ПРОМЫШЛЕННОЕ И КОММЕРЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ЛАТИНСКИХ НАРОДОВ

В дальнейшем изложении мы займемся только Францией. О других латинских народах нам пришлось бы только повторять, еще сильнее подчеркивая те замечания, которые применимы к Франции. Она является наименее пострадавшей из латинских наций, однако и ее торговое и промышленное положение далеко не блестяще.

Факты, доказывающие наше промышленное и коммерческое падение, в настоящее время слишком очевидны, чтобы быть оспоренными. Все донесения наших консулов или наших депутатов, которым было поручено изучение этого вопроса, сходятся совершенно, повторяясь почти в одних и тех же выражениях.

Вот как в одном из недавних изданий выразился д'Эстурнель:

«Карл Ру резюмировал все печальные результаты довольно продолжительного опыта в произведшем сенсацию докладе об упадке нашей торговли; он мог бы написать такой же доклад о нашем флоте и наших колониях. Франция подвергает опасности и даже гибели свои ресурсы в силу апатии, рутины, привязанности к таким регламентам, значительное число которых относится к временам Кольбера и Ришелье. Как все апатичные люди, она проявляет волю порывами, и тогда она доходит до героизма; но в то же время она проявляет осмотрительность, производя сентиментальные реформы, мало обдуманные и иногда ведущие еще к большему злу. Когда она, например, перестает эксплуатировать свои колонии, то это для того, чтобы сразу сравнять их с метрополией, образовать из них французские департаменты и разорить их, или же она, без всякого основания, внезапно решает, несмотря на непреодолимые естественные препятствия, что все туземные алжирские евреи сделаются французами, избирателями, и вследствие этого — хозяевами арабского населения и даже наших колонистов. Или она наивно позволяет колониям, благодаря нашему неведению, организовать пародию, карикатуру всеобщей подачи голосов, дает представителям из туземцев Индии или Сенегала, не платящим наших налогов, не отбывающим воинской повинности, не говорящим на нашем языке, право вотировать наш бюджет, обсуждать мир или войну».

«Опасность со стороны Германии, — пишет в свою очередь Швоб, — это верно; но мы говорим также — опасность со стороны Англии, Австралии, Америки и даже России, и даже Китая. На этом поле сражения современной торговли и промышленности нет ни мира, ни союзов. Заключают так называемые торговые договоры, но сами эти договоры имеют в виду войну непрерывную, безжалостную, неумолимую более, чем война с пушечными выстрелами, и тем более опасную, что она производит миллионы жертв без шума и дыма».

Так, наш политический союз с Россией, наша взаимная неизменная дружба не мешают заключению торговых договоров, предоставляющих в настоящее время все выгоды Германии, а для нас убыточных. На экономической почве при настоящем положении Европы и всего мира друзей не существует. Война поистине безжалостная происходит между всеми».

Наши консулы, присутствующие при постепенном вытеснении нашей торговли за границей, несмотря на осторожность, предписываемую их официальным положением, высказывают те же жалобы. Все делают одинаковые, предостережения, совершенно, впрочем, бесполезные. Они упрекают наших промышленников и купцов в апатии, беспечности, отсутствии инициативы, в неспособности изменить старые орудия производства и применить их к новым потребностям покупателей, в пристрастии ко всевозможным формальностям в самых ничтожных делах, одним словом — в слабом понимании коммерческих дел.

Примеры этому неисчислимы. Я ограничусь следующими, наиболее типичными.

«Наши промышленники, даже самые крупные, — писал несколько лет тому назад корреспондент газеты «Temps» из Трансвааля, — выказывают мелочность, недоверчивость, неохоту прилагать усилия и охотно вступают в длинную переписку относительно таких дел, которые английскими или германскими конкурентами завязываются и обделываются в несколько дней.

Английские и германские инженеры имеют на месте самые подробные прейскуранты всех родов машин, употребляемых в горной промышленности, и когда требуется проект или смета, они могут ответить в требуемый короткий срок, обыкновенно пяти- или семидневный. Наши французские инженеры, менее осведомленные вследствие инертности их фирм, принуждены отказываться от конкуренции ввиду того, что испрашиваемый ими шестинедельный срок для отправки во Францию и возвращения оттуда скорейшей почты, делает конкуренцию невозможной... Англичане же и немцы подчинились требованиям, к ним предъявляемым». Таких фактов можно привести множество.

«Год тому назад, — читаем мы в «Journal», — один южноамериканский купец хотел предпринять ввоз во Францию и Германию шкур местных ягнят. Через посредничество нашего консула и министерства торговли он вошел по этому делу в сношения с одним из наших комиссионерских домов, после чего отправил этой французской фирме 20.000 шкур, сделав одновременно такую же отправку в Гамбург одному германскому торговому дому, с которым он вступил в соглашение. Спустя год обе фирмы послали ему счета по продаже. Первая при продаже товара встретила столько затруднений и принуждена была согласиться на такие низкие цены, что операция дала отправителю 10% убытка. Германский дом, более деятельный и лучше оборудованный, распродал тот же товар с прибылью в 12%. И вот чем особенно характерен этот факт: германский дом нашел сбыт этого товара во Франции, Всякие комментарии были бы излишни».

Я сам лично много раз мог удостовериться в глубокой апатии, отвращении к напряжению сил и во всех недостатках, отмеченных в консульских донесениях. Эти недостатки, с каждым днем резче проявляющиеся, поражают еще более, когда по прошествии 10 лет снова встречаешься с представителями промышленности, когда-то цветущей или близкой к тому.

Когда я взялся снова за лабораторные исследования по вопросу о диссоциации материи[80], уже несколько лет оставленные мною, я был поражен глубоким упадком личного состава и оборудования у наших промышленников, что, впрочем, я и предсказывал в одной из глав своей книги «l'Homme et les Sociйtйs»[81], изданной 20 лет тому назад. В одну неделю я получил от различных торговых домов отказ в доставке приборов на сумму более 500 франков на том единственном основании, что это потребовало бы от продавцов самых ничтожных хлопот. В первый раз дело шло об электрической лампочке известного устройства. До покупки я спрашивал продавца, не согласится ли он мне ее продемонстрировать. Не получив даже ответа, я через одного из его друзей спросил о причине его молчания. «Продажа при таких условиях слишком хлопотлива» — был ответ. Второй заказ касался большого аппарата, к металлической части которого я хотел приделать водяной уровень. Продавец — директор одного из первых торговых домов Парижа — однако, не нашел работника, способного исполнить эту работу. В третий раз требовался гальванометр, к которому я хотел приспособить две незначительные дополнительные части, — работа, требующая не более четверти ча­са. У фабриканта необходимые работники были под рукой, «но, — отвечал он мне, — мой компаньон будет недоволен, если я побеспокою служащих из-за заказа на сумму, не достигающую даже 200 франков».

Совсем другие приемы в немецкой промышленности. Спустя немного времени после предшествующих неудач, мне понадобился в небольшом количестве прокатанный кобальт, металл не особенно редкий. Я написал первостепенным парижским домам по части химических продуктов. Ввиду незначительности заказа они не потрудились даже ответить. Только один из них уведомил меня, что он, может быть, доставит мне требуемый предмет через несколько недель. Прождав три месяца и безотлагательно нуждаясь в этом металле, я обратился к одному из торговых домов Берлина. Несмотря на то, что в этот раз дело шло о заказе лишь в несколько франков, я получил ответ с обратной почтой, и пластинка металла указанных мною размеров была доставлена через неделю.

Так всегда поступают немецкие фирмы, когда к ним обращаются. Самый незначительный заказ принимается с благодарностью, и все изменения, требуемые покупателем, быстро исполняются. Оттого количество германских торговых домов в Париже все увеличивается, и, как это ни противно патриотическому чувству публики, она принуждена обращаться к ним. Пойдешь туда за незначительной покупкой, а потом станешь постоянным покупателем. Я мог бы назвать несколько больших официальных научных учреждений, которые вследствие неприятностей, подобных испытанным мной самим, кончили тем, что обращаются со своими заказами почти исключительно в Германию.

Коммерческая неспособность латинских народов, к несчастью, замечается во всех отраслях промышленности, каковы бы они ни были. Пусть, например, сравнят столь привлекательные для иностранцев швейцарские отели с жалкими и неопрятными гостиницами, которые встречаются в самых живописных местностях Франции и Испании. Как после этого удивляться, что эти местности так мало посещаются? По официальным статистическим данным, швейцарские гостиницы выручают ежегодно 115 миллионов франков, принося своим владельцам 31 миллион франков дохода, сумму поистине огромную для маленькой страны, бюджет которой едва достигает 80 миллионов франков дохода. Гостиницы составляют для Швейцарии настоящие золотые прииски, могущие соперничать с богатейшими россыпями Африки.

«Сколько понадобится времени, — спрашивает Жорж Мишель (Michel), сообщающий эти цифры в «l'Economiste francais», — пока наши колонии, на которые мы истратили столько сотен миллионов, возвратят нам сотую долю того, что Швейцария, не имеющая ни колоний, ни разрабатываемых золотых или серебряных рудников, умеет получать с иностранцев?»

Молодым французам теперь постоянно советуют колонизовать другие страны. Не гораздо ли благоразумнее и производительнее было бы советовать им постараться сначала колонизовать свою собственную страну? Не умея извлекать пользу из естественных богатств, находящихся у нас под рукой, как могли бы мы надеяться преодолеть гораздо большие затруднения, которые нам встретились бы в отдаленных странах?

Что касается нашей крупной промышленности, то по сравнению с английской и в особенности с германской, она находится в самом плачевном положении. В 1897 г. производство чугуна во Франции равнялось 2.472.000 тонн. Германия, производившая в 1872 г. 1.430.000 тонн, в 1897 г. благодаря развитию своего оборудования производила его 6.889.000 тонн. Добившись заключения с Россией торгового договора, в котором нам было отказано, она продала ей в 1897 году 2.600.000 тонн, за деньги, занятые у нас этой страной, которой мы ничего не продаем из-за запретительных таможенных тарифов, закрывающих ее территорию для наших товаров.

«Почему такая отсталость? — пишет Феликс Мартен, приводя эти цифры. — Главную причину этого надо искать в нашей таможенной системе, которая поддерживает французское производство, сохраняя ему внутренний рынок, но делает почти невозможным наш вывоз. Усыпленные ложной безопасностью, наши владельцы заводов ничего не делают для улучшения своего производства: они теперь неспособны вне Франции бороться с нациями, которые не перестают держаться на высоте всех усовершенствований, побуждаемые конкуренцией. Оттого-то наш металлургический вывоз находится также на пути к прекращению».

Не будем слишком порицать покровительственную таможенную систему. Если она является экономической нелепостью, то, может быть, психологически она необходима для некоторых народов, которые вследствие несовершенства их орудий производства и слабой энергии неспособны бороться со своими конкурентами. Не будь покровительства таможенных пошлин, во Франции, может быть, не производилось бы уже ни одной тонны железа.

Только что сказанное о железе, к несчастью, могло бы быть повторено в тех же выражениях о многих других отраслях промышленности (например, о добыче каменного угля и сахара).

«Германия, двадцать пять лет тому назад добывавшая каменного угля меньше, чем Франция, в настоящее время предлагает нам производство, превосходящее наше почти вчетверо. Во Франции, — пишет тот же автор, — за десять лет вывоз сахара понизился с 200 миллионов до 60 миллионов; она производит только 700.000 тонн в год, и оказывается ниже России, ниже Австро-Венгрии, которую она когда-то превосходила в этом отношении. Германская сахарная промышленность, зародившаяся чуть не вчера, выбросила на рынок в 1896 г. 1.835.000 тонн сахара».

Мы видим и тут, что без покровительственных пошлин, препятствующих наплыву иностранных продуктов, сахарная промышленность совершенно исчезла бы во Франции. Эти таможенные пошлины недостаточны даже для поддержания ее существования. Государство принуждено было назначить фабрикантам столь высокие премии, что бюджет не мог их вынести, и они недавно были отменены.

Производство химических продуктов пришло в тот же упадок, но, по крайней мере, не причиняет никаких расходов государству, которому не приходится его и поддерживать по той причине, что оно почти ничего более и не производит. Большинство химических и фармацевтических продуктов, потребляемых во Франции, получается теперь из Германии. «Их вывоз, еще 25 лет тому назад равный нулю, теперь превосходит 50 миллионов франков».

«Все наблюдатели, — пишет вышеупомянутый автор, — подтверждают теперь угнетенное состояние наших главных промышленных центров.

То в торговой палате Лиона раздается крик тревоги по поводу грозящей остановки работ. Конкуренция Швейцарии, Италии и даже России уже серьезно угрожает Лионским фабрикам; что будет, когда они испытают на себе последствия франко-японского торгового договора, который парламент только что так необдуманно вотировал?

То Марсель со своим портом, недостаточно обслуживаемым единственной железной дорогой, соединяющей его с центром Франции, лишенный сообщения с большим водным путем Роны, разоренный излишними морскими налогами, таможенными формальностями, всякого рода монополиями (доков, привилегированных компаний мореходства) оказывается нуждающимся в судах, необходимых для его местной промышленности.

Потом Руан, где цена бумажных тканей понижается, порт приходит в упадок, ценность рабочих рук упала настолько, что себестоимость мужской рубашки дошла до 15 сантимов.

Далее Бордо, где занесенный песком порт пришел в полный упадок и где прекрасные дома XVIII века, последние свидетели его коммерческого процветания, теперь пустые и полуразвалившиеся, напоминают известные венецианские дворцы, населенные нищими.

За ним Рубе, долго процветавший и, благодаря совершенству орудий производства, когда-то опередивший всех своих соперников в шерстяной промышленности: Реймс, Седан, Эльбеф, а теперь — сам опереженный германской промышленностью, развившейся за пятнадцать лет настолько, что ее закупки сырья в Лондоне увеличились на 135%, тогда как наши в тот же самый период возросли едва на 15%».

Ко всем причинам упадка нашей промышленности прибавим еще развитие больших торговых путей сообщения, которого успели достигнуть иностранные народы. Прорытие Сен-Готардского туннеля, установившее прямое сообщение Суэца через Геную и Милан с Берлином и центральной Европой, нанесло Марселю роковой удар; убыток, причиненный этой линией Франции за четырнадцать лет, можно оценить в 600 миллионов франков. Зато количество провозимого через Геную груза удесятерилось. Когда великая сибирская дорога, построенная на наши деньги, сблизит Лондон и Японию на расстояние двух недель пути и начнет правильно работать, то нашей торговле будет нанесен еще более значительный удар.

Не только развитие больших международных торговых путей сообщения стоило нам так дорого. Внутренние пути также способствуют обогащению любой страны. Роттердам, Антверпен, Гамбург своим благосостоянием отчасти обязаны рекам, соединяющим их с многочисленными городами внутри материка. Если бы Марсель, расположенный у выхода из долины Роны, мог быть соединен с нею посредством канала, как это не раз предлагалось, благосостояние этого города могло бы снова несколько подняться. Немцы увеличивают безостановочно число своих рек. Эти работы в продолжении двадцати пяти лет стоили им более миллиарда.

Рядом с этим развитием судоходных путей Германии грустно было бы говорить о состоянии внутреннего судоходства Франции. Что же видно в действительности?

«Луара совершенно заброшена и всякая навигация на ней прекратилась[82]; Сена ниже Парижа загрязнена илом и сточными отбросами, скопляющимися в ее русле; Рона более или менее судоходна, но она не соединена с Марсельским портом и по ней ходят редкие допотопные суда, чуть не современники Папина[83]; каналы, за исключением некоторых, северных или восточных, относятся к временам Людовика XIV и не улучшались в течение трех веков...»

Все предыдущее хорошо известно, но равнодушие к этим вопросам так велико, что не находится желающих ими заняться. Мы теперь способны проявлять доказательства некоторой энергии лишь когда дело идет о политических пререканиях. В остальном мы довольствуемся скромными доходами, приобретаемыми без хлопот, риска и труда.

«Французы, — пишет один из вышеупомянутых авторов, — отныне счастливы, если живут небольшим честным и верным доходом без риска и если им удается в среднем сводить концы с концами, подобно сапожнику Лафонтена. Но они кончат тем, что не в состоянии будут даже связывать концы своего маленького, очень честного шнурочка. Им нужно заполучить в карман небольшую сумму немедленно.

Раз эта сумма попала в карман, ее оттуда не вынут и не станут подвергать этот скромный барыш новым приключениям. Особенно поостерегутся возобновлять или усовершенствовать техническую часть производства; слышать не хотят о новшествах! Так и будут перебиваться как-нибудь; но всегда так продолжаться не может. И вот, люди самые компетентные, самые умеренные в своих суждениях говорят нам, что этому приходит конец или что он близок».

В действительности оно так и есть. Мы живем призраком прошлого, т. е. даже тенью призрака, и упадок усиливается с быстротой, поражающей всех статистиков. Наш вывоз, значительно превосходивший двадцать лет тому назад экспорт Германии, теперь гораздо ниже его. Как справедливо было замечено, наши торговые. потери столь велики, что мы через каждые три или четыре года снова выплачиваем военную контрибуцию, а думаем, что заплатили всего один раз.

Что еще спасает нашу внешнюю торговлю от полного уничтожения, так это монополия на некоторые естественные продукты, например, вина лучшего качества, имеющиеся почти только у нас одних, и экспорт некоторых предметов роскоши: модных товаров, шелковых материй, искусственных цветов, парфюмерных товаров, ювелирных изделий и других предметов, в производстве которых наше артистическое мастерство пока не нашло еще себе слишком опасных соперников; но во всем остальном замечается упадок.

Наш торговый флот, естественно, подвергся тому же упадку. Он остается на одной точке, тогда как все нации увеличивают свои торговые флоты до громадных размеров. Германия за десять лет почти удвоила его. Англия увеличила свой на одну треть. Мы постепенно переходим из первых рядов в последние. Грузооборот Гамбургского порта вырос в 10 раз за 25 лет, а упадок портов Гавра и Марселя из года в год становится все более и более заметным. Иностранцы торгуют за наш счет на нашей же собственной территории. Из 16 миллионов тонн груза, перевозимого ежегодно морем между заморскими странами и Францией, 4 млн. перевозятся французскими судами, а остальное, т. е. три четверти — иностранными. Между тем эти иностранные суда ничего не получают из одиннадцатимиллионной премии, которую правительству приходится ежегодно выплачивать нашему торговому флоту для спасения его от совершенного разорения, которое неминуемо произошло бы от его беспечности и неспособности.

Германские верфи, несмотря на постоянное увеличение их числа и производительности, не могут выполнять всех заказов, но, тем не менее, их ежегодная производительность — более 165.000 тонн, тогда как мы едва достигаем 40.000.

Впрочем, верфи наши живут только заказами нашего правительства. Никому другому и в голову не придет дать им заказ, так как при их устаревшей технике, рутинности и формализма личного состава, изделия обходятся им на 50–60% дороже английских и немецких. И несмотря на такие высокие цены, наши кораблестроители требуют для поставки этих судов вчетверо больше времени, чем англичане, и вдвое больше, чем немцы!

Приводим несколько выдержек из речи министра торговли на заседании Палаты депутатов 29 октября 1901 года:

«Труды внепарламентской комиссии 1896 г. дали возможность убедиться, как глубоко зло, от которого страдает наш торговый флот. Все показания подтвердили, что наш торговый флот гораздо хуже, чем у соседних наций, и что Франция дошла до того, что не пользуется теми громадными преимуществами, которые, казалось, ей обеспечивало ее географическое положение.

В эти последние годы наш торговый флот принес мало пользы нашей торговле; статистики доказывают, что участие французских судов в деятельности наших портов составляло только 20%, тогда как участие иностранных равнялось 80%. Результат зарегистрирован таможенным управлением.

Наш торговый флот потерял около 5 млрд. фр. по ограниченности своей материальной части, и наша торговля платит иностранным торговым флотам ежегодно 370 млн. фр. или около миллиона в день» («Le Temps» от 30 октября 1901 г.).

Можем ли мы, по крайней мере, вознаградить себя торговлей со своими колониями? Увы, нет! Они отказываются принимать наши продукты, предпочитая английские и германские. Эти колонии, завоевание которых стоило нам столько сотен миллионов, служат только местом сбыта товаров торговым домам Лондона, Бремена, Гамбурга, Берлина и т. д. Наши купцы никогда не могли понять, что вкусы араба, китайца, канака, негра могут отличаться от вкусов француза. Эта неспособность усвоить себе чужие понятия, как мы сказали, составляет чрезвычайно характерную особенность латинской расы.

Нам не удается вести торговлю даже с самыми близкими к нам колониями. Одна газета недавно опубликовала следующие соображения о торговле Франции с Тунисским регентством: «Сахар поступает из Англии, Австрии и Германии; спирт — из Австрии; бумажные нитки — преимущественно из Англии, и в меньшем количестве — из Австрии; ткани бумажные, льняные, пеньковые, шерстяные — из Англии; шелковые материи идут из Индии и Германии; белошвейные товары — из Австрии и Англии; лес — из Америки; свечи — из Англии и Голландии; бумага — английского и австрийского производства, ножевой товар — из Англии, стекло — из Австрии, бутылки — из Англии; часы — из Германии или Швейцарии; детские игрушки — из Германии; химические продукты — из Англии; керосин — из России...

А из Франции? Она поставляет все тех же солдат и чиновников».

А между тем, эти бесполезнейшие колонии обходятся нам ужасно дорого — людьми и деньгами. Депутат Зигфрид в своем бюджетном докладе 1897 г. справедливо заметил, что все английские колонии с территорией в 38.414.000 км² и населением в 393 миллиона человек обходятся метрополии только в 62 миллиона, тогда как наши при территории менее 7 млн. км² и населении 32 миллиона человек стоят нам гораздо дороже.

По бюджету, опубликованному в «Journal Officiel» от 26 февраля 1901 г., военные колониальные и другие связанные с ними расходы достигают теперь 91 миллиона, не включая Алжира, с административной точки зрения не считающегося колонией. Мадагаскар обходится в 29 млн. фр. в год, Индо-Китай — столько же. В эти цифры не входят денежные субсидии, щедро даваемые разным нашим колониям, ничуть, впрочем, за то нам не благодарным: 840.000 фр. — на Гваделупу, 618.000 фр. — на Мартинику, 440.000 фр. — на остров Бурбон, 455.000 фр. — на наши маленькие поселки в Индии и т. д. Действительный расход на колонии достигает 111 млн. фр. Не мы их эксплуатируем, а они — нас. Для малонаселенной страны нет ничего труднее, как быть в одно и то же время военной и колониальной державой. Она может быть той или другой, но сразу той и другой — никогда. Благодаря колониям, наши военные силы недостаточны для уничтожения нашей зависимости от державы, владеющей более сильным флотом, чем наш. Это обнаружилось очень ясно на деле с Фашодой. Наши колониальные владения являются для нас только причиной ослабления и создают нам непредвиденные и грозные опасности. Сверх того, наши латинские приемы управления раздражают туземцев, всегда готовых восстать. Для поддержания с большим трудом мира в Алжире с арабским населением (притом очень редким) мы принуждены содержать там такую же многочисленную армию, как европейские войска англичан, позволяющие им удерживать в полном спокойствии 250 млн. индусов, между которыми 50 млн. мусульман, гораздо более опасных, чем мусульмане Алжира, и всегда, помнящих, что Индия в конце прошлого столетия принадлежала им.

Англичане, конечно, не для славы обладания колониями тратят на них 62 миллиона. Эта сумма — не что иное, как задаток, много раз окупающийся торговлей этих колоний с метрополией. Единственные предметы, вывозимые до сих пор латинскими народами в их колонии, — многочисленные ряды чиновников и незначительное количество предметов роскоши, потребляемых, впрочем, почти исключительно теми же самыми чиновниками. Окончательный бюджет наших колоний совершенно ясен. Они нам обходятся в 111 миллионов в год, а приносят около 7 миллионов. Это продолжается до сих пор на глазах народов, изумленных нашим упорством.

Ко всем причинам нашего коммерческого упадка, к несчастью, нужно прибавить еще недобросовестный образ действий многих наших купцов, слишком хорошо известный всем путешествовавшим за границей. Я припоминаю, что во время моего пребывания в Индии я был поражен, увидя на всех бутылках бордо и коньяка маленькие английские этикетки, на которых обозначено, что это вино розлива одного из лондонских торговых домов, гарантирующего доброкачественность продукта. По справкам оказалось, что большие дома в Бордо и в Коньяке, в течение продолжительного времени продавали английским купцам, торгующим за границей, продукты столь низкого качества, что они совершенно перестали обращаться непосредственно к ним, а предпочли перейти к посредничеству английских домов, покупающих продукты на месте. Этот факт не удивит лиц, осведомленных о качествах товаров, называемых нашими купцами «предметами вывоза».

Это понижение качества продуктов наблюдается не только на предметах, предназначенных к вывозу за границу, но все более и более распространяется и на те, которые мы продаем у себя, и этим-то и объясняется подавляющий успех заграничной конкуренции. Возьмем, например, определенный товар — фотографические объективы, составляющие в настоящее время предмет крупной торговли. Всякий фотограф вам скажет, что французские объективы совершенно вытесняются с рынка английскими и особенно германскими, несмотря на то, что последние втрое и вчетверо дороже. Почему так происходит? Просто потому, что иностранные объективы высокой марки все хороши, а наши — только в исключительном случае. Иностранный фабрикант, понимая, что его интерес состоит в том, чтобы не ронять свою марку, не пускает в продажу неудавшиеся объективы. Французский фабрикант еще до этого не додумался. Все им изготовляемое, хорошее или дурное, ему нужно сбыть. В результате он не сбывает больше ничего[84]. То же наблюдается с другими товарами, например, с фотографическими пластинками. Возьмите самые лучшие французские марки: в каждом ящике вы непременно найдете одну или две пластинки плохого качества, приготовленные из неудавшейся эмульсии и которую французский фабрикант, не решаясь забраковать, подсунул в ящики с годными пластинками. Ничего подобного не бывает с иностранными пластинками. Английский или немецкий фабрикант может быть не честнее французского, но он гораздо разумнее понимает свои интересы. Поэтому неизбежно через несколько лет несмотря на всевозможные покровительственные пошлины, на все рекламы наших фабрикантов, в силу простой необходимости французская фотографическая пластинка будет вытеснена иностранной точно так же, как это случилось с фотографическим объективом.

Упадок честности наших купцов представляет собой весьма серьезный симптом, к несчастью, наблюдаемый во всех отраслях промышленности и постоянно возрастающий. Совершенно напрасно издают постановления одно за другим для обуздания обмана во всех отраслях торговли. В Париже, например, полиция почти отказалась конфисковывать топливо, продаваемое в запломбированных мешках и якобы гарантированного веса. Вес же его — неизменно на 25% ниже показанного. Для всех таких дел не хватило бы судов. В одном из таких дел по поставке 25.000 кг угля не хватало четверти веса. Служащие крупного промышленника, занимавшегося этой проделкой, должны были признать, что это практиковалось постоянно. В других случаях хозяин не додавал одну четверть товара, а извозчик утаивал другую.

И, к сожалению, чем дальше, тем больше такое направление становится общим, даже в торговле, производимой образованными людьми. В отчете, напечатанном в «l'Officiel» от 23 декабря 1897 г., заключающем результаты анализов, производившихся в течение трех лет в городской лаборатории над продуктами, взятыми из аптек, составитель указывает, что «число безупречно изготовленных лекарств или продуктов составляет едва одну треть».

Поиск по сайту: