Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

В ЗАЩИТУ СЕНЕКИ И ПЛУТАРХА



И Сенека, и Плутарх - настолько близкие мне авторы, такая незаменимаяподдержка в моей старости и при писании этой книги, целиком созданной извзятых у них трофеев, что это обязывает меня вступиться за их честь [1]. Что касается Сенеки, то среди неисчислимого множества книжонок,выпускаемых приверженцами так называемой реформированной религии в защитусвоего дела, - книжонок, иной раз выходивших из-под пера вполне почтенныхавторов (приходится горько жалеть, что они не посвящены более достойнымсюжетам), мне пришлось натолкнуться на следующий памфлет [2]. Автор его,стремясь провести подробное сопоставление между правлением нашего покойногои злополучного короля Карла IX и правлением Нерона, сравнивает покойногокардинала Лотарингского с Сенекой [3]. Он сопоставляет судьбы их обоих,каждый из которых был первым лицом при своем государе, сравнивает характеробоих, их поведение и образ действий. Проводя это сравнение, он оказывает,на мой взгляд, слишком много чести названному кардиналу, ибо, хоть я ипринадлежу к тем, кто высоко ценит его ум, красноречие, преданность своейрелигии и верную службу королю, а также признает, насколько удачно для себяон родился в такой век, когда человек, подобный ему, оказался явлениемсовершенно новым и необычным, а вместе с тем и весьма необходимым дляобщественного блага, - ибо чрезвычайно важно было появление духовного лицастоль глубокого благородства и достоинства, богато одаренного и отвечающегосвоему высокому назначению, - несмотря на все это, если уж говоритьначистоту, я считаю, что ему далеко до Сенеки, что его духовному обликунедостает той цельности, твердости и законченности, которые присущи Сенеке. Итак, возвращаясь к упомянутой книге, отмечу, что она содержит весьмаоскорбительный отзыв о Сенеке, основанный на упреках, почерпнутых у Диона[4] - историка, показаниям которого я совершенно не доверяю. Ибо преждевсего Дион крайне непостоянен: то он называет Сенеку мудрецом и смертельнымврагом пороков Нерона, то, в других местах, изображает его человеком скупым,жадным, низким, честолюбивым, распутным и только прикидывавшимся настоящимфилософом. Однако же добродетель Сенеки так ярко и убедительно проступает вего писаниях, а опровержение некоторых обвинений, выдвигаемых Дионом противнего, как, например, в чрезмерном богатстве или в слишком больших тратах,так и напрашивается само собой, что я не поверю ни одному свидетелю,пытающемуся убедить меня в обратном. Кроме того, гораздо разумнее полагатьсяв таких вещах на римских историков, чем на греческих или каких-либо другихиноземных. Но Тацит и другие римские историки с глубоким почтениемотзываются о жизни и смерти Сенеки и изображают его нам человеком весьмадостойным и весьма добродетельным во всех отношениях. Против отзыва Диона оСенеке я приведу лишь один неопровержимый довод: он настолько искаженносудит о римских делах, что решается защищать дело Юлия Цезаря против Помпеяи Антония против Цицерона. Перейдем к Плутарху. Жан Воден [5], выдающийся современный писатель, выделяющийся из толпыписак нашего времени своим большим здравомыслием, заслуживает всяческоговнимания и уважения. Я нахожу излишне резким одно из мест его сочинения"Метод легкого изучения истории", где он обвиняет Плутарха не только внезнании (тут я спорить не берусь, так как это не по моей части!), но такжеи в том, что этот автор часто пишет о вещах невероятных, от начала до концавыдуманных (таковы подлинные слова Бодена). Если бы Боден просто сказал, чтоПлутарх изображает вещи не такими, каковы они в действительности, это былобы не очень серьезным упреком, ибо то, чего мы не видели своими глазами, мыберем из вторых рук и принимаем на веру, и я действительно замечаю, чтоПлутарх иногда сознательно рассказывает один и тот же эпизод различнымобразом; возьмем, например, его суждение о трех величайших полководцах,когда либо живших на свете: в жизнеописании Ганнибала оно звучит совсеминаче, чем в жизнеописании Фламиния, и совершенно по-новому, на третий лад,в жизнеописании Пирра. Но обвинять Плутарха в том, что он принимал за чистуюмонету вещи невероятные и невозможные, это значит обвинять самогорассудительного автора на свете в неумении судить о вещах. В доказательствоВоден приводит следующий пример. Плутарх рассказывает об одном спартанскоммальчике, который, спрятав у себя под платьем украденную лисичку, предпочел,чтобы она прогрызла ему живот, лишь бы не сознаться в краже [6]. Я нахожупрежде всего пример этот неудачным, ибо трудно установить предел нашихдушевных сил, между тем как о физических силах нам судить легче; поэтомуесли бы выбор надлежало сделать мне, я скорее выбрал бы пример из этойвторой области. И тут можно найти примеры еще менее правдоподобные, вродеописанного Плутархом случая с Пирром [7]: будто последний, несмотря на точто он был весь изранен, с такой силой ударил мечом по вооруженному до зубовврагу, что рассек его надвое с головы до пят, так что тело его разлетелосьпополам. Я не вижу никакого особого чуда в примере, сообщаемом Плутархом, ине признаю извинения, которым Боден пытается защитить Плутарха,предваряющего свой рассказ словами: "говорят, будто", как это делают в техслучаях, когда хотят набросить на рассказ тень сомнения. Плутарх и впрямь нехотел ни сам признавать невероятных вещей, ни побудить нас верить в них, заисключением тех случаев, когда дело касается вещей, принимаемых из уваженияк древней традиции или из почтения к религии. Что же касается слов "говорят,будто", то нетрудно убедиться, что Плутарх употребляет их здесь не с цельюзаронить в нас сомнение, так как сам же он в другом месте [8], касаясьвопроса о выдержке спартанских детей, приводит примеры событий, случавшихсяв его время, в которые еще труднее поверить; так, если взять пример, окотором Цицерон сообщил [9] еще до Плутарха, а именно, что в их временаможно было встретить юношей, которых для доказательства их выдержкииспытывали перед алтарем Дианы: их бичевали до крови, а они не только некричали, но даже не разрешали себе издать стон, некоторые же добровольнопозволяли засечь себя насмерть. А вот еще пример, о котором также сообщаетПлутарх [10] наряду с сотней других упоминающих об этом случае свидетелей:во время жертвоприношения в рукав одного спартанского юноши попал горящийуголь; рукав воспламенился и рука юноши стала гореть, но он терпел до техпор, пока запах паленого мяса не ударил в нос присутствующим. Согласнопонятиям спартанцев, ничто не могло в такой мере затронуть их честь и в ихглазах не было ничего более ужасного и позорного, как быть пойманным вмомент кражи. Я до такой степени проникнут верой в величие этих людей, чторассказ Плутарха, вопреки Бодену, не только не кажется мне невероятным, но яне нахожу в нем даже ничего необычного и поразительного. В истории Спарты можно найти тысячи гораздо более потрясающих иисключительных примеров, ее история полна таких чудес. Марцеллин собщает [11] по поводу воровства, что в его времена нельзябыло придумать такой пытки, которая способна была бы заставить уличенных вэтом весьма распространенном среди египтян преступлении хотя бы раскрытьсвое имя. Одного испанского крестьянина подвергли пытке, добиваясь, чтобы онвыдал своих сообщников в убийстве претора Луция Пизона. В разгар своихмучении он завопил, что друзьям его нечего опасаться: пусть спокойно стоятна месте и смотрят на него; они тогда убедятся, что нет такой боли, котораямогла бы вырвать у него хоть слово признания. В течение всего этого дня отнего не могли добиться ничего другого. На следующий день, когда его привели,чтобы возобновить пытки, он с силой вырвался из рук стражи и, ударившись сразмаху головой о стену, размозжил себе череп и пал мертвый [12]. Эпихарида, презрев жестокость приспешников Нерона - и выдержав кандалы,бичевание и истязание колодками, не сказала в течение первого дня ни одногослова о заговоре, раскрытия которого от нее добивались. На другой день,когда ее несли в кресле (ибо она не могла держаться на переломанных ногах),чтобы возобновить пытки, она продела шнур от своего платья через ручкукресла и, сделав петлю, просунула в нее голову и, навалившись на шнур всейтяжестью тела, удавилась. Найдя в себе достаточно мужества, чтобы умеретьподобной смертью, избежав продолжения пыток и дав такое удивительноедоказательство своей выдержки, не посмеялась ли она тем самым над тираном ине подала ли она и другим пример противодействовать ему [13]? Порасспросите-ка наших конных стрелков о том, что им пришлосьперевидать во время происходивших у нас гражданских войн, и они приведут вамзамечательные примеры выдержки, упорства и сопротивления, проявленных в нашзлосчастный век нашими современниками, гораздо более расслабленными иизнеженными, чем египтяне, - примеры, достойные сравнения с теми, какие мысейчас привели относительно доблести спартанцев. Мне известно, чтовстречались простые крестьяне, которые шли на то, чтобы им поджаривалипятки, отрубали затвором ружья концы пальцев или так туго стягивали головутолстой веревкой, что глаза у них вылезали на лоб, лишь бы не платитьтребуемого от них выкупа. Я видел крестьянина, которого признали мертвым и оставили лежать голымво рву, шея у него совсем посинела и вздулась от веревки, которая все ещеболталась на ней; накануне он был привязан ею к хвосту лошади, которая всюночь волочила его за собой; на его теле было множество колотых ран,нанесенных кинжалом - не для того, чтобы убить, а чтобы причинить ему боль инапугать; он все это вытерпел вплоть до того, что лишился чувств испособности речи, ибо решил, как он потом рассказывал мне, лучше претерпетьтысячу смертей (и в самом деле, его страдания были не легче смерти!), чемсогласиться на уплату выкупа: а ведь это был один из самых богатых крестьянв наших местах. А сколько было людей, которые мужественно шли на костерумирать за чужие идеи, непонятные и неизвестные им! Я знал сотни женщин - говорят, что в этом отношении жительницы Гасконизанимают особо почетное место, - которые скорее согласились бы, чтобы ихжгли раскаленным железом, чем отказались от своих слов, брошенных в пылугнева. От ударов или всякого иного принуждения их упорство лишь возрастает.Автор, сочинивший рассказ о женщине [14], которая, несмотря ни на какиеугрозы и избиения, продолжала обзывать своего мужа вшивым, а когда, подконец, ее бросили в реку, она, идя ко дну, все еще поднимала кверху руки,делая вид, будто щелкает вшей у себя на голове, - этот автор, повторяю,сочинил рассказ, который каждый день подтверждается примерами упорстваженщин. А упорство - родная сестра выдержки, по крайней мере в отношениитвердости и настойчивости. Как я уже говорил в другом месте [17], не следует судить о том, чтовозможно и что невозможно, на основании того, что представляется вероятнымили невероятным нашим чувствам, и грубая ошибка, в которую впадаетбольшинство людей (в чем я однако, не упрекаю Бодена), состоит в том, чтоони не хотят верить тому, чего не смогли бы сделать сами или не захотели бысделать. Всякому кажется, что он совершеннейший образец природы, что он -пробный камень и мерило для всех других. Черты, не согласующиеся с егособственными, уродливы и фальшивы. Какая непроходимая глупость! Что касаетсяменя, то я считаю множество людей стоящими значительно выше меня, особенномужей древности; и, хотя ясно сознаю свою неспособность следовать ихпримеру, стараюсь все же не упускать их из виду, пытаюсь разобраться впричинах, поднимающих их на такую высоту, и иногда мне удается найти у себяслабые зачатки таких же свойств. Точно так же я веду себя и по отношению ксамым низменным душам: я не удивляюсь им и не считаю их чем-то невероятным.Я прекрасно вижу, какой дорогой ценой великие мужи древности платили за своевозвышение, и восхищаюсь их величием; я перенимаю те стремления, которые, намой взгляд, прекрасны, и если у меня не хватает сил следовать им, то вовсяком случае мое внимание пристально обращено к ним. Другой пример, приводимый Боденом из области невероятных и полностьювымышленных вещей, сообщаемых Плутархом, касается Агесилая, который былприговорен эфорами к штрафу за то, что снискал себе расположение и любовьсвоих сограждан. Я не понимаю, что неверного усматривает Боден в этомсообщении Плутарха, но во всяком случае Плутарх сообщает здесь о вещах,которые ему были значительно лучше известны, чем нам; ведь в Греции быловполне обычным делом наказывать или изгонять людей только за то, что оничересчур потакали своим согражданам, доказательством чего служат остракизм ипетализм [16]. У Бодена есть еще одно обвинение, которое я воспринимаю как незаслуженную Плутархом обиду; а именно, Боден утверждает, что Плутархдобросовестен, когда сравнивает римлян с римлянами и греков с греками, но нев своих параллельных жизнеописаниях греков и римлян; доказательством могутслужить, говорит он, сравнения Демосфена с Цицероном, Катона с Аристидом,Суллы с Лисандром, Марцелла с Пелопидом, Помпея с Агесилаем. Боден считает,что Плутарх обнаружил свое пристрастие к грекам, сопоставив их с лицами,которые были им совсем не под стать. Бросать Плутарху такое обвинение значитпорицать в нем самое прекрасное, самое достойное похвалы: ибо в этихсопоставлениях (которые являются наилучшей частью творений Плутарха икоторые, на мой взгляд, и сам он больше всего любил) верность и искренностьего суждений не уступают их глубине и значительности. Здесь перед намифилософ, наставляющий нас в добродетели. Посмотрим, сумеем ли мы снять снего приведенный выше упрек в предвзятости и искажении. Поводом к такому суждению о Плутархе могло, мне кажется, послужить товеликое преклонение перед именами римлян, которое тяготеет над нашими умами.Так, нам представляется, что Демосфен отнюдь не мог сравняться в славе скаким-нибудь консулом, проконсулом или квестором великой римской державы. Нокто захочет разобраться в истинном положении дел и в самих этих людях - кчему и стремился Плутарх, - кто захочет сопоставить нрав этих людей, иххарактеры и способности, а не их судьбы, тот согласится, думаю, со мной и, вотличие от Бодена, признает, что Цицерон и Катон Старший во многом уступаюттем людям, с которыми Плутарх их сравнивает. На месте Плутарха я скореевыбрал бы для осуществления его замысла параллель между Катоном Младшим иФокионом, ибо при таком сопоставлении различие между сравниваемыми было быболее убедительным и преимущество было бы на стороне римлянина. Что касаетсяМарцелла, Суллы и Помпея, то я охотно признаю, что их военные подвиги болеедоблестны, блестящи и значительны, чем подвиги тех греков, которых Плутархсравнивает с ними. Однако в военном деле, как и во всяком ином, самыенеобычайные и выдающиеся подвиги отнюдь не являются самыми замечательными. Янередко вижу, как имена полководцев меркнут перед именами людей с меньшимизаслугами; примером могут служить имена Лабиена, Вентидия, Телесина и многихдругих [17]. Если бы я с этой точки зрения захотел вступиться за греков, торазве не мог бы я сказать, что Камилл [18] куда менее годится для сравненияс Фемистоклом, братья Гракхи для параллели с Агисом и Клеоменом, Нума длясопоставления с Ликургом. Но ведь нелепо желать судить о столь многообразныхвещах, сравнивая их лишь в одном отношении. Когда Плутарх проводит сопоставление между ними, он не ставит междуними знака равенства. Кто в состоянии был бы с большей тщательностью идобросовестностью установить черты различия между ними? Сравнивая победы,воинские подвиги и мощь армий, возглавлявшихся Помпеем, с победами,подвигами и военной мощью Агесилая, Плутарх заявляет [19]: "Я не думаю,чтобы даже Ксенофонт, если бы он был жив и если бы даже ему разрешили писатьвсе, что угодно, в пользу Агесилая, отважился сравнить его с Помпеем".Сопоставляя Лисандра с Суллой, Плутарх пишет [20]: "Между ними не может бытьникакого сравнения: ни по числу одержанных побед, ни по числу сражений, ибоЛисандр выиграл лишь две морские битвы", и т. д. Такие замечания Плутархадоказывают, что он ничего не отнимает у римлян; тем, что он простосопоставляет их с греками, он нисколько не умаляет их, как бы ни велико былоразличие между ними. К тому же Плутарх не сравнивает их в целом и никому неотдает предпочтения: он сопоставляет события и подробности одно за другим исудит о каждом из них в отдельности. Поэтому, кто хочет упрекнуть его впристрастии, тот должен разобрать какое-нибудь отдельное его суждение, илисказать вообще, что он неудачно выбрал для сравнения такого-то грека стаким-то римлянином, так как есть другие, более подходящие для сравнения, иболее соизмеримые фигуры. Глава XXXIII

ИСТОРИЯ СПУРИНЫ

Философия неплохо распорядилась своим достоянием, предоставив разумуверховное руководство нашей душой и возложив на него обуздание нашихстрастей. Кто считает самыми неистовыми страсти, порождаемые любовью,ссылаясь на подкрепление своей точки зрения на то, что они завладевают идушой и телом, заполняя человека целиком, так что даже здоровье его начинаетзависеть от них и медицина иной раз вынуждена выступать здесь в ролипосредницы. Однако можно было бы возразить против этого, что вмешательство тела внаши страсти до известной степени снижает и ослабляет их, ибо такого родажелания утоляются, их можно удовлетворить материальным путем. Многие,стремясь избавиться от постоянных докук чувственных вожделений, отсекали иотрезали томившие и мучившие их части тела. Другие подавляли пыл чувственныхжеланий, применяя холодные компрессы из снега или уксуса. Таково же было иназначение власяниц, вытканных из конского волоса, которые носили нашипредки, одни в виде сорочек, другие в виде поясов, терзавших их чресла. Одинвельможа рассказывал мне недавно, что в дни его молодости ему однаждывзбрело в голову предстать на торжественном празднестве при дворе ФранцискаI [1], на которое все явились разряженными, одетым во власяницу, доставшуюсяему от отца; но при всем его благочестии у него едва хватило терпениядождаться ночи, чтобы поскорее сбросить ее с себя, и он долго болел послеэтого; нет такого юношеского пыла, - заявил в заключение мой знакомый, -которого применение этого средства не способно было бы убить. Но ему,по-видимому, неведомы были самые неистовые приступы этих вожделений, ибоопыт показывает, что нередко такие чувства скрываются под грубой и убогойодеждой, и власяницы не всегда приносят успокоение тем, кто надевает их насебя. Ксенократ поступил более решительно; когда его ученики, желая испытатьего выдержку, положили ему в постель прекрасную и прославленную куртизанкуЛаису, полуобнаженную, у которой прикрыты были лишь ее прелести, он,чувствуя, что, вопреки его речам и правилам, тело его готово взбунтоваться,приказал прижечь возмутившиеся части тела [2]. Между тем душевные страсти,вроде честолюбия, скупости и тому подобных, больше зависят от нашего разума,ибо только он способен справиться с ними; эти желания к тому же неукротимы,ибо, утоляя, только усиливаешь и обостряешь их. Достаточно привести в пример хотя бы Юлия Цезаря, чтобы убедиться внесходстве душевных и плотских страстей, ибо не было человека, которыйпредавался бы любовным наслаждениям с большей яростью, чем Цезарь [3].Доказательством его приверженности к ним может служить его необычайнотщательный уход за своим телом; он доходил до того, что прибегал к самымутонченным средствам, применявшимся в его время, например ему выщипываливолосы на всем теле и умащивали самыми изысканными благовониями. Если веритьСветонию, он был хорош собой: белокурый, высокий, статный, лицо полное,глаза черные и живые; однако сохранившиеся в Риме статуи Цезаря неподтверждают этого описания его наружности. Не считая его законных жен - аон был женат четыре раза, не говоря о его увлечении в ранней молодости царемВифинии Никомедом, - ему отдала свою девственность прославленная египетскаяцарица Клеопатра, родившая ему сына - Цезариона; у него была связь смавританской царицей Евноей, а в Риме - с Постумией, женой Сервия Сулышция,с Лоллией, женой Габиния, с Тертуллой, женой Красса, и даже с Муцией, женойПомпея Великого, который по этой причине, как утверждают римские историки,развелся с нею [4] (впрочем, Плутарх заявляет, что ему на этот счет ничегоне известно). Когда же Помпеи женился на дочери Цезаря, то оба Куриона, отеци сын, упрекали Помпея в том, что он сделался зятем человека, которыйнаставил ему рога и которого он сам часто называл Эгисфом [5]. Кроме всехперечисленных связей, Цезарь был близок с Сервилией, сестрой Катона иматерью Марка Брута, и, по единодушному мнению всех, этим объясняетсячрезмерная любовь Цезаря к Бруту, так как, судя по времени его рождения,Брут мог быть его сыном. Я имею поэтому, как мне кажется, право считатьЦезаря человеком весьма распутным и необычайно склонным к любовным утехам.Но когда другая страсть, честолюбие, которое было у него не менее уязвимымместом, столкнулась с его пристрастием к женщинам, оно тотчас же отодвинулоего любовные дела на задний план. Мне припоминается в этой связи завоеватель Константинополя Мехмед, неоставивший в Греции камня на камне. Я не знаю человека, у которого обе этистрасти находились бы в таком совершеннейшем равновесии: он был такой женеутомимый распутник, как и вояка. Но когда случалось в его жизни, что обеэти страсти сталкивались, воинский пыл неизменно брал верх над любовным.Сластолюбие полностью поглотило его - хотя это было уже совсем не ко времени- лишь в глубокой старости, когда бремя войны стало уже не по нем.Противоположностью Мехмеду может служить неаполитанский король Владислав[6]. Достойно внимания то, что сообщают о нем: прекрасный полководец, смелыйи честолюбивый, он ставил, однако, превыше всего свое сластолюбие иобладание какой-нибудь редкой красавицей. Его смерть была под стать этому.Доведя длительной осадой город Флоренцию до такой крайности, что жители ееуже готовы были признать себя побежденными, он согласился снять осаду приусловии, чтобы они выдали ему девушку необыкновенной красоты, о которой донего дошли слухи. Пришлось пойти на это и ценою попрания чести одной семьиизбежать общественного бедствия. Красавица эта была дочерью славившегося вте времена врача, который, очутившись в таком тяжелом положении, решился накрайность. Так как все наряжали его дочь и дарили ей украшения идрагоценности, которые должны были сделать ее еще более привлекательной дляее будущего возлюбленного, то и отец со своей стороны подарил ей платокзамечательной работы и надушенный необыкновенными духами; этим платком,который является у них обычной принадлежностью туалета, она должна былавоспользоваться при первом же сближении с ним. Но, применив свое врачебноеискусство, отец напитал этот платок ядом, который, быстро проникнув воткрытые поры разгоряченных тел обоих возлюбленных, внезапно превратил ихжаркие объятия в ледяные, и они скончались в объятиях друг у друга. Вернусь,однако, к Цезарю. Он не жертвовал ради своих любовных похождений ни одной минутой, ниодним случаем, которые могли бы содействовать его возвеличению. Честолюбиевластвовало так безраздельно над всеми другими его страстями и до тогозаполняло его душу, что способно было увлечь его куда угодно. Меняохватывает досада при мысли о величии этого человека и замечательныхзадатках, которые таились в нем, о его обширнейших и разнообразныхпознаниях, благодаря которым не было почти ни одной науки, о которой бы онне писал. Он был такой несравненный оратор, что многие ставили егокрасноречие выше цицероновского, и сам Цезарь, по-моему, был убежден, чтоненамного уступает в этом Цицерону; оба антикатоновских памфлета былинаписаны Цезарем главным образом с целью парировать ораторское красноречие,обнаруженное Цицероном в его "Катоне". Кто мог сравняться с Цезарем вбдительности, неустанной деятельности и трудолюбии? Он несомненно обладал,кроме этого, еще многими другими исключительными и незаурядными задатками.Он был очень воздержан и поразительно непривередлив в еде: Оппий сообщает,что однажды, когда Цезарю было подано за столом в виде приправыконсервированное оливковое масло вместо свежего, он ел его большимипорциями, не желая ставить в неловкое положение хозяина дома [7]. В другойраз Цезарь велел наказать плетьми своего пекаря, подавшего ему другой хлеб,нежели всем остальным [8]. Сам Катон говаривал о Цезаре, что он единственныйиз всех трезвым приступил к разрушению своего отечества [9]. Правда, былслучай, когда тот же Катон назвал Цезаря пьянчугой. Произошло это вот как.Когда оба они находились в сенате, где обсуждалось дело о заговоре Катилины[10], причастным к которому многие считали Цезаря, Цезарю подали принесеннуюоткуда-то секретную записку. Катон, решив, что этой запиской остальныезаговорщики о чем-то предупреждают Цезаря, потребовал, чтобы Цезарь дал емуее прочесть, на что Цезарь вынужден был согласиться, чтобы не бытьзаподозренным в худшем. Это была любовная записка сестры Катона Сервилии кЦезарю. Прочтя записку, Катон швырнул ее Цезарю со словами: "На, пьянчуга!"Но ведь этим бранным словом Катон хотел выразить Цезарю свой гнев ипрезрение, а вовсе не обвинить его всерьез в этом пороке, - совсем так, какмы часто ругаем тех, на кого сердимся, первыми же сорвавшимися с языкасловами, совершенно неуместными по отношению к тем, к кому мы их применяем.К тому же порок, который Катон приписал в данном случае Цезарю, необычайносродни той слабости, в которой Катон изобличил Цезаря, ибо, как гласитпословица, Венеру и Вакха водой не разольешь. Но для меня лично Венера в союзе с трезвостью гораздо сладостнее. Существует бесчисленное количество примеров снисхождения и великодушияЦезаря по отношению к своим противникам. Я имею в виду далеко не одни лишьслучаи из времен гражданских войн: об относящихся к ним случаях Цезарь самдает понять в своих писаниях, что проявлял мягкость с целью успокоить своихврагов и побудить их меньше опасаться его будущего владычества и победы. Поповоду этих примеров надо признать, что если они не могут убедить нас в егоприродной мягкости, то они во всяком случае свидетельствуют о егопоразительном мужестве и доверчивости. Ему не раз случалось после победы надврагами отпускать целые армии, не требуя от них даже клятвенного обещания,что они будут - не говоря уже о какой бы то ни было помощи ему - простовоздерживаться от войны с ним. Ему приходилось по три-четыре разазахватывать в плен некоторых полководцев Помпея и каждый раз отпускать их насвободу. Помпей объявлял врагами всех тех, кто не явится воевать вместе сним, Цезарь же приказал объявить, что будет считать друзьями всех тех, ктоне примкнет ни к той, ни к другой из борющихся сторон и фактически невыступит против него [11]. Тем из своих военачальников, которым случалосьуходить от него ради более выгодных условий, он отсылал еще их оружие,лошадей и снаряжение [12]. Захватив тот или иной город, Цезарь предоставлялему право примкнуть к какой угодно партии и оставлял в качестве гарнизонатолько память о своем милосердии и человечности. В решающий для него деньФарсальской битвы он приказал щадить римских граждан, за исключением толькосамых крайних случаев [13]. Таковы рискованные, на мой взгляд, приемы Цезаря, и неудивительнопоэтому, что во время нынешних гражданских войн те, кто, подобно ему,борются против старых порядков, не следуют его примеру, ибо это средствачрезвычайные, которые мог себе позволить только Цезарь с его необыкновеннымсчастьем и изумительной проницательностью. Когда я думаю о подавляющемвеличии этого человека, я оправдываю богиню победы, которая ни разу непожелала разлучиться с ним, даже в названном мною весьма несправедливом ибеззаконном деле [14]. Возвращаясь к милосердию Цезаря, заметим, что есть много убедительныхпримеров его, относящихся ко времени господства Цезаря, когда он обладалвсей полнотой власти и ему незачем было притворяться. Гай Меммий [15]выступил против Цезаря с весьма острыми обличениями, на которые Цезарьотвечал с не меньшей запальчивостью, но это не помешало Цезарю вскоре послетого поддержать кандидатуру Меммия в консулы. Когда Гай Кальв [16],сочинивший против Цезаря множество оскорбительных эпиграмм, изъявил черездрузей желание примириться с ним, Цезарь с готовностью согласился первымнаписать ему. А когда наш славный Катулл, который так отделал его под именемМамурры, явился к нему с повинной, он в тот же день пригласил его к обеду.Узнав, что кое-кто злословит о нем, он ограничился заявлением в одной изсвоих публичных речей, что ему это известно. Как ни мало он ненавидел своихврагов, он еще меньше боялся их. Когда его предупредили о некоторыхзамышлявшихся покушениях на его жизнь, он удовольствовался опубликованиемуказа, в котором сообщал, что знает о них, и не применил к виновным никакихдругих мер. Достойна внимания заботливость Цезаря по отношению к друзьям:однажды, когда разъезжавший вместе с ним Гай Оппий плохо себя почувствовал,Цезарь уступил ему единственное имевшееся пристанище, а сам провел ночь наголой земле и под открытым небом. Что касается его правосудия, то однажды онприговорил к казни своего любимого слугу за прелюбодеяние с женой одногоримского всадника, хотя никто не принес ему на это жалобы. Ни один человекне проявлял большей умеренности после победы и большей стойкости впревратностях судьбы. Но все эти отличные качества были омрачены и изуродованы его неистовымчестолюбием, которое увлекло его так далеко, что - как это нетрудно доказать- все его поступки и действия целиком определялись этой страстью.Обуреваемый ею, он для того, чтобы иметь возможность раздавать щедрые дары,превратился в расхитителя государственной собственности; ослепленный ею, онне постеснялся такой гнусности, как заявить, что самых отпетых и мерзкихнегодяев, помогавших ему возвыситься, он будет ценить и всячески поощрятьничуть не меньше, нежели самых достойных людей. Опьяненный безмернымтщеславием, он не постеснялся хвастаться перед своими согражданами тем, чтоему удалось превратить великую римскую республику в пустой звук, а такжезаявить, что слова его должны считаться законом; он дошел до того, что сидяпринимал весь состав сената и допускал, чтобы ему поклонялись и оказывалибожеские почести. Словом, на мой взгляд, одни этот порок загубил в нем самыеблестящие и необыкновенные дарования, которыми наделила его природа; этотпорок сделал его имя ненавистным для всех порядочных людей тем, что онстремился утвердить свою славу на обломках своего отечества, на разрушениисамой цветущей и мощной державы в мире. Можно было бы, наоборот, привести немало случаев, когда выдающиеся людижертвовали делами государства ради своего сластолюбия: взять, к примеру,Марка Антония и других; но я не сомневаюсь, что там, где любовь и честолюбиеодинаково сильны и приходят в противоборство между собой, честолюбиенеминуемо возобладает. Возвращаясь к прерванной нити изложения, скажу, что великое дело -уметь обуздать свои страсти доводами разума или сдержать неистовые порывысвоего тела. Однако, чтобы кто-нибудь подвергал себя бичеванию ради другогоили чтобы кто-нибудь не только пожелал лишиться сладкой радости нравитьсядругому, вызывать к себе влечение, нежную страсть в этом другом, но и -больше того - возненавидел бы свою привлекательность, повинную в этом,осудил бы свою красоту за то, что она воспламеняет другого, - примеров томуя не наблюдал. А между тем примеры тому бывали. Молодой тосканец Спурина - Qualis gemma micat, fulvum quae dividit aurum, Aut collo decus aut capiti; vel quale, per artem Inclusum buxo aut Oricia terebintho, Lucet ebur - {Сверкает, как драгоценный перл в желтом обрамлении золота, украшающийшею или голову, или как слоновая кость в искусной оправе букса илиорикийского терпентинного дерева [17] (лат. ).} наделен был такой редкостной и неописуемой красотой, что самыесдержанные люди не могли устоять против нее. Однако жар и пламя, все пущеразгоравшиеся от его чар, не только оставляли его холодным, но возбудили внем лютую ярость против самого себя, против щедрых даров, отпущенных емуприродой, как если бы он ответственен был за то, что другие оказалисьобделенными в этом отношении. Он дошел до того, что изуродовал свое лицо,нанеся себе множество ран и шрамов и полностью обезобразив ту гармонию иблагообразие, которые природа так заботливо запечатлела в его чертах [18]. Сказать по чистой совести, подобные поступки больше изумляют меня, чемвосхищают: такие крайности противны моим правилам. Цель этого поступкапрекрасна и высоконравственна, и, однако, он кажется мне безрассудным. А чтоесли бы его безобразие ввело людей в грех презрения или ненависти, илизависти к такой неслыханной славе, или, наконец, побудило к клевете,приписав его поступок бешеному честолюбию? Есть ли хоть какая-нибудь форма,которую порок не пожелал бы использовать, ища возможность проявиться? Былобы более правильно и честно, если бы он обратил эти дары неба в образецдобродетели, в пример, достойный подражания. Те, кто уклоняются отисполнения общественного долга и от бесчисленного количества разнообразныхобременительных правил, связывающих в общественной жизни безукоризненночестного человека, по-моему, сильно облегчают себе жизнь, с какими бычастными неудобствами для них это ни было связано. Это похоже на то, какесли бы человек решил умереть с целью избавиться от жизненных тягот. Такиелюди могут обладать разными достоинствами, но мне всегда казалось, что онилишены способности противостоять трудностям и что в беде нет ничего болеевысокого, чем стойко держаться среди разбушевавшихся волн, честно выполняявсе то, что требует от нас долг. Иногда легче обходиться вовсе без женщин,чем вести себя во всех отношениях должным образом со своей женой, в бедностиможно жить более беззаботно, чем при хорошо распределяемом достатке. Ведьразумное пользование доставляет больше хлопот, нежели воздержание.Умеренность - добродетель более требовательная, чем нужда. Доблестная жизньСципиона Младшего имеет тысячу разных проявлений, доблестная жизнь Диогена -только одно. Жизнь Диогена настолько же превосходит своей чистотой обычную жизнь,насколько жизнь, заполненная выдающимися делами и подвигами, превосходит еесилой и большей пользой. Глава XXXIV

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.