Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Размывание и подмена понятий.



Уже Ле Бон заметил, что эффективнее всего в манипуляции сознанием действуют слова, которые не имеют определенного смысла, которые можно трактовать и так, и эдак. К таким словам он отнес слова свобода, демократия, справедливость и т. п. Это были самые боевые слова и во всей идеологической программе перестройки и реформы.

Демократия, свобода, толпа. В октябре 1993 г. танковые залпы по парламенту устранили из общественного сознания миф демократии. По инерции кто-то его еще поминает, но без энтузиазма. Можно было бы о нем и не говорить, но полезно для урока. Дело в том, что уже с радикального этапа перестройки весь язык (дискурс) идеологов был несовместим с принципами демократии — а образ ее продолжал действовать!

Так же, как с экономикой, демократы поступили с СССР. Выяснив на референдуме предпочтения подавляющего большинства граждан, они выражали демонстративную радость оттого, что удалось развалить СССР вопреки этим предпочтениям, о которых они были хорошо осведомлены. Вот вывод социологов-демократов в 1991 г. : «державное сознание в той или иной мере присуще подавляющей массе населения страны, и не только русскоязычного», это «ком­плекс превосходства обитателей и обывателей великой держа­вы, де­сятилетиями культивируемый и уходящий в глубь тра­ди­ций Рос­сийской империи». По их расчетам, вместе с носителями «тотали­тарного соз­на­ния» (30-35% населения) державное сознание характерно для 82-90% советских людей. Казалось бы, отсюда и надо было исходить. Ты ненавидишь державность? На здоровье. Но не забудь, что ты входишь в 8-10 процентов населения. Так что, если ты демократ, будь добр уважать волю большинства (или уезжай в Люксембург). А если ты из породы тиранов и надеешься обмануть или подавить 9/10 народа, то ведешь дело к большой беде.

С идеей демократии наши демократы расправлялсь очень просто, игрой слов. Вот, поучают Денис Драгунский и Вадим Цымбурский («Век ХХ и мир», 1991): «Демократия требует наличия демоса — просвещенного, зажиточного, достаточно широкого «среднего класса», способного при волеизъявлении руководствоваться не инстинктами, а взвешенными интересами. Если же такого слоя нет, а есть масса... — говорить надо не о демосе, а о толпе, охлосе... Сейчас возрождение «доперестроечных» структур во всей их жестокости было бы опасно не как насилие над народом, а наоборот, как реализация чаяний самого народа, — такого, каким он стал, сроднясь с этими структурами».

Так что те, кто считает себя в России демократами, на самом деле есть сплоченное меньшинство, которое присвоило себе право судить, кто есть демос, а кто — толпа. Если бы граждане России были зажиточными, имели бы только интересы, а не идеалы («инстинкты»), и их чаяния совпадали бы с интересами Драгунского, он бы назвал их демосом. А раз чаяния народа угрожают интересам Драгунского, то это толпа, а толпу позволительно и обманывать, и рассеивать, и даже расстреливать — это нарушением демократии он не считает.

Но о толпе заговорили неспроста, это способ отвлечь внимание, заболтав проблему. Все больше людей, знакомясь с книгами по психологии масс, сами убеждаются, что в России как раз делаются усилия, чтобы широким социальным группам придать свойства толпы. В этом направлении действовало искаженное понятие свободы, которое уже десять лет нагнетается в массовое сознание.

Чтобы снять тормоза ответственности и отключить выработанное культурой недоверие к разрушительным идеям, была проведена интенсивная кампания по созданию стыда или хотя бы неудобства за «рабскую душу России». В ход пошел и Чехов с его «выдавливанием раба по капле», и модный фон Хайек с его «дорогой к рабству», и Э. Фромм и со «страхом перед свободой». Кампания была настолько мощно и разнообразно оркестрованной, что удалось достичь главного — отключить здравый смысл и логику в подходе к проблеме свободы. Кто-то робко или злобно огрызался: врете, мол, Россия не раба, мы тоже любим свободу. Но не приходилось слышать, чтобы какой-то видный деятель обратился с простой и вообще-то очевидной мыслью: «Люди добрые, да как же можно не бояться свободы? Это так же глупо, как не бояться огня или взрыва».

Стоит только задуматься над понятием «страх перед свободой», как видны его возможности для манипуляции. Ведь человек перестал быть животным (создал культуру) именно через постоянное и непрерывное создание «несвобод» — наложение рамок и ограничений на дикость. Что такое язык? Введение норм и правил сначала в рычание и визг, а потом и в членораздельную речь и письмо. Ах, ты требуешь соблюдения правил грамматики? А может, и вообще не желаешь презреть оковы просвещенья? Значит, ты раб в душе, враг свободы.

Только через огромную и разнообразную систему несвобод мы приобрели и сохраняем те свободы, которые так ценим. В статье «Патология цивилизации и свобода культу­ры» (1974) Конрад Лоренц писал: «Функция всех структур — сохра­нять форму и служить опорой — требует, по определению, в из­вест­ной мере пожертвовать свободой. Можно привести такой при­мер: червяк может согнуть свое тело в любом месте, где поже­ла­ет, в то время как мы, люди, можем совершать движения только в суставах. Но мы можем выпрямиться, встав на ноги — а червяк не может».

Сейчас, когда я пишу это, за окном, на лугу, тревожно ржет и бегает кругами лошадь. Она паслась на длинной привязи, но отвязалась. Она в страхе перед свободой, а ведь это верховая, гордая лошадь. Исчезла привязь — признак устойчивого порядка, возник хаос, угрожающий бытию лошади, она это чувствует инстинктивно. Но у человека есть не только инстинкты, но и разум, способность предвидеть будущее. Ницше писал: «При серьезно замышленном духовном освобождении человека его страсти и вожделения втайне тоже надеются извлечь для себя выгоду». Надо же это предвидеть.

Представим невозможное — что вдруг исчезло организованное общество и государство, весь его «механизм принуждения», сбылась мечта анархистов и либеральная утопия «свободного индивидуума». Произошел взрыв человеческого материала — более полное освобождение, чем при взрыве тротила (индивидуум — это атом, а при взрыве тротила все же остаются не свободные атомы, а молекулы углекислого газа, воды, окислов азота). Какую картину мы увидели бы, когда упали бы все цепи угнетения — семьи, службы, государства? Мы увидели бы нечто пострашнее, чем борьба за существование в джунглях — у животных, в отличие от человека, не подавлены и не заменены культурой инстинкты подчинения и солидарности. Полная остановка организованной коллективной деятельности сразу привела бы к острой нехватке жизненных ресурсов и массовым попыткам завладеть ими с помощью грубой силы.

Короткий период неорганизованного насилия заставил бы людей вновь соединяться и подчиняться угнетающей дисциплине — жертвовать своей свободой. Одни — ради того, чтобы успешнее грабить, другие — чтобы защищаться. Первые объединились бы гораздо быстрее и эффективнее, это известно из всего опыта. Для большинства надолго установился бы режим угнетения, эксплуатации и насилия со стороны «сильного» меньшинства.

Я предложил представить картину разрушения государства, «взрыва свободы», как абстракцию. На деле в СССР после искусственного подавления «страха перед свободой» была создана обстановка, в которой многие черты этой страшной абстракции были воплощены в жизнь. Уже в 1986 г. прошла серия принципиально схожих катастроф, вызванных освобождением от «технологической дисциплины» — освобождением всего лишь моральным. В 1988 г. «новое мышление» дало свободу от норм межнационального общежития — потекла кровь на Кавказе. Через год была разрушена финансовая система СССР, а затем и потребительский рынок — всего лишь небольшим актом освобождения (были сняты запреты на перевод безналичных денег в наличные, а также на внешнюю торговлю).

Что было дальше, хорошо известно — распад государства и производственной системы, появление огромного количества свободных людей (мелких торговцев, шатающихся по всему миру жуликов и студентов, проституток, бомжей и беспризорников). А также взрастание многомиллионного, почти узаконенного свободной моралью преступного мира, который изымает и перераспределяет жизненные блага насилием. Свободные от закона и морали чиновники и предприниматели могут теперь не платить зарплату работникам — об этом десять лет назад даже помыслить никто не мог, такой прогноз приняли бы за бред сумасшедшего.

Все эти люди и те, кто к ним тяготеет, не голосуют ни за коммунистов, ни за рыночников — за тех, у кого есть какой-то проект жизнеустройства. Когда в 1996 г., у такого обобранного, терпящего, казалось бы, бедствие человека спрашивали, почему он не голосует за Зюганова, обычным ответом был такой: «Придут коммунисты — опять работать заставят». Это — главное, а в остальном он вражды к идеям коммунизма не испытывает. Значит, воздействуя на чувства и подсознание, манипуляторы сумели отключить у людей не только логическое мышление, но и инстинкты — и самосохранения, и продолжения рода.

Подавив, средствами манипуляции сознанием, «страх перед свободой», идеологи уничтожения советского строя соблазнили людей жизнью без запретов — так же, как средневековый крысолов в отместку городу, где ему не выдали обещанного золота, сманил своей дудочкой и увел всех детей этого города. Его дудочка пела: «Пойдемте туда, где не будет взрослых с их запретами»[214].

Так вместо СССР возник патологический, несовместимый с длительной жизнью режим, при котором не рождаются дети и вымирают люди среднего возраста. И трудность преодоления этого режима не в хитрости Степашина, не в красноречии Черномырдина или жестокости ОМОНа, а в том, что соблазн свободой манипуляторы сумели внедрить глубоко в подсознание больших масс людей, особенно молодежи. Значительная часть их перестала быть гражданами и составлять общество. Перед нами большой эксперимент по «толпообразованию» — без физического контакта людей.

В массовом сознании стал слишком силен компонент «мышления толпы», и подверженные ему люди уже не хотят возвращаться на заводы и за парты. Они очарованы свободой, даже если она несовместима с жизнью — и голосуют за Ельцина и Жириновского. За тех, у кого нет идеологии, нет проекта жизнеустройства. А есть лишь снятие запретов права и морали, устранение самих понятий долга и греха.

Собственность. Рассмотрим пару гротескных утверждений и одно изощренное. Селюнин В. в статье с многообещающим названием «А будет все равно по-нашему» излагает символ веры: «Рынок есть свя­щен­ная и неприкосновенная частная собственность. Она, если угодно, самоцель, абсолютная общечеловеческая ценность». «Это только по вшивым партийным учебникам там, за бугром, всем владеют в ос­нов­ном Форды да Дюпоны. А в действительности акции, к примеру, корпорации «Дженерал моторс» имеет около миллиона человек». Как минимум, из этого с полной очевидностью можно кон­статиро­вать, что вши с партийных учебников переползли на Селюнина. Вот сводка из газеты «Нью-Йорк Таймс» от 17 апреля 1995 г. : 40% всех богатств в США принадлежат 1% населения. А насчет акций, так и у нас в России миллионы их имеют — и АО МММ, и «Гермеса». Только при чем здесь собственность? Доля в доходе как богатой, так и бедной части населения США сохраняется с точностью до десятой доля процента с 1950 г. (сводка U. S. Bureau of Census приведена в журнале «США: экономика, политика, идеология» № 10, 1994. Там же сказано: «Размеры почасовой реальной заработной платы, достигнув своей высшей точки в 1972 г., затем стали уменьшаться и к 1987 г. сократились на 60%»).

Можно только удивляться, как легко поверила интеллигенция в басню об «акциях» — ведь во многом на ней сыграли и идеологи, и практики типа Чубайса. Интеллигенция читать разучилась? Вот энциклопедический справочник «Современные Соединенные Штаты Америки»(1988), тираж 250 тыс. экз., хватило бы всем заглянуть и получить справку. Там ясно сказано, что акции существенной роли в доходах наемных работников не играют. Читаем: «В 1985 г. доля дивидендов в общей сумме доходов от капитала составила около 15%»[215] (с. 223). А много ли рабочие и служащие получают доходов от капитала? Читаем: «Доля личных доходов от капитала в общей сумме семейных доходов основных категорий рабочих и служащих оставалась стабильной, колеблясь в диапазоне 2-4%» (с. 222). Два процента — весь доход на капитал, а в нем 15% от акций, то есть, для среднего человека акции дают) 0,003 его семейного дохода. Три тысячных! И этим соблазнили людей на приватизацию, на то, чтобы угробить всю промышленность страны!

Но главное — ложь в самих понятиях Селюнина. Частная собственность — самоцель, абсолютная общечеловеческая ценность! Но ведь это нелепо. Не существует абсолютных общечеловеческих ценностей, ибо ценности — часть культуры и являются исторически обусловленными. Они всегда относительны и всегда признаются именно в данной культуре. Частная собственность существует лишь в течение 0,05% времени, которое прожила человеческая цивилизация — как же она может быть общечеловеческой ценностью?

Ну, Селюнин — газетчик и большой оригинал, А вот А. Н. Яковлев — академик и бывший начальник всей идеологии. Перед выборами 1996 г. он журит интеллигенцию: «Нам подавай идеологию, придумывай идеалы, как будто существуют еще какие-то идеалы, кроме свободы человека — духовной и экономической... Вообще нужно было бы давно узаконить неприкосновенность и священность частной собственности». Замечательно само утверждение, будто идеалов не существует, кроме двух видов свободы («если Бога нет, то все разрешено»). Насчет духовной свободы — тут А. Н. Яковлев дал маху. Это — не идеал, а свойство человека. Ее нельзя ни дать, ни отнять, она или есть у человека, или нет. Если кто-то говорит: «Ах, Брежнев лишил меня духовной свободы!», то это значит, что у этого свободолюбца просто органа такого нет, он его в детстве у себя вытравил, как добровольный скопец — чтобы жить удобнее было. И если кто поверит А. Н. Яковлеву, будто Ельцин даст интеллигенции духовную свободу, то будет одурачен в очередной раз «архитектором».

Другое дело — экономическая свобода. Да, это — идеал. Чей же? Крайние идеалисты тут — грабители-мокрушники. Далее — предприниматели по кражам со взломом, щипачи, банкиры и так до мелких спекулянтов. Идеал нормального человека за всю историю цивилизации был иной — ограничить экономическую свободу этих идеалистов, ввести ее в рамки права, общественного договора. На этом пути у человечества есть некоторые успехи, огорчающие А. Н. Яковлева: сократили свободу рабовладельцев, преодолели крепостное право, создали профсоюзы, добились трудового законодательства. Борцы за свою экономическую свободу при этом яростно сопротивлялись и пролили немало крови (хотя и им иногда доставалось). А. Н. Яковлев — их беззаветный соратник, но успехи у него могут быть очень краткосрочными.

Но главное — идея священности частной собственности. Остальное прикладывается само собой. Известно, что частная собственность — это не зубная щетка, не дача и не «мерседес». Это — средства производства. Тот, кто их не имеет, вынужден идти к тебе в работники и своим трудом производить для тебя доход. «Из людей добывают деньги, как из скота сало», — гласит пословица американских переселенцев, носителей самого чистого духа капитализма. Единственный смысл частной собственности — извлечение дохода из людей.

Где же и когда средство извлечения дохода приобретало статус святыни? Этот вопрос поднимался во всех мировых религиях, и все они наложили запрет на поклонение этому идолу (золотому тельцу, Маммоне). Даже иудаизм на стадии утверждения Закона Моисея. В период возникновения рыночной экономики лишь среди кальвинистов были радикальные секты, которые ставили вопрос о том, что частная собственность священна. Но их преследовали даже в Англии. Когда же этот вопрос снова встал в США, куда отплыли эти святоши, то даже отцы-основатели США, многие сами из квакеров, не пошли на такое создание идола, а утвердили: частная собственность — предмет общественного договора. Она не священна, а рациональна. О ней надо договариваться и ограничивать человеческим законом.

И вот, в России, среди культур, выросших из православия, ислама, иудаизма и марксизма, вдруг, как из пещеры, появляется академик по отделению экономики и заклинает: священна! священна! А за ним целая рать идеологов помельче. Что же это творится, господа? Нельзя же так нахально переть против законов Моисея и диалектического материализма.

Но это — гротеск, хотя он и был очень популярен в толпе. Посмотрим, что пишет видный философ-правовед (В. С. Нерсесянц): «Одним из существенных прав и свобод человека является индивидуальная собственность, без чего все остальные права человека и право в целом лишаются не только своей полноты, но и вообще реального фундамента и необходимой гарантии». Все остальные права лишаются...

Он вроде бы не обманывает читателя, поскольку всегда может уточнить, что говорил о праве в том смысле, который придается этому слову в современном гражданском обществе Запада. Но читатель с «незападным» мышлением, поверивший философу, будет обманут. Развивая теорию гражданского общества, философы Запада создали «для себя» особый язык, который просто игнорирует существование «незападных» обществ. Потому-то мы должны с такой осторожностью пользоваться «их» языком — слова знакомые, а смысл у них совсем иной, нежели мы предполагаем[216]. Подмена понятий в науке приравнивается к подлогу.

Появление частной собственности (В. С. Нерсесянц стыдливо заменяет слово «частная» на «индивидуальная») вовсе не создает права и свободы, а лишь изменяет структуру прав и свобод. Например, она лишает человека права на пищу, которое до этого относилось к категории естественных, неотчуждаемых прав. Это ясно сказал заведующий первой в истории кафедрой политэкономии Мальтус: «Человек, пришедший в занятый уже мир, если общество не в состоянии воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания, и в действительности он лишний на земле. Природа повелевает ему удалиться, и не замедлит сама привести в исполнение свой приговор». Итак, при частной собственности — ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания. При общинно-родовом строе (и много позже — при советском строе), когда средства производства находились в коллективной собственности, каждый член общины, если он от нее не отлучен, имел гарантированное право на пищу.

С точки зрения гражданского общества, такие общества были неправовыми, т. к. не допускали частной собственности. Выходит, миф о связи собственности с правом основан на порочном круге: собственность — источник права; для существования частной собственности необходимо правовое государство. Значит, миф выводится не из реальности, а из идеологического постулата. Обман в том, что философы, которые этот миф культивируют, не называют открыто этого постулата.

Эксплуатируя порочный круг, заложенный в миф о собственности, эти философы иногда поневоле доходят до абсурда. Тот же В. С. Нерсесянц пишет: «Создаваться и утверждаться социалистическая собственность может лишь внеэкономическими и внеправовыми средствами — экспроприацией, национализацией, конфискацией, общеобязательным планом, принудительным режимом труда и т. д. ». Речь явно идет о советском строе. Здесь для прикрытия — тот же обман, ибо всегда можно сказать, что народное хозяйство — не экономика, что СССР не был правовым государством, а значит и все, что делалось в СССР, было внеэкономическим и внеправовым[217]. Для прикрытия же служит шокирующее тоталитарное утверждение: философ отрицает всякую возможность создать социалистическую собственность экономическими и правовыми способами. Но кроме «обмана прикрытия» здесь большой обман по существу.

В. С. Нерсесянц искажает реальность, делая упор на национализацию 1917 г. Он прекрасно знает, что 9/10 социалистической собственности в СССР было создано хозяйственной деятельностью в послереволюционный период. На каком основании считает философ внеправовыми и внеэкономическими явлениями, например, строительство ВАЗа, Братской ГЭС или московского метро? Самые благожелательные попытки додумать аргументы за В. С. Нерсесянца к успеху не приводят.

Своей хулой на социалистическую (и вообще коллективную) собственность философ по контрасту доказывает мысль о том, что уж частная-то собственность создавалась исключительно в рамках права и без внеэкономического принуждения. Но ведь эта мысль, откровенно говоря, просто нелепа. Не будем уж поминать Маркса («на каждом долларе следы крови») или 9 млн. африканцев-рабов, доставленных в Америку живыми (по оценкам историков, живыми до Америки доплывало лишь около 10% погруженных в трюмы африканцев). По данным авторитетного историка Ф. Броделя, треть всех инвестиций Англии в период промышленной революции покрывалась средствами, награбленными в одной только Индии.

Но даже если вернуться из Англии XVIII века в Россию наших дней: как может разумный и честный человек назвать «экономическим и правовым средством» приватизацию по Чубайсу? По какому праву и через какие экономические трансакции (т. е. с возмещением реальной стоимости) получил скромный аспирант Каха Бендукидзе «Уралмаш», а теперь и «Красное Сормово» — не заводы, а целые конгломераты заводов?

Ведь своими манипуляциями с понятием собственности В. С. Нерсесянц в статье 1990 г. готовил читателя именно к этой приватизации — утверждая, что уж она-то даст гарантии прав и свобод каждому человеку: «Необходимо освободить социалистическую собственность от абстрактно-всеобщей, «ничейной», государственной формы... и трансформировать ее в индивидуализированную собственность всех членов общества». Всех членов общества!

Репрессии. Это — одно из понятий, которые исключительно сильно действуют на сознание. Поэтому с ним особенно интенсивно манипулировали. Мы не будем вдаваться в эту большую и трагическую тему, нельзя о ней говорить походя. Тронем только проблему манипуляции понятием. Одна из операций состояла в размывании этого понятия. Идеологи стирали разницу между тем, кого поставили к стенке, и тем, кому не дали большой премии. Так СССР был представлен как жестокое тоталитарное государство, где чуть ли не главным фоном жизни были «репрессии». Непрерывное повторение этого тезиса привело к такому отуплению публики, что под понятие репрессированных стали подверстывать все более широкие категории обиженных. А дальше включается ассоциативное мышление — раз репрессированный, значит, погиб в ГУЛАГе[218].

Кстати, само понятие ГУЛАГ — один из объектов самой беспардонной манипуляции. Очень часто говорят «жертва ГУЛАГа», не уточняя, о чем идет речь и давая понять, что человек страдал в лагере. Это далеко не всегда так, ибо в ГУЛАГ были объединены совершенно разные учреждения — лагеря, исправительно-трудовые колонии и спецпоселения. Манипуляторы смешали эти вещи сознательно, а дальше пошло самовнушение (вторичная манипуляция). Вот, уважаемый и достойный человек, выдающийся ученый Б. В. Раушенбах, русский немец. Он был в лагере, и недавно (перед Новым 2000 годом) журналист его спрашивает, как он нашел в себе силы, чтобы простить советскую власть. Он отвечает: «А чего прощать-то? Я никогда не чувствовал себя обиженным, считал, что посадили меня совершенно правильно. Это был все-таки не 37-й год, причины которого совершенно иные. Шла война с Германией. Я был немцем... Среди немцев если и были предатели, то полпроцента или даже меньше. Но попрорбуй их выявить в условиях войны. Проще отправить всех в лагерь... Другое дело, что после войны надо было людей выпустить. А они этого не сделали».

Б. В. Раушенбах ошибается, немцев не отправили в лагерь как немцев. Была другая причина, по которой его лично заключили в лагерь (видимо, несправедливо). Немцев отправили на спецпоселение, в основном в Казахстан, но и во многие другие места. Спецпоселение — совсем иное дело, оттуда только нельзя свободно уезжать, а жизнь мало чем отличается от жизни окружающих. Я с сестрой попал в эвакуацию в Казахстан, в Кустанайскую область, и мы жили в одной избе с семьей немцев, высланных из Поволжья. Родители мальчика-немца работали учителями в школе, вместе с моей матерью. У немцев даже не расформировали партийные и комсомольские организации — это что-нибудь да значит.

Очень много во время перестройки было написано об Особом совещании НКВД (ОСО). Мемуарная литература о репрессиях представляет ОСО как орган, который вынес чуть ли не основную массу приговоров. Но это потому, что мемуары отражают судьбу узкого круга элитарной номенклатуры, которой и занималось ОСО. За время существования ОСО с 1934 по 1953 г. им были приговорены к смертной казны 10 101 человек. К тому же ОСО представляют как дьявольское изобретение большевиков. На самом деле учреждено оно было в России в 1881 г., и при его воссоздании в 1934 г. было использовано старое Уложение 1881 г.

Это, конечно, всего лишь неточности. Но много в последнее время было манипуляций с понятием репрессии совсем уж гротескных. И читатель просто не замечает нелепости претензий.

Вот, в академическом журнале — биография историка Древней Греции С. Я. Лурье. Он — невинный страдалец, его «в 1948-1949 гг. осудили». Судебное заседание длилось два года? Кто осудил — Берия, Вышинский? Особое совещание? Осудил, оказывается, его книгу Ученый совет Института истории АН СССР. Посчитал, что так себе вышла книга. «В 1949 г. Лурье был отстранен от работы и в Академии наук, и в университете». Как отстранен, куда делся — на паперть? Оказывается, работал преподавателем вуза, в 1952 г. вышел на пенсию (62 года), но с 1953 до 1964 г. (до самой смерти) был профессором университета. Это — объективные факты, приведенные в той же статье. А что за ними?

За ними тот факт, который в «тоталитарном государстве» никто не стал ворошить. Он состоит в том, что С. Я. Лурье был убежденным антисоветчиком и в 1947 г. написал трактат «Об общих принципиальных основах советского строя», выдержки которого приводятся тут же в биографии. В них, в частности, говорится: «С точки зрения марксистской методологии истории, советский строй является рабовладельческим... Личность вождя здесь не имеет никакого решительно значения. Общество, в котором значительная часть государственного дохода идет на непроизводительные, скажем, военные расходы, и в котором приходится кормить на народный счет шайки тунеядцев и разбойников — профессиональных военных, ходом вещей не может не превратиться из коммунистической в государственно-крепостническую общину».

Представьте: всего год с небольшим как кончилась война, в которой погибли почти все кадровые военные СССР — и вот, невоевавший профессор называет их «шайкой тунеядцев и разбойников» (в другом месте — «замкнутым и реакционным военным сословием, прекрасно обеспеченным и не занимающимся никаким производительным трудом»). И человека с такими взглядами переводят из института идеологического профиля профессором на кафедру классической филологии. О, проклятые милитаристы, жестокий тоталитарный режим!

Поток подобных рассказов разрушал в сознании сами понятия «репрессии» и «трагедия», так что потом уже невозможно было уяснить смысл утверждений о «ста миллионов репрессированных». Размыв понятия, было легко фабриковать мифы на тему репрессий. Но разрушались не только понятия, но и необходимая для здравых суждений способность «взвешивать» явления. Если человек не может различить житейскую неурядицу и трагедию, его легче подвигнуть на слом всего жизнеустройства. Вот пример, аналогичный печальной истории С. Я. Лурье,

Весной 1996 г. я читал лекции в Сарагосе, небольшом городе в Испании. Ко мне подошли знакомые математики: к ним на кафедру прислали в конверте статью из «Украинского математического журнала», на английском языке, под названием «Марк Григорьевич Крейн». Судя по всему, копии разосланы по университетам всего мира. Суть в том, что М. Г. Крейн, «один из величайших математиков своего века, прожил трагическую жизнь» (умер в 1989 г.). Меня и спрашивают, кто такой Крейн и зачем же в СССР так мучали гениев.

Читаю: «Почему же его жизнь была трагической? Потому, что вся она прошла на Украине, в Украинской Советской Социалистической Республике — бедной провинции тоталитарной империи. Ужасный образ жизни на Украине и внутренняя честность и культура Марка Крейна находились в постоянном конфликте. Правда, перед войной, когда не было антисемитизма, установленного КПСС в конце 40-х годов, Марка Крейна избрали членом-корреспондентом АН УССР». Дальше поясняется, для нечутких, какие дьявольские мучения придумал тоталитарный режим: в академики не произвел, а только в члены-корреспонденты и Ленинских премий не давал, а только Государственную.

Конечно, к таким рассказам, ввиду их обилия, все как-то привыкли. Но именно поэтому их воздействие на «оснащение ума» интеллигентной публики было весьма значительным.

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.