Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Целебные силы матушки-земли



 

На мой взгляд, основным отличительным свойством земли, ее сущностью является способность и готовность земли вмещать, хранить и оберегать; а так как женские элементы внутри нас, следуя природе, тянутся именно к этому ее качеству, то, когда наступает момент трансформации, именно туда мы и направляем нашу мужскую составляющую. Преобразование, принятие, покорность, непротивление и преданность требуют почти физического погружения в недра земли[111]; именно поэтому отправляет Инанна своего мужа Думузи в подземные глубины, а Ситтукан готова выйти замуж за султанского сына только после того, как его мать завернет его в семь саванов, пройдет с похоронной процессией через весь город и похоронит его во дворцовом парке. На все эти условия отвечает султанский сын (в отличие от Думузи): «И это все…?!».

Подневольное нисхождение негодующего Думузи в преисподнюю порождает в нем покорность перед матриархальным колесом жизни – смерти – жизни и смирение с ним, в то время как похороны довольного приговором восточного принца приносят еще и другие плоды: возрождение из земли обогащает как женскую, так и мужскую составляющие души – Ситтукан становится женщиной, знакомой с секретами вращающегося колеса жизни, а избалованный сын султана превращается в ответственного мужчину, который способен связать себя брачным обетом.

Похороны заживо юного возлюбленного Ситтукан напоминают мне закон кашрута относительно посуды, предназначенной для молочной пищи, которая оказалась в контакте с мясом: посуду опускают в землю особым образом, тогда она опять становится кашерной.

Для многих из нас работа с землей, на земле, да и просто контакт с ней становятся источником новых жизненных сил и даже чудодейственным лекарством. Именно об этом пишет в своей книге «Лекарственные растения и пряности» Дрора Хавкин[112]: как-то в самый разгар болезни, возвращаясь с очередного сеанса химиотерапии, она зашла в садоводство и неожиданно для себя самой купила два горшочка с саженцами. Этот поступок так и остался для нее загадкой, ведь она никогда не занималась и не интересовалась разведением растений… А затем: «Еле живая я пересаживаю жасмин и бугенвиллию в землю и валюсь на кровать. Только спустя несколько часов я вновь выхожу во двор навестить моих новых жильцов. Похоже, они начинают приживаться, набираться сил, и я вдруг понимаю, что между нами много общего. Каждый из нас набирается сил по-своему, однако между нами установилась какая-то скрытая связь. И чем больше я касаюсь земли или саженцев, тем лучше я себя чувствую». Вот так, наслаждаясь своим цветущим садом, каждым его кустиком, каждым цветком, грядкой и даже кучей компоста, Дрора победила свою болезнь. Это заняло у нее два года.

Стоит нам, превозмогая усталость или недомогание, выйти в сад, присесть среди зеленой листвы и ярких цветов, дотронуться рукой до коричневой земли или выдернуть несколько упрямых травинок, и мы почувствуем, как постепенно набираемся сил – земля отдает нам свою целительную силу. А может, это наша болезнь уходит в воду, которой мы поливаем цветы, и вместе с ней – все дальше и глубже, в самое сердце земли.

Древние люди понимали и чтили духовную связь между небом и землей, между солнцем и золотистым колосом, между молодой луной и семенем, дремлющим и просыпающимся в сырой земле; между звездами и цветами; между водой, что на небе, и той, что на земле. Возьмем, к примеру, древнеперсидский миф о войне сил добра и света во главе с Ахуромаздой, сотворившим скот, растения и воду, с его вечным врагом, носителем тьмы и зла Ахриманом – источником вредных сил природы, болезней, неурожая, творцом хищных зверей и ядовитых змей. Легенда рассказывает, что Ахуромазда явился персидскому царю Джамшиду, как водится, во сне и дал ему золотой плуг. А древние персы действительно научились пахать, сеять и растить хлеб. Каждая вспаханная борозда была их вкладом в борьбу с демоническими силами Ахримана, каждое брошенное в землю семя приближало их бога Ахуромазду к победе над носителями зла и мрака. Они трудились на земле, и она давала им жизнь. Земля была для них домом.

Дети, подобно нашим предкам, верят в святость земли и в святость всего, что она порождает. Девочкой я чувствовала пульсацию земли у себя под ногами; просила разрешения у куста сорвать с него цветок и устраивала похороны нечаянно сорванным листьям…

Как я уже упоминала, мне было неполных пять лет, когда мои родители вместе со мной эмигрировали из тогда еще советской Латвии в Израиль. Очень скоро мы оказались в кибуце, где я делала все что могла, чтобы быть «как все»: ведь только так я могла почувствовать себя «дома». Детская интуиция мне подсказывала, что секрет деления на «своих» и «чужих» каким-то образом связан с землей. К детскому корпусу прилегало поле, в котором я и еще одна девочка, ставшая моим первым личным инструктором, обнаружили длинную тропу. Вот по этой каменистой, усыпанной колючками тропинке я и заставляла шагать мои бледнокожие ноги. Побитые и исколотые, они упрямо шагали навстречу прекрасному будущему.

Не было там широких зеленых лужаек, которые могли бы раскрыть мне всю правду о наших отношениях с землей: единственная дорожка, ведущая к бассейну, была покрыта плавящимся на солнце черным асфальтом; и ни один ребенок даже не пытался нарушить негласный закон: «Кибуцные дети ходят босиком». Очень скоро кожа на наших ступнях могла соперничать с лошадиными копытами, и мы спокойно вышагивали по раскаленной тропе. И вместе с тем, как нас научили подавлять боль и как загрубела наша кожа, в нас заглушили и многое другое, а чувство коллективизма стало заменой всему: независимости, любви, самовыражению…

Когда был убит премьер-министр Рабин, люди вокруг меня говорили: «У нас отняли нашу Землю». А я молчала. У меня не отняли землю, потому что у меня ее не было. Через несколько лет я вспомнила это ощущение неприкаянности, когда как-то услышала девушку-бедуинку, которая сказала в споре об обязательной военной службе: «Если бы у меня была земля, ради которой я должна была бы пойти в армию, я бы пошла. Но у меня ее нет». Я не уверена, можно ли сравнивать отсутствие привязанности к этой земле у меня – эмигрантки с тем, что чувствует юная бедуинка по отношению к земле, которая ее отвергает. Причины недуга, скорее всего, разные, а следствие одно: отсутствие связи, оторванность.

Мне кажется, я не знала, что значит чувство настоящей причастности, пока не оказалась в Индии. Именно там по пути из одной деревни в другую среди бескрайних зеленых полей, расположенных по обе стороны пыльной разбитой дороги, по которой полз наш допотопный маршрутный автобус, я увидела местного мужчину. Он просто стоял на невысоком пригорке неподалеку от дороги, но что-то в его позе поразило меня. Я сразу поняла: это хозяин земли. Глядя на него, я поняла, что равно как он принадлежит земле, земля принадлежит ему.

Несколько лет назад я слушала лекцию известной в Израиле ученой и общественной деятельницы по имени Амаль Сана аль-Хаджадж о высокой цене, которую платят женщины-бедуинки за невозможность жить привычной им жизнью. По ее словам, раньше бедуинская женщина жила в открытом шатре, стенки (крылья) которого опускались только в непогоду. Она была защищена, но при этом могла наблюдать за всем происходящим вокруг на расстоянии трех километров. Если кто-то приближался к шатру – друг или враг – она успевала подготовиться к встрече. Все пространство вокруг принадлежало ей. Даже когда семья покидала одно место и переходила на другое, ее мир оставался нетронутым; она по-прежнему продолжала отвечать за главные энергетические ресурсы семьи: землю, скот и воду. Прежде чем поставить шатер, муж был обязан посоветоваться с ней, достаточно ли близко выбранное место к колодцу, хороша ли земля и подходит ли место для стада?.. Сегодня бедуинская женщина живет в поселке городского типа, в закрытой типовой квартире. Если кто-то стучит в дверь, у нее нет времени подготовиться. Если она открывает окно, муж требует его закрыть: живущие рядом соседи относятся к другому племени, и это считается неприличным. Она отрезана, оторвана от колодца, от земли, от стада – она беспричастна. То более чем скромное влияние, которое имела бедуинская женщина в жестко организованном патриархальном обществе, традиционно привязанном к земле, было сведено к нулю государством, не признающим ее права быть хозяйкой своей земли и запершим ее в современной городской квартире. «Эти квартиры проектируют мужчины, – добавила Амаль с грустной улыбкой, – и поэтому там всегда большой диван (салон, гостиная), где они по-хозяйски принимают своих гостей, а кухня, принадлежащая женщине, стала больше похожа на небольшую нишу или на тесный склеп».

Я не думаю, что это отдаление, этот уход от земли является случайным. Чем больше человечество (ведомое мужчинами) подчинялось разуму – двигалось от поклонения материнству и природе в сторону религий отцов и индустриального производства, тем более оно страшилось своей связи с бурым, излучающим тепло, всепоглощающим перегноем, терпеливо ожидающим нашей смерти, чтобы принять в себя и нас, и тем чаще оно поднимало свой взгляд вверх, ввысь – к ясным, прозрачным небесам.

И вот, земля, которая дает нам жизнь, пищу, среду обитания, чью твердую поверхность мы ощущаем под своими ногами, постепенно стала восприниматься как огромное скопище мертвых минералов и организмов на разных стадиях их распада или разложения, как глобальное кладбище, где из смерти прорастает жизнь (на основе воды и воздуха, так или иначе «сворованных» у неба). «Земля как темная и при этом женская материя представляет собой материю грубую и в физическом, и в духовном смысле, – пишет на эту тему Эрих Нойманн, – это зловещий организм, порочная плоть этого мира. Это лоно смерти, кровожадный зев мрака; это могила, подобно саркофагу пожирающая живое мясо»[113][114].

Мне, как женщине, тяжело понять мужской страх погружения их бесценного члена в женщину, который вызван ассоциацией этого процесса с актом погребения их тела в землю, но, похоже, что эта ассоциация одинаково работает и когда они дрожат от страсти к женщине, и когда их бьет озноб перед боем. Неясно, пытался ли патриархат растоптать женщину, потому что та своими качествами напоминала вызывающую отвращение землю, или, наоборот, земля страдала, потому что ассоциировалась в патриархальном мозгу с ужасной женщиной, так или иначе, эта двусторонняя метафора продолжала самозаряжаться и поддерживать стереотипные абсурдные чувства, которые испытывали мужчины по отношению к ним обеим.

Я не уверена, был бы земной шар лучше при матриархате, но так как единственная знакомая нам действительность – это тысячелетия патриархата, и так как земной шар находится, как известно, в весьма плачевном состоянии, было бы наивно (или лицемерно) не признавать явную связь между эксплуатацией, унижением, угнетением, подавлением всего женского и женщин в целом и тяжелой долей их метафорического аналога – земли.

Об огромном ущербе, нанесенном нам, женщинам, патриархатом, сказано мною не так уж и мало, что же касается земли, то и она страдала не меньше от того же недружелюбного, враждебного отношения, что в последние сто лет выразилось в бесконтрольном хранении отбросов, загрязнении водоемов, бездумном использовании химикатов и превратилось в настоящую угрозу всему живому на земле.

Когда Ситтукан и Инанна предложили нам обратиться к целительным свойствам земли, они вряд ли могли предположить, что придет день, и сама земля будет нуждаться в лечении; что это будет земля, которую насиловали, использовали и практически загубили полностью. И теперь наша земля заражена, больна и, возможно, даже в состоянии при смерти – и сам факт нашего существования зависит от ее спасения.

Вот уже много лет я знакома с одной женщиной, живущей в Санкт-Петербурге, большом городе, где осталось очень мало голой свободной земли. Но в часе езды оттуда ее терпеливо дожидается небольшой садик: на скромном дачном участке расположился маленький летний домик, окруженный огородными грядками. Она приезжает туда на выходные, нагруженная бидонами, а в них – ее подношение земле: в течение недели она складывает туда пищевые отходы, чтобы потом накормить ими кусочек земли. Яичная скорлупа и овощные очистки, чайная заварка, кофейная гуща и даже волосы из шерсти ее собаки – все тщательно собирается и хранится: она заботится о питании кормящей ее земли.

Когда-то давно в начале нашего знакомства эта женщина подарила мне замечательное упражнение, которым я пользуюсь, когда чувствую необходимость подключиться к целебным токам земли: «Представь себе, – сказала она, – место, где ты всегда чувствуешь себя уютно и спокойно. Найди там свободный участочек голой земли. Встань на него. А теперь мысленно заройся в нее так глубоко, как тебе захочется. Ты сама почувствуешь нужную глубину: до колен, до пояса, а может, по шею. Оставайся там ровно столько, сколько понадобится, пока почувствуешь, что к тебе вернулись силы».

Матушка земля всегда готова быть в нашем распоряжении, чтобы обеспечить нас пищей, чтобы служить нам убежищем, чтобы дать нам приют, чтобы учить и приобщать; она с нами в смерти и в рождении. И у меня вызывает боль мысль о том, с какой легкостью мы отказываемся от ее щедрот, или, наоборот, насколько тяжело нам, одержимым горячкой перемен, принимать ее дары. Я жила в Латвии, в кибуце «Рашафим» и в Тивоне, в Эйлате, Нью-Йорке и Сиднее, в Иерусалиме и в Тель-Авиве, в Вифлееме Галилейском и Ципори. А теперь, после двух лет в Ципори, в доме, который мы спроектировали и построили «своими руками», мы опять переезжаем в Галилейский Вифлеем. Мы покидаем пятилетние деревья, на которых только что появились первые плоды. Каждое дерево принесло в подарок один плод, совсем маленький, птицы опередили нас, забрав его себе. Мы покидаем сплетающиеся виноградные лозы и их наполняющиеся соком гроздья; покидаем розовые кусты, которые успели забраться под самую крышу, и древние оливковые деревья на заднем дворе, которые посадили жители арабской деревни, стоявшей здесь до войны. Теперь жители этой деревни живут в нескольких километрах отсюда в тесном современном пригороде Назарета, чье название – Спафра очень напоминает название разрушенной более шестидесяти лет назад Сафории.

Как-то, в первый год нашей жизни здесь на застраивающейся новыми домами окраине Ципори я увидела, как к двум «нашим» оливковым деревьям подошла арабская семья – бабушка, мать, отец, тетя и их взрослые сыновья – и начала собирать маслины. Старухи с невероятной проворностью взобрались на верхние ветки, а старик стал ударять длинной палкой по стволу. Мы вынесли им кувшин с чаем, завязался разговор. Как выяснилось, тетя родилась в Сафории. Мать попросила, чтобы я принесла пустую пластмассовую бутылку, наполнила ее маслинами и солью и сказала, что я могу открыть бутылку через три недели. Нази, молодой рослый мужчина, оказавшийся их сыном, посадил у нас во дворе побеги дикого винограда и регулярно заглядывал к нам, чтобы проверить, как чувствует себя подрастающая лоза.

В День Независимости возле нашего дома остановилась группа всадников, среди них – крупная фигура, это был Нази. Казалось, у него за спиной выросли крылья. Довольно улыбаясь, он проскакал с нашей счастливо визжащей дочкой вверх и вниз по улице и аккуратно опустил ее на землю. Он сказал, что обожает ездить верхом, что здешние поля для него все равно, что дом родной, и с лихим цокотом присоединился к товарищам.

Теперь мы переезжаем. Что-то гонит нас дальше; и одна лишь дочка не скрывает своего сожаления: «Мама, – грустно повторяет она, – мы только привыкли к этому месту и уже опять перебираемся…».

Наступит день, я надеюсь, и в каком-то месте у меня будет земля, которая станет моим домом, которая одарит меня радостью, легкостью, покоем… А покамест я ограничиваюсь простым прикосновением к пульсирующей земле. Лечь на траву, ощутить, что она живая и начать дышать в такт ее дыханию. Полить цветы; выдернуть вьюнок, грозящий задушить розовый куст; нарвать листьев рукколы, от свежей горечи которых щекочет в носу. Наслаждаться запахом лаванды, пить чай из чудотворных трав, растущих на нашем дворе: мелиссу – от боли в животе, алоизию – для хорошего настроения, базилик – от головной боли, микромерию – от кашля, ну и мяту – потому что она издревле растет на этой земле…

Много лет назад я получила в подарок от подруги небольшую книжку – сборник стихов Леи Гольдберг. Стихи показались мне до скуки повседневными, ничто в них меня не задевало. И вот в последнее время меня вдруг потянуло к этим стихам – я подолгу задерживаюсь на них, будто ныряю вглубь; то, что казалось мне одновременно чуждым и банальным, стало близким и волнующим. Меня особенно влекут строки, которыми я бы и хотела закончить – они звучат и как надежда, и как обещание:

 

Надо ждать. И придут

Еще милости дни

И прощенья, наверно.

Ты по полю пойдешь

Так, как детям дано лишь шагать.

 

И босые ступни

Будут гладить тебе

Нежно листья люцерны,

Колосками жнивье

Будет сладкой щекоткой ласкать.

 

Иль настигнет тебя

Дождь, и капель иголки

Тебе голову, плечи

И грудь освежат.

Ты по мокрому полю пойдешь

И волненье умолкнет,

Как тихим бывает закат.

 

Будешь, будешь вдыхать

Воздух пашни весенней,

Где запахи вьются

И где золото солнца

Можно в зеркале луж отразить.

 

Так просты будут вещи,

Проста будет жизнь,

Что их можно коснуться

И что можно любить,

И что можно, что можно любить[115].

 

 

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.