Мы выступаем за плюрализм подходов в преподавании экономической теории 33 страница

Требование № 2. Открытость, гласность и прозрачность обсуждения и принятия решений по проблемам выработки, принятия и реализации антикризисных программ. Да, финансы – это дело профессионалов, но профессионалы уже привели мировую экономику к вполне «профессиональному» кризису. Кроме того, есть разные профессионалы, предлагающие разные модели выхода из кризиса. Наконец, люди, гражданское общество каждой из стран и мировое гражданское сообщество должны знать и понимать, кто и какую цену заплатит за выход из кризиса, что, как и в чьих интересах (и за чей счет) будет сделано, кто и какую конкретно ответственность на себя принимает.

Возможны и более мягкие шаги, связанные исключительно с общественно-государственным контролем за финансовой сферой, ограничением спекулятивных финансовых операций и доходов от них и т.п. меры.

Все эти предложения не являются чем-то новым. Эксперты и интеллектуалы, принадлежащие к кругу противников неолиберальной, монетаристской политики и в России, и за ее пределами, уже давно и детально прописали эти альтернативы, много более десяти лет назад показав, что финансовый кризис в условиях безудержной «финансиализации» возможен в любой момент. Поэтому у нас сейчас есть немалые основания для того, чтобы потребовать от тех, кто делает «реальную политику»: прислушайтесь к голосу тех, кто в отличие от вас показал, почему и как может наступить кризис и давно предложил пути выхода из него за счет тех, кто его породил, а не тех, кто страдал и страдает от финансовых спекуляций.

Впрочем, сам по себе этот призыв – глас вопиющего в пустыне.

А теперь о сценариях посткризисного развития.

Сценарии посткризисного развития как пространство социально-политической борьбы

Начнем с констатации: если баланс общественно-экономических сил не сложится в пользу большинства граждан, то выход из кризиса будет идти по сценарию усиления концентрации капитала и дальнейшего укрепления некоторых крупнейших финансовых институтов (кто-то из них, конечно же, проиграет) при резком ухудшении положения большей части предпринимателей в реальном секторе и существенном ухудшении качества жизни практически всех слоев наемных работников (в том числе занимавшего до кризиса явно привилегированное положение слоя «профессионалов»-финансистов). И этот сценарий пока что наиболее вероятен, судя по тому, на какие меры по «оздоровлению» экономики нацелены программы правительств ведущих стран мира.

В случае реализации этого сценария мы можем прогнозировать появление новой модели капитализма – реверсивной даже по отношению к неолиберальной модели глобального капитализма начала этого века. Это будет выход из тупика, в который в очередной раз уперся (и кризис тому свидетельство) глобальный капитал. Но выход назад и в сторону.

Конкретные черты этой посткризисной модели мы прогнозировали еще до кризиса. Ныне они становятся все более рельефными.

В экономике на смену внешнему торжеству свободного глобального рынка будет все более идти имперский протекционизм и все более активное использование государствами-метрополиями и контролируемыми ими наднациональными институтами (типа ВТО, МВФ, НАТО или их преемников) различных рычагов того, что можно условно назвать в духе неоклассики «рыночной властью» для обеспечения своих экономических преимуществ. Отношения наемного труда и капитала будут характеризоваться дальнейшим ослаблением профсоюзов, растущей дифференциацией доходов внутри социального слоя наемных работников (все более уходящего от классического состояния однородного класса) при дивергенции его на узкий слой высокооплачиваемых «профессионалов» и большинство индустриального и доиндустриального пролетариата, а то и прекариата[317]). Концентрация капитала продолжится, равно как и развитие новых форм фиктивного виртуального финансового капитала (можно, правда, прогнозировать его большую связанность с государством и еще меньшую прозрачность трансакций плюс развитие некоторых встроенных демпферов, парирующих чрезмерный «перенадув» пузырей; пар перенакопленного капитала можно спускать и вовремя, заранее перераспределяя триллионы долларов в пользу неудачно спекулирующих финансовых институтов).

Для обеспечения такой экономической модели потребуется про-имперская геополитика и еще более манипулятивная политико-идеологическая система.

Для стран периферии (полупериферии) останутся сценарии полуколоний («периферийных империек»). Возможно также образование мощных антиимперских союзов (то же, впрочем, довольно реакционного толка).

Идеологически все это будет сопровождать мощная волна правого неоконсерватизма.

Потенциал альтернативных сценариев (скажем, новой глобальной экономической сети с «правилами игры», аналогичными тем, что сегодня есть в Норвегии или Венесуэле: приоритет социально-экологических целей, ограничение крупного бизнеса, социализация образование, здравоохранения, финансов…) зависит от того, окажется ли достаточно мощным потенциал мирового гражданского общества и ряда государств, уже сейчас проводящих такую политику…

Впрочем, этот сценарий, на наш взгляд, маловероятен, хотя мы считаем важным его всяческую поддержку. Хотя бы для того, чтобы обозначить идейно-теоретические альтернативы, а также побороться за компромисс или, по крайне мере, соревнование в недалеком будущем двух предложенных выше крайних сценариев пост-кризисной эволюции/развития.

P.S. Так что же такое постиндустриальный капитализм, или Некоторые размышления в связи с идеями провала идей неоэкономики, появления нового духа капитализма и роста креативного класса[318]

Заметки на полях книг:

· Henwood D. After the New Economy. London-NY, London, The new Press, 2003;

· Boltansky L. and Chiapello E. The New Spirit of Capitalism. London-NY, Verso, 2005

· Florida R. The Rise of the Creative Class. NY, Basic Books, 2002, 2006 (второе издание)

Так получилось, что лишь в 2006 году, во время зарубежной командировки, оставляющей (в отличие от московской жизни) хоть сколько-нибудь времени на работу с книгами, просматривая публикации последних пяти лет по проблемам социально-экономических трансформаций в современном мире, я обратил внимание на то, что в настоящее время сложились некоторые достаточно определенные основные тенденции в понимании постиндустриальных тенденций среди академических ученых Запада, прежде всего – США.

Первая, наиболее радикальная – критика идей постиндустриальной трансформации с традиционных левых позиций. Здесь все относительно просто: есть фундаментальные черты капиталистической системы, они в принципе неизменны; новые технологии, развивающиеся в некоторых секторах некоторых стран, принципиально ничего не изменяют, фундаментальные противоречия капитализма остаются прежними. Наиболее ярко этот подход представлен в работах Алекса Каллиникоса[319]. Об этом ученом и его взглядах уже писалось в российской периодике, поэтому их оставлю в стороне. А вот о работе Д.Хенвуда «После новой экономики», близкой к тенденции, скажу несколько слов ниже.

Вторая – работы марксистских авторов, так же радикально-критически настроенных по отношению к капиталистической системе, но подчеркивающих, что ныне сформировалось некоторое новое ее состояние, которое в принципе можно и должно анализировать в рамках преимущественно марксистской методологии. Эти работы представлены, в частности, в публикациях старейшего американского научного журнала критической общественной мысли «Science and Society»[320], а также в ряде других работ[321].

Третья – другая ветвь радикально-левой критики, признающей качественные изменения, произошедшие в капиталистическом мире, но исследующая их в иных, нежели марксизм, парадигмах, представлена широким спектром работ, восходящих к тезисам «новых левых» (Г.Маркузе, А.Горца и др.). Наиболее нашумевшие здесь последние работы – это постмодернистская критика нового мира как «империи», которую должно разрушить «множество», представленная в переведенных на русский язык книгах М.Хардта и А.Негри[322]. О них автор и его коллеги уже так же немало написали[323], посему мы обзор этого направления в данном тексте отсутствует.

Четвертая – умеренно-критический подход к капитализму вообще и его новейшим проявлениям в частности. При этом констатируются как преемственность с прежней индустриальной моделью, так и ее отличия, но все выводы касаются лишь возможных направлений некоторого реформирования сложившегося общества. Такова, в частности, рассматриваемая ниже книга Л.Болтански и Е.Чиапелло.

Пятая – констатация изменений в современном мире как качественных и приводящих к возникновению некоей новой системы. Эта тенденция продолжает серию работ по постиндустриальной тематике последней трети ХХ века[324] и в нынешнем веке представлена множеством работ о дигитальной (цифровой) или виртуальной экономике, сетевых корпорациях и других важных, но относительно частных вопросах новых тенденций в глобальных социально-экономических трансформациях. На этом фоне выделяется некоторой концептуальностью наделавшая немало шума в США книга Роберта Флориды, о которой мы и скажем несколько слов ниже.

* * *

Начнем с работы Д.Хенвуда. Ее название – «После новой экономики» – говорит само за себя. Автор критически относится к буму вокруг идей «новой экономики», подчеркивая, что эти тенденции возникли достаточно давно и, что особенно важно, не являются всемирными, затрагивая лишь некоторую часть жителей стран золотого миллиарда. Уже во введении он констатирует, что 30 лет разговоров о постиндустриальном обществе ничего не изменили по существу. Ключевые проблемы человечества по-прежнему не решены: новые технологии и компьютеры не привели ни к улучшению состояния природной среды, ни к существенному изменению содержания труда большинства граждан, ни к сокращению социальных конфликтов, ни к преодолению нищеты более миллиарда жителей.

Это ключевое положение отчасти верно: действительно, развитие постиндустриальных технологий идет неравномерно и затрагивает только часть мира, не приводя само по себе к решению социальных проблем. Но! Индустриализация так же первоначально затронула лишь несколько стран Западной Европы и сопровождалась ужасающими последствиями для трудящегося большинства. Но это не могло стать основанием для того, чтобы отрицать закономерность этого процесса и то, что он вызывает качественные изменения в общественной структуре, способствуя рождению нового общества. Точно так же и с «пост-индустриализацией»: ее развертывание идет лишь в ряде стран и сопровождается многими чудовищными последствиями. Но это не основание для того, чтобы закрывать глаза на те значительные изменения, которые вызывает этот процесс и в содержании, и в формах капиталистической системы.

Впрочем, далее у Д.Хенвуда следует очень важное пояснение: эта книга – не критика технологических изменений и глобализации. Сами по себе эти процессы нейтральны (я бы сказал – во многом объективны). Главное в том, как они будут использоваться (с. 1-2).

С последним тезисом трудно не согласиться. Автор книги, так же и как многие его коллеги-марксисты, неоднократно писали: прогресс производительных сил и, в частности, развитие постиндустриальных процессов, интеграция технологических систем в мировом масштабе и развертывание новых – энергетических, информационных и т.п. сетевых структур мирового масштаба – может иметь разные социальные формы. Разные производственные и социально-политические отношения, более или менее адекватные этим технологиям, могут стимулировать их развитие или тормозить его, формировать тот или иной облик этих технологий, приоритеты и формы их применения. Так, информационные системы могут преимущественно служить свободному распространению знаний и общедоступному образованию или развертыванию все более масштабных финансовых спекуляций; атомные технологии – гонке вооружений или решению энергетических проблем и т.п.

Особое внимание Д.Хенвуд уделяет ставшей в последние годы особенно популярной теме бедности. Приводя массу хорошо известных данных, он дополняет их и некоторой менее известной информацией. В России не всем знакомы цифры, говорящие о том, что к исходу ХХ века богатейшие 50 млн. человек (менее 1% населения Земли) получали такой же доход, как и беднейшие 2,7 млрд. (более 50%). При этом 25 млн. богатейших американцев (менее 10% населения США) имели доход, превышающий доходы 2 млрд. беднейших граждан мира, т.е. 40% мирового населения (с.132).

Вывод автора достаточно жесткий – разговоры о неоэкономике – это не более, чем прикрытие происходящей ныне неокапиталистической революции (с. 229). Оптимизм же ему придают идеи автономистского марксизма, апеллирующего к революционным силам самих трудящихся, а не государств и партий (с. 180).

По поводу последнего тезиса я далее распространяться не буду – моя позиция по вопросу о роли государства, партий и социальных движений в деле борьбы за социальное освобождение хорошо известна. А вот первый кратко прокомментирую. Дело в том, что с конца ХХ века в мире в целом (а в США в особенности) действительно развертываются тенденции своего рода «неомаркетизации» и «неокапитализации», причем не только экономики, но и всей общественной жизни.

Парадокс, однако, состоит в том, что эти процессы идут именно вследствие того, что в технологиях, институтах и т.п. действительно происходят многие существенные изменения. В мире действительно развиваются новые предпосылки социального освобождения. Приведу лишь одну иллюстрацию этого тезиса. Хорошо известно, что информация и другие феномены культуры по своей технологической природе неограниченны и потому потенциально общедоступны. Отсюда один шаг до всеобщей собственности (собственности каждого на все феномены культуры, которые он только сможет «съесть» – прочесть, изучить…), общедоступного образования и других сфер творческой деятельности и т.п. Однако в условиях позднего капитализма этот технологический прогресс ведет к тому, что частная собственность все активнее захватывает и эти новые области (образование, искусство и вообще производство, хранение и переработку информации…), ограничения рынка сужаются, социальные противоречия усиливаются, дополняясь еще и образовательными, культурными и т.п. контрастами.

Этот парадокс имеет, однако, вполне рациональное марксистское объяснение, которое автор этих заметок дал совместно с А.И.Колгановым в книге «Глобальный капитал». Вкратце суть его в следующем. Старая система (поздний капитализм) отреагировала на развитие вызванных ею же к жизни новых технологий быстрее, нежели существовавшие в ХХ веке ростки новой («царства свободы»). Произошло это в силу целого ряда причин (прежде всего – кризиса «реального социализма» и дружественных ему оппозиционных сил в мире), которые мы здесь рассматривать не будем[325]. В результате новые технологические, экономические и социальные процессы действительно подорвали традиционные («старые») формы ограничения капитализма и борьбы с ним. В частности, оказались подорваны активная социальная роль государства, возможности прежних форм борьбы прежнего класса наемных работников – «старых» профсоюзов, коммунистических и других левых партий и т.п. Это стало и одной из причин, по которым «старые» левые пытаются из ложного чувства самосохранения отрицать эти изменения, считая, по-видимому, что наилучший способ остановить процесс – это закрыть глаза, чтобы его не видеть.

Мы же отвергаем эту страусиную политику, считая, что сторонникам социального освобождения есть что ответить на вызовы новых технологических процессов и «неокапитализации». И здесь творческий марксизм (как и некоторые другие левые течения) апеллирует к опыту новых социальных движений, особенно ярко проявляющих себя в нынешнем веке в Европе и Латинской Америке. Впрочем, разговор об этом опыте далеко выходит за рамки этой рецензии[326]; отмечу лишь, к некоторым из них (антивоенным) с большой симпатией и надеждой относится и Д.Хенвуд (с. 229).

* * *

Книга Л.Болтански и Е.Чиапелло «Новый дух капитализма» носит иной характер. Насколько я смог понять английский перевод этой французской книги, она стилистически (да и содержательно) ближе к интеллектуальной игре с некоторым флером постмодернизма. При этом, однако, в ней сразу же привлекает четкая постановка ряда проблем: нынешнее общество – это именно капитализм (с. IX); капитализм развивается и в своем развитии проходит ряд этапов (с. X-XIII); на всех этапах принципиально важной является «критика» (очень значимый термин у авторов книги) этой системы (с. XII-XVI), эта критика является важным источником изменений капиталистической системы и имеет два подвида: социальная и художественная (artistic). Привлекает и постановка своего рода сверхзадачи: внести безопасность и справедливость в мир, где господствуют такие реперные точки, как гибкость, подвижность и сетевые модели организации (с. XV). При этом авторы сразу же позиционируют себя как сторонники не-революционных, реформистских изменений. Впрочем, в этих постановках для нас нет ничего особенно нового и интересного, за исключением разве что специфического языка и отсылок к другим западным источникам.

Интереснее акцент на роли того, что авторы называют «духом» капитализма. Сами авторы сетуют: дескать, западные марксисты обвиняют их в том, что в книге слишком большая роль приписывается идеям как источнику развития и изменения реальности. Мне, однако, так не кажется. Скорее всего, дело в том, что авторы книги уж слишком примитивно трактуют марксизм, сводя его к дихотомии базиса и надстройки. Того же, что марксизм ХХ века, в том числе и советский (на мой взгляд – прежде всего советский) активно развивал идеи особого места духовного производства, его противоречивой связи с культурой, их роли в развитии общества и его противоречий, они либо не знают, либо не хотят замечать. Между тем в работах советских ученых[327] почти полвека назад было показано, что духовное производство является важной составной частью общественного производства. Что в рамках «предыстории» (и, в частности, капитализма) в нем присутствуют мощные социальные противоречия, господствуют отношения отчуждения и превращенные формы, в том числе, превращенные формы общественного сознания; что наряду с этим развертывается такой феномен, как культура – мир творческой деятельности, ее результатов и ее субъектов и их отношений (сотворчества); что как таковая культура противостоит отношениям отчуждения в духовной сфере и есть, «в своем интенсивном развитии» (использую связку Гегеля) дорога в «царство свободы».

Впрочем, независимо от этого знания или незнания работ предшественников важно обратить внимание на то, что Л.Болтански и Е.Чиапелло справедливо указывают на роль не только социальной, но и художественной критики капитализма как критики этой системы из мира культуры. Они правы, что мощь такой критики в конце 60-х годов была важнейшим слагаемым кризиса капиталистической системы и его изменений. Они вдвойне правы, когда указывают на слабость такой критики («молчание критики») в 90-е годы прошлого века, что стало важным фактором укрепления в целом антисоциальной, антигуманной траектории в капиталистическом развитии. Они, наконец, правы и в том, что нынешний глобальный, подвижный, сетевой мир капитализма требует нового типа и социальной, и художественной (далее я буду пользоваться термином «культурной» – он будет точнее по смыслу, хотя и дальше от буквального перевода) критики. Эта культурная критика подвергает сомнению все формы нынешней социальной организации, будь то семья, религия, политические формы, особенно «старые» компартии (с. 293).

В своей основе эта критика правомерна: большая часть этих форм принадлежит миру отчуждения и потому требует снятия (во всяком случае, если мы – и это уже мои размышления – исходим из критериев культуры как пролога царства свободы). В то же время и субъекты этой критики, и авторы книги, на мой взгляд, часто нарушают меру, не проводя различия между отчужденными и иными формами социальной организации, не акцентируя (при всем своем реформизме) необходимости не-одномоментного отказа от отчужденных форм, снятия их, а не «зряшного» (Ленин) отрицания.

Что касается социальной критики, то ее авторы книги связывают с процессами «деконструкции классов» и «капиталистического смещения» (displacement). Под этим понимаются, правда, давно известные процессы индивидуализации производственных процессов, роста сферы услуг, нестабильности и гибкости занятости и т.п. (с. 302). Особо акцентируется – и справедливо – проблема формирования слоя «исключенных» – лиц, которые не встроены в систему, и особенно в постиндустриальные сферы западных стран. Здесь Л.Болтански и Е.Чиапелло не скупятся на многочисленные примеры. Попутно вообще замечу: в книге много полезного фактического материала и первичных обобщений по проблеме трудовых отношений во Франции. Авторы отмечают многие (впрочем, уже известные – особенно из книги Рифкина «Конец работы» и др.) процессы частичной и гибкой занятости, распадения и ослабления роли профсоюзов, сегментации класса наемных работников и т.п. процессы, богато иллюстрируя их примерами из французского опыта конца прошлого века. Существенно, что эта часть проникнута большим сочувствием к интересам трудящихся (с. 221-296).

Однако наиболее интересное начинается там, где авторы ставят важную теоретическую проблему эксплуатации в сетевом мире (с. 360). В книге она получает своеобразное и, на мой взгляд, несколько поверхностное решение: это эксплуатация теми, кто мобилен, тех, кто не мобилен. Первые живут в сетях, они подвижны, гибки, вообще адекватны вызовам нового мира. Они выбирают «хорошо размещенные цели» и потому выигрывают в современном динамичном мире. Вторые живут в «местах», традиционны, не гибки, не адекватны вызовам новых технологий и институтов и не приспособлены к ним. Эта эксплуатация, как и вообще эксплуатация в условиях капитализма, невидима, закамуфлирована, но она реальна – это коннекционистская эксплуатация (от слова connection – связь), характерная для коннекционистстского общества (с. 365 – 380).

Замечу в этой связи, что наряду с многочисленными словесно-контекстуальными играми, вообще типичными для постмодернизма, особенно французского, здесь присутствует и некоторая важная проблема. В общем виде на языке марксизма я бы ее сформулировал как проблему социального неравенства между представителями более высокого и более низкого технологических укладов. Причем в данном случае можно говорить и о классе работников, и о господствующем классе, включенных в миры разных технологических укладов. Я не уверен, что правомерно говорить именно об эксплуатации представителей более низкого технологического уклада со стороны представителей более высокого технологического уклада, но я уверен, что система отношений между представителями различных технологических укладов (и обусловленных этим существенно различающихся культурно-институциональных, иногда и социально-классовых, экономических миров) – это особый пласт социальных отношений и особый предмет социальной науки. Соответственно, это и интереснейший методологический и теоретический вопрос. Он интересен и в плане изучения трансформационных процессов в рамках одного сообщества (страны), и как гео-экономическая (геополитическая) проблема соотнесения разных по уровню развития социальных миров, сосуществующих и взаимодействующих в одном историческом времени.

Нельзя сказать, что эти отношения – абсолютно новое поле науки. По поводу отношений между аграрными и индустриальными обществами (или социальными подпространствами одной страны), равно как и о взаимодействии развитых и развивающихся стран, написаны горы исследований. Речь идет о другом – о возможности представить весь этот разрозненный набор особых видов социальных взаимодействий как новый класс (множество, систему) социальных процессов. В этом случае мы, соответственно, можем и должны найти то новое системное качество, которое отличает этот класс от суммы качеств видов. Это новое системное качество (а не просто сложение или даже систематизация исследований по проблемам взаимодействия аграрных и индустриальных, индустриальных и переходных к постиндустриальному и т.п. обществ) и станет новым предметом социальных исследований.

Автор этих заметок пока не готов раскрыть это качество. Но в то же время я хочу заметить, что в определенной мере оно уже стало предметом исследования. Так, в России (а, скорее всего, и в других странах) уже вышло немало работ не просто о переходе от аграрного к индустриальному и от индустриального к постиндустриальному обществу, но по проблеме общих черт любых трансформационных состояний вообще[328]. Впрочем, трансформационные состояния – это пространство явлений, пересекающееся с определенным выше пространством отношений между обществами с разными технологическими укладами, но не тождественное ему.

Для того чтобы разобраться, в чем именно состоит это новое системное качество данного нового класса социальных явлений, нам еще предстоит провести немалую исследовательскую работу, поэтому пока что здесь поставим многоточие…

Вернемся к книге Л.Болтански и Е.Чиапелло. Как я уже заметил, она нам интересна, во-первых, тем, что здесь подчеркивается важность исследования «духа» капитализма и эволюции этого духа. При этом авторы жестко критичны по отношению к этому «духу»: последний, по их мнению, не только (1) вызывает иллюзорное бытие действительных объектов, персон и даже эмоций, но и распространяет атмосферу (2) угнетения как антитезы свободе, самостоятельности и творчеству человека (эта тема активно развивается в книге, где показано подавление личности рынком, труда – капиталом, работника – боссом и т.п.); (3) нищеты и беспрецедентного неравенства; (4) эгоизма и доминирования частного интереса, разрушающего общественные ценности (с.37). Согласитесь: ныне мало кто из ученых способен столь откровенно и четко охарактеризовать социально-духовную и этико-эстетическую атмосферу («дух») капитализма.

Во-вторых, книга интересна идеей культурной критики капитализма. Авторы подчеркивают, что ныне идет возрождение этого типа критики капитализма и что эта критика должна быть направлена на ограничение и сокращение мира рынка («сферы жизни товаров»). Что ж, идея активного социо-культурного наступления на столь развившийся ныне рыночный фундаментализм – это очень и очень важная теза, на которую мало внимания обращают «традиционные» левые. Между тем тотальная гегемония сетевого рынка нового века – это враг нового общества не менее значимый, нежели капиталистическая эксплуатация, и здесь культурная критика капитализма (активное творение новых, неотчужденных форм жизни при помощи культуры, в культуре, через культуру – в скобках формулировки автора рецензии) не должна недооцениваться.

В-третьих, книга интересна тем, что здесь предлагается относительно новая гипотеза особого, характерного для сетевого общества, типа социальных противоречий и форм эксплуатации.

В целом же это одна из книг, типичных для сторонников умеренно критического взгляда на новые тенденции капитализма.

* * *

Ну а теперь мы можем обратить внимание на весьма популярную на Западе работу, с явным оптимизмом смотрящую на будущее постиндустриальных тенденций – книгу Р.Флориды «Рост творческого класса»[329]. В ней содержится достаточно интересный обзор новых тенденций в социо-технологической структуре занятости, и этот анализ приводит автора к выводу о формировании нового – творческого (creative) класса. В общем и целом здесь можно было бы заметить, что автор мало оригинален: об особой роли интеллектуалов и меритократии кто только не писал за последние 30 лет. На первый взгляд, кажется, что изменено только имя. Однако есть пара важных «нюансов».

Во-первых, само имя мне представляется более удачным, чем предыдущие, в том смысле, что одним из важнейших отличительных качеств возникающего нового общества действительно является творческая деятельность. Кстати, замечу, что многие работы с таким акцентом в большом количестве выходили еще в 60-е годы[330]. Более того, по мнению автора этих строк и ряда других марксистов, свободная творческая деятельность (в том числе ассоциированное социальное творчество) является исходным системным качеством грядущего «царства свободы». И хотя творческого «класса» в точном смысле этой категории явно не образуется, акцент Флориды на расширении числа лиц, занятых деятельностью, содержащей творческую компоненту, несомненно, плодотворен.

Во-вторых, книга содержит большой объем полезных статистических данных и некоторые любопытные аналитические размышления. Об этом мы и поговорим ниже.

Прежде всего, автор книги показывает рост того, что он называет «креативной экономикой»: в 1953 году в США вложения в творческие отрасли составляли 5 млрд. долларов, в 1999 году ситуация изменилась кардинально (см. таблицу 1.). Оставляя на совести автора подбор отраслей в данной таблице (с. 47), где нет образования и ряда других «креативных» отраслей, о которых он сам же упоминает ниже, а так- же существенно заниженны, на мой взгляд, данные по рекламе (методика подсчета в данном случае – ключевой вопрос), замечу, что в любом случае цифры весьма интересны.

Таблица 1.

Поиск по сайту: