Ключевым моментом процесса понимания речевого сообщения является перевод словесного последовательного ряда в одновременный, его замена новым кратким сигналом; как отметил Н.И.Жинкин, в этих простых сигналах, как по вехам, сокращается и фиксируется сообщение [37]. Так осуществляется и декодирование, и кодирование; при восприятии речи человек слышит передаваемый ему текст и вместе с тем производит его смысловое сжатие, а при говорении – произносит текст, развертывая при этом сжатый замысел. А.Р.Лурия называет этот процесс ориентировочной деятельностью, направленной на выделение «смысловых ядер» и сближение их между собой [69].
Механизмом, осуществляющим сжатие и формирование «смысловых вех» («смысловых ядер»), можно считать внутреннюю речь, характеризующуюся упрощенностью синтаксиса, свернутостью, наличием в составе лишь отдельных слов и их потенциальных связей. Рассуждая о кодовых переходах во внутренней речи, Н.И.Жинкин использовал термин «предметно-изобразительный код», под которым следовало понимать собственно внутреннюю речь. В концепции Г.Д.Чистяковой, раскрывающей понимание связного текста, применяется понятие «субъективный предметно-схемный код», на который переводится текст. Сказанного, однако, недостаточно, чтобы получить более конкретное представление о том, что же именно входит во внутреннюю речь.
Наряду с отдельными словами, отголосками интонации, в состав внутренней речи Н.И.Жинкин включает и априори возникшие пространственные схемы, наглядные представления. Факт присутствия во внутренней речи образов отмечается также в исследовании А.Н.Соколова, выделившего две формы ее развития: развернутую (внутреннее говорение) и сокращенную (оперирование намеками слов); Б.Г.Ананьев выделяет первичные и малодифференцированные формы внутренней речи и «внутреннее говорение» – завершающую фазу, максимально развернутую и приближающуюся по своей структуре к внешней речи. Иначе говоря, указывая на составляющие внутренней речи, исследователи выделяет и две ее фазы: собственно внутреннюю речь и внутреннее говорение (проговаривание).
Это традиционное понимание внутренней речи не лишено, тем не менее, некоторых противоречий. Одно из них видится уже в том, что, с одной стороны, внутренняя речь считается производной от внешней громкой речи, что она – результат ее интериоризации, имеющей место при слушании других людей, говорении, чтении и письме. Но, с другой стороны, в ее состав включаются и представления (образы). Естественно, возникает вопрос о правомерности включения более древнего образования в состав более нового, формирующегося, кстати, на основе первого. Весьма неопределенным остается в этом случае и положение эмоционального компонента психики.
Еще одно противоречие традиционного подхода состоит в том, что допускает отрыв мысли от внутренней речи. По крайней, мере, именно так может быть интерпретировано следующее высказывание автора книги «Внутренняя речь и мышление»: «Мысль действительно может предшествовать устной или письменной речи, так как та и другая развертываются сравнительно медленно, она может опережать и внутреннюю речь – рассуждение, но никогда не опережает той сокращенной формы внутренней речи, которая выражает ...семантические комплексы» [97, c.101]. Ведь если мысль никогда не опережает сокращенной формы внутренней речи, то насколько оправдана идея их одновременного существования? Тем более, что они опираются на одни и те же элементы психики.
Е.Ф.Тарасов и Н.Ф.Уфмцева обращают внимание на то, что в данном исследовании термин «слово» весьма условен и часто употребляется там, где имеется в виду нечто иное, а не собственно слово; подобное употребление термина, вероятно, нужно было для того, чтобы мыслительные операции, обслуживаемые сокращенной формой внутренней речи(уже переставшей быть речью в прямом смысле), можно было отнести к области речевого мышления [106]. Но, как было отмечено еще Л.С.Выготским, речевое мышление не исчерпывает ни всех форм мысли, ни всех форм речи, ибо имеется большая область мышления, не имеющая непосредственного отношения к мышлению речевому. Вместе с тем, согласно его же мнению, внутренняя речь является «...динамическим, неустойчивым, текучим моментом, мелькающим между более оформленными и стойкими полюсами изучаемого нами речевого мышления, между словом и мыслью»/39; 353/.
Заслуживает также внимания вопрос о времени возникновения внутренней речи. Идея о ее появлении у детей только в возрасте 3-5 лет, пожалуй, нуждается в уточнении, если, например, А.Р.Лурия, разделяющий точку зрения Л.С.Выготского, пишет, что внутренняя речь появляется относительно поздно из ранее развернутой внешней речи, то П.П.Блонский считает, что внешняя и внутренняя речь, речь и мышление развивались одновременно. Т.Н.Ушакова тоже рассматривает внутриречевое звено как необходимую часть речевого механизма, производящего любую речь. Кстати, в одной из последних работ Н.И.Жинкина содержится любопытное высказывание о том, что внутреннюю речь следует считать предшествующей внешней речи как в процессе общения, так, возможно, и генетически.
Очевидно, что из двух приведенных точек зрения последняя представляется более близкой к истине. Иначе приходится допускать возможность, что в течение 2-3 лет внешняя речь детей осуществляется без внутриречевого звена. Но это противоречит действительнсти – дети в возрасте 3-5 лет, как правило, уже хорошо говорят и понимают других. В этой связи уместно вспомнить слова С.Л.Рубинштейна о том, что любая способность есть результат интериоризации соответствующей формы деятельности, а уровень развития этой способности определяется полнотой интериоризации тех психических процессов, которые данную деятельность обеспечивают [87]. Само собой разумеется, что вербальная способность не является исключением.
Основная причина расхождения мнений по поводу времени возникновения внутренней речи видится, прежде всего, в ее фазном строении и многофункциональности. Ведь если считать, что внутренняя речь появляется только тогда, когда ребенок оказывается перед необходимостью разрешить какое-то затруднение, интеллектуальную задачу, то приходится отказаться от фазы, именуемой собственно внутренней речью, сведя феномен преимущественно к развернутому внутреннему проговариванию, легко обнаруживаемому в лабораторных условиях. И тогда внутренняя речь должна была бы протекать примерно в таком же темпе, как и внешняя. Что касается ее функций, то одни, вероятнее всего, появляются практически одновременно с внешней речью, другие, как, например, планирующая или регулирующая – действительно только к 4-6 годам, а функция обеспечения контекстного говорения – после 9-10 лет. Появление последних функций не может быть, естественно, приурочено ко времени возникновения внешней громкой речи и приходится на более позднее время.
Чтобы разрешить выявленные противоречия требуется, очевидно, иной подход к проблеме, позволяющий определить характер отношения представлений, других временно-пространственных образований, эмоций к внутренней речи, объяснить взаимосвязь последней с мышлением. Приведенные в работе материалы дают такую возможность; в соответствии с ними под термином «внутренняя речь» надо иметь в виду знаковый компонент психики, сформировавшийся в результате интериоризации внешней речи, представляющий собой центральное речевое звено, но образующий в то же время неразрывное единство с образным и эмоциональным компонентами. Само собой разумеется, что знаки, образы и эмоции объединяются в единое целое разнообразными, многочисленными связями, но элементы образной или эмоциональной сфер, функционирующие в составе внутренней речи, целесообразнее все таки рассматривать в качестве элементов именно этих сфер, а не внутренней речи.