Пример кривой дополнения 5 страница

Я помню, что писал в 1923 г. социал-демократ Альфред Гротьян: «Нация, которой удастся поставить все больницы на службу выпалыванию физически и психически неполноценных элементов, будет с каждым десятилетием все больше опережать все прочие нации». Гротьян при этом думал о «выпалывании» не людей, а неполноценных наследственных задатков. Он знал, что есть очень ценные люди, негодные, однако, как носители наследственности. Эти люди воспримут стерилизацию как благодеяние, так как сами не захотят обременить свой народ наследственно больным потомством. К сожалению, таких людей мало.

Социалистка Ода Ольберг сказала в 1926 году: «Для счастья нынешнего человечества было бы сделано гораздо больше, если бы его каким-нибудь волшебным словом избавили от вырождения, чем если бы его облагодетельствовали социалистическим общественным строем».

Я продолжаю употреблять в этой книге слово «фёлькиш» (Прим. пер. Это слово всегда ставило в тупик советских переводчиков. Вообще-то оно значит «народный», но немецкие «народники», в отличие от наших были не революционерами, а консерваторами), хотя осторожные люди сегодня стараются его избегать. Я называю «народным» такой образ мыслей, при котором ведется поиск средств к обновлению народа начиная с его основы, т.е. его наследственных задатков. В 1936 г. один человек из ведомства Розенберга просил меня не употреблять больше слово «фёлькиш», а говорить только «национал-социалистический», потому что слово «фёлькиш» не нравится Гитлеру. Я возразил, что главный орган НСДАП по-прежнему называется «Фёлькишер Беобахтер» («Народный наблюдатель»).

Если слово «фёлькиш» употребляется в вышеописанном смысле – а в ином я его никогда не употребляю – только непонятливые или злонамеренные люди могут его неправильно понимать или толковать.

Ганс Ф.К.Гюнтер

Муррхардт, осень 1966

Новое понимание значения семьи
в Германии

Для национальной мысли в период между 1919 и 1933 годами было характерно то, что действия людей стали объяснять не средой, особенно экономической, а, главным образом, наследственными задатками. Таким образом, одержали победу взгляды, которые высказывали во второй половине XIX века Гобино, Гальтон, Амон, Лапуж, Мендель и другие.

Они выступали против учений, которые пытались найти свое воплощение во Французской революции. В середине XIX века, этого века теорий равенства и среды, граф Гобино заговорил о неравенстве человеческих рас и отдельных людей, а теория эволюции Дарвина подвела научную основу под это утверждение о наследственном неравенстве. Тем самым демократии, как ее понимали в XIX веке, было противопоставлено аристократическое мышление. Как сказал еще Геккель, из теории эволюции можно сделать только аристократические выводы.

Для национального государства, которое черпает свою силу из органической концепции жизни, характерно то, что новые познания сразу же оказывают воздействие в разных направлениях. Это государство не может ждать, что народ поднимется и усилится в результате одного лишь улучшения среды. Оно должно стремиться к увеличению количества ценных наследственных задатков в народе и к уменьшению количества неполноценных задатков. Поэтому совершенно иное значение приобретает количество детей от браков между людьми разной наследственной ценности.

Государство, осведомленное в вопросах биологии, должно создать в народе новое, живое понимание сущности и значения семьи. О том, что семья это ячейка государства, в сегодняшней Европе почти забыли…

Во всем, что касается семьи, в Европе практически приходится начинать заново. Немецкая семья – реликт того, чем когда-то была индоевропейская семья. В XIX веке от семьи былых времен почти ничего не осталось, однако в некоторых немецких землях даже родовые союзы как правовые образования сохранились до XVIII, а в отдельных случаях – до XIX века.

Коммунисты хотели бы ликвидировать и последние остатки семьи…

О том, насколько мало государственные деятели, а также демографы, социологи и другие ученые обращали внимание не семью, свидетельствует хотя бы тот факт, что при переписях населения анкеты обычно составлялись в расчете не отдельных людей и их отношения вне семьи, так чтобы статистика населения не могла дать картину семейной жизни народа.

Даже науки, которые обязаны были заниматься семьей, не справились с этой задачей, по крайней мере, у нас, в Германии. Характерно, что не была создана фундаментальная история немецкой семьи по типу имеющихся историй американской и французской семьи. Именно в США появился ряд великолепных работ о семье и современных семейных отношениях, там же вышли первые книги, в которых семья рассматривается с точки зрения евгеники. Еще в 1887 г. в США была создана Национальная лига защиты семьи.

Если мы просмотрим немецкие труды по социологии, чтобы узнать, что в них говорится о семье, мы увидим, что их авторы пытаются сказать о семье что-то правильное, но почти нигде нет живого понимания семьи, ее значения для народа и государства и есть лишь догадки о значении семьи для повышения качественного уровня народа. Анализ распада браков в наше время не дает глубокого научного понимания сущности семьи.

Под влиянием успехов в изучении наследственности, сосредоточенного именно на семье, представители социологии, истории и других наук тоже начали обращать внимание на семью. Изучением семьи занимались Оттокар Лоренц, Армин Тилле, Фридрих фон Клокке и др. Церкви всегда держали семейную жизнь под контролем, и католическая церковь попыталась противодействовать распаду семей пастырским посланием собора епископов в Фульде в 1913 году. Протестантская церковь сделала это с запозданием.

В Германии нет единой традиции научного исследования семьи. Здесь приходится все создавать заново. Необходимо учредить институт или хотя бы научный кружок с целью исследования семьи.

Если мы поставим вопрос о том, кто лучше всех понял сущность и значение семьи, то я назову двух людей, двух последних значительных представителей органического мышления в социологии. Это Фредерик Лепле и Вильгельм Генрих Риль.

Конечно, есть и другие заслуживающие уважения ученые. У нас, немцев, это Юстус Мёзер, а позже Роберт фон Моль и Альберт Шеффле, у французов – Огюст Конт, но плодотворные и глубокие мысли, которые следует взять на вооружение, по-моему, есть у Лепле и Риля, особенно у Лепле. Поэтому необходимо сказать пару слов об этих двух людях.

Нормандец Лепле (1806-82), инженер, экономист, социолог, стал в 1840 г. профессором в Париже, а в 1867 г. сенатором. Наполеон III очень уважал его и наградил орденом Почетного легиона.

В 1870 г. вышла книга Лепле «Организация семьи» (3-е издание. 1884г.).

Лепле, подобно Гобино и Гальтону, нанес контрудар по идеям Французской революции. В устройстве деревенской жизни до этой революции он видел «разумность прошлого». В 1825 г. Лепле познакомился в Париже с двумя немецкими студентами, которые указали ему на основную ошибку Руссо, который утверждал, что «человек от природы добр», а его портят только общественные учреждения. Этот тезис заимствовал пролетарский социализм, который отвергал поэтому евгенику, так как она видела главное зло не в якобы несправедливом общественном строе, а в увеличении количества неполноценных наследственных задатков, чему, правда, способствует и общественный строй. Лепле все ясней понимал, что разложение семьи в сочетании с разрушительными законами о наследственном землевладении – главное зло в жизни западных народов.

Один из учителей Лепле, англичанин, указал ему на тогдашнюю Северную Германию, как на «страну мудрости», где еще можно найти здоровые порядки, и в 1829 г. Лепле поехал туда и изучал тамошнюю семейную жизнь, а также семейные отношения горняков на Гарус. С 1830 г. Он проводил целые годы в путешествиях и разработал свой метод описания семей, который он считал ключом к пониманию общества.

Наиболее важным он считал изучение рабочих семей. В 1855 г. Вышла его книга «Европейские рабочие», в которой он описал 57 показавшихся ему типичными семей, их доходы и расходы. «Рабочие» у него это все люди физического труда, не только промышленные наемные рабочие.

Благодаря своему методу Лепле стал основателем «школы Фредерика Лепле» в социологии, которая и тогда не привлекала общественного внимания, а сегодня почти забыта.

В 1833 г. Граф Райнераль, французский посол в Мадриде, указал Лепле на значение деревенского наследственного права. В разделе наследства поровну граф видел корень всех зол во Франции.

Лепле изучил этот вопрос глубже и посетил те области Европы, где еще сохранялось наследование неделимого имущества. Он быстро понял значение этого обычая, который с 1933 г. утвержден у нас Законом о наследственных дворах. Он понял, почему английский парламент, когда он захотел подорвать позиции католицизма в Ирландии, ввел в 1703 г. в Ирландии для протестантов право наследования неделимого имущества, как в Англии, а для «папистов» – раздел наследства поровну. Он понял, почему Законы Ману предусматривали для брахманов право наследования неделимого имущества, а для шудр – раздел наследства поровну «даже при наличии 100 сыновей». Он понял, почему на Венском конгрессе один английский государственный деятель, когда он не смог добиться дальнейшего уменьшения территории Франции, утеши себя словами: «В конце концов, французы уже достаточно ослаблены своим наследственным правом».

От раздела наследства поровну Лепле ожидал пролетаризации сельского населения и подготовки тем самым пролетарской революции и в деревне.

Этой опасности Лепле хотел противопоставить «родовую семью», которая остается жить вместе на наследном дворе. Ее уезжающие члены должны основывать новые «родовые семьи»… В результате, по мысли Лепле, должен был образоваться слой избранных семей, который он называл «элитой».

Идеал Лепле напоминает индоевропейские большие семьи, а его представления об основании новых семей – древний обычай «священной весны».

Суть учения этого великого нормандца такова: семья, а не отдельный человек, ячейка общества и основа государства. С нее, а не с поверхностных социальных мер должно начаться оздоровление государства. Лепле не разделял надежды XIX века на воспитание и обучение народа, врожденные качества значили для него больше.

До сих пор школа Лепле остается Единственной социологической школой, которая делает упор на семье.

Лепле умер в Париже в 1882 году. В 1867 году он передал Имение, которое купил, своему сыну, чтобы тот основал родовую семью.

В Германии последователем Лепле был Шеффле. В Европе о Лепле тогда почти забыли, потому что все заглушили споры вокруг марксизма. Но идеи Лепле продолжают жить во французском социальном католицизме. В Англии Лепле считают основателем «деревенской социологии», и в Англии есть Дом Лепле, штаб-квартира Союза социологических исследований.

Причисление Лепле к категории «географических детерминистов» показывает, насколько мало понимают до сих пор многие научные школы значение Лепле.

Фигуре Лепле во Франции у нас, в Германии, соответствует фигура Риля. К Вильгельму Генриху Рилю (1823-97) нам тоже надо обратиться, если мы хотим рационально обосновать изучение сущности и значения семьи. Я рад, что круг национальных мыслителей эпохи с 1918 по 1933 год, которому посвятил свою базельскую диссертацию Армин Молер, воздал по заслугам этому человеку и его трудам. Два немецких издательства опубликовали избранные работы Риля.

Риль создал т.н. «социальную этнографию». Вместе с экономистом Лоренцом фон Штейном он может считаться также основателем немецкой социологии. Риль и Лепле были современниками Маркса, но для немецкого будущего они значат больше, чем Маркс, потому что они осознали значение семьи и исходили в своих учениях от нее, а не от отдельного человека.

Риль и Лепле боролись против либерализма как разлагающей силы. То, что главное произведение Риля называется «Естественная история народа», показывает, что в центре внимания Риля были жизненные процессы в народе. Риль, как и Лепле, шел против господствующих тенденций своего века. Он ставил под сомнение почти все «достижения» нашей цивилизации с середины XIX века. Там, где другие видели прогресс, Риль видел все больший отрыв от корней.

В 1885 году вышла книга Риля «Семья», переизданная потом многократно, в 1925 издательством Кота. Работы Риля более художественные, Лепле – более научные… Риль тоже считал, что обновление народа может начаться только с семьи, все прочие меры – попытки исцеления внешних симптомов. Лепле говорил: «Какова сегодня семья, таким завтра будет общество». Риль считал, что создание настоящих семей может спасти немецких рабочих от пролетаризации. Большинство городских семей нашего времени Риль вряд ли счел бы «настоящими».

Риль придавал вопросу о деревенском наследственном праве такое же значение, как и Лепле. Это видно из его книги «Семья», где он сопоставляет ситуацию в деревнях с разделом наследства поровну и с наследованием неделимого имущества.

Но эти предостережения были у нас забыты, пока Зеринг не указал на право наследования неделимого имущества как на возможность сохранения нашего крестьянства и пока эту идею не развил Дарре, связав ее с вопросами наследственности и отбора.

Маркс заставил забыть Лепле и Риля. Под влиянием Маркса общественные науки во второй половине XIX века односторонне занялись вопросами государства и экономики, забыв о семье. В экономике ученые видели лишь состоящие из отдельных людей экономические группы и их чисто материальные интересы, а о государстве в их изображении Ницше говорил, что это «самое холодное из всех холодных чудовищ». Знание жизненных процессов в народе было утрачено, то знание, которым обладали Лепле и Риль.

Поэтому мы должны снова обратиться к их учениям, не для того, чтобы заимствовать из них какие-то догмы, а для того, чтобы глубже понять, как целое, жизненные процессы, развивающиеся в семьях. Риль также показал, какие внешние условия благоприятны для семьи, а какие нет. При высокой рождаемости в неблагоприятных условиях не следует ожидать, что увеличится количество наследственных задатков, которые будут способствовать обновлению немецкого народа. Для государства важна не рождаемость сама по себе, а только рождаемость в семьях с ценной наследственностью.

Этнография XIX века тоже не давала стимулов для углубленного понимания значения семьи. Распространенные мнения о происхождении брака и семьи, об отношениях родства и об их связи с экономическим укладом породили плоские представления о сущности семьи и не только у публики, но и у многих ученых. Концепция Бахофена-Моргана о формах семьи и родства, т.н. теория эволюции семьи и родственных отношений была заимствована пролетарским социализмом. В 1884 году вышла книга Ф.Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Эта книга и после Мировой войны, когда ее теории, основанные на концепции Льюиса Генри Моргана, были опровергнуты этнографами, продолжала снова и снова издаваться – в 1928 г. вышло ее 23-е издание.

Свой вклад в распространение этих идей внес и Август Бебель своей книгой «Женщина и социализм», которая тоже все время переиздается. Сегодня благодаря многим исследованиям, в частности, работе Хобхауза, Уиллера и Гинсберга «Материальная культура и общественные учреждения первобытных народов» (1930г.) установлено, что и на низших ступенях цивилизации экономика мало влияет на общественные отношения. Сравнительно небольшую зависимость государства и общества от экономики в истории западных народов показал Зомбарт.

То, что начал Эрнст Гроссе в 1896 году своей работой «Формы семьи и формы экономики», сторонники пролетарского социализма примитивизировали и объявили экономический уклад причиной появления различных форм семьи. В результате в широких кругах распространились релятивистские представления о браке и семье. Но, если действительно имело место развитие, то какова была его причина?

В моей книге «Формы и история брака» (3-е изд. 1951) я показал этапы развития от магии и анимизма через политеизм к монотеизму, от охоты к скотоводству и земледелию, от отсутствия собственности – к групповой и частной собственности, от общества равных через образование аристократии к монархии, от угнетения женщины – к ее равноправию, от похищения и покупки жен – к добровольному браку, в общем, весь путь развития цивилизации, от ее первых шагов до злокачественной стадии высокоразвитого капитализма, прилагая к этому характеристику особенностей семьи и брака на каждом этапе. Здесь развитие шло от промискуитета через кровнородственную семью, или, по Мак-Леннану, через многомужество – к групповому браку, а от него – к матриархальной семье (о чем мечтают современные феминистки), правда, сначала в форме многоженства, потом к патриархальной семье с многоженством и, наконец, к моногамии. Даргун хотел в своей книге «Матриархат и похищение жен и их реликты в германском праве и в жизни» (1883) проследить такое развитие от матриархата к патриархату и от похищения жен к добровольному браку и у германцев, но он плохо знал источники.

Все большее число ученых сомневается, была ли последовательность развития именно такой, а многие считают ее чистой выдумкой. Сомнения усиливаются по мере все более глубоких сравнительных этнографических исследований. Спор относительно обоснованности теории Бахофена-Моргана, т.н. эволюционной теории, в котором примет участие Мак-Леннан, сэр Генри Мэйн, Хартленд, Иозеф Колер, а позже Вестермарк, Лоуи, Риверс и П.Шмидт, привел к краху распространенных представлений о первоначальных формах брака.

Отказ от этих представлений желателен, потому что только после краха устаревших теорий можно выработать особые концепции брака и семьи для разных групп народов и потому что мышление семейными категориями может укорениться лишь в том случае, если для него есть почва. А развитие это непрерывное движение, почва все время будет убегать из-под ног.

Я уверен, что разные науки сегодня, после краха т.н. эволюционных теорий, смогут придти к пониманию сначала зависимости форм брака и родства и экономических форм от расовой души, а потом характерных для нас и важных для нашего будущего особенностей половой жизни, брака и семьи. Для этого необходимо, чтобы созданный нордической расовой душой культурный круг индоевропейских народов был определен как культурный круг патриархальных крестьян-воинов с относительным равенством обоих полов. Я не верю, что этот культурный круг можно определить как баланс стимулов, исходящих от патриархальных кочевых скотоводов и от матриархальных земледельцев. Должно быть осознано, что индоевропейские патриархальные крестьяне-воины это особый и уникальный культурный круг.

Из этого можно вывести и характерную для нас особую концепцию семьи.

Если бы эти взаимосвязи были бы лучше поняты, у нас не могли бы возникнуть представления о мужских союзах как о зародыше и ядре государства (Густав Вюнекен, Ганс Блюер). Лили Вайзер выдвинула даже гипотезу, что и у германцев можно обнаружить нечто вроде мужских союзов, а в1935 г. где-то читал, что учение о мужских союзах должно стать ядром национал-социалистической концепции государства. Союзы молодых людей всегда играли в индоевропейских государствах вспомогательную роль, но мужские союзы в том смысле, какой придает этому слову этнография, никогда не могут стать ядром немецкой или германской концепции жизни и государства, потому что этим ядром является семья, а семья и мужской союз взаимно исключают друг друга.

Еще знаменитый этнограф Генрих Шурц, который в 1902 г. ввел термин «мужской союз», отметил взаимосвязь между мужскими союзами и матриархальными обществами. Позднейшие исследования показали, что мужские союзы были формой защиты мужчин от матриархального гнета.

Но все эти явления находятся вне индоевропейского круга, а если они проникают в него, то только из низших слоев или маргинальных групп. Особый случай – Спарта, где мужской союз образовался в позднее время как явление вырождения и застоя.

К сожалению, этнография после Шурца мало занималась сравнительными исследованиями мужских союзов. Шурц ошибался, когда предполагал, что все мужские союзы имели примерно одинаковое происхождение и примерно одинаковые основные формы и видел в них общий этап развития групповой жизни людей. Он вовсе не был общим. Новейшие исследования не подтвердили и мнение Шурца, будто мужские союзы всегда возникают из возрастных классов. Наконец, Шурц связывал мужские союзы с государственно жизнью, а это были скорее общины верующих. Великий историк Эдуард Мейер хотел на основании теории Шурца сделать вывод, что вся государственная жизнь вообще развилась из доисторических мужских союзов. Но нам сегодня известны явно антигосударственные мужские союзы, вроде «союза леопардов» в Западной Африке, который, наподобие масонских лож, действует поверх границ между племенами.

В индоевропейском круге почти вся государственная жизнь развилась из семьи в соответствии с законами жизни, из благородной крестьянской семьи, в которой глава и хозяйка дома имели одинаковое значение, но не одинаковые права, так как мышлению индоевропейцев было чуждо представление об одинаковых правах полов, формы жизни которых столь различны. Из родовых союзов, а не из чего-то подобного мужским союзам выделялись вплоть до Средневековья мужские корпорации, а родовые союзы ослаблялись и превращались в мужские союзы лишь в тех случаях, когда налицо были особенности колониальных отношений.

Мы настаиваем: почти вся государственная жизнь индоевропейцев и их творческие времена, и германцев и немцев в частности, строилась на основе семьи. Этнография сегодня открыла для нас своеобразие концепций семьи и родства – одна группа народов более склонна к одной концепции, другая – к другой, в зависимости от того, какая расовая душа в ней проявляется – и это позволяет нам изучить основные черты той семейной жизни, из которой выросло индоевропейское и германское величие.

Индоевропейская семья была образцовым образом связана с законами жизни и выполняла многие из тех требований, которые сегодня расовая гигиена предъявляет к основанной на законах жизни морали. В изначальном индоевропейском мировоззрении семья включалась вживую взаимосвязь разумного порядка Мироздания, который индийцы называли «рита», эллины – «космосом», римляне – «ratio», а у германцев им соответствовал Мидгард. Но семья, осознававшая себя частью этого порядка, должна была соблюдать его и при выборе супружеских пар. Только этим объясняется появление в истории индоевропейцев выдающихся родов и величие индоевропейцев вообще. Величие народа всегда растет и падает вместе с наследственной ценностью его родов, обладающих способностями к руководству.

Лучшая часть немецкой молодежи должна позаботиться о том, чтобы ее большая часть осознала, что либерализм это враг возрождения государства, в том числе и либерализм в вопросах брака и семьи. Как сказал Риль: «Реформируя наш дом, мы реформируем государство».

Государство должно позаботиться о том, чтобы родительский дом в Германии все больше брал на себя роль воспитателя молодежи и народа. А чтобы государство могло снова доверить ему воспитание, родительский дом сам должен обновиться. Как писал Альбрехт Тер в 1877 году в своей книге «Система сельского хозяйства»: «Школа важна, но семейная жизнь еще важней, и пренебрежительное отношение к ней имеет роковые последствия».

Необходимость руководящего слоя для государства

Тот, кто заговорит сегодня в Европе о руководящем слое, слое руководящих и способных руководить родов, т.е. не только о группе руководителей как об ограниченном во времени явлении, встретит непонимание и даже хулу во всех сословиях. Это объясняется тем, что наше западное мышление после 1789 года отказалось от благородных воззрений прежних времен. Я умышленно не говорю «аристократических», чтобы этому слову не придавали сословный смысл и не связывали его только с исторической знатью. Я понимаю под «благородными» все воззрения, которые делают упор на наследственной, «Врожденной» сути человека, а не на том, что он может приобрести, т.е. не на богатстве, знаниях, рангах и титулах. При этом указывается идеал для отбора: талантливый, благородный и красивый человек. Благородный образ мыслей несовместим с «индивидуализмом», который рассматривает отдельную личность как самоцель. Перед человеком ставится задача, чтобы он воплотил в своей собственной жизни все ценности и посредством правильного выбора супружеской пары по возможности передал их своим потомкам.

От такого благородного образа мыслей почти весь Запад отказался после 1789 года. Ему на смену пришло массовое мышление, которое ненавидит и преследует все ценности, которые возвышаются над средним уровнем. Наследственное, «врожденное» не должно больше иметь никакой ценности, чтобы никто не выделялся перед другими и не вызывал зависть. Все различия между людьми приписывались среде и благо для человечества искали в улучшении среды, а не в улучшении самого человека. До небес превозносили воспитание, обучение и здравоохранение и тешились иллюзией, что если всех людей одинаково обучать, кормить и одевать, начнется неслыханный прогресс и все еще остающиеся различия между людьми исчезнут.

Многие из знаменитых апостолов равенства XIX века могут служить примером того, как люди, делая особый упор на благоприобретенном, стараются скрыть какие-то собственные врожденные черты. На это указывал Шопенгауэр.

После того, как стали отрицать все, что можно было объяснить хорошими наследственными задатками, людям XIX века не оставалось ничего другого, кроме стремления к накоплению богатств или знаний или, если это не удавалось, – зависти к тем, у кого есть богатства и знания, и объединения в массы с целью поровну поделить отобранную добычу. Результатом была пролетаризация сознания всех сословий западных народов. Под этим следует понимать распространение такого образа мыслей, при котором отрицается ценность и решающе значение «врожденного», отрицаются все ценности, ориентированные на идеал, и признаются лишь массовые «ценности», ориентированные на посредственность.

Исходя из этих пролетарских представлений (здесь опять-таки не имеется в виду сословие), распространившихся по всей Европе в XIX веке, их сторонники боролись против любого воззрения, которое требовало признания образцовой человеческой сути. Образцовость казалась людям, когда речь не шла о стадных чувствах, чем-то затрагивающим их пролетарское сознание и «стремление к счастью».

Отказ от образцов, возвышающихся над стадными ценностями унифицированной посредственности, настолько въелся в сознание людей в прошлом и в нашем веке, что потребуется еще много времени, прежде чем большое число людей сможет воспринимать «благородные» цели жизни и государства без внутреннего сопротивления.

Сегодня этот образ мыслей еще совершенно чужд «широким массам», он ими не воспринимается. Но национальное государство не должно пугаться этого сопротивления, оно должно решительно идти по пути своего укрепления и повышения качественного уровня народа. Одно тесно связано с другим и немыслимо без другого, так как государство укрепится лишь в том случае, если ему удастся воплотить свои основные идеи в облике многочисленных руководящих или способных к руководству семей. Я говорю «семей, а не «отдельных людей», потому что только надежное хранение народных ценностей в наследственных задатках целых семей, из которых государство всегда сможет с достаточной долей уверенности выбрать руководителей среднего и высшего уровня, обеспечивает прочность государства.

Любое государство, особенно государство германского типа, когда ему нужно после чрезвычайных ситуаций вернуть жизнь народа в нормальное русло, должно подумать о том, как обрести стабильность и одновременно стимулировать развитие. У всех индоевропейских народов, пока их жизнь была здоровой, стабильность и развитие были высшими государственными ценностями. Но нет лучшего способа соединить развитие и стабильность рациональным для германского государства образом, чем создание слоя способных к руководству семей, постоянно вбирающих в себя все новые таланты. Рим достиг своего величия именно благодаря существованию такого слоя, нобилитета, в состав которого включались хорошо зарекомендовавшие себя на государственных должностях «новые люди». Успехи Британской империи до начала XX века объясняются тем, что существовал слой избранных семей, от браков между представителями которых рождались способные к управлению государством люди преимущественно нордического типа. В состав этого слоя включались и новые семьи из других слоев, если они соответствовали тому образу, который отождествлялся с понятиями «джентльмен» и «леди».

Сегодня этот слой в Британской империи почти истощен. Он играл решающую роль в английской истории в период с 1689 по 1832 год. 73% министров в период с 1801 года по 1831 г. принадлежали к этому слою. После первой реформы, с 1832 по 1866 г. их было 64%, после второй, с 1867 по 1884 г. 60%, после третьей с 1885 по 1905 г. 58%. Разрыв с этой традицией произошел только в 1906 г. когда усилилась лейбористская партия. В результате число министров из прежнего руководящего слоя сократилось в период с 1917 по 1924 г. до 27%.

В XIX веке способности английского руководящего слоя снижались вследствие браков по расчету, из-за денег. Антонии Троллоп (1815-82) написал об этом в 1875 г. роман «Как мы теперь живем», а Артур Понсонби выпустил в 1912 г. книгу о вырождении английской аристократии. В высшем слое распространился низкий дух торгашества… История английского высшего слоя, руководившего страной благодаря своим наследственным способностям, кончается в 1905, самое позднее – в 1916 году. Этот слой понес большие потери на Мировой войне, а после войны Ллойд Джордж так придавил его налогами, что многим пришлось продавать свои имения…

Поиск по сайту: