Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Мы выступаем за плюрализм подходов в преподавании экономической теории 13 страница



(Apropos замечу: если для метафизического марксизма неслучайно критерий истины лежит в русле верификации, а проблема революционной общественной практики, как правило, выносится за скобки теоретической работы, то для радикально-прагматичного марксизма, наоборот, выгода локального субъекта, становясь критерием истины, служит оправданием крайнего субъективизма вплоть до бланкизма или сталинизма).

Таково отношение к проблеме теории и практики в материалистической диалектике. Здесь процесс продвижения к истины (позволю себе образное сравнение) .подобен использованию некой карты постоянно меняющейся местности путешественником, который при этом знает некоторые закономерности процессов, вызывающих подвижки исследуемого им пространства.

Общественные системы столь сложны и многообразны (в них действуют, накладываясь друг на друга, законы самых различных сфер человеческой жизни плюс закономерности, свойственные для био-гео-сферы, плюс субъективный фактор), что любая теоретическая «карта» лишь относительно помогает в продвижении по этой «территории». Но чем точнее эта карта и чем полнее знание о законах, изменяющих местность, тем легче идти путешественнику. И обратно: чем активнее путешественник исследует территорию, тем точнее карта. Так же и с познанием социальных процессов: чем более изучены общественные связи в их целостности и взаимосвязи, тем более эффективна общественная практика. И обратно: чем активнее социально-практическая деятельность общественного познающего субъекта, тем полнее наше знание о социальных процессах.

При этом получить некое однозначное, используемое наподобие инструкции к стиральной машине, знание о названных выше классах сложных систем вообще нельзя. Они слишком сложны и динамичны. Правила математики и позитивного исследования здесь «не работают» так же, как не работают «правила» Ньютона в области квантовой физики. Здесь «работает» только названная выше модель постоянной взаимной коррекции-развития теории и практики.

Как именно «устроена» эта модель в принципе известно из классических работ по проблемам метода восхождения от абстрактного к конкретному, диалектического соотношения исторического и логического и т.п. Очень коротко и потому предельно примитивно мы упомянули об этой модели в предыдущей статье цикла (впрочем, читатель, критикующий диалектику, мы уверены, хорошо знаком с фундаментальными исследованиями по диалектической логике – от «Науки логики» Гегеля до «Диалектической логики» Ильенкова и потому не нуждается в наших разъяснениях).

А теперь еще одно следствие из приведенных выше соображений: использование для описания названных выше классов систем теоретических диалектических моделей будет всегда приводить к неоднозначным результатам, существенно зависящим от внешних факторов (взаимодействия данной системы с другими) и субъективных параметров (деятельности общественного субъекта). Это следствие еще более усиливает ощущение не научности названных выше методологических построений. Однако это не так: это просто другой класс систем с другими критериями истинности знаний о них.

Когда-то «здравый смысл», на который очень любят ссылаться критики диалектики, отказывался понимать феномен бесконечно больших и бесконечно малых величин. С точки зрения арифметика здесь нет «точных» понятий (нет числа, равного такой величине, следовательно, для арифметики эта величина – нонсенс). Точно так же для сложных развивающихся социальных систем нет «фактов» (чисел), есть процессы практики (неопределенные, бесконечные открытые «величины»). Конкретное эмпирическое «значение» (набор фактов) одной и той же по своей природе практики может быть принципиально различным; более того, одно и то же «значение» (набор фактов) может характеризовать совершенно различные (иногда качественно противоположные) практики. Критерием истины при исследовании диалектических систем становятся всякий раз различные конкретно-всеобщие соединения фактов в систему, имеющую особое системное качество, соединение, образующее конкретно-всеобщее единство[95].

И это не абсолютный релятивизм, а строгий критерий: если в объективной реальности сложилось конктерно-всеобщее единство феноменов практики, которые адекватно описываются совокупностью теоретических представлений об этой практике, то данные научные построения верны. Точнее, они верны в той мере, в какой они практике соответствуют (а это соответствие всегда будет не полным; так, даже в механике любые испытания, скажем, нового самолета всегда потребуют коррекции теоретической модели).

Здесь мы «между прочим» находим ответ и на известное критическое замечание о том, что диалектический метод выведения категорий сам по себе не показывает механизма перехода от одной категории к другой. Этой замечание справедливо, но только при условии, что исследователь-диалектик остается исключительно в пространстве чистой логики. Если же он материалистически исследует практику, то, получив теоретическую картину противоречия новой категории, он находит одновременно и некое абстрактно-теоретическое представление о том, как именно это противоречие может быть (но не обязательно будет) снято в новой категории.

Дальнейшее продвижение по дороге познания диалектика-материалиста состоит в том, что он обращается к практике, к действительному историческому процессу развития системы и ищет там подтверждение или опровержение своей теоретической гипотезы. И если на практике этот переход осуществляется так, как этого «требует» логика снятия противоречий, то это означает правомерность данного теоретического шага. Если же нет, исследователь должен возвращаться к своему теоретическому исследованию и искать в нем ошибки. Кстати, наличие теоретической гипотезы в данном случае становится важнейшим инструментом для того, чтобы понять, что именно и как именно нужно и можно искать в практике, подобно тому, как единственно при помощи телескопа и математических расчетов можно искать на небе новую, еще не открытую звезду.

Впрочем, здесь возможен и известный вариант, когда ошибка может состоять не в теоретической модели, а в не верно выбранном поле явлений и свидетельств жизни: это может быть «не та практика» (практика, относящаяся к другому классу предметов или явлений, нежели тот, что мы исследуем) или не так увиденная практика (наиболее типичный здесь пример – миражи превращенных форм, которые иной исследователь принимает за содержание действительных процессов). Так возникает новый импульс исследований (этот процесс подобен бесконечным экспериментам естествоиспытателей, у которых не удается очередной опыт, а причина этого неизвестна: то ли теория не верна, то ли не учтены какие-то внешние влияния, то ли лаборант уснул не вовремя...).

В результате перед нами открылась последняя и самая сложная проблема: понять, что такое общественная практика в отличие от набора фактов. Опять-таки не буду пытаться в нескольких строках открывать заново велосипед: эта категория давно и достаточно полно раскрыта творческим марксизмом и в СССР[96], и за рубежом (школа «праксис» середины прошлого века хорошо известна). Укажу лишь на то, что практика есть не факт (факты) в их «в-себе» и «для-себя-бытии», а деятельность общественного субъекта, изменяющего общественные реалии в соответствие с теми или иными более или менее истинными представлениями о ней.

Так, например, у великих мыслителей Ренессанса и Просвещения были некие (в основе своей до сих пор актуальные, особенно для России нового века) представления о том, почему общественная система, основанная на внеэкономическом принуждении, личной зависимости, сословно-социальном неравенстве устарела и должна уступить место новому обществу, в центре которого будет стоять лично свободный индивид. И эта теоретическая модель доказала свою истинность в чреде буржуазных преобразований в Европе и Америке.

При этом, однако, в большинстве стран Азии и Африки ситуация сложилась несколько иначе (хотя и там товарное производство, деньги, капитал и даже по преимуществу рациональный экономический человек пробили себе дорогу сквозь тьму «обстоятельств»). И это потребовало существенных коррекций в теории – коррекций, которые до сих пор так и не завершены.

В этом пункте мы вновь сталкиваемся с проблемой «гносеологической гордыни» познающего реальность и преобразующего ее диалектика. И критика этой гордыни, ставшая особенно активной после распада СССР, как правило, указывает на факт поражения «социалистического проекта» как главное свидетельство неправомерности диалектико-материалистических теоретических конструкций и «экспериментов» по их практическому воплощению. Ответы на эту критику могут быть разными и большая часть из них хорошо известна, хотя и активно замалчивается.

Так, автор этих строк уже не раз указывал, что «реальный социализм» в СССР и других странах т.н. «Мировой социалистической системы» был неизбежной мутацией общеисторической линии генезиса «царства свободы»[97], а его кризис, предсказывавшийся критическим марксизмом (известна критика советской практики Розой Люксембург, Антонио Грамши, Львом Троцким; последний незадолго до того, как его убили, прямо предсказал грядущую трансформацию власти бюрократии во власть капитала[98]), был неизбежен. Именно диалектико-материалистические критерии выделения «логики» истории в отличие от ее зигзагов позволили нам показать, почему и в какой мере наша практика неизбежно включала в себя элементы продвижения по пути к «царству свободы», почему и в какой мере – их мутации.

И в этом мы принципиально были и остаемся отличны и от догматического (сталинско-сусловского) марксизма с его пародией на диалектику, и от позитивистки-прагматичного антикоммунизма: и те, и другие доказывали, что СССР – именно социалистическая (в терминологии советологов – «коммунистическая») система. Первые – потому, что так велела догма. Вторые – потому, что об этом свидетельствовали факты – факты самоназвания этой системы. Отличить же видимость, превращенные формы, «наведенные» как морок на нашу реальность политико-пропагандистской машиной, от содержания действительной общественной практики, для которой были характерны не более чем ростки нового общества и деформации социалистических отношений, ни те, ни другие не могут.

Что же до фундаментального прогноза марксизма о тенденции снятия частной собственности, рынка и необходимости свободного всестороннего развития личности, то они-то как раз в главном подтверждаются практикой последних эпох[99]. Подтверждаются даже такие теоретические положения, как тенденция относительного обнищания пролетариата, которую применительно к последнему столетию я бы уточнил следующим образом: при прочих равных условиях тенденция к социальной поляризации тем сильнее, чем больше в обществе развиваются собственно капиталистические начала; и, напротив, чем слабее капиталистические начала и сильнее социальное ограничение капитала (ростки социализма), тем менее проявляет себя тенденция к социальной поляризации.

Последний пример, кстати, показывает отличие практики как конкретно-всеобщего от суммы внешне, формально собранных воедино фактов. С точки зрения фактов как таковых в ХХ веке закон роста относительного обнищания пролетариата не действовал, ибо разрыв доходов беднейших и богатейших групп наседления сокращался. С точки же зрения практики ситуация была иной.

Столкнувшийся с фактом снижения социальной поляризации исследователь-диалектик, в отличие от своего собрата-прагматика, воспринял это противоречие не просто как свидетельство неправомерности теории (а с тем, что старая теоретическая формула уже недостаточна, диалектик согласился сразу же), но как теоретико-практическую проблему. Диалектик задал вопрос: почему противоречие наемного труда и капитала не вызывает более роста поляризации? Теория капиталистического способа производства открывала два возможных ответа на этот вопрос. Первый: капитал и наемный труд качественно изменили свою природу. Второй: в рамках этой системы появились процессы, отрицающие ее собственную внутреннюю логику.

Поставив проблему так, критический марксизм обратился к исследованию практики и нашел, что там на самом деле происходит развитие процессов, отрицающих внутреннюю логику капитала: под влиянием мощных тенденций социализации, порожденных достаточно подробно исследованными марксизмом противоречиями капитализма, в ХХ веке начался процесс существенного перераспределения общественного богатства (социал-демократическая политика социальных трансфертов, прогрессивный подоходный налог, «социалистическая» по своей природе модель бесплатного общедоступного образования и здравоохранения и т.п.[100]). Кроме того, под влиянием развития всеобщего творческого труда (процесс опять же теоретически выведенный Марксом) капитал и наемный труд действительно стали несколько изменять свою природу. Так, обратившись к практике (целостно, в историческом контексте, с учетом качественных трансформаций понятым и обобщенным фактам) марксизм смог сделать один из шагов от «Капитала» позапрошлого века к «Капиталу» современной эпохи.

Существенно, что многообразие практик и теорий в общественной жизни особенно типично для периодов трансформаций – эпох становления новой системы и отмирания старой. В этот период объективная социальная детерминация общественных процессов ослабевает (старые уже, а новые еще слабо влияют на человека и его деятельность), что приводит к росту влияния субъективных параметров и многообразию возможных сценариев эволюции. В периоды же «стабильности» складывается большая однозначность и практик, и теорий (как правило, представляющих основные социальные силы данной системы).

«Но где же здесь истина? Где же позитивное знание? Где однозначность науки?» – спросит ученый-позитивист и... будет прав.

Той науки и истинности, к которой он привык, здесь нет и быть не может. И потому для него здесь вообще нет науки. Так же как в области бесконечно больших и малых величин нет науки для того, кто не хочет знать ничего, кроме арифметики: ведь названные величины нельзя ни складывать, ни вычитать, ни делить, ни умножать друг на друга. Но здесь есть наука для диалектика-обществоведа, ибо здесь есть строгие методы выведения категорий путем восхождения абстрактного к конкретному при постоянном соотнесении теорико-логического процесса с исторической практикой во всем ее многообразии и целостности. И если в результате главенствующей, наиболее часто воспроизводимой на протяжении десятилетий (а то и столетий) практикой окажется именно то, что было предсказано теоретически, то можно будет признать эту теорию истинной в той мере, в какой она подтверждена данной практикой.

Еще раз подчеркну в заключение: диалектический метод гораздо сложнее, чем любой набор позитивных «инструкций». Более того, и он сам, и его результаты никогда не могут быть применены шаблонно. Стандартно действующий по раз и на всегда заданному алгоритму «профессионал» использовать диалектический метод не может в принципе. Диалектика «закрыта» для не-творческого мышления и практики. Она всегда требует творческогосоотнесения уже имеющейся и всегда не завершенной, не-до-конца истинной, только в определенной мере доказанной теории с постоянно изменяющейся, всегда уже (или еще) не совсем такой, как в теории, практикой. И потому применяющий на практике диалектику общественный субъект должен всякий раз быть (а) творческим практиком, понимающим всякий раз в какой мере (всегда не «100%-й»), насколько эта теория применима в данном конкретном случае и одновременно (б) творцом-теоретиком, корректирующим и развивающим теорию, исходя из данной ему практики.

Точно так же и теоретик-диалектик должен всякий раз соотносить свои разработки с изменчивой общественной практикой, включаясь в нее как не-посторонний-социально-творческий-субъект и только на этой основе делая теоретические выводы.

Вот почему мы выше сделали вывод, что такое творчески-деятельное, общественно-включенное для теоретика и креативно-теоретически-ориентированное для практика бытие невозможно для современного профессионала-позитивиста, который в большинстве своем нацелен на профессионально-грамотное совершенствование инструкций, которые затем будут точно применяться.

В качестве небольшого отступления замечу: великие практики, реализующие интересы не только труда, но и капитала, всегда достаточно диалектичны: они ловят качественные изменения мира и строят свою деятельность вопреки старому позитивному знанию, ориентируя себя на решение принципиально невозможных задач: скажем, почти полную монополизацию всеобщей всемирной и самой востребованной новой технологии – программного обеспечения.

Последняя причина дополняет ту совокупность моментов, которые и вызывают к жизни господство методологии позитивизма и прагматизма, а именно – доминирование в современном обществе «дискурсов», далеких от социально-творческого преобразования мира и характерных для профессионала-конформиста. Это касается и тех, кто в сегодняшнем мире в принципе должен быть заинтересован в поиске альтернатив, и тех, кто озабочен развитием и укреплением основ капитала. Первые ныне в большинстве своем далеки от поиска «больших нарративов», не ориентированы на формирование качественных альтернатив капиталу. Свою оппозиционность они сводят к развитию т.н. «мультикультурализма», скрывающего приспособление к тотальной власти рынка и капитала[101].

Вторые еще менее креативны. Капитал становится все менее творческой в социальном отношении силой, тяготея к профессионализму и сохранению существующих форм в экономике («рыночный фундаментализм»), консерватизму в политике, не-талантливости в культуре (неслучайность господства масс-культуры). Отсюда и не-диалектичность, узкий прагматизм, а то и тотальный постмодернистский негативизм большинства теоретиков современной эпохи. Диалектика вредна конформистам, она им мешает жить[102].

Господствующая же ныне социальная система активно этот конформизм насаждает...

В своей критике позитивизма и прагматизма автор, однако, увлекшись, «забыл» о позитивной стороне этой методологии, отмечая ее лишь попутно и как-то мельком. Сейчас самое время исправить эту оплошность.

Дело в том, что для значительной части ученых, активно использовавших диалектический метод (в том числе, будем самокритичны, и для автора этого текста) была характерна довольно опасная болезнь пренебрежения исследованием практики при чрезмерном увлечении конструированием диалектических систем категорий – своеобразной «игрой в бисер», оторванной от реалий и потому чреватой фундаментальными ошибками.

Причин для этого много.

Одни из них были объективны – в рамках советской системы с ее подменой практики идеологизированными догмами, честный исследователь масштабных социальных процессов попросту прятался в голое теоретическое конструирование, ибо это была едва ли не единственная ниша, где он мог работать легально и не лгать. И эта причина во многом извиняет абстрактность теоретических работ диалектиков советской поры.

Другая причина – уже не извинительная – это стремление противопоставить себя узко-прагматическим работам как господствующей тенденции новейшего времени вкупе с привычкой к методологии абстрактного конструирования категорий, инерция мышления и способностей. Она типична для ряда постсоветских диалектиков.

В результате отрицание позитивизма и прагматизма у нас зачастую становилось зряшным, внешним.

Действительное диалектическое исследование должно и может быть безусловно практичным (но не прагматичным), что известно со времен Маркса и активно повторялось автором на протяжении всего этого текста. И исходный пункт исследования, и каждый его новый логический этап в восхождении от абстрактного к конкретному начинается и заканчивается для материалиста-диалектика исследованием монбланов фактов, в которых мы ищем сначала предельную абстракцию, задающую границы и качество исследуемой нами системы, а затем подтверждение или опровержение (чаще всего – коррекцию) очередного шага в теоретическом восхождении к конкретному. И в этом наша работа сродни тому, что делает аккуратный не ангажированный на апологетику господствующей системы (будь то «развитой социализм» или поздний капитализм) ученый-позитивист.

Более того, значительная часть таких позитивных исследований не-диалектиков может лечь и ложится в основу построения диалектических систем категорий. При этом, однако, нарочито повторяясь, подчеркну: наша задача не просто анализ и систематизация разрозненных фактов, но их критическое осмысление как элементов практики и не самих по себе, но в контексте и во взаимосопоставлении этой практики и теории (системы категорий). Вот почему диалектика не только воспроизводит, но и отрицает позитивизм. В то же время, отрывающимся зачастую от эмпирии диалектикам надо помнить и противоположную тезу: диалектика должна не только отрицать, но и воспроизводить достижения позитивных исследований.

Итак, диалектический метод позволяет не только выделять функциональные закономерности (поддающиеся математическому моделированию, которое в своих развитых версиях весьма диалектично…), но и сущностные противоречия, позволяя различать «то, что кажется» [обывателю и его ученому апологету] и то, «что есть на самом деле», а так же показывать их взаимопереход.

Тем самым этот метод позволяет сделать акцент на вопросах основ, сущности, причин и следствий тех или иных процессов, задавая вопросы не только о том, как, например, устроены процессы глобализации, но и какими противоречиями они вызваны. Он позволяет различить объективную необходимость развития глобальных постиндустриальных технологий и диалога культур – с одной стороны, и их исторические, антагонистические формы (неолиберальная экономическая политика, «столкновение цивилизаций» и т.п.) – с другой.

Здесь мы вплотную подходим к уже не раз ставившейся выше проблеме превращенных формкак господствующих в современном мире социальных феноменов. Одна из важнейших и актуальнейших задач диалектического исследования как раз и состоит в различении этих форм и действительного содержания, за ними скрытого. При этом любой нормальный позитивист, естественно, задаст диалектику вопрос: а откуда Вы, собственно, взяли, что здесь есть некое превращение? Смотрите на факты и не мудрствуйте лукаво.

Для того, чтобы ответить на эту очень распространенную критику потребуется чуть подробнее рассмотреть названную выше проблему.

 

 

Диалектика: как увидеть содержание в мире мороков и превращенных форм

 

Выделение превращенных форм, создающих видимость иного, чем действительное, содержания – это одна из наиболее сложных и трудно воспринимаемых проблем использования диалектического метода. Более того, это тот аспект, который не часто способны реализовывать в своих исследованиях даже те, кто стремится сознательно использовать диалектический метод. Причина этого как в сложности самой методологии, так и в боязни исследователей отказаться от привычки следовать «здравому смыслу». В условиях, «здравосмысленно-обывательской» практики рынка, «общества потребления» и «общества профессионалов» для того, чтобы заявлять: действительные содержательные процессы протекают совсем не так, как это видится подавляющему большинству «акторов» социального процесса, исследователь должен обладать немалым мужеством, способностью преодолеть укоренившуюся в обществе (в том числе, в научном сообществе) боязнь «плыть против течения». Это особенно сложно в мире, где все факты общественного бытия вопиют, что «плывущий против течения» ученый не прав, что все обстоит именно так, как видит обыватель, а не так, как показывает диалектическое исследование, различающее содержание и превращенные формы.

В самом деле, ведь каждому хорошо известно из непосредственного опыта, что Земля – плоская, а Солнце вращается вокруг Земли. Не верите, что это очевидно? А вот каких-то пятьсот лет назад (а в России так и сто лет назад) подавляющее большинство жителей было уверено, что дело обстоит именно так. Почему? Да потому, что их каждодневная практика – практика крестьянина, ведшего по преимуществу натуральное хозяйство – доказывала это ежедневно и ежечасно. И попытки Коперника и Галилея доказать нечто противоположное оставались и остаются втуне для тех, кто живет в плоском мире локальной общинной жизни.

А теперь попробуем рассмотреть эту проблему чуть подробнее. Само имя этих форм говорит о том, что эти они что-то «превращают» [в нечто иное]. Другой перевод – «превратные формы» – еще жестче: это формы, которые есть нечто иное, чем действительность, нечто превратное, как бы «наведенное» (подобно мороку, который в сказке наводит колдун). Смысл этой категории диалектической логики состоит в том, что в определенных социальных условиях содержание общественных процессов таково, что оно объективно и неизбежно являет себя на поверхности в виде феноменов (этих самых преврат[щен]ных форм), создающих видимость иного, чем действительное содержание. Эти предварительные ремарки позволяют нам дать первый намек на возможное определение: превращенные формы – это феномены («факты») мира отчуждения, отношения которого «выворачивают на изнанку», «переворачивают вверх тормашками» действительную общественную практику.

Примеры таких форм хорошо известны из «Капитала» К.Маркса. Это, прежде всего феномен товарного, денежного фетишизма, создающего видимость того, что товар и деньги есть высшая ценность человеческого сообщества и нечто, определяющее жизнь человека[103]. Весь мир товарных отношений доказывает, что это именно так, хотя на самом деле деньги и товары – это не более, чем одна из специфических исторически ограниченных форм экономического богатства.

Другая категория – заработная плата. Она неслучайно создает видимость того, что это – плата за труд. Между тем, труд – это процесс, который сам по себе не продается и не покупается. Продается и покупается товар «рабочая сила», стоимость которого принципиально отлична (меньше), чем та стоимость, которую создает труд наемного работника. Точно так же превращенной формой является категория «прибыль», которая в марксистской системе категорий создает опять же таки объективную видимость того, что «избыток» (прибавочная стоимость) создается всем капиталом, а не только трудом наемного работника, рабочая сила которого покупается за часть капитала («переменный капитал»).

Впрочем, эти примеры говорят что-то только тем, кто хорошо знаком с марксистской политико-экономической теорией. Ниже я приведу другой, более простой пример. Представим себе базарную площадь, на которой танцует барыню косолапый медведь и ряженая баба. Доверчивый крестьянин удивляется тому, что медведь танцует лучше бабы и радостно хлопает в ладоши. Чуть более внимательный и менее пьяный посетитель базара, однако, заметит, что медведь-то на самом деле не медведь, а мужик, напяливший на себя шкуру этого зверя; а вот баба, напротив, наряженный в цветастое платье медведь, которого научили танцевать под дудку. И в первом, и во втором случае перед нами простейшие примеры превращенных форм. Неискушенным посетителям базара кажется то, что есть на самом деле (замечу: последнее так же есть одно из определений превращенной формы: она существует там и тогда, где и когда кажется то, что есть на самом деле). Кажется, что хорошо танцует медведь. И в рамках базарного мира все так и есть: тот, кто надел медвежью шкуру, действительно, хорошо танцует. Отсюда «наведенное» содержание – медведи танцуют лучше баб; мужики счастливы и платят деньги. Но эта правда базарного мира есть не более чем видимость, превращенная форма («настоящее», не наведенное содержание состоит в том, что человек танцует лучше медведя, хотя факты базарной жизни доказывают обратное).

Этот простейший пример указывает на первый серьезный шаг в понимании природы превратных форм: в той мере, в какой мы остаемся в рамках общественных процессов, вызвавших к жизни эти превращенные формы (на базаре – в нашем примере), «наведенное» содержание остается единственно реальным. Это содержание имеет весьма специфическую природу. Оно существует не как таковое, не как содержание некоторого реального феномена (мужик и медведь, танцующие на площади), а только как следствие доминирования превращенных форм. «Нормальная» связь между содержанием (оно первично) и формой (она вторична, хотя и оказывает на первое обратное влияние) в случае с превращенными формами и «наведенным» содержанием «переворачивается»; последнее не просто порождается формой, оно порождается единственно формой и вне этого порождения не существует (медведь танцует лучше бабы только потому, что это видимость, «наведенная» на зрителей костюмами, надетыми на мужика и зверя). Само же это «наведение», вызывающее переворачивание действительного содержания, порождено той системой, в которой единственно и живет эта форма и это содержание – системой базарного представления.

Эмпирические феномены, факты базарной жизни доказывают только одно: есть формы, которые выглядят «обычными» (танцуют обычная баба и обычный медведь), есть содержание, подтверждаемое фактами (хорошо танцующий медведь и плохо танцующая баба), есть закономерности их соотношения (медведь танцует лучше бабы). Проникнуть в то, что здесь произошло превращение, переворачивание действительного содержания и «наведение» видимостного, порожденного господством превращенных форм, можно только одним путем – путем диалектического исследования парадокса (медведь танцует лучше бабы). Это исследование предполагает рассмотрение данного парадокса как не факта, который подлежит фиксации (прагматизм), или, в лучшем случае, обобщению, выделяющему некоторые функциональные связи (позитивизм, математическое моделирование), а как открытой проблемы, которую предстоит «разложить по полочкам».

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.