НЕПРИСПОСОБЛЕННЫЕ ВСЛЕДСТВИЕ ВЫРОЖДЕНИЯ

К общественному слою неприспособленных, созданных конкуренцией, нужно прибавить множество дегенератов всякого рода: алкоголиков, рахитиков и т. д., жизнь которых, благодаря успехам гигиены, тщательно охраняется современной медициной. Как раз почти одни эти индивидуумы и отличаются чрезмерной, вызывающей опасение, плодовитостью, подтверждая тем уже отмеченный факт, что в настоящее время общества стремятся увековечить себя главным образом посредством своих низших элементов.

Возрастание алкоголизма во всей Европе общеизвестно. Число кабаков быстро растет повсюду; Франция не отстает в этом от других стран[101]. Они составляют в настоящее время единственное развлечение для тысяч бедняков, единственный очаг, где они могут хоть несколько забыться, единственный центр общения, где хоть на мгновение они чувствуют некоторый просвет в своем, чаще всего, очень мрачном, существовании. Церковь их больше не привлекает, и что же останется им, если отнять у них и кабак? Алкоголь — это опиум нищеты. Употребление его сперва является последствием ее, а потом уже делается и причиной; впрочем, он становится гибельным лишь при злоупотреблении им. Если его разрушительное влияние становится тогда опасным, то это потому, что в будущем оно грозит наследственным вырождением.

Опасность, происходящая от всех дегенератов — рахитиков, алкоголиков, эпилептиков, помешанных и т. д. заключается в том, что они чрезмерно увеличивают толпу существ слишком низкого уровня, не могущих приспособиться к условиям цивилизации, и которые, следовательно, неизбежно становятся ее врагами. Слишком нежная забота о сохранении индивидуума влечет за собой серьезную опасность для всего вида.

«В настоящее время, — пишет Шера, — поддерживают существование множества созданий, присужденных к смерти самой природой: детей — худосочных, хилых, полумертвых, и считают большой победой, если удается таким образом продлить их дни, а современную заботливость со стороны общества — большим прогрессом... Но вот в чем ирония: эти самоотверженные, изобретательные заботы, возвращающие обществу столько человеческих жизней, возвращают их этому обществу не сильными и здоровыми, а в виде организмов с зараженной от рождения кровью, и так как ни наши законы, ни наши обычаи не запрещают этим Существам жениться и выходить замуж, то они и оказываются предназначенными для передачи зародышей отравления потомству. Отсюда, очевидно, всеобщее ухудшение здоровья и заражение расы».

Доктор Саломон из большого числа случаев, наблюдаемых ежедневно, приводит один, особенно поразительный. Дело идет о последствиях брака между алкоголиком и эпилептичкой. У них была дюжина детей, страдавших поголовно или эпилепсией или туберкулезом.

«Что делать с этим печальным потомством? — спрашивает д-р Саломон. — И разве не было бы в тысячу раз лучше не родиться им на свет? И какие тяжелые обязанности такие семьи налагают на об­щество, на бюджет общественного призрения, не говоря уже об уголовном суде! Завсегдатаи госпиталя или кандидаты на виселицу — вот два положения, на которые единственно могут рассчитывать дети алкоголиков. По-видимому, в будущем цивилизованным обществам придется увеличить число госпиталей и жандармов. В конце концов они должны будут погибнуть, если плодовитость станет достоянием тех, для которых бесплодие должно быть обязательным».

Многие другие писатели, и среди них самые знаменитые, занимались этим трудным вопросом. Вот что писал Дарвин по этому поводу.

«У диких народов особи, слабые духом или телом, быстро устраняются, а оставленные в живых обыкновенно отличаются поразительно крепким здоровьем. Что касается нас, людей цивилизованных, то мы употребляем все усилия, чтобы задержать это устранение; мы строим приюты для идиотов, увечных, больных; мы издаем законы, чтобы помочь неимущим, а наши врачи употребляют все свое искусство для возможного продления жизни каждого. Вполне справедливо то мнение, что предохранительные прививки сохранили жизнь тысячам людей, которые по слабому телосложению пали бы жертвой оспы. Немощные члены цивилизованных обществ могут, следовательно, размножаться бесконечно. Между тем, тот, кто занимался разведением домашних животных, отлично знает, насколько подобное размножение слабых существ в человеческом роде должно быть для него вредным. С удивлением видишь, что недостаток забот или даже заботы, плохо направленные, быстро приводят к вырождению домашней породы животных, и, за исключением самого человека, никто не будет столь невежествен и неразумен, чтобы допустить размножение хилых животных».

Под влиянием наших унаследованных христианских понятий мы оберегаем всех этих дегенератов, ограничиваясь держанием взаперти дошедших до наиболее низкой степени, и тщательно ухаживая за другими, которым предоставляется, таким образом, полная свобода размножения. Нужно видеть вблизи некоторых из этих дегенератов, чтобы уразуметь бессмысленность понятий, заставляющих нас стараться сохранять эти организмы. Вот что говорит по этому поводу д-р Морис де Флери[102]:

«Мы клеймим спартанцев, которые в силу своих законов предавали потоплению в реке Еврот неудачных, чахлых телом и духом детей. А между тем, когда я однажды посетил в Бисетре отделение отсталых детей доктора Бурневиля, у меня при виде этого стада совершенно неизлечимых, неспособных ни к какому совершенствованию идиотов, явилось сильное желание, чтобы эти маленькие безымянные существа немедленно были уничтожены.

Помещенные на балкон, решетчатый железный пол которого приходился над ямой, куда стекали их нечистоты, однообразно одетые в шерстяные платья и всегда грязную обувь, они там жили, эти дети алкоголя и вырождения, искривленные выродки, с плохо сформированными и плохо срощенными толстокостными черепами, с полузакрытыми глазами, с приросшими ушами, с безучастным блуждающим взглядом, с дряблой шеей, плохо поддерживающей трясущуюся голову. По временам один из них открывал свой рот, похожий на перепончатый клюв птицы, ниспускал дикий крик, крик беспричинного гнева; между тем надзирательница, молодая, самоотверженная и не обнаруживавшая признаков нетерпения, переходила от одного к другому, то утирая нос одному, то подтирая другого, привязывая к перилам третьего, дерущегося или кусающегося, и раздавая всем корм, жадно пожираемый. Надзирательница разговаривала с ними, но эти недоразвитые мозги ее не понимали. Напрасные слова, бесполезный труд, так как они невменяемы, никогда луч рассудка не озарит их, никогда в них не проявится проблеска души. Так они и будут расти, оставаясь ниже животных, без речи, без мыслей, без чувства. Они не сделают никаких успехов. Через десять лет они будут такими же, как теперь, если только благодетельное воспаление легких не унесет их.

Между тем, за ними ухаживают, их воспитывают в клетке, их предохраняют от смерти. Боже, к чему все это! Неужели в самом деле человечно сохранять жизнь этих уродов, этих кошмарных видений, этого исчадия тьмы? Не кажется ли вам, что было бы, напротив, скорее делом милосердия убить их, уничтожить это безобразие и это бессознательное существование, необлагороженное да­же страданием?»[103]

Нужно прямо признать, что если бы какое-нибудь благодетельное божество уничтожало в каждом поколении возрастающую армию дегенератов, столь старательно нами опекаемую, то оно оказало бы огромную услугу человеческому роду, цивилизации и самим дегенератам. Но так как наши гуманные чувства требуют, чтобы мы их сохраняли и покровительствовали их размножению, то нам остается только переносить последствия, порождаемые этими чувствами. Да будет нам, по крайней мере, известно, что все эти дегенераты, как справедливо замечает Джон Фиске, «составляют жизненный элемент низшего разряда, который можно сравнить со злокачественной опухолью на здоровой ткани; все их усилия будут направлены к тому, чтобы уничтожить цивилизацию, от которой роковым образом произошло их собственное бедствие». Они, конечно, являются верными сторонниками социализма[104]. По мере того как читатель подвигается далее в чтении этой книги, он все более и более видит, из каких разнообразных и опасных элементов состоит толпа учеников новой веры.

§ 3. ИСКУССТВЕННОЕ ПРОИЗВОДСТВО
НЕПРИСПОСОБЛЕННЫХ

К толпе неприспособленных, созданных конкуренцией и вырождением, у латинских народов присоединяются еще дегенераты от искусственно созданной неспособности. Эта категория неудачников фабрикуется, ценой больших расходов, нашими гимназиями и университетами. Легион бакалавров, лиценциатов, учителей и профессоров не у дел, быть может, представит собой со временем одну из серьезнейших опасностей, от которых обществу придется обороняться.

Образование этого класса неприспособленных представляет собой явление самого последнего времени. Происхождение его чисто психологическое и является следствием современных идей.

Люди каждого периода истории живут известным числом идей политических, религиозных или социальных, считаемых неоспоримыми догматами, последствиям которых они необходимо должны подчиняться. Между этими идеями одной из наиболее могущественных в настоящее время является идея о превосходстве, доставляемом теоретическим образованием, которое дается нашими учебными заведениями. Школьный учитель и университетский профессор, когда-то находившиеся в некотором пренебрежении, вдруг стали великими современными кумирами. Они-то именно и должны находить средства против естественных неравенств, уничтожать различия между классами и выигрывать сражения.

С тех пор, как образование стало универсальным средством, явилась необходимость набивать головы юных граждан греческим языком, латынью, историей и научными формулами. Чтобы достигнуть таких результатов, не останавливались ни перед какой жертвой, ни перед какими затратами. Фабрикация учителей, бакалавров и лиценциатов сделалась самой важной из отраслей производства у латинских народов. Это даже почти единственная отрасль, в которой в настоящее время не происходит забастовок.

Изучая в другом сочинении воззрения латинских народов на образование[105], мы показали результаты нашей системы преподавания. Мы видели, что она навсегда извращает способность суждения, загромождает ум фразами и формулами, которым суждено вскоре же быть забытыми, совершенно не подготавливает к требованиям современной жизни и в конце концов дает огромную армию неспособных, неудачников и, следовательно, бунтовщиков.

Но почему наше образование, вместо того, чтобы, как и раньше, быть попросту бесполезным, привело к тому, что в настоящее время дает неудачников и мятежников?

Причины этого вполне ясны. Наше теоретическое образование при помощи учебников подготавливает исключительно к общественным должностям и, делая молодых людей совершенно неспособными ко всякой другой карьере, заставляет их ради существования с ожесточением набрасываться на должности, оплачиваемые государством. Но так как число кандидатов огромно, а количество мест очень ограничено, то большая часть аспирантов остается за флагом, без всяких средств к существованию и, следовательно, выбитой из колеи, и, естественно, возмущенной.

Цифры, подтверждающие только что сказанное мной, указывают на обширность этого зла.

Университет[106] ежегодно выпускает около 1.200 кандидатов на 200 учительских мест, имеющихся в его распоряжении. Значит, тысяча остается на мостовой и, конечно, устремляется к другим должностям. Но там они наталкиваются на многочисленную армию обладателей всякого рода дипломов, домогающихся всяких мест, даже самых посредственных. На 40 ежегодно открывающихся вакантных мест писцов в префектуре департамента Сены являются от двух до трех тысяч кандидатов. На 150 преподавательских мест, ежегодно освобождающихся в школах города Парижа, приходится 15 тысяч конкурентов. Те, которым не повезло, постепенно уменьшают свои требования и иногда очень рады, если по протекции им удается поступить в учреждения, изготовляющие адресные бандероли, где зарабатывают по 40 су в день при беспрерывной двенадцатичасовой работе. Не требуется очень тонкой психологии, чтобы угадать, какие чувства наполняют душу этих несчастных чернорабочих.

Что касается избранных, т. е. счастливых кандидатов, то не следует думать, что их судьба особенно завидна; мелкий административный чиновник с жалованием в 1.500 фр., мировой судья с жалованием в 1.800 фр., инженеры Центральной Школы, едва зарабатывающие столько же, сколько десятники в железнодорожной компании или химики на заводе, все они в денежном отношении стоят гораздо ниже рабочего средних способностей и, кроме того, они пользуются гораздо меньшей независимостью.

Но тогда к чему эта упорная погоня за официальными местами? Почему эта толпа дипломированных не у дел не обратится к промышленности, земледелию, торговле или ручным ремеслам?

По двум причинам: прежде всего потому, что эти дипломированные совершенно не способны, в силу своего теоретического образования, ни к чему другому, кроме легких профессий чиновника, судьи или учителя. Конечно, они могли бы снова начать свое образование и приняться за учение. Но они этого не делают вследствие неискоренимого предрассудка (в этом вторая причина) относительно ручного труда промышленности и земледелия, — предрассудка, существующего у латинских народов, и только у них.

В самом деле, латинские народности, вопреки своей обманчивой внешности, обладают настолько недемократическим темпераментом, что всякая ручная работа, столь уважаемая в аристократической Англии, считается у них унизительной и даже позорной. Самый ничтожный помощник столоначальника, самый мелкий учитель, самый скромный писец считают себя какими-то особами сравнительно с механиками, подмастерьями, монтерами, фермерами, которые, однако, вкладывают в свое ремесло неизмеримо больше ума, рассудительности и инициативы, чем чиновники и учителя по своим должностям. Я никогда не мог разгадать и уверен, что и никто другой этого никогда не разгадает, почему латинист, чиновник, учитель грамматики или истории в умственном отношении могут считаться стоящими выше, чем хороший столяр, способный монтер, разумный подмастерье. Если после сравнения их между собой с точки зрения умственного развития, сравнить их с точки зрения приносимой ими пользы, то очень скоро станет ясным, что латинист, бюрократ, учитель стоят гораздо ниже хорошего рабочего, и вот почему труд последнего вообще оплачивается гораздо лучше.

Единственное видимое превосходство, которое можно признать за первыми, это то, что они носят сюртук, в общем-то, очень потертый, но все еще сохраняющий некоторое подобие сюртука, тогда как подмастерье и рабочий выполняют работу в блузе, — части одежды, стоящей очень низко в глазах элегантной публики. Если хорошенько разобрать психологическое влияние на Францию этих двух родов костюма, то увидим, что оно, бесспорно, огромно и во всяком случае более влияния всех конституций, фабрикуемых в продолжение ста лет тучей адвокатов без дела. Если бы по мановению какого-нибудь волшебного жезла мы признали, что блуза настолько же элегантна и прилична, как и сюртук, условия нашего существования моментально изменились бы. Нам пришлось бы присутствовать при революции нравов и идей, значение которой было бы гораздо важнее, чем у всех прежних революций. Но до этого мы еще не доросли, и латинским народностям еще долго придется нести тяжесть предрассудков и заблуждений.

Последствия нашего латинского презрения к ручному труду ока­жутся еще гораздо более опасными в будущем. Вследствие этого чувства все более и более растет на наших глазах опасная армия неприспособленных, являющихся продуктом нашего обучения. Убедясь, каким малым уважением пользуется ручной труд, крестьянин и рабочий, видя презрение к себе буржуазии и ученого сословия, в конце концов начинают думать, что принадлежат к низшей касте, из которой нужно во что бы то ни стало выйти, и тогда их единственной мечтой становится желание ценой всяких лишений выдвинуть сына в касту обладателей дипломов. Но чаще всего им удается таким образом создавать лишь неприспособленных, которые не могут подняться до буржуазии вследствие отсутствия материальных средств, между тем как их образование делает их неспособными продолжать ремесло отца. Такие люди в продолжение всей своей жалкой жизни будут влачить бремя печальных заблуждений, жертвами которых они сделались благодаря своим родителям. Эти люди будут верными солдатами социализма.

Следовательно, современные школы окажут во Франции самое гибельное влияние не только своим преподаванием, но и своим духом, далеко не демократическим. Рисуясь своим презрением ко всякой ручной работе и ко всему тому, что не принадлежит К области теории или красноречия, предоставляя своим питомцам думать, что дипломы создают своего рода умственное дворянство, отводящее их обладателям место в высшей касте, открывающей доступ к богатству или, по крайней мере, к материальной обеспе­чен­ности, наши школы сыграли гибельную роль. После долгого и дорогостоящего учения, об­ла­датели дипломов все же должны признать, что они не достигли никакой высоты умственного развития, едва ли возвысились над своей средой, и что им приходится начинать жизнь с начала[107]. Как же им не стать революционерами, когда их время было потрачено даром, когда их способности ко всякому полезному труду притуплены, а впереди ждет унизительная бедность?

Конечно, наши профессора не видят ничего этого. Их дело, напротив, воодушевляет их в высокой степени, как бывает со всеми апостолами, и они не пропускают ни одного случая петь ему торжественные гимны.

«Нужно, — пишет Г. Беранже, — почитать книги Лиара и Лависса, двух главных столпов нашего высшего образования, чтобы понять тот энтузиазм, который охватил их при виде результатов их деятельности. Слышен ли им глухой, но грозный ропот всех тех, кого разочаровывает высшая школа, которых она приподнимает лишь с тем, чтобы они пали еще в большую нищету, и которых повсюду начинают называть умственными пролетариями?»

Увы, нет! Они этого не слышат, а если бы и слышали, то вряд ли поняли бы. Конечно, дело рук этих руководителей просвещения было особенно пагубно, гораздо пагубнее, чем действия Марата и Робеспьера, которые, по крайней мере, не развращали душу. Но можно ли утверждать, что это действительно дело их рук? Когда известные иллюзии властно овладеют умами, то следует ли винить безвестных деятелей, слепых статистов, повиновавшихся лишь общему течению своего времени?

Еще не пробил час, когда исчезнут наши ужасные иллюзии насчет достоинства латинской системы воспитания. Они, напротив, свирепствуют более, чем когда-либо. Каждый день трудолюбивая молодежь, численность которой все более и более растет, требует от школы осуществления своих мечтаний и надежд. Число студентов, не превосходившее 10.900 человек в 1878 г. и 17.600 — в 1888 г., теперь колеблется около 30.000. Какая огромная армия неудачников, возмущенных, и следовательно сторонников социализма в будущем![108]

Так как число этих будущих неудачников кажется недостаточно еще большим, то от государства все наперебой требуют еще стипендий, позволяющих увеличить это число. Напрасно некоторые просвещенные умы, сознавая опасность, указывают на нее — их предостережения являются гласом вопиющего в пустыне.

«Миллионы, которые расходует государство на эти стипендии, — говорил недавно Буж в палате депутатов, — пустяки в сравнении с предстоящей социальной задачей помешать размножению, неудачников, вызванному раздачей этих стипендий. Их уже набралось слишком много, чтобы государство еще способствовало увеличению их числа».

Так как высшее классическое образование составляет предмет роскоши, пригодный лишь для лиц с некоторым достатком, то не имеется никаких серьезных причин давать его бесплатно; это прекрасно поняли американцы. Молодой человек, почувствовавший к нему влечение, вследствие своих особых способностей, всегда нашел бы возможность сначала заработать средства на свое существование, что было бы для него отличной школой жизни. Так поступают бедные студенты в таких истинно демократических странах, как Америка. Один из самых блестящих французских ученых, профессор Муассон в своем труде о Чикагском университете, который он посетил, выражается следующим образом:

«В большей части американских университетов встречаются молодые люди без средств, которые для того, чтобы внести плату за право учения, доходящую в Чикаго до 175 франков приблизительно за три месяца, берутся за какой-нибудь ручной труд в свободное от лекций и занятий время. Один идет зажигать газовые рожки, другой на вечернее время предлагает свои услуги гостинице, третий зарабатывает свой хлеб в качестве управляющего или повара у своих товарищей, четвертый в продолжение многих лет экономит из скромного содержания, чтобы иметь возможность получить университетский диплом».

Можно быть уверенным, что молодые люди, выказавшие такую энергию и способные на такие напряженные усилия, никогда не будут неудачниками и преуспеют в жизни на всяком поприще.

Теперь наши читатели видят, как совершенно искусственным образом создалась новая армия неприспособленных. Именно она окажется в один прекрасный день наиболее опасной и доставит социализму его самые страшные полчища. Не в душе народа, повторяю еще раз, всего успешнее прорастает семя социализма, а в душе неприспособленных, являющихся продуктом школьного воспитания. В деле готовящегося общественного разрушения наша школа сыграет очень деятельную роль. Историки будущего будут строги в суждении о ней и не поскупятся на проклятия по ее адресу при виде причиненного ею зла и сравнивая это зло с тем благом, какое она могла бы дать.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Поиск по сайту: