Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Отсталая» правовая ментальность Востока



 

В отношении восточных народов прямо высказывается суждение, что деспотический Восток тысячелетиями существовал в условиях экономической и политической иммобильности, что это был «оруэлловский» мир, обращенный в прошлое; мир, который никуда не вел; мир, который был органически не способен сам из себя спонтанно произвести политическую цивилизацию; мир без будущего, в котором жила и умерла большая часть человечества; этот мир – полярно противоположное цивилизации[1].

Даже представители восточного этноса зачастую отрицают жизнеспособность Востока как цивилизации. Так, г-н А.Г. Хабибуллин в докторской диссертации пишет: «Азиатская или генеральная модель характеризуется первичной ролью власти в организации производства и всей жизни общества, наличии феномена «власть-собственность», где само государство и его лидер становятся главными собственниками и главным субъектом экономических отношений. Большинство стран, развивавших свою государственность по этой модели, оказались нежизнеспособными и исчезли еще до эпохи капитализма. Европейская модель, когда государственность появилась вследствие появления собственности и социального расслоения, возникнув позже, оказалась более прогрессивной, отвечающей природе человека».[2]

Однако исследования показывают, что огульное охаивание Востока приводит к игнорированию богатейшего культурного достояния восточных обществ, их достижений в художественной культуре, философии, науках, политической культуре и т.п. Вплоть до XVII-XVIII вв. – в восточных цивилизациях существовала во многих отношениях более многообразная, сложная и дифференцированная культура и социальная жизнь, чем на Западе, в значительной степени обязанном многими своими обретениями «заимствованиям» с Востока[3].

Вообще попытки представить ислам в целом, а шариат в частности, отсталой религиозно-правовой системой активно предпринимаются и на современном научном уровне[4]. Достаточно откровенно этот тезис прозвучал в диссертации Е.А. Рыжковой, которая в отношении правовой политики мусульманских государств безапелляционно утверждает: «… Необходимо напомнить, что в последние столетия мусульманские государства в значительной степени растеряли свои способности к новаторству, а также творческий порыв, присущий такому виду развития. Ислам, осознавая необходимость адаптации религии к условиям меняющегося мира, на протяжении веков под руководством Улем потерял всякую веру в будущее»[5].

Или вот такое рассмотрение мусульманской правовой ментальности: «Мусульманское государство никогда не признавало ни за отдельными лицами, ни за сложившимися группами людей права на создание своих представительных учреждений. В исламе политическая власть практически никогда не исходила от общества. Тотальному государственному и религиозному контролю подверглись абсолютно все, ибо перед арабо-мусульманским миром стояли принципиально иные задачи, нежели перед западным миром: как покорять и осваивать новые территории, как сдерживать центробежные тенденции, как строить отношения с арабизированным и исламизированным населением и теми, кто не пожелал расстаться с прежними религиозными воззрениями, какими средствами управлять городами, как и какими средствами подчинять центральной власти различные социальные слои населения, какие права им давать и какие новые социальные слои искусственно создавать»[6].

Только изредка российские прозападно настроенные исследователи отмечают позитивность отличных от западных систем права. Так, Г.Д. Гриценко справедливо считает, что всесторонний культурно-антропологический анализ правовых систем, например, в странах Востока дает основание утверждать о наличии в них достаточно эффективной правовой регуляции, хотя она значительно отличается от западноевропейской. Встает серьезная проблема: как оценить западное, «отдифференцированное», и восточное, «неотдифференцированное» право, каковы критерии такой оценки? Можно ли рассматривать эти формы права как равнозначные или последняя форма есть более низкая ступень развития права, чем первая?[7]

«Отсталая» общинная правовая ментальность наблюдается у различных «отсталых» народов. Так, обычное право в Йемене рассматривает индивида исключительно как члена социума, определяя сферы его обязанностей и правила взаимодействия с другими индивидами. Установление обычного права базируется на определяемых культурным контекстом элементах «достойного» поведения, то есть на поведении индивида, обладающего личной «честью» в рамках социума. Основополагающим является представление о том, что как бы человек ни вел себя в своей частной жизни, он должен выполнять свои обязанности по отношению к окружающим. Каждый должен теснейшим образом сотрудничать с остальными членами своей племенной группы, определяемой либо кровными связями, либо отношениями соседства, совместного проживания на одной территории. Каждый должен защищать «слабого», будь то лицо, принадлежащее к категории, определяемой как «социально слабая», или же лицо, определяемое как «слабое» лишь временно, например гость, путешественник, беженец. Только таким образом можно выполнять свои обязанности по отношению к окружающим, одновременно сохраняя личную независимость. И только таким образом можно поддерживать правопорядок не прибегая к средствам физического принуждения. Приверженность этим социальным нормам продемонстрировал опрос, проведенный Ал-Алими среди племен Северного Йемена: 75% респондентов сообщили, что доверяют племенному арбитражу больше, чем государственной судебной системе, и считают, что обычное право не утратит своей силы в обозримой перспективе[8]. Думается, такой отсталости может позавидовать любое гражданское общество.

Принципиальное непонимание, зачастую нежелание понимать специфический характер мусульманской «почвы», пренебрежительное к нему отношение закономерно приводит не только к провалу полномасштабной рецепции европейских институтов в этой среде, но и способствует дальнейшему отчуждению Востока от Запада.

Так, достаточно известен факт, что общинная ответственность – фундамент родоплеменного строя чеченской нации, из которой произрастает принципиальное отрицание чеченцами всех видов государственной или индивидуальной ответственности, бумажного законодательства, механического правосудия, автоматических приговоров по гражданскому или уголовному кодексу. «Цивилизованный» принцип индивидуальной ответственности и неотъемлемый от него институт государственного правосудия исключают нравственную возможность возмездия или прощения преступника кровнородственной общиной жертвы. Этот принцип, характерный для механики римского права, и, следовательно, для основанной на принципах римского права западной цивилизации и современного международного права, чеченцы, по выражению Х.-А. Нухаева, «презирают как кощунство и ужасную дикость», обусловленную полным разрывом кровнородственных связей и утерей общинной традиции в западном обществе[9].

Из истории известна безуспешность попыток «цивилизовать» чеченский народ Советским правительством. В 1927г. были запрещены шариатские суды. Несколько позже на территорию Горской АССР было распространено действие УК РФ об уголовном преследовании за бытовые преступления, под которыми понимались преступления, составляющие пережитки родового быта или остатки местных обычаев. В УК РСФСР 1928 года они все были сведены в Х главу, устанавливающую санкции за кровную месть, приравненную к умышленному убийству, а также за уклонение от примирения и получения компенсаций, похищение невест и приравненное к нему принуждение женщины к вступлению в брак, уплату и получение брачного выкупа, многоженство, брак с несовершеннолетней и малолетними. Одновременно в УПК РСФСР была введена статья, разрешающая возбуждать по всему кругу так называемых бытовых преступлений публичное обвинение, независимо от заявления потерпевшего.

Но при предварительном обсуждении некоторых запретительных и карающих норм УК РСФСР в регионе возникли неожиданные осложнения.

Население, в том числе многие женщины, протестовали против отмены брачного выкупа, не без основания считая, что это скажется на выдаче приданного. Раздавались голоса против преследования за многоженство, так как лишение свободы мужей отражалось на материальном положении детей. Особое недовольство вызывало незнание законодателем местной специфики, что, в частности, хорошо видно на примере уголовного преследования всех видов похищения невест. Между тем брак уводом в те годы был институционализированным протестом против деспотических порядков в семье, утратившей по многим параметрам былую патриархальную гармонию. Тем более, не содержал в себе ничего криминального брак уходом. Преследование двух ненасильственных форм похищения по закону было настолько абсурдно, что 1 съезд Советов Ингушетии при всем своем пиетете к центральным властям предложил разграничить похищения дневные и ночные (днем обычно совершались насильственные похищения, ночью – браки уводом и уходом). Тот же съезд решился на предложение небольшого компромисса – сохранения «условного» калыма размером в 25 коп.

Жизнь показала непродуманность и скороспелость большинства норм главы Х УК. Несмотря на все требования центральных и местных властей ввести эти нормы в судебную практику и даже на отдельные показательные суды и демонстративно суровые приговоры, традиционные предписания адатов и шариата продолжали широко бытовать, лишь уйдя в подполье. Брачный выкуп никогда не выходил из обыкновения: он только был более скрытым во времена террора и более явным во времена относительной либерализации. Так же обстояло с многоженством: тот, кто уже состоял в полигинных союзах, фиктивно расторгал один из браков; тот, кто в них только вступал, обходился без его официального оформления. Многоженцы, опасавшиеся своих односельчан, проживали с разными женами врозь, часто поочередно. Нередкие случаи многоженства у чеченцев и ингушей можно было встретить на протяжении существования всего советского режима[10].

Конечно, при проведении государственной правовой политики просто необходимо учитывать особенности национальной правовой ментальности, какие бы формы она ни принимала. Единые обезличенные правовые стандарты только ухудшат обстановку. Единственным выходом является конкретное обозначение общностей и различий правовых культур российских народов.

Справедливо мнение И.Б. Ломакиной, что государственно-организованное право должно являться в традиционной этнической среде преемником обычного права и закреплять те или иные уже существующие правовые отношения. Это обусловлено тем, что этническое обычное право выражает культурные особенности того или иного сообщества людей (этноса). Поэтому его следует оценивать как особенную форму свободы, выражающуюся в возможности тех или иных народов действовать в соответствии со своими этническими интересами. Поэтому в этнической среде западные правовые институты и соответствующие им ценности не находят, пока, во всяком случае, благодатной почвы для своего развития. Чаще превращаясь в формальную и поверхностную фиксацию инноваций, они либо принимаются в искаженной форме, либо вообще отторгаются коллективным этническим сознанием[11].

Исследователи пытаются выявить общие черты правовых систем, позволяющие найти бесконфликтное решение в области рецепции права. Так, Ю.К. Манукян отмечает, что в составе семейного права шариата, бытующего сегодня в России, существует значительная часть норм семейного права, которые по своему нормативному содержанию относятся к сфере диспозитивного регулирования семейных отношений в Российской Федерации и потому в случае их добровольного сознательного исполнения могут быть непротиворечиво включены в систему права Российской Федерации в качеств норм корпоративного права. Это:

- большинство шариатских препятствий к заключению брака: степени кровного родства, родство по кормилице, свойство, неправоверие и др.;

- некоторые основания прекращения брака, такие как дача разводной, выход из ислама и др.;

- в сфере обязательств по содержанию родителями детей и детьми родителей, если они сохраняют или улучшают материальное и личное положение тех, кого содержат, в сравнении с соответствующими нормами действующего семейного законодательства Российской Федерации[12].

Современная русско-чеченская война вынудила ученый мир изучать особенности правовой ментальности чеченского народа. Сейчас стало общеизвестным, что чеченский народ делится примерно на 165-170 тайпов, из которых 100 – горных и 70 – равнинных, причем исторически горные тайпы считаются более древними и авторитетными, чем равнинные.

П.Я. Нечепуренко отмечает, что чеченский политико-правовой менталитет базируется на сверхиндивидуальных и внегосударственных принципах построения нормативной системы, субъектом которого выступает не отдельный человек («гражданин», «подданный»), а этносоциальное («тайп», «тукьхам») и этнорелигиозное («вирд», «тарикат») сообщество, что позволяет типологизировать данную ментальность в качестве признака «закрытого общества». Особенностью этого «закрытого общества» является то, что формальные государственно-правовые институты у вайнахов отсутствовали не только на ранних этапах их существования, но и по сей день. Все же попытки обрести так называемую «чеченскую государственность» оказывались на поверку экспансированными извне, несовместимыми с традиционной чеченской политико-правовой ментальностью, оборачиваясь для вайнахов национальной трагедией, деградацией и разложением культурной самобытности[13]. Известно также, что появление частновладельческой формы собственности, представлявшее собой «совершенно новое в Чечне и неизвестное чеченцам», связывалось с действиями российского правительства и относилось к концу XIX века[14].

Выделяются следующие особенности вайнахской политико-правовой ментальности:

- не может быть сведена к локальному феномену первобытнообщинной «формации», так как даже при переходе всего окружающего геосоциального и культурного ландшафта на следующую ступень исторического развития чеченцы сохранили верность своей собственной этносоциальной государственности;

- не является проявлением «отсталости» или «дикости» чеченцев, так как даже при насильственнойпрививке как царской, так и советскими формами бюрократической государственности чеченцы остались целиком в лоне собственных иерархических структур и этнополитических механизмов;

- не служит потенциальной основой для строительства правового либерально-демократического государства по западным образцам, к которым чеченцы проявляют нарочитое презрение;

- несовместима с идеалами исламской государственности ни в ее теократической (ваххабисткой), ни в светской («дудаевской») форме[15].

Конечно, для проведения российской правовой политики нужно учитывать эти особенности. Но мне думается, в настоящее время государство просто устранилось из этой сферы, официально назначив эмира на царство. Такая политика «страуса» приведет или уже фактически привела к потере Чечни как части Российской Федерации. Осталось только узаконить это официально.

Игнорирование правовой ментальности общества, его обычаев и ритуалов приводит к закономерному провалу любой правовой политики, когда реципируемые институты, нормы и философия рассматриваются исключительно в негативном смысле, как «чужеземные», что хорошо иллюстрируется примерами из истории Российской империи. Известно, что особенностью ее правовой системы являлось включение систем права тех государств и народов, которые к ней присоединились. Этим обеспечивался учет региональных и национальных особенностей населения империи, которая, как правило, никогда не обнаруживала готовность сломать сложившийся веками строй. Такой достаточно мирный характер правовой политики приводил к отторжению «почвой» только принципиально неприемлемых для правовой ментальности положений. Неприятие откровенно чуждых по настроению «почвы» правовых установлений, правил, принципов закономерно приводит либо к активным выступлениям против такой рецепции, либо к пассивному их массовому неисполнению, игнорированию, «правовому нигилизму».

Так, при присоединении к Российской империи Грузии Россией было введено правило, что все грузинские правовые документы (иски, жалобы и др.) должны были составляться исключительно на русском языке, а не на грузинском. Соответственно, каждый проситель должен произнести свою судебную речь или исковое заявление, огласить прочие судебные документы наизусть на русском языке безошибочно, под опасением потерять право иска[16]. Конечно же, это «нововведение» натолкнулось на массовое пассивное сопротивление грузинского народа, и такая правовая практика была прекращена.

Другим известным примером явилась в 1789г. замена суда биев, применявших в своей деятельности на протяжении веков обычное право, пограничным судом, действующим на основе писанного права. В результате «киргизы положительно отшатнулись от русского суда, как несогласного с народной их жизнью»[17].

Неверная оценка правовой ментальности закономерно приводит реформаторов к противоположным результатам. Так, в процессе ассимиляции Туркестанского края проявилось непринятие «почвой» вводимой российской стороной мусульманской формы присяги, что порождало широкую практику отказов от ее принятия со стороны киргиз. Такое отторжение «почвой» формы присяги обусловлено тем, что сам ритуал и содержание местных форм присяги существенно отличалось от того, как это представляли в метрополии. Исследователями XIX в. отмечалось, что, оказывается, «киргизы не ревностные мусульмане и редко прибегают в своем народном суде к присяге на Коране. Обряд присяги у них заключается большей частью в том, что присягающий должен обойти вокруг могилы своих предков; если же местность, где принимается присяга, удалена от могилы предков присягающего, то употребляется еще следующие виды присяги: присягающий целует клинок шашки или дуло заряженного ружья, или же, обратившись к стороне месяца, должен лизнуть нож или ноготь большого пальца правой руки. Русские власти заставляют обыкновенно присягать киргизов на Коране, в присутствии татарского или саратовского муллы. <…> Несоответствие со взглядами народа обязательности присяги и приведение к ней по мусульманскому обряду выразилось уже тем, что значение присяги начинает падать, а лжесвидетельство под присягой повторяется все чаще и чаще, доставляя выгоду муллам…»[18]. Распространенность характера лжесвидетельства в Киргизии XIX в. привелf к тому, что военным губернатором предписано не допускать ее в судопроизводстве «как по отсутствию в большинстве киргиз веры в святость подобной присяги, так и по требованию закона»: «Подобная присяга, как видно, не достигает цели, по тому, что не отатарившиеся киргизы не верят в святость ее. Самый киргизский текст клятвенного обещания этой присяги, переполненный татарскими и арабскими выражениями, мало доступен пониманию присягающих, чем злоупотребляют приводящие к присяге татарские муллы, вселяя в киргиз уверенность, что они, муллы, незаметно изменяя слова присяги, могут делать ее и очень странной по своим последствиям, и наоборот...»[19]. Известно также, что сам текст судебной присяги мусульман представлял собой только копию присяги, принимаемой православными, с заменой лишь слов «Крест и Евангелие» словом «Коран», и в таком виде эта присяга, по самому духу мусульманского учения, ни к чему не обязывает правоверного, а тем более на суде, творимом «неверными»[20].

В результате такого массового отторжения реципируемых правовых институтов, российские исследователи-современники с удивлением отмечали, что одно лишь «упоминание об ответственности за лжедонос и лжесвидетельство вызывает у закавказца только улыбку, ибо он по опыту знает, что это пустая угроза, осуществляющаяся один раз из нескольких тысяч. Члены партий, вызывающиеся перед следователем, даже не дают себе труда хорошенько комбинировать свои показания и установить между ними известную гармонию: для этого они слишком не развиты, да это и представляется излишним. К чему ломать себе голову, когда за вранье все равно не накажут? Поэтому сплошь и рядом утверждают самые чудовищные нелепости, вроде того, например, что десять разбойников сделали в потерпевшего десять выстрелов в упор, но, тем не менее, не попали в него и даже не обожгли его платья. Один потерпевший клялся нам Магометом и Аллахом, что злоумышленники стащили с его жены панталоны во время ее сна и что она при этом даже не проснулась»[21].

Зачастую попытки ассимилировать в российскую правовую систему правовые институты правовых систем приводили к анекдотичным для русских современников результатам. Так, оценивая попытку российской судебной властьи применять положения адатского права, М. Ковалевский пишет: «Единственное в своем роде зрелище представляет, по всей вероятности, председательствующий в словесном суде русский окружной начальник, когда, следуя адату, он освобождает мужа за кровь убитого им прелюбодея, на том лишь основании, что жертвой его мести пала одновременно и неверная жена, а между тем такое решение, совершенно согласное с адатом, противно самому духу магометанского учения. Невольно приходится спрашивать себя: как при таком раболепии перед обычаем может сказаться цивилизующее влияние нашего управления на Кавказе и даже как может быть достигнута цель наших стремлений: замирение края, все еще раздираемого родовой усобицей»[22].

Известен также факт, что в 1771 г. значительная часть калмыков ушла из России. По мнению И.К. Очир-Гаряевой, в качестве основной причины выделяется попытка ограничить правовую самостоятельность калмыков[23].

В настоящее время существует аналогичная проблема относительно рецепции христианско-правовых ценностей в Средней Азии. Так, жители Средней Азии весьма терпимо относятся к христианам славянского происхождения, но нередко подвергаются травле и открытым гонениям как проповедников, так и представителей иной религии, если они принадлежат к своему народу. Так, члены протестантской церкви попытались принять в свои ряды жителей киргизского села Чон-Таш, но были жестоко избиты односельчанами-мусульманами. Они стали преследовать иноверцев по всему спектру жизненных проблем: отказ хоронить родственников на местном кладбище, не приглашать на совместные мероприятия (что для традиционного киргизского общества считается большим оскорблением), не удовлетворять их запросы, обусловленные религиозной ортодоксией. В их адрес постоянно раздаются угрозы и «обещания», что им «не избежать народного гнева». Попытка примирить односельчан завершилась тем, что заместитель муфтия Киргизии Ильяс-Ажы запретил киргизам принимать христианство, одновременно обозвав принявших эту религию «псами». Нередки обвинения бывших мусульман, ныне христиан в том, что они приняли другую религию не по идейным соображениям, а соблазнившись деньгами. Исламское духовенство достаточно открыто оправдывает гонения на мусульман, перешедших в христианство. В Таджикистане власти и исламские руководители Хатлонской области разослали в районы секретную инструкцию, предписывающую ограничить распространение христианства в этом регионе, назвав таких людей «предателями веры предков».[24] И это вполне закономерно. Но как трудно это представить на территории российских городов… Мы ведь такие «толерантные»!

При всех таких погрешностях проведения правовых реформ государственной власти, необходимо все же отметить эффективность российской правовой системы, ее внутренний демократизм. Данные преимущества выгодно отличают ее от других иностранных правовых систем с их откровенно непримиримым характером. Описываемые мной преимущества никогда не приводили к открытому противостоянию России тех народов, которые включались в ее состав.

Необходимо отметить факт, что в качестве противодействия каким-либо откровенно агрессивным иностранным влияниям самоизоляция является характерным способом выживания «почвы». Бесспорно, революция в Иране в 1979г. явилась следствием реакции «почвы» на внедрение чуждых по духу западных институтов, идеологии, философии в рамках «декоративной» рецепции. Она происходила под лозунгами: «Наш повелитель – не Америка! Наш повелитель – не Британия, наш повелитель – не Израиль. Наш повелитель – Аллах», «О, Господи, покарай предателей своей родины, предателей ислама и Корана!», «Ни Запад, ни Восток, а ислам».

«Независимость Ирана можно утвердить, только искоренив западное влияние и западную культуру», – провозглашал во всех выступлениях Аятолла Хомейни. В результате были принципиально отвергнуты такие императивы западной цивилизации, как «получение сверхприбыли в качестве конечной цели производства, индивидуализм и личное преуспевание каждого, как залог процветания общества в целом, фактическая узаконенность спекулятивных операций как в банковской, так и в торгово-промышленных сферах, оправданность деления общества на преуспевающую в жизни элиту и париев, примат материального над духовным»[25].

Исследователи отмечают, что религиозно-правовая ситуация на Северном Кавказе трудно поддается анализу с точки зрения традиционных религиозных концепций именно потому, что религиозно-этническое сознание усвоило две различные религиозные модели, существующие в регионе в динамическом равновесии, не отменяющие друг друга даже в своем постоянном стремлении потеснить друг друга. Истоки многих общественно-психологических процессов, происходящих на Северном Кавказе, в том числе и тех, которые порой приводят к трагическим явлениям терроризма, лежат как раз в динамическом сосуществовании положений адатов об обязательной кровной мести (в которых заключены сакральные представления о родовой ответственности за гармонию мира) и исламских представлений о верности Творцу вплоть до мученической смерти. Здесь, на этом сложном стыке сакрально-юридических моделей поведения следует искать и социально-психологические пути разрешения острых конфликтов в регионе[26].

Соответственно, в большинстве случаев и к терроризму можно подходить как к антимодернистской системе ценностей, способной нарушить сложившиеся социальные и политические связи, основанные на традиционализме, или как к антисистемной борьбе с политическими (в некоторых случаях светскими) режимами, не признающими за определенными организациями или партиями статуса политической силы. Недаром терроризм считается реваншем, последним боем традиционализма и идентифицируется как форма архаической политизации, при которой предельно упрощенная система координат «друг – враг», лишена всяких государственных и дипломатических начал и взывает к древнему инстинкту мести, отчасти родовой[27].

В истории встречаются примеры, когда правовые реформы, проводимые под лозунгом возврата к «исконным» культурным ценностям, отвергаются большинством населения в связи с несоответствием их реальной обстановке. Так, А. Масхадов в начале 1990 г. издает указ о введении в Чечне «полного шариатского правления». Но этот указ в Чечне никем не соблюдался и явился очередной мишенью иронии и анекдотов народа. Даже чеченские женщины, которые в условиях массовой безработицы в разрушенной Чечне продолжали оставаться главным кормильцем семьи, торгуя на рынках, негативно высказывались в отношении этого указа. Женщины заявляли, что они готовы в соответствии с шариатом «сидеть дома с детьми», если Масхадов обеспечит их мужей оплачиваемой работой[28].

Конечно же, настроение «почвы» оказывает важнейшее влияние на ход любой правовой реформы. В истории известны случаи «взлома» консервативного характера «почвы» для радикальных правовых изменений. Так, жесточайшим образом расправился Шамиль с аристократией при формировании имамата (1830-1859), принципиально свободного от рабства. При проведении правовых преобразований, в частности установления идеи равенства, «владетели, дворяне, где они были, наследственные старшины, люди уважаемых родов или просто уважаемые лично до появления мюридизма, были вырезаны один за другим и в горах действительно устроилось на время совершенное равенство»[29]. Современник этих событий, Н.А. Окольничий, в 1859 г. охарактеризовал деятельность Шамиля следующим образом: «Шамиль, сам плебей, поддерживает плебейство, тщательно истребляет аристократию, которая, как, например, в Аварии, имеет свои предания и даже втайне сочувствует прежнему порядку вещей»[30]. В результате его деятельности в имамате и за его пределами освободились от зависимости ханов, беков, князей крестьяне 220 аулов в количестве 130000 человек. В Имамате уже не было ни одного случая, когда бы крестьянин платил подати феодалам. «Кавказский сборник» отмечал, что вместо прежних условий крепостного быта, по которому весь труд раба принадлежал помещику, освобожденные рабы были обложены такой же точно податью в пользу общественной казны, какую платило население целого края.[31] В результате было организовано единое по духу государство, которое на протяжении определенного времени давало успешный отпор российской армии. Даже Николай I был вынужден признать талант Шамиля и эффективность его мер: «Различные племена, населяющие Кавказ, не знали единой власти, доколь не явился среди них изувер, который хитростью, коварством и зверской жестокостью не принудил всех признать ежели не волею, то страхом его единое над собой начатие, и которому ныне слепо повинуясь, почти все племена составили одно сильное, враждебное против нас целое, с которым бороться прежних ни сил, ни способов не стало». Таким образом, «взламывание» характера «почвы» принесло на определенном этапе положительные плоды государственной власти.

Правящей элите нужно с помощью патриотично настроенного научного мира найти правильное решение восточного вопроса, причем в ближайшее время, с учетом исторической специфики. В противном случае просто потеряем, если уже не потеряли, этот стратегически важный для построения российского государства регион. Но для этого правящая элита должна быть, конечно же, пророссийской…

[1] Янов, А. Истоки автократии / А. Янов // Октябрь. – 1991. – №8. – С. 142.

[2] Хабибуллин, А.Г. Теоретико-методологические типологии государства: дис. … д-ра юрид. наук / А.Г. Хабибуллин. – СПб., 1997. – С. 17.

[3] Ерасов, Б.С. Государство и цивилизованное устроение общества / Б.С. Ерасов // Государство в истории общества (к проблеме критериев государственности). – 2-е изд., испр. и доп. – М., 2001. – С. 323.

[4] См., например: Артемов, В.Ю. Основные черты мусульманского уголовного права: автореф. дис. … канд. юрид. наук / В.Ю. Артемов. – М., 1998.

[5] Рыжкова, Е.А. Становление семейного права Туниса: историко-правовой аспект: дис. … канд. юрид. наук / Е.А. Рыжкова. – М., 2000. – С. 6.

[6] Сигалов, М.К. Общее и особенное в западноевропейской и мусульманской правовой культуре: дис. ... канд. юрид.наук / М.К. Сигалов. – М., 2006. – С. 20.

[7] Гриценко, Г.Д. Право как социокультурное явление (философско-антьропологическая концепция): дис … д-ра филос. наук / Г.Д. Гриценко. – Ставрополь, 2003. – С. 3.

[8] Сейф Мусхен Абдул кави Юсеф. Обычное право как форма регулирования социальных отношений йеменского общества (Опыт полеквого исследования населения района Йафи): дис. … канд. социол.наук. – СПб., 2006. – С. 132-133.

[9] Нухаев, Х.-А. Евразия между атлантическим и эсхатологическим концом истории / Х.-А. Нухаев // Ведено или Вашингтон?: сборник статей – М., 2001. – С. 183.

[10] См.: Нечепуренко, П.Я. Процессы чеченского этносоциального самоопределения: государственно-правовая институционализация: дис. … канд. юрид. наук / П.Я. Нечепуренко. – Ростов-на-Д., 2002.

[11] Ломакина И.Б. Этническое обычное право: теоретико-правовой аспект: дис. … д-ра юрид. наук / И.Б. Ломакина. – СПб., 2005. – С. 22.

[12] Манукян, Ю.К. Процессы взаимодействия и противоречия семейного права и шариата в современной России: дис. … канд. юрид. наук / Ю.К. Манукян. – Ростов-на-Д., 2002. – С. 10.

[13] Нечепуренко П.Я. Указ. соч. – С. 16.

[14] См.: Блиев, М.М. Кавказская война / М.М. Блиев, В.В. Деговев. – М., 1994. – С. 79.

[15] Нечепуренко, П.Я. Указ. соч. – С. 16.

[16] Дубровин, Н. История войны и владычества русских на Кавказе / Н. Дубровин. – СПб., 1886. – Т. 3. – С 455.

[17] Крахалев А. Суд и следствие у киргизов Сибири// Юридический вестник. Кн.1 (май).М. 1888. С27.

[18] Готовицкий, М. Значение и обряд присяги у киргиз / М. Готовицкий // Юридический вестник. – Кн. 1. – М., 1885. – Май. – С. 192.

[19] Цит. по: Аничков, И.В. Присяга киргиз перед русским судом / И.В. Аничков // Журнал Министерства юстиции. – 1898. – №9. – Ноябрь. – С. 31.

[20] Дингельштедт, Н.А. Мусульманская присяга и клятва / Н.А. Дингельштедт // Журнал Министерства юстиции. – СПб., 1986. – Апрель. – С. 115.

[21] Красовский, А. Следственная часть в Закавказском крае / А. Красовский // Журнал гражданского и уголовного права. – 1885. – Октябрь. – С. 48. С83.

[22] Ковалевский, М. Родовое устройство Дагестана / М. Ковалевский // Юридический вестник. – М., 1888. – Декабрь. – С. 525.

[23] Очир-Гаряева, И.К. Введение Калмыкии в систему государственного управления России: историко-правовые аспекты: дис. …канд. юрид. наук / И.К. Очир-Гаряева. – М., 2006. – С. 6.

[24] Тощенко, Ж.Т. Теократия: фантом или реальность? / Ж.Т. Тощенко. – М., 2007. – С. 153.

[25] Дружиловский, С.Б. Социальная политика в ИРИ: достижения и проблемы / С.Б. Дружиловский // Двадцать пять лет исламской революции в Иране: сборник статей. – М., 2005. – С. 28.

[26] Денильханов, М.-Э.Х. Соотношение светского и мусульманского права на Северном Кавказе (философско-религиоведческий анализ): дис. … канд. филос. наук / М.-Э.Х. Денильханов. – М., 2004. – С. 22.

[27] См.: Коновалов, А.М. Глобальное измерение терроризма / А.М. Коновалов, А.И. Ландабасо Ангуло. – М., 2005. – С. 22.

[28] Акаев В. Ислам и политика (на примере Чечни)//Чечня: от конфликта к стабильности (проблемы реконструкции). М. 2001. С.135.

[29] Фадеев, Р.А. 60 лет Кавказской войне / Р.А. Фадеев // Собрание сочинений. – СПб., 1989. – Т. 1. – Ч. 1. – С. 21.

[30] Окольничий, Н.А. Перечень последних военных событий в Дагестане (1843) / Н.А. Окольничий // Военный сборник. – 1859. – №2. – С. 401.

[31] Кавказский сборник. – СПб., 1896. – Т. 17. – С. 392.

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.