу); уровень Д – это предметные действия типа управления автомобилем; уровень Е – уровень интеллектуальных двигательных актов наподобие речевых движений или жестов глухонемых.

В выполнении сложных движений принимают участие несколько уровней одновременно. Уровень, на котором строится данное движение, является ведущим; все нижележащие уровни тоже принимают участие в его организации, но их работа, как правило, не осознается. Осознаваемы лишь те компоненты движения, которые строятся на ведущем уровне, детерминируемом смыслом, задачей движения. Глаголы, называющие движения, выполняемые на ведущем уровне, несомненно, связаны со всеми остальными (нижележащими уровнями, которые не осознаются, но так или иначе вносят свой вклад в их кодирование, извлечение из памяти, использование в речи. На каком-то из уровней обеспечивается также управление темпом выполнения движения, его отдельных элементов; влияние именно этого уровня и нашло проявление в неодинаковой скорости реакции испытуемых на глаголы, различающиеся интенсивностью движения [36]. Справедливость подобного суждения, кстати, подтверждают материалы представленных в третьей главе опытов, в которых испытуемые осуществляли выбор фраз, начитанных диктором в быстром и медленном темпе.

Наряду со словами родного языка в сфере знакового компонен­та нередко сосуществуют единицы второго (третьего) языка. Между ними устанавливаются взаимосвязи, характер которых в значительной мере определяется условиями усвоения второго языка и возрастом обучаемых. Сконцентрируем внимание на их специфике при специаль­но организованном обучении. К этому времени человек уже владеет родным языком; связи между его лексическими единицами достаточно прочны. Слушая родную речь, он воспринимает не отдельные слова, а «цепочки лексических единиц», что существенно облегчает их «пе­рекодирование» в смысловые единицы. Запоминая же слова второго языка, обучаемый не в состоянии сразу зафиксировать их вероят­ностные сочетания друг с другом. Это приходит позже, в итоге ак­тивной речевой практики. А на начальном этапе воспринимаются именно отдельные слова, к которым подыскиваются эквиваленты род­ного языка. Естественно, что их «сжатие» в «смысловые ядра» тре­бует значительных временных затрат. Этот процесс осложняется тем, что связи иноязычной лексики с образной и эмоциональной сферами тоже пока осуществляются через посредство родного языка, а языко­вые конструкции, «подсказывающие» местоположение субъекта и предикатa высказывания еще представляют собой весьма ненадежную опору.

Говорение на втором языке сопряжено с аналогичными трудностями, так как изучающий язык опирается на связи, сложившиеся в вербальных полях родного языка; новая система ассоциаций пока еще только формируется. Не случайно носители разных языков по-разному реагируют на «одинаковые» речевые стимулы в ассоциативном эксперименте. Согласно данным А.А.Залевской, ассоциации в английском, русском и казахском языках, выявленные у их носителей, различаются между собой количеством разных ответов на слово, характером связей между исходными словами и ответами на них, соотношением синтагматических и парадигматических ассоциаций, степенью тесноты связей между словами; словесные ассоциации на английском языке, полученные от русских испытуемых, во многом сходны с ассоциациями в родном языке, что свидетельствует о переносе «ассоциативных привычек» с русского языка на иностранный [41].

К сказанному следует добавить, что элементы знакового компонента, обеспечивающие называние какого-то объекта действительности на родном языке очень часто не имеют полного аналога в речи на другом языке. Кроме того, разные языки требуют весьма специфичного выделения «фигуры из фона» – субъекта высказывания. То, что включается в состав «фигуры» и предполагает обязательное отражение в грамматической структуре одного языка совсем не обязательно является таковым для другого. Сравнение процесса понимания предложений английского языка немцами, прожившими в США несколько лет, и носителями языка показало, что характерные для немецкого языка стратегии понимания, требующие учета всех потенциальных морфологических признаков, переносятся ими на английский язык. Аналогичный процесс наблюдался и у китайско-английских билингвов. Иначе говоря, языки различаются тем, что и с помощью каких средств принято на них выражать. В этом, возможно, состоит одна из основных трудностей в становлении иноязычной ситуатив­ной речи, развитие которой, как установил Б.А.Бенедиктов, замет­но отстает от иноязычной контекстной речи. К тому же ситуация общения ограничивает говорящего во времени, которым он располагает для высказывания. Выбор языковой структуры в этом случае чаще диктуют стереотипы родного языка.

Кстати, для прогресса в усвоении иностранного языка совсем небезраз­лично, в каком возрасте человек приступает к его изучению. Дело в том, что после 11-13 лет заметно усиливается интерферирующее влияние со стороны родного языка. Исследователи по-разному объяс­няют причины этого явления. В известной мере каждая из них ска­зывается на процессе овладения, но основной, скорее всего, мож­но считать снижение с возрастом пластичности нервной системы; ведь необходимо преодолеть действие целого ряда упроченных в опы­те временных нервных связей, сложившихся в вербальных сетях род­ного языка, представляющих упроченную под влиянием образной и эмоциональной сфер систему, составляющую с ними неразрывное еди­ное целое. Потом, это упроченный способ расчленения воспринимае­мого или представляемого явления, побуждающий учитывать в первую очередь те его аспекты, которые важны при выборе грамматической структуры, и, наконец, это упрочившееся единство грамматических структур и вербальных сетей, согласованное функционирование ко­торых осуществлялось весьма продолжительное время.

Поиск по сайту: