СТРУКТУРНЫЕ ПРОБЛЕМЫ КЛАССИЧЕСКОЙ ГАРМОНИИ

Глава V

О СТРУКТУРЕ АККОРДА

(к проблеме терцового принципа)

Почему среди всех одновременных сочетаний тонов классическая гармония выделяет некоторые основные, нормативные, называемые аккордами? И почему аккорды строятся по терциям? На чем зиждется эта закономерность, в чем ее смысл? Сохраняет ли она значение только для классической гармонии или обладает более широкой сферой действия? Вот вопросы, ответить на которые призвана эта глава.

Можно было бы встать на точку зрения, что музыканты попросту условились называть аккордами созвучия, расположенные (или могущие быть расположенными) по терциям, и что, таким образом, здесь, собственно, нет предмета исследования. Однако это последнее предположение отпадает, как только выясняется объективная обоснованность условия, то есть устанавливается, что созвучия терцовой структуры действительно отличаются от других по своим свойствам и своей роли.

Можно было бы также утверждать, что терцовая структура аккорда есть чисто формально-грамматическая закономерность классического музыкального языка, которую надо принимать как факт, не пытаясь во что бы то ни стало обнаружить за ней какой-либо особо существенный смысл: его может не оказаться, как не кроется он за многими вполне условными (формальными) грамматическими закономерностями словесных языков. Но даже если бы это было так, то все равно следовало бы определить место и значение данной закономерности во всей системе классического музыкального языка, ее соотношения и связи с другими закономерностями. В действительности же, как уже говорилось выше, музыкально-грамматические закономерности и музыкальная лексика не обладают тем же характером и той же степенью условности, что грамматика и лексика словесного языка. И наконец, только конкретное ис-

следование, то есть попытка найти ответ на вопрос, может выяснить, насколько плодотворна была его постановка.

Принятое в учении о гармонии разделение всех созвучий на аккорды и так называемые случайные сочетания основано на том, что некоторые созвучия являются относительно самостоятельными по своей структуре и конструктивной роли, другие же — несамостоятельными. Они зависят от самостоятельных и на них опираются. Выражается это в меньших «правах» случайного сочетания. Оно не может завершать построение, должно переходить в опорный для него аккорд. Самостоятельное же созвучие пользуется значительно большей свободой «поведения». При этом сейчас не имеются в виду соотношения, обуславливаемые конкретным местоположением созвучия в ладотональной системе, как, например, опорность тонического аккорда и тяготение к нему других. Речь идет о созвучиях, самостоятельных в силу их внутренней структуры. От ладовой системы во многом зависит, какого типа созвучия окажутся структурно самостоятельными. Но став таковыми, они могут нести различные ладовые функции, могут быть функционально более яркими или менее яркими, более определенными или менее определенными, промежуточными, двойственными и т. д. Иначе говоря, хотя каждый аккорд несет в ладовой системе ту или иную функцию, его природа как аккорда, то есть как созвучия самостоятельного, непосредственно уже не определяется его функцией и имеет до известной степени независимый (по отношению к месту аккорда в ладовой системе) характер.

Подобное выделение аккордов и их противопоставление «случайным сочетаниям» не применимо, конечно, к музыке любого рода. Так, в линеарной полифонии (тональной или атональной) одновременные сочетания тонов иногда регулируются лишь некоторыми общими нормами (например, необходимостью чередования более жестких и более мягких звучаний), без выделения сочетаний какого-либо определенного типа в качестве основных, самостоятельных, нормативных. С другой стороны, классическая музыка знает произведения (или их части) аккордово-гармонического склада, совсем не содержащие «случайных сочетаний», а представляющие собой последовательности именно нормативных, самостоятельных созвучий (трезвучий и септаккордов с их обращениями), каждое из которых берется либо строго одновременно (собственно аккордовый склад), либо в виде гармонической фигурации (как в начале прелюдии до мажор из первого тома «X. Т. К. » Баха). Однако для классической гармонии в целом деление созвучий на аккорды и случайные сочетания чрезвычайно существенно и его значение весьма многообразно. Это деление тесно связана с соотношением гармонии и мелодии, описанным во второй главе. Гомофонная мелодия не могла бы развиваться доста-

точно свободно, если бы она всегда должна была двигаться только по тем тонам, которые входят в гармонию, звучащую одновременно с данным отрезком мелодии. Подобное ограничение, возможное в тех или иных частных случаях, очень обеднило бы мелодию, если бы оно было возведено в правило. Необходимо также учитывать, что при всем возможном единстве горизонтали и вертикали между их закономерностями есть специфические различия. Основа мелодий — движение по секундам. Но этот интервал диссонирует, и одновременное звучание нескольких смежных тонов было бы слишком резким. Иными словами, наиболее естественное и простое для горизонтали, отнюдь не является таковым для вертикали. Отсюда вытекает, что оборот мелодии, звучащий на одной гармонии, вообще говоря, включает также и звуки, не входящие в данную гармонию, а это и приводит к созвучиям, именуемым случайными сочетаниями (если же смена гармонии будет сопутствовать каждому новому звуку мелодии, то возникнет приближение к уже упомянутому аккордово-гармоническому складу, естественному лишь в некоторых жанровых условиях).

Сказанное о гомофонии относится в известной мере к соотношению, гармонии и движущихся мелодических голосов вообще. Так, в полифонии строгого стиля of созвучий требовалась консонантность. Но неукоснительное распространение этого требования решительно на все одновременные сочетания очень ограничивало бы подвижность голосов. Поэтому условиям консонирования должны были удовлетворять лишь созвучия более заметные для слуха по своему положению; в промежутках же могли возникать и диссонирующие сочетания, оправдываемые плавным голосоведением и как бы опирающиеся на предшествующий и последующий консонансы.

Очень большое значение имеет деление созвучий на аккорды и случайные сочетания для того раскрепощения, высвобождения гомофонной мелодии, о котором тоже говорилось во второй главе. Ведь способность мелодии делать в процессе своего развития опорным тоном любой, в частности неустойчивый, звук лада (и притом без элементов ладовой переменности или отклонения) основана на том, что звук этот получает поддержку гармонии в качестве аккордового тона, то есть элемента некоторой, относительно самостоятельной вертикальной структуры. Точно так же способность мелодии превращать любой звук в тяготеющий неустой зиждется на возможности создать противоречие между этим звуком и соответствующей нормативной вертикальной структурой, то есть на возможности сделать его неаккордовым и образовать тем самым случайное сочетание. Ясно, какое огромное значение имеет все это для выразительности мелодии.

Если же подойти к вопросу с точки зрения системы средств классической гармонии, то легко вспомнить, что в сложной

иерархии соотношений устойчивых и неустойчивых элементов, упомянутой в третьей главе, тяготение случайного сочетания к аккорду (неаккордовых тонов к аккордовым) занимает как бы нижнее место, действуя, по сравнению с другими членами иерархии, в наименьшем радиусе: любой (в частности, нетонический и даже диссонирующий) аккорд как единая цельная структура служит, пока он звучит, некоей «микротоникой», способной притягивать к себе другие звуки. И не случайно вопрос об аккордовых и неаккордовых тонах играет роль при определении границ мельчайшей ячейки формы — мотива: учение о музыкальном синтаксисе утверждает, что мотив может закончиться только аккордовым тоном1.

Собственно, само явление ясно ощущаемого гармонического тяготения складывалось в предшествовавшей гомофонии музыке строгого стиля отчасти в связи с заключительными кадансовыми формулами, отчасти же в качестве тяготения задержания (приготовленного) к своему разрешению. И оба эти истока весьма существенны для классической гармонии.

Наконец, как уже разъяснено в предыдущей главе, гармония предполагает не только одновременное движение голосов, но и единые, цельные вертикальные комплексы. Цельность же таких комплексов может быть обусловлена лишь некоей закономерной их структурой, которая немыслима без выделения среди всех сочетаний, допускаемых звуковым составом данной ладовой системы, некоторых нормативных созвучий, то есть аккордов. Вот почему сама специфика гармонии (в ее зрелом выражении) в сущности неотделима от категории аккорда и от противоположения его другим возможным в музыке созвучиям — «случайным сочетаниям». И если эмансипация музыки как самостоятельного искусства была неосуществима без известной эмансипации гармонического элемента, то эта последняя невозможна без выделения аккорда как относительно самостоятельной структуры.

Возникает, конечно, вопрос о тех принципах, на основе которых происходит это выделение. Они могут быть, вообще говоря, различными. В строгом стиле выделялись консонансы (из диссонирующих аккордов применялся лишь сравнительно мягко звучащий секстаккорд уменьшенного трезвучия). Мажорные и минорные трезвучия и представляли собой сочетания, в которых любая пара звуков давала консонирующий интервал (нетрудно убедиться, что подобное сочетание из четырех различных тонов уже невозможно). В основе венско-классической гармонии фактически лежат трезвучия и функционально яркие септаккорды (II, V, VII ступеней). В сущности, при достаточно ограниченном количестве самостоятельных созвучий, они могут

¹ См.: Г. Катуар. Музыкальная форма, ч. I. M., 1934, стр. 20.

фиксироваться в общественном музыкально-слуховом сознании просто в качестве некоторой совокупности («комплекта») конкретных аккордов, различных по структуре. Действительно, названные сейчас септаккорды не тождественны друг другу по своему интервальному строению, а кроме того, они существенно отличаются от большого и малого трезвучий, которые, в свою очередь, тоже не только не совпадают, но «даже и контрастируют между собой. В итоге основные аккорды венско-классической гармонии легко узнаются как по их мажорному или минорному ладовому колориту, так и по их яркой и характерной функциональности. И если данная совокупность самостоятельных созвучий достаточно полно представляет классическую ладогармоническую систему, то существенно иная ладовая система могла бы (в принципе) быть представлена соответственно и другой совокупностью аккордов1.

Но и впределах одной, широко понимаемой системы самостоятельность или несамостоятельность созвучия может во многом зависеть от его трактовки в том или ином стиле и, конечно, в конкретном музыкальном контексте. У Грига большой септаккорд часто встречается как самостоятельное созвучие, а у венских классиков он обычно выступает в роли случайного сочетания, например задержания к мажорному трезвучию или к квинтсекстаккорду малого минорного септаккорда (II ступени). Такая трактовка этого аккорда венскими классиками, видимо, обусловлена его сравнительно резкой диссонантностью при не очень большой (во всяком случае, не достигающей максимума) функциональной определенности (в тоническом большом септаккорде сильно представлены звуки доминантовой функции, в субдоминантовом — тонической)2.

И все-таки ясно, что наиболее сильным средством выделения самостоятельных созвучий является единый интервальный принцип строения: естественно ожидать, что структурно самостоятельное созвучие, легко воспринимаемое именно в качестве такового, будет обладать и достаточно определенной внутренней конструкцией. Она, конечно, может способствовать узнаванию аккорда не только сама по себе, но и в сочетании с другими его свойствами, например упомянутыми функциональной яркостью, ладовым колоритом. Однако высшим выражением эмансипации аккорда и относительной независимости его строения от местоположения в ладовой системе остается все же какая-либо специфическая интервальная структура аккорда.

¹ На это указано Ю. Тюлиным: «Иная ладовая основа может породить и другой принцип интервального строения аккордов» (Учение о гармонии, изд. 3-е, стр. 27).

² Показательно, что в кульминации разработки Героической симфонии Бетховен применил квинтсекстаккорд большого септаккорда II низкой ступени, отличающейся как раз яркостью и полной определенностью своей субдоминантовой функции.

Классическая гармония выделяет в качестве такой структуры терцовое строение, господствовавшее в аккордике европейской музыки от XVII до начала XX века и сохраняющее большое значение также во многих стилях и жанрах современной музыки. И несмотря на неодинаковую конструкцию различных применяемых в музыке названного периода аккордов — трезвучий, септаккордов, нонаккордов, — все они имеют терцовую структуру. Обстоятельство это едва ли является случайным, хотя основные аккорды венско-классической гармонии могут быть опознаны и определены также и другим путем: например, мажорное трезвучие как отрезок натурального звукоряда, минорное — как «затенение» мажорного, основные септаккорды — как функционально характерные диссонантные усложнения трезвучий.

Само учение об аккорде носит в трудах по гармонии двойственный характер. С одной стороны, определение аккорда часто исходит из терцовой структуры, на которой зиждется и теория обращения: основным тоном аккорда считается нижний звук терцового ряда, и если он находится в басовом голосе, то вид аккорда считается основным. С другой же стороны, аккорд понимается как единство, обусловленное акустическими (обертоновыми) соотношениями натурального звукоряда, построенного с самого начала на некотором основном тоне. Практические следствия двух подходов во многом совпадают. Но теоретически они не приведены к единству. Произошло же это потому, что, хотя самый факт терцового строения аккорда констатирован еще Рамо, теория музыки так и не попыталась с тех пор выяснить причины этого.

В учебниках гармонии терцовый принцип обычно догматизировался и на нем основывалось само определение аккорда. Мотивировка же этого определения в подобных руководствах не давалась1. Что же касается научных трудов, то, во-первых, основной аккорд (мажорное трезвучие) обычно выводился в них из натурального звукоряда и, во-вторых,

¹ Г. Катуар в уже упомянутом Теоретическом курсе гармонии называет терцовое определение аккорда аксиомой (ч. I, стр. 14), но тем не менее пытается дать ей «доказательство». В дальнейшем выяснится, что соображения Катуара, ценные сами по себе, не выдерживают критики именно как доказательство Добавим, что обычное определение аккорда (одновременное сочетание не менее трех различных тонов, расположенных или могущих быть расположенными по терциям) относится к изолированному созвучию и утверждает лишь его способность служить аккордом в музыкальном произведении В конкретном же контексте оно может выступать и как случайное сочетание, разрешаясь в другое созвучие терцовой структуры (например, упомянутый большой септаккорд у венских классиков). С другой стороны, к числу аккордов относятся и так называемые неполные аккорды (например, доминантсептаккорд с пропущенной квинтой), тоны которых не всегда могут быть расположены по терциям. Среди этих аккордов встречаются и такие, где пропущены два звука (например, первая часть четвертой сонаты Скрябина заканчивается доминантнонаккордом без терции и квинты).

начиная с последней трети XIX столетия в них господствовал функциональный подход к явлениям (Риман и другие авторы). При таком подходе аккорды изучались преимущественно с точки зрения их роли в ладогармонической системе и значения для гармонической логики, а не собственной внутренней структуры (в этой главе, правда, обнаружится как раз тесная связь терцовой структуры с ладом и функциональностью, но в некотором более общем и широком понимании этих явлений, чем принятом у теоретиков функциональной школы). И, забегая вперед, можно сказать, что если прежние чисто конструктивные (вне функций) определения многих музыкальных элементов действительно были неудовлетворительными, то и чисто функциональные (не учитывающие внутренних структурных свойств элементов) тоже оказались односторонними.

Далее, приблизительно с 20-х годов нашего века приобрела большое распространение процессуально-динамическая концепция музыкальной формы (Курт, Асафьев), противопоставлявшая себя прежним («статическим») теориям и системам. Терцовый же принцип строения аккордов казался связанным именно со статическим пониманием явлений. И наконец, в последние десятилетия теория музыки стремится раскрывать главным образом такие закономерности высотной организации, которые относятся и к последовательным и к одновременным сочетаниям тонов, то есть управляют и горизонтально и вертикально. Подчеркивание единства горизонтали и вертикали характерно как для многих современных учений о тональности и ладогармонической системе, так и для теоретических обоснований (да и для самой практики) серийной музыки. Терцовый же принцип, касающийся только вертикали, естественно, не попадает в фокус внимания этих учений. Снова забегая несколько вперед, приходится отметить, что при всей плодотворности более широкого и целостного подхода современных систем к ладогармонической организации, некоторая недооценка ими специфических особенностей вертикали и горизонтали является их слабой стороной.

Остается добавить, что, поскольку во многих стилях современной музыки терцовый принцип уже не играет прежней роли, музыковедам иногда необоснованно представляется, что вопрос о причинах его значения в прошлом тоже лишен актуальности.

В итоге терцовый принцип — конструктивный, а не функциональный (по крайней мере, на первый взгляд), статический, а не динамический, частный (относящийся только к вертикали), а не общий, наконец, связанный больше с прошлым, чем с настоящим, — не только не находится в русле основных интересов современного теоретического музыкознания, но и стал естественной и удобной мишенью для нападок со стороны тех, кто по каким-либо причинам полемизирует против «догмати-

ческих», «консервативных», «узкоремесленных» и т. п. установок традиционной («школьной») теории. Таким образом, для научного анализа терцовой структуры во всех ее связях сейчас нет благоприятных психологических предпосылок, и такой анализ должен преодолевать инерцию скептического к нему отношения.

Рассмотрим теперь трактовку терцового принципа в некоторых концепциях и трудах несколько подробнее. Рамо сформулировал его как чисто эмпирическое наблюдение без каких бы то ни было обоснований. При этом в своих теоретических трудах Рамо не придерживался этого принципа вполне последовательно. Иллюстрацией отклонения теории Рамо от терцового принципа может служить так называемая «гипотеза двойного применения», относящаяся к пониманию квинтсекстаккорда II ступени мажора (аккорд фа—ля—до—ре в до мажоре). Рамо рассматривал этот аккорд двояко: как обращение септаккорда II ступени (в этом случае Рамо исходил из терцовой структуры) и как субдоминантовое трезвучие с прибавленной секстой («аккорд прибавленной сексты»). В чистом строе, на котором основывался Рамо, эти аккорды не совпадают: в первом из них звук ля исчисляется как чистая квинта от ре, во втором — как чистая большая терция от фа и звучит на комму ниже1. Но раз аккорды не совпадают, то второй из них не является квинтсекстаккордом, и, следовательно, при объяснении его структуры (аккорд с секстой) Рамо уже не исходит из сложения одних лишь терций.

В трудах Римана, во многом развивающих концепцию Рамо, говорится лишь о терцовой основе аккордов и терцовому принципу не придается большого значения. Мажорное трезвучие понимается как отрезок обертонового ряда, минорное — унтертонового. Характерные диссонансы — доминантсептаккорд и квинтсекстаккорд II ступени — рассматриваются как сочетания доминантового или субдоминантового трезвучия с одним звуком из аккорда другой неустойчивой функции: в первом случае к доминантовому трезвучию присоединяется основной тон субдоминантового, во втором — к субдоминантовому трезвучию прибавляется квинтовый тон доминантового. Таким образом, терцовые структуры обоих аккордов возникают как бы до некоторой степени случайно.

Слабой стороной концепций Рамо и Римана является, следовательно, то, что терцовый принцип включается в эти концепции недостаточно органично, как бы присоединяется к ним

¹ Видимо, это различие имеет значение и по сие время для хора а сар-pella, струнного оркестра, смычкового квартета (в той мере, в какой их звучание придерживается чистого строя): при следовании за субдоминантовым трезвучием аккорда доминанты к доминанте не только повышается IV ступень (фа→ фа-диез в до мажоре), но обычно инстинктивно чуть-чуть повышается (в пределах коммы) и VI ступень (ля).

несколько внешне. Но зато — и это оказывается сильной стороной— он и не догматизируется. И действительно, вполне справедливо считать, фактически следуя Рамо и Риману, терцовый принцип лишь основой строения аккордов классической гармонии, — основой, не исключающей разного рода «замен», «прибавлений», «наслоений», что, в частности, очень существенно для гармонии ряда композиторов XX века.

Однако предпосылки и смысл даже только терцовой основы строения аккордов тоже требуют уяснения. Между тем позднейшие авторы либо отрицают эту основу, либо игнорируют ее, либо, наконец, проявляют к ее анализу несколько настороженное отношение. Крайнюю позицию занимает Б. Л. Яворский, который вообще отказывается (даже по отношению к гармонии композиторов-классиков) от деления созвучий на аккорды и случайные сочетания (впрочем, так поступает и П. Хиндемит в своем уже упомянутом Наставлении в композиции). Правда, Яворский выделяет и классифицирует так называемые «основные созвучия», но исходит при этом не из их интервальной структуры, а из чисто функциональных признаков и требования, чтобы ладовый устой и тяготеющий к нему неустой не звучали одновременно. В итоге к основным созвучиям относятся и аккорды в общепринятом смысле и некоторые случайные сочетания (подробнее об этом — в следующей главе).

Но и Учение о гармонии Ю. Тюлина, отнюдь не порывающее с традицией, характеризуется явной неудовлетворенностью автора Учения тезисом о терцовом строении аккорда. Ю. Тюлин вообще избегает какого-либо внутренне-структурного определения аккорда и как бы растворяет структуру аккорда в его конкретной функции и связи с ладогармонической системой в целом. Ю. Тюлин пишет: «аккорд есть логически дифференцированное созвучие, являющееся представителем присущей нам ладогармонической системы»1. Или: «аккорд является полномочным носителем гармонических функций» (там же). О терцовом же строении говорится (стр. 27) как о характерном и удобном для узнавания признаке аккордов мажоро-минорной системы. «Но это, — продолжает автор, — все же внешний признак, а не сущность аккорда... которая заключается не в интервалике самой по себе, а в ладовой основе». Далее Ю. Тюлин признает, что в классической музыке «терцеобразность аккордов есть основной принцип строения (но не во всех случаях обязательный)», и утверждает, что «обусловлен он ладовыми закономерностями, в которых известную роль играют и акустические» (стр. 28). Однако вопрос о том, как же именно обусловлен терцовый принцип строения классических аккордов «ладовыми закономерностями», остается откры-

¹ Учение о гармонии, 3-е изд., стр. 28.

тым. В предыдущих же изданиях книги Ю. Тюлина приведенных здесь соображений о терцовом принципе не было, но уже в первом параграфе труда высказывалось несогласие с обще-принятым определением аккорда и отмечалось, что «... аккорд является частным случаем гармонии, терцовое же строение аккорда — частным случаем аккордового построения, которое может быть основано и на ином принципе (например, квартовая гармония, квартово-секундовая гармония грузинской народной песни, гармония современной музыки и пр. )»1.

В книге Ю. Холопова «Современные черты гармонии Прокофьева» ее автор тоже подчеркивает «историческую ограниченность самого терцового принципа как основы одновременных созвучий» и предлагает «называть аккордом всякое самостоятельное созвучие, независимо от его структуры»2. Иначе говоря, дается чисто функциональное определение вне структурного.

Любопытно, что дань скептическому отношению к определению аккорда на основе терцового принципа отдал уже П. И. Чайковский. Его собственное Руководство к практическому изучению гармонии исходит, правда, из обычного (терцового) определения аккорда, но на полях рукописи учебника Римского-Корсакова он сделал следующее замечание: «Определение неправильно, ибо терцеобразное строение есть только признак аккорда, а не сущность. Например, нельзя считать, что поп есть человек, носящий рясу, а моряк — человек, носящий кортик, придворные певчие — мундир»3. На эти слова Чайковского и опирается Ю. Тюлин, развивая в третьем издании Учения о гармонии соображения, приведенные выше4.

Конечно, терцовое строение аккорда не есть его сущность. Это подразумевают и традиционные руководства: сущность раскрывается в самом противопоставлении аккордов и случайных сочетаний, которое указывает на закономерную структуру аккорда, носящую притом настолько самостоятельный характер, что она способна служить опорой (разрешением) для других — несамостоятельных («случайных») образований. Ясно также, что традиционные руководства не мыслят музыки вне тональности, а потому аккорды возникают, конечно же, на ладовой основе, несут соответствующие функции

¹ Учение о гармонии, 1-е изд., стр. 19.

² Ю. Холопов. Современные черты гармонии Прокофьева, стр. 30 и стр. 24.

³ П. Чайковский. Цит. соч., стр. 227.

⁴ Однако в некоторых других работах Ю. Тюлина отмечается, хотя и не анализируется, более существенное значение терцового принципа для структуры одновременных сочетаний, и притом не только в классической музыке. См., например, статью «О зарождении и развитии гармонии в народной музыке» (сб. «Вопросы теории музыки», вып. 2. М., «Музыка», 1970, стр. 16—17), а также выступление Ю. Тюлина в дискуссии о современной гармонии («Советская музыка», 1962, № 10).

и т. д. И наконец, точная и развернутая формулировка того, что в скрытой форме содержится в сжатых рабочих определениях и правилах практических руководств, действительно входит в задачи научных трактатов, но скорее в качестве разъяснения и развития, нежели в плане полемики.

Что же касается высказанного Чайковским вольного сравнения терцовой структуры аккорда с формой одежды лиц различных профессий, то оно едва ли может служить основой научного анализа. Здесь опять встает уже освещенный во Введении к этой книге вопрос о характере и степени условности музыкальных средств. Форма одежды может служить вполне условным, основанным на соглашении или предписании, обозначением профессии, не имеющим никакой внутренней органической связи с природой обозначаемой сущности (то есть может быть знаком-символом). Терцовое же строение не есть кем-либо предписанная внешняя и условная «форма одежды» аккорда, призванная служить его опознавательным знаком, а органически сложилась вместе с самим явлением аккорда. Нет поэтому оснований утверждать, что строение это никак не связано с сущностью аккорда. Задача в том и заключается, чтобы выяснить характер этой связи. II если в некоторых народных музыкальных культурах или стилях современной музыки аккорды не строятся по терциям и даже классическая гармония знает некоторые нетерцовые структуры, то задача все равно сохраняет свое значение, ибо подавляющее большинство аккордов классической музыки фактически обладает терцовым строением. Понятно, что задача эта выходила за рамки практических руководств по гармонии, но она оказалась по описанным выше причинам обойденной и в научных трудаx. Приступим к ее решению.

Для формирования принципа терцового строения аккордов имели, конечно, значение акустические предпосылки: консонантность, благозвучие большой и малой терций, их присутствие в начальном отрезке натурального звукоряда. Правда, этими свойствами обладают и некоторые другие интервалы, но терция — несовершенный консонанс: совершенные дают очень большую степень слияния звуков, гармония же по самому своему смыслу предполагает «согласие различного». С этим отчасти и связана также своеобразная гармоническая наполненность терции или, по выражению Ю. Тюлина, «фоническая наполненность».

Важно и то, что большая и малая терции в сумме также дают консонанс — чистую квинту (то есть что квинта может быть разделена на две терции): это существенно для образования консонирующего трезвучия. Наконец, добавим, что тер-

ция — самый узкий из консонирующих интервалов и, следовательно, она пригодна в качестве возможной наименьшей конструктивной ячейки аккорда.

Все эти соображения серьезны, однако недостаточны. Ведь ощущение музыкального благозвучия и представления о нем исторически развиваются. Обоснование же терцового принципа с помощью консонирующего трезвучия было бы односторонним, ибо само трезвучие можно трактовать как результат действия этого принципа. К тому же оно распространяется и на гораздо более широкий круг аккордов: на диссонирующие трезвучия (уменьшенное, увеличенное), септаккорды, нонаккорды. Вообще, тот факт, что по терциям строятся и диссонирующие аккорды, несколько ослабляет значение ссылки на консонантность этого интервала для объяснения терцовой структуры аккордов.

Чтобы уяснить происхождение и смысл рассматриваемой закономерности, необходимо, как и при анализе других существенных закономерностей гармонии, принимать во внимание не только ее вертикально-акустическую, но и ладомелодическую, интонационную сторону. Но это как раз и не было в данном случае сделано теоретическим музыкознанием, и проблема терцового принципа не получила поэтому сколько-нибудь удовлетворительного решения.

Подойти к этой проблеме придется несколько издалека. Обусловленное общей ладовой организацией единство горизонтали и вертикали находит самые различные проявления. Многие из них основаны на том факте, что впечатление от интервала — в смысле мягкости или жесткости звучания — остается большей частью приблизительно тем же самым при одновременном и при последовательном звучании его тонов (вспомним октаву, септиму, сексту, квинту, кварту, терцию — в одновременности и в последовательности). Объясняется это, как известно, тем, что при разновременном звучании тонов первый из них оставляет в слуховом восприятии некоторый след, обычно не исчезающий полностью во время звучания второго тона и соотносящийся с ним. Таким образом, свойства одновременного сочетания двух тонов влияют на свойства их последовательности, определяя характер сочетания второго звука со следом первого. Точно так же свойства разновременного сочетания влияют на свойства одновременного, так как одновременное сочетание двух тонов теоретически можно рассматривать как предельный случай ускоряющейся их последовательности (первый звук становится все короче, затем превращается в форшлаг, наконец, берется одновременно со вторым).

Но переход к пределу обусловливает и некоторый скачок, появление нового качества. В самом деле, имеются весьма важные причины, по которым организация музыкальных звуков в их одновременных сочетаниях в чем-то существенно отли-

чается от закономерностей мелодических последовательностей, несмотря на единую основу тех и других. В самой действительности есть явления (отражаемые и в музыке), которые по своему смыслу должны сменять друг друга в последовательности, а не сосуществовать в одновременности. Таковы, например, движение и остановка, стремление к цели и ее достижение, поиски и находка, напряжение и разрядка, а также различные контрастирующие между собой психологические состояния, переходящие одно в другое (неудовлетворенность и удовлетворенность, возбуждение и успокоение и т. д. ). Это неизбежно проявляется и в некоторых закономерностях элементов музыкального языка. Например, обычно считается нежелательным одновременное звучание задержания и того тона, в который оно должно разрешиться. Чайковский писал, что «причина этого запрещения зависит от требований музыкального чувства, для которого только тогда приятен диссонирующий характер задержания, когда оно разрешается в ноту, потребность которой мы уже ощущаем, но которой еще нет в аккорде»1. Аналогичным образом теория ладового ритма Яворского объясняет гораздо меньшую употребительность у классиков септаккордов I, III, IV и VI ступеней по сравнению с септаккордами II, V и VII ступеней тем, что в первой группе септаккордов одновременно звучат такие смежные тоны (пусть — в разных октавах), из которых один тяготеет — по схеме ладовых тяготений Яворского — в другой (например, в до мажоре си и до, ре и ми, фа и ми, ля и соль; подробнее об этом в следующей главе). Иначе говоря, «стремление к цели» и «цель стремления», как правило, не должны звучать вместе: ибо, если цель реализована, достигнута («звучит»), стремление к ней в значительной мере теряет свою силу.

Специфические отличия между организацией тонов по горизонтали и вертикали как раз и связаны с интервалом секунды, вчастности с секундовыми тяготениями, о которых только что шла речь. В противоположность другим интервалам, секунда производит совсем неодинаковое впечатление в последовательности и в одновременности. Напомним особые свойства секунды, которыми это обусловлено2. Одно из них заключается в том, что при шаге мелодии на секунду второй звук сразу вытесняет след первого. Не возникает поэтому частичной иллюзии, будто первый тон продолжает звучать вместе со вторым и что, следовательно, второй как бы взят другим голосом. Наоборот, создается ощущение полного, без остатка, перелива одного тона в другой. Вместе с высотной близостью (смежностью) тонов, обусловливающей легкость вокального

¹ Цит. соч., стр. 97.

² Свойства эти описаны в Учении о гармонии Ю. Тюлина, стр. 47—49. См. также: Л. Мазель. О мелодии, стр 97—98.

интонирования интервала (речь идет сейчас об интонировании приблизительном, а не акустически точном), это сделало движение по секундам основой мелодической плавности. Таким образом, секунда — наиболее «мелодический» интервал. По он же — наименее «гармонический», поскольку из-за немедленного вытеснения следа первого звука вторым не создается гармонического ощущения.

С «негармоничностью» секунды связано второе ее свойство, касающееся одновременного сочетания составляющих ее тонов: секунда в одновременности не только диссонирует (как септима, нона или тритон), но и производит впечатление трения — будто два соседних звука непосредственно соприкасаются или, по выражению Ю. Тюлина, «упираются» друг в друга.

Оба свойства, о которых идет речь, присущи и малой секунде, и большой1. И если свойства эти с особенной яркостью проявляются начиная с того этапа развития музыкального мышления, когда уже освоена семиступенная диатоника, то в какой-то мере они, видимо, имеют и более общее значение, опираются на общие акустико-психологические и психофизиологические предпосылки, на закономерности звукового восприятия вообще. При этом два свойства секунды, представляющиеся на первый взгляд загадочно противоположными (плавкость в последовательности и особого рода жесткость и антагонистичность в одновременности), на самом деле тесно связаны между собой. Мелодическая плавность секунды в значительной мере обусловлена, как сказано, полнотой «перелива» одного звука в другой, а она, в свою очередь, определяется немедленным вытеснением вторым звуком следа первого. Но это вытеснение как раз и означает своего рода несовместимость двух тонов в одновременности, то есть их антагонистичность, которая, таким образом, ставится на службу мелодической плавности.

Секундовый ход мелодии сочетает в себе, следовательно, важнейшие функции. С одной стороны, поскольку дискретный (прерывный) ладовый звукоряд, как правило, не допускает действительно непрерывного (глиссандирующего) изменения высоты, секундовый шаг, как наименьший, оказывается неизбежной заменой такого постепенного и непрерывного изменения2. Гаммообразное, поступенное движение и создает впечатление плавного, постепенного высотного подъема или спада. С другой же стороны, секундовый ход достаточно велик, чтобы второй звук воспринимался как существенно новый, иной, а не как интонационный вариант пер-

1 Ю. Тюлин справедливо указывает, что при восприятии (в одновременности) большой секунды «не возникает ощущения свободного пространства, которое можно заполнить еще одним тоном, как мы ощущаем это в терцовом интервале» (цит. соч., изд. 3-е, стр. 48).

2 На это указывал еще Риман.

вого. Упомянутая антагонистичность и создает либо усиливает предпосылки для восприятия смежных звуков как разных (отчасти и противоположных) ладомузыкальных качеств, а не только разных (и близких) высотных «количеств». Сочетание же этой высотной смежности с различием качеств определяет особую специфически мелодическую связь смежных тонов, содержащую богатые возможности их соотношений, как, например, главенства и подчинения, тяготение одного тона к другому и т. п.

В итоге секундовые связи лежат в основе мелодического движения. Это, разумеется, отнюдь не исключает скачков, которые являются, в частности, важным средством индивидуализации мелодии. Но скачки большей частью заполняются, хотя бы частично, поступенным движением. Если же этого нет и скачков в мелодии много, то в ней неизбежно возникает скрытая полифония, а каждый скрытый голос развивается уже преимущественно поступенно. Собственно, скрытые голоса обычно как раз и образуются на основе секундовых связей не соседних — во времени — звуков мелодии, что лишний раз подтверждает значение этих связей. Неоднократно указывалось и на роль внутреннего гаммообразного стержня мелодии, скрепляющего ее, делающего ее развитие более логичным. Наконец, если в индивидуализированном главном голосе возможно большое количество скачков, то в сопровождающих голосах плавное движение решительно преобладает. Все сказанное относится и к мелодике современных композиторов.

Оказывается, однако (хотя никем из исследователей это не было замечено), что в самой тесной и непосредственной связи со свойствами секунды и ее ролью в мелодии находится важнейшая — интонационная — предпосылка терцовой основы строения аккордов1.

Мы покажем это, начав с некоторых, сравнительно частных проявлений соответствующей предпосылки в классической гармонии, а затем затронем все более и более широкую сферу ее действия.

Как упомянуто в начале главы, аккорды служат опорами для случайных сочетаний, возникающих в мелодическом движении голосов. Обусловленное соотношением гармонии и мелодии стремление к разрешению неаккордового звука в аккордовый является, таким образом, тяготением мелодическим, связанным с поступенным движением, с секундовыми сопряжениями тонов. Задержания, вспомогательные звуки, да и многие проходящие (последний звук в каждой груп-

¹ Автору этих строк приходилось обращать внимание на эту предпосылку в книге «О мелодии» (стр. 60—61) и несколько более подробно освещать проблему терцового принципа в статье «К дискуссии о современной гармонии» («Советская музыка», 1962, № 5, стр. 54—56).

пе проходящих нот) разрешаются в аккордовые звуки путем хода на секунду.

Каковы же — в пределах семиступенной диатоники — оптимальные условия существования такого рода секундовых сопряжений между аккордовыми и неаккордовыми звуками? При каком количестве звуков в аккорде и при какой его структуре число этих сопряжений будет наибольшим? Какой должна быть, в частности, структура аккорда, чтобы: 1) любой тон, не входящий в данный аккорд (то есть любой неаккордовый звук), мог разрешиться в звук этого аккорда посредством шага на секунду; 2) любой аккордовый звук мог бы быть переведен секундовым смещением в неаккордовый?

Легко убедиться путем несложных выкладок, что одновременно обоим названным сейчас требованиям удовлетворяют (в условиях диатоники) только аккорды из трех или четырех различных тонов и притом только квартовой или терцовой структуры. Во всех других случаях неизбежно встретятся три ступени подряд (октавное подобие тонов все время подразумевается), не входящие в аккорд или, наоборот, входящие в него. В первом случае средняя из этих ступеней не сможет разрешиться шагом на секунду в аккордовый тон, во втором случае соответствующий тон не сможет быть переведен секундовым смещением в неаккордовый.

Рассмотрим сначала квартовые аккорды. Для удобства обозрения в примерах 16а и 16б ноты расположены по горизонтали. Аккордовые звуки обозначены белыми нотами, неаккордовые — черными:

16^а

16^б

В обоих случаях, то есть при квартовых аккордах из трех и из четырех различных тонов, требуемые два условия выполнены: возле каждого неаккордового звука имеется смежный с ним аккордовый, а рядом с любым аккордовым есть неаккордовый. Всего существует по четыре различных секундовых сопряжения в каждой схеме. При этом в случае аккорда из трех тонов (пример 16 а) каждый из неаккордовых звуков может разрешиться только в одну сторону (либо вверх, либо вниз), а в случае аккорда из четырех тонов есть всего лишь один неаккордовый звук, разрешающийся в обе стороны (звук ми в примере 16б). Подобным же образом среди аккордовых звуков в примере 16 а имеется только один окруженный двумя неаккордовыми (звук до), а в примере 16б таких звуков нет.

Рассмотрим теперь аналогичные схемы секундовых сопряжений аккордовых и неаккордовых звуков при терцовой структуре аккордов:

17^а

17^б

Здесь для трезвучия и для септаккорда существует по шесть различных сопряжений. При этом в случае септаккорда все три неаккордовых звука могут разрешаться в разных направлениях, в случае трезвучия — два. Точно так же любой из трех гонов трезвучия окружен двумя неаккордовыми, в септаккорде же имеются два таких тона. Сразу видно гораздо большее богатство и разнообразие возможных соотношений, чем при квартовой структуре аккордов. Причина ясна: при терцовом строении неаккордовые и аккордовые звуки чередуются в ладовом звукоряде регулярно по одному и, следовательно, могут плотно окружать и тонко прослаивать друг друга. Таким образом, хотя квартовые аккорды с рассмотренной точки зрения вполне возможны и в некоторых стилях сравнительно широко применяются (например, в музыке Шенберга досерийного периода), именно терцовые структуры оптимально, то есть наиболее многообразно и гибко, реализуют одну из основных функций классического аккорда — служить опорой для других сочетаний, разрешать секундовые мелодические тяготения неаккордовых звуков. Мы ограничились условиями диатоники, но это вполне правомерно, ибо диатоника лежит в основе классического гармонического мышления и реально преобладает в большинстве классических построений.

А теперь, наоборот, отвлечемся от неаккордовых звуков и представим себе в условиях диатоники обычную смену одного аккорда другим. Голоса, как правило, движутся плавно или выдерживают общие тоны двух аккордов. Как вытекает из сказанного выше, именно плавность движения способна наилучшим образом обеспечить подлинную смену гармонии, ибо секундовые ходы сразу уничтожают следы предыдущих звуков. Однако реализуется эта способность лишь постольку, поскольку секундовые шаги голосов приводят к новым звукам, не входившим в прежнюю гармонию. Отсюда следует, что внутри самого аккорда должно содержаться возможно меньше секунд. Но это опять-таки достигается только терцовой структурой, наиболее «антисекундовой» из всех структур. В трезвучии нет ни одной секунды. Любое же другое созвучие из трех различных тонов, в частности квартовое, непременно содержит секундовое соотношение (септимы и ноны, конечно, в этом смысле равнозначны секундам). Точно так же в септаккорде есть лишь одна секунда (септима), всякое же иное — нетерцовое — сочетание из четырех звуков включает в себя по меньшей мере две секунды. Мы снова убеждаемся в оптимальности терцового строения аккордов — на сей раз с точки зрения наилучшего совмещения (в условиях

диатоники или ее преобладания) плавного голосоведения с достаточным звуковым обновлением сменяющихся гармоний. Иначе говоря, обе стороны классической гармонии — цельные вертикальные комплексы в ясности и определенности их смен и мелодическая сторона гармонии, ее певучесть — находят именно при терцовой структуре аккордов свое наиболее полное выражение1.

Для голосоведения важно и то обстоятельство (уже упомянутое по другому поводу выше), что за вычетом секунды терция является самым узким интервалом, а значит, ее обращение — секста — отличается, наоборот, достаточной широтой. Это позволяет и концентрировать голоса в тесном диапазоне, и размещать их на значительном звуковом пространстве, а также свободно и гибко переходить от одного расположения к другому. Квартовые гармонии не обладают такими возможностями: обращение кварты, (квинта) разнится от нее по величине лишь незначительно.

Мы говорили о связи терцовой структуры с существенными чертами классического музыкального мышления и еще вернемся к этим связям. Сейчас, однако, отметим, что, поскольку описанные выше мелодические свойства секунды имеют значение не только для творчества XVIII—XIX столетий, но и по крайней мере для всякой музыки, основанной на диатонике, предпосылка терцовой организации вертикали, вытекающая из этих свойств, тоже должна иметь (хотя бы потенциально) более широкую и общую сферу действия.

Действительно, с древних времен (точнее — с тех пор, как освоено секундовое соотношение) звук, отстоящий на секунду от какого-либо опорного тона напева, обычно играл роль неопорного, как бы вспомогательного. Это в принципе относилось

¹ В Теоретическом курсе гармонии Г. Катуара все трезвучия и септаккорды диатоники выводятся из секундовых смещений тонов трех главных трезвучий. В сущности, этот метод заключается как бы в моделировании реальных смен гармонии, основанных на плавном голосоведении, и в порождении таким путем все новых аккордов. Катуар пытается этим способом, как он пишет, «построить теорию образования наших аккордов, которая привела бы нас к доказательству вышеприведенного положения» (то есть положения о терцовом строении аккордов: см. цит. соч., стр. 14). Правда, как доказательство упомянутого положения рассуждения Катуара не выдерживают критики. Не говоря уже о том, что терцовый принцип назван Катуаром «аксиомой», то есть доказательству не подлежит, в самом процессе доказательства Катуар дважды принимает за истину доказываемое положение: во-первых, он исходит из трезвучий (то есть терцовых структур), а во-вторых, если какое-либо смещение тонов «не создает новых аккордов» (то есть если его результат не располагается по терциям), оно попросту отбрасывается (там же, стр. 14—15). Объективная ценность построений Катуара заключается, однако, в демонстрации легкой переводимости весьма разнообразных терцовых структур друг в друга путем секундовых смещений всех или некоторых тонов, то есть на основе классических норм плавного голосоведения, иначе говоря, в подтверждении оптимального характера терцовой структуры аккорда с рассматриваемой сейчас точки зрения.

и к звуку, лежащему секундой выше опорного, и к аналогичному нижнему тону. Таким образом, указанные два звука, находящиеся друг от друга на расстоянии терции, приобретали сходную функцию неустоя. Поскольку же, начиная с некоторого исторического этапа, в опевании мелодических опор обычно участвовали прежде всего именно смежные с опорами звуки, эта сходность функций верхнего и нижнего вспомогательных звуков, отстоящих друг от друга на консонантную терцию, могла более или менее прочно закрепиться. Аналогичным образом, если устой переходил в смежный неустой, этот же последний не возвращался назад, а двигался дальше — к терцовому тону от прежнего устоя, то возникало как бы преодоление тяготения неустоя к исходному устою, преодоление, дававшее тоже своего рода разрешение, но на ином уровне: терцовый тон приобретал значение качественно нового устоя, то есть опять-таки функцию, родственную функции начального тона.

Во всяком случае независимо от возможных конкретных исторических путей формирования соответствующего соотношения описываемое своеобразное мелодическое терцовое родство тонов непременно должно было быть раньше или позже нащупано и освоено музыкальной практикой, ибо оно неизбежно возникало на основе общего «секундового антагонизма» двух звуков, отстоящих на терцию, по отношению к промежуточному тону. И если секундовый шаг означает как бы отрицание вторым звуком первого (упомянутое вытеснение его следа), то следующий аналогичный шаг уже играет роль «отрицания отрицания». В этом смысле третий звук (терцовый) и оказывается родственным -первому. Иными словами, из естественного различия качеств или функций смежных звуков (будь то опорность и неопорность, устойчивость и неустойчивость, а позднее аккордовость и неаккордовость) вытекает сходность (если функций всего две) или возможность сходности (если функций больше) качеств звуков, отстоящих на две секунды, то есть на терцию.

Описанное терцовое родство обусловлено интонационным процессом. Родство это естественно назвать терцовой индукцией: в процессе мелодического движения звук способен как бы возбуждать (индуцировать) в тонах, отстоящих от него на терцию, свойства, родственные его собственным.

Закономерность терцовой индукции — одна из основ интонирования, опирающегося на диатонику. Вскоре мы увидим, что специфическое и притом особенно сильное проявление терцовая индукция находит в классических аккордах.

Схематично очерченный общий механизм действия основной ладомелодической предпосылки терцового принципа имеет, однако, значение не жесткого закона, а лишь некоторой тенденции, проявляющейся достаточно гибко. Ведь в старинных напевах сама опорность и неопорность тонов мелодии, а тем более тонов звукоряда, далеко не всегда выражена достаточно ярко, мело-

дические тяготения (в более позднем смысле слова) еще не откристаллизовались, четкой дифференциации устоев и неустоев нет. Поэтому и сходность функций звуков, отстоящих на терцию, существует, главным образом, в потенции, прорываясь наружу то здесь, то там. Однако потенция эта реализуется все чаще по мере развития ладового мышления, осознания квинтового остова лада, относительного закрепления за тонами звукоряда качеств большей или меньшей устойчивости или неустойчивости. Но и на сравнительно высоких стадиях развития можно говорить лишь о некоторой общей тенденции к более или менее регулярному чередованию устоев и неустоев в звукоряде лада, то есть к расположению тех и других по терциям. Сравнительно ясно выражена эта тенденция в русской народной песне1. В частности, во многих песнях, мелодии которых вращаются в пределах гексахордного звукоряда, I, III и V ступени лада трактуются как устои, II, IV и VI — как неустои с нисходящим тяготением (см., например, в сборнике сорока русских народных песен Балакирева песни «Заиграй, моя волынка», «Ой, утушка луговая»).

Из этой же тенденции вытекает преимущественно плагальный характер кадансов. Действительно, верхний квинтовый тон лада находится в одном терцовом ряду с I ступенью, а потому служит устоем (или полуустоем), могущим заключать напев. Наиболее естественным же кадансовым ходом к I ступени, сопоставляющим неустой и устой и способным давать прочное завершение, оказывается вследствие этого интонация не V—I, а IV—I или II—I, так как II и IV ступени не лежат в одном терцовом ряду с I (таким образом, плагальный каданс, видимо, древнее автентического). Далее, отсюда же вытекает особая распространенность среди переменных ладов именно параллельно-переменного, в котором главный устой соскальзывает на терцию, то есть не выходит за пределы того же терцового ряда. Наконец, естественность движения голосов терциями («втора» в терцию) обусловлена не только благозвучностью терции, но и ладовой непротиворечивостью: оба голоса одновременно берут либо устой, либо неустой.

Тенденция к более или менее регулярному чередованию устоев и неустоев в гамме лада создавала благоприятные условия — с момента, когда лады с квинтовым остовом стали преобладать, — для трактовки III ступени звукоряда как промежуточного устоя (наряду с главными опорами — I и V ступенями): если I и V ступени — устои, то II и IV — неустои, а между этими последними естественно наличие еще некоего промежуточного опорного тона. Эти мелодико-интонационные предпосылки, видимо, не могли не сыграть значительной роли для осознания и в многоголосной музыке консонирующего трезвучия в качестве некоей опорной гармонии. В позднейших стилях мы рассматри-

¹ См. об этом: Л. Мазель. О мелодии, стр. 60—61.

ваем движение мелодии по звукам аккорда как результат влияния гармонического мышления. На более ранних же этапах осознание относительной мелодической опорности терцового тона лада могло способствовать формированию терцовой структуры вертикали, прежде всего трезвучия.

Теперь мы уже можем вернуться к вертикали в классической системе гармонии. Если даже в народной песне терцовый принцип имеет большое значение для одновременных сочетаний звуков, то в классической гармонии, стремящейся к полной функциональной ясности, аккорд, как представитель какой-либо определенной ладовой функции и ее концентрат в одновременности, естественно, стал с особенной силой тяготеть к терцовой структуре или, по крайней мере, к терцовой основе структуры. Очень существенно при этом следующее. Опираясь в значительной мере на основные ладомелодические связи, терцовая структура аккорда, коль скоро она уже возникла и закрепилась, оказывает, в свою очередь, на эти ладомелодические связи большое обратное воздействие. И дело тут не только в уже упомянутых тяготениях неаккордовых звуков (или септимы аккорда), создающих новые местные и временные сопряжения тонов лада, но и в явлении, аналогичном описанной выше терцовой индукции. Эта гармоническая терцовая индукция обладает своими особыми свойствами. Действительно, поскольку терцовая структура аккорда возникла как объединение звуков, сходных по какому-то своему качеству, и такое их родство в общей форме ощущается музыкальным сознанием, это качество, если оно безусловно присуще ряду звуков данного терцового созвучия, распространяется в некоторой мере и на те его звуки, которые сами по себе (то есть в данной ладовой системе, но вне данного созвучия) были бы его лишены. Так, в доминантсептаккорде соль — си — ре— фа первые три звука индуцируют в последнем (фа) доминантовое качество, тогда как в других условиях он служит основным тоном субдоминанты. Точно также доминантовая квинта ре приобретает в трезвучии ре — фа — ля субдоминантовое качество, индуцированное звуками ля и фа.

Этого рода соотношения могут показаться очевидными, но они далеко не общепризнаны. Например, Риман рассматривал звук ре только как квинту доминантового трезвучия и видел поэтому, как упомянуто, в квинтсекстаккорде (и даже секстаккорде) II ступени соединение преобладающей субдоминантовой функции с элементом доминантовой. Звук фа Риман всегда трактовал как субдоминантовый, и поэтому в доминантсептаккорде тоже усматривал сочетание двух функций. Подобный подход к аккордам, основанный на сочетании звуков разных функций, свойствен и Яворскому, но, в противоположность Риману, Яворский приписывал звуку II ступени субдоминантовую функцию, а IV — доминантовую (по Яворскому «доминантовость» в

мажоре неотделима от тяготения тритона между IV и VII ступенями; подробнее — в главе VI).

Уже самый факт, что два теоретика, отнюдь не расходящиеся в определении функций септаккордов V и II ступеней мажорного лада, противоположным образом рассматривают функции отдельных звуков, входящих в эти аккорды, наводит на мысль, что приписывать каждому звуку лада раз и навсегда какую-либо определенную функцию неправомерно. Даже некоторые аккорды могут иметь разные функции в зависимости от контекста, функции же отдельных звуков требуют еще гораздо более гибкого подхода (Риман, впрочем, признавал двойственность функций V ступени лада — как тонической квинты и основного тона доминанты; Яворский же отрицал даже это). Аккордовая терцовая индукция как раз и входит в число реальных закономерностей, обусловливающих различие качеств того же звука лада в разных ситуациях, а теоретическое осознание этой закономерности может служить одним из инструментов более гибкого анализа соответствующих ладогармонических явлений.

Конечно, терцовая индукция в аккорде служит проявлением общей закономерности подчинения элемента целому, но проявлением специфическим. В некоторых случаях эта индукция даже способна до известной степени освобождать вводный тон от его восходящего тяготения. Например, тот факт, что трезвучие III ступени, содержащее вводный тон, исполняет не только доминантовую, но и тоническую функцию (если оно дается после трезвучия I ступени и перед субдоминантой), объясняется именно индукцией: звуки III и V ступеней, только что входившие в тоническое трезвучие, в большей мере индуцируют «тоничность» в вводном тоне, нежели последний возбуждает в них «доминантовость».

Вернемся теперь к описанному выше существенному качественному различию между мелодическим интервалом секунды и интервалом терции. Оно проливает новый свет на ряд явлений в самых различных областях. Например, тот факт, что одно из важнейших свойств диатонического звукоряда заключается в отсутствии в нем двух полутонов подряд и что такого рода открытые хроматические ходы обычно избегаются в народной песне, вероятно, связан также и с тем, что для музыкального мышления определенного этапа две секунды непременно должны составлять терцию, тогда как две малые секунды образуют лишь большую секунду либо же энгармонически равную ей (или — в нетемперированном строе слишком близкую ей по величине) уменьшенную терцию, не являющуюся консонансом. Иначе говоря, хроматизм ставит под вопрос принципиальное качественное различие между шагом на секунду и двумя шагами на этот интервал; диатоническое же мышление стремится сохранить прежде всего именно это различие.

Другой факт, который занимал умы теоретиков, начиная с Рамо, и тоже в конечном счете связывается с указанным различием, — факт невключения в ладовую систему 7-го обертона1. Известно, что интервал малой септимы в чистом строе (16: 9 и 9: 5), пифагоровом (16: 9) и равномерно темперированном (промежуточная величина) заметно превышает отношение 7: 4. Правда, в качестве особого гармонического эффекта 7-й обертон иногда применяется. В литературе есть, в частности, ссылка на Никиша, требовавшего от валторнистов, чтобы в конце трио из скерцо Героической симфонии они извлекали звук des (на валторнах in Es) именно как 7-й обертон, — это создавало особое чарующее звучание. У Шопена малая септима к тонике тоже иногда дается в том регистре, где она близка 7-му обертону и трактуется как мягкий, почти консонирующий звук, легко сливающийся с тонической гармонией (окончание прелюдии F-dur)2. Однако в звукоряд мажорного и минорного лада 7-й обертон и септима 7: 4 не укладываются, хотя к этой септиме очень близка увеличенная секста в некоторых старинных темперациях3.

Представляется вероятным, что в процессе исторической кристаллизации нашей музыкальной системы 7-й обертон не нашел применения также и потому, что он стирал бы необходимое резкое качественное различие между секундами и терциями. Ибо наряду с чистой малой терцией (6: 5) и пифагоровой (32: 27) существовала бы еще меньшая малая терция (7: 6). А среди больших секунд появилась бы, наряду с 10: 9 и 9: 8, наоборот, еще более широкая 8: 7. И она настолько мало отличалась бы от узкой терции 7: 6, что качественная грань между большой секундой и малой терцией не всегда сохранялась бы. Отсутствие 7-го обертона как раз и обеспечивает тот необходимый количественный разрыв между этими интервалами, который нужен для восприятия их принципиального качественного различия.

Все, о чем здесь говорилось, лишь разные следствия особого секундового антагонизма смежных ступеней диатоники и вытекающего отсюда «союза ступеней через одну». Как уже сказано, в этом союзе или родстве заключается главная ладомелодическая, интонационная предпосылка терцового строения созвучий. Она имеет значение достаточно широкое и общее; эстетикой же классической гармонии объясняется лишь особо интенсивное и

¹ Под номером обертона здесь и далее имеется в виду, в согласии с широко распространенной традицией, номер соответствующей гармоники, хотя точнее обозначать номера обертонов числами на единицу меньше, не называя, таким образом, основной тон его первым обертоном.

² См. об этом: Л. А. Мазель. Фантазия f-moll Шопена. Опыт анализа. М., Музгиз, 1937, стр. 46. Второе изд.: Л. Мазель. Исследования о Шопене, стр. 44—45.

³ См. Martin Vоgеl. Der Tristan-Akkord und die Krise der modernen Harmonielehre. Düsseldorf, 1962.

последовательное ее использование в музыке последних столетий.

Одно из свойств этой эстетики — функциональная ясность гармоний, влекущая, как показано, к терцовым структурам. Но структуры эти оказались в полном соответствии и с другой стороной классической гармонии — с ее опорой на два противоположных лада. Об основах противоположности мажора и минора речь еще пойдет в седьмой главе. Здесь же для нас достаточно того факта, что главным индикатором (определителем) наклонения, то есть мажорности или минорности лада или аккорда, служит III ступень лада или терцовый тон аккорда. Естественно, что и ладоколористический эффект отдельных аккордов (не только трезвучий, но и септаккордов, а позднее нонаккордов) в некоторой мере зависит от распределения в них больших и малых терций и вытекающего отсюда распределения мажорных, минорных, уменьшенных и увеличенных трезвучий. Поскольку мажорность или минорность аккорда в основном его виде обусловливается прежде всего терцией к его нижнему басовому звуку, отдельно взятая большая терция, естественно, ассоциируется с мажорностью, а малая — с минорностью. На этом отчасти основан обычный эффект уменьшенного септаккорда, состоящего из одних малых терций и создающего впечатление не только диссонантности, неустойчивости (из-за содержащихся в нем двух тритонов), но и сгущенной минорности. Разумеется, общая минорная выразительность аккорда определяется не одним лишь его интервальным составом, но и ролью соответствующих интервалов в ладовой системе: уменьшенная септима — характерный интервал именно классического минорного лада (хоть она и присутствует также в гармоническом мажоре, содержащем, как известно, элемент минора). Однако самый интервальный состав, как таковой, тоже вносит в данном случае немалую лепту в типичную выразительность аккорда. Показательно, что, воплощая обычно состояния эмоциональной возбужденности, аккорд этот не используется для передачи возбуждения радостного: его основная сфера — скорбь, мрачная тревога, суровый драматизм, смятение, изображение бурь, ужасов, катастроф (особенно в опере). Конечно, как и всякое музыкальное средство, уменьшенный септаккорд обладает целым кругом выразительных возможностей, не сводимых к названной здесь, сравнительно узкой, но наиболее для него типичной области1. Интересно, однако, что сама эта эмоциональная и изобразительная область так и не нашла на протяжении двухвекового господства классической гармонии более верного и непосредст-

¹ Например, в высоком регистре или при тихой звучности неустойчивость уменьшенного септаккорда может способствовать впечатлению хрупкости и зыбкости, таяния и томления. Таковы уменьшенные септаккорды в коде ноктюрна Des-dur Шопена или Liebestraum'a № 3 Листа (в последнем примере см. такты 6 и 8 с конца).

венно действующего средства выражения, чем уменьшенный септаккорд. Он давно признан средством стандартным, но к нему постоянно прибегали композиторы-классики от Баха, Глюка, Моцарта, Бетховена до Листа, Вагнера, Чайковского. Ларош указывал, в частности, что Вагнер, необычайно обогативший гармонию, все-таки для самых драматических моментов своих опер не находил ничего лучшего, чем тремоло струнных на уменьшенном септаккорде: «Гр

Поиск по сайту: