Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Встреча с серым волком



 

 

На тропинке, ведущей вглубь леса, Красную Шапочку подстерегал Волк. Красная Шапочка понятия не имела, что это за зверь, и совершенно его не испугалась.

– Доброго утра, – сказал он.

– Спасибо, Волк!

– И куда же ты направляешься в такую рань, Красная Шапочка?

– К бабушке.

– А что у тебя в корзинке?

– Вино и пирожки, – отвечает, – мы испекли их вчера, чтобы бабушка окрепла и выздоровела.

– А далеко живет твоя бабушка?

– Далеко. Вон в той деревне за мельницей, в домике с краю, ты же знаешь.

 

Неожиданно, между тенями маленькой милой души, называемой здесь «Красная Шапочка», появляется острозубый безжалостный хищник, называемый «Волк». И несмотря на то, что они вроде никогда не встречались, Волк знает, что девочку зовут Красная Шапочка, а она, никогда ранее не видевшая волков, и, несмотря на то что ее мать категорически отрицала сам факт их существования, была уверена, что перед нею – Волк.

А так как вся эта история (которая в той же мере могла бы быть и сном) происходит в густой чаще подсознания одной и той же души, нам сразу становится ясно, что разговор идет о двух созданиях, глубоко знакомых друг другу, как и надлежит двум сторонам одной личности.

Они не нуждаются в представлении одного другому и сразу погружаются в беседу определенно личного характера. Волк забрасывает Красную Шапочку вопросами: дружески интимным «Куда в такую рань?» и требовательно любопытным «А что там у тебя в корзинке?». Исполняя роль внутреннего хищника, он делает все, чтобы показать, кто настоящий хозяин души. В это же время Красная Шапочка при первой возможности сообщает Волку, что бабушка больна, и тут же добавляет, что собирается ее вылечить. У Волка явно не хватает терпения, и он задает прямой вопрос: «Далеко ли живет твоя бабушка?», то есть хватит ходить вокруг да около, перейдем к делу – у Волка полно работы, ведь именно для этого ему и предоставили большую сцену. И девочка с готовностью дает ему подробный ответ: «Далеко. Вон в той деревне за мельницей, в домике с краю». И даже добавляет: «Ты же знаешь».

Ладно, подробное объяснение, но откуда она знает, что волку все это известно?

«Даже четырехлетний малыш не может не усомниться в поведении Красной Шапочки, которая, отвечая на вопрос Волка, дает ему четкие указания, как добраться до дома бабушки. К чему такие точные детали, как не для того, чтобы быть абсолютно уверенным, что Волк достигнет своей цели?» – так рассуждает (и совершенно справедливо) Бруно Беттельгейм в его книге «Очарование волшебных сказок»[54]. Хочу сразу отметить, что женщины, которые не впитали в себя образ надежной матери; женщины с неполным самосознанием или те, кто не готовы признать теневую сторону своей души из-за ощущения своей неполноценности (ведь они действительно не живут полной жизнью), склонны вступать в связь с внешним хищником, который посвящает их в свои жестокие игры, где они исполняют роль лакомого кусочка. Такое положение вещей удобно для обеих сторон: вблизи хищника всегда находится кто-то, о кого он может беспрепятственно поточить свои зубы, а жертва всегда может обвинить его в своих страданиях, не вынуждая себя признать, что этот самый «злодей» есть не что иное, как внешнее проявление элемента внутреннего саморазрушения.

Подобного рода ситуации таят в себе большую опасность: живое воплощение внутреннего хищника может нанести тяжелую рану, но без того укрепляющего, придающего стойкость эффекта, который наблюдается при погружении в подсознание и при встрече с притаившимся там хищным началом. Внешний хищник лишает нас сил и заглушает малейшие попытки внутреннего диалога.

Жизнь женщин, отдающих предпочтение волкам в человечьем облике, напоминает жизнь на вершине вулкана: она полна острых ощущений, ведь никто не может в точности предвидеть, когда волк оскалит свою зияющую пасть. Эта бурлящая адреналином жизнь как раз-таки и не оставляет места процессу погружения в глубины своего «Я», в результате которого в душе мог бы родиться добрый охотник – жизнеутверждающие силы, способствующие рождению заново. Жизнь с волком изнуряет, требует постоянного напряжения, и те, у кого не хватает сил удержаться, падают прямо волку в пасть, а оттуда – в зловонную утробу, в чужой ад, во внутренний мир кровожадного хищника.

Единственный урок, который мы можем извлечь из нашего знакомства с волчьей пастью (не заглядывая в нутро), – это уверенность, что нам там делать нечего. И тогда нам надо просто встать и уйти.

Но это не похоже на историю с Красной Шапочкой. Волк действительно вырывается на свет из глубин души Красной Шапочки или, вернее, бабушка выпускает его побродить по тропинкам внутреннего леса. Лесная старуха слишком больна, чтобы заниматься воспитанием внучки, и поэтому она вынуждена воспользоваться сомнительными услугами наемного помощника. Волк выполнит необходимую работу – в этом бабушка уверена; она только не представляет, насколько черной окажется эта работа. Бабушка, которая, по традиции, символизирует женское начало – Древнюю Женщину, первозданную силу, неразрывно связанную с природой (Кларисса Пинкола Эстес называет ее инстинктивной силой), натравливает на свою внучку другого инстинктивного обитателя лесов, ее приближенного – кровожадного волка. Волк настолько предан своей хозяйке, что на какое-то время принимает ее облик: внучка, которая отлично знает, как выглядит ее бабушка, не сразу замечает мелкие детали, отличающие лежащего на кровати коварного злодея от проглоченной им старушки. Волк становится приближенным бабушки, потому что склонностью к людоедству он ничем не отличается от других кровожадных наставниц – мачехи Белоснежки, мечтающей «попробовать» печень и легкие своей падчерицы, или матери принца из ранних версий «Спящей Красавицы», которая собиралась проглотить невестку и внуков. Ну и, наконец, волк состоит «в команде» бабушки, потому что в одной из ее прошлых жизней бабушка Красной Шапочки – это La Loba, Дикая Старуха, женщина-волчица.

Ее историю нам рассказывает Кларисса Пинкола Эстес.

 

Ла Лоба живет среди пустынных гор; она лазает и ползает по сухим руслам рек в поисках волчьих костей, а когда соберет весь скелет, разводит костер, встает над зверем, вздымает над ним руки и заводит песню. И тогда волчьи ребра и кости лап начинают обрастать плотью, и зверь покрывается шерстью. Ла Лоба продолжает петь, и зверь начинает дышать. Она поет – и волк открывает глаза, вскакивает и убегает вниз по каньону, а затем, стремительно удаляясь, внезапно превращается в смеющуюся женщину, которая свободно бежит к горизонту[55].

 

А может, Ла Лоба – это бабушка Красной Шапочки, воспевающая в себе волка? Волк является одной из сторон бабушки. Да и Красной Шапочки тоже.

И проглотив их, он это подтверждает.

Если бы бабушка была здорова, она, подобно Дикой Старухе, пела бы над своей внучкой, ведя ее через обратимую смерть, через ожившего в ней волка к раскрепощенной женщине. Если бы бабушка была здорова, Красная Шапочка не была бы проглочена.

То, каким образом в нас могут таиться волки, рассказывает известный антрополог проф. Нахум Мегед, который описывает свой поход с группой паломников в священную пустыню Вирикута в центре Мексики[56]: группа паломников во главе с шаманом делает привал у Ворот Святой Земли – места, откуда начинается священная зона для ритуала очищения возле пылающего костра.

 

«Мария, молодая женщина, примкнувшая к группе вместе с мужем и больным сыном, который должен был исцелиться под влиянием священных сил, пожаловалась на плохое самочувствие… Внезапно ею овладела непреодолимая усталость, веки распухли и ноги налились тяжестью. Она лежала на холодной земле, и на лице ее сына ужас сменялся выражением скорби и беспомощности… Усталость атаковала и доброго маракаме [57]. Он не поддался недомоганию, а тут же приступил к работе: его веки плотно сомкнулись, и он запел, запел…»

 

Если бы бабушка была здорова, она, как добрый маракаме, пела бы песню выздоравливающей души, надломленной изнуряющими странствиями. Но бабушка больна, и все, что она может сделать для своей внучки, – это наслать на нее волка.

 

«Женщина рассказала [58]: стая собак или волков окружила ее, когда она стояла одна на холме, – продолжает Мегед свои записки, – …вдруг из огня раздался звук, сильный, как гром, что-то наподобие воя вместе с лаем. Собаки или волки исчезли, а она смотрела и не понимала, что происходит… Шаман поднял женщину и произнес, обращаясь к ней: „Татавари (добрый бог) – он твой отец. И он решил тебе помочь. Много волков вышло из тебя; так много, что была опасность, что они не станут твоими сыновьями, а съедят тебя…“»

 

Не имея в проводниках шамана или наставника, который будет вести нас за руку по покрытым мраком лесным тропинкам подсознания, наше знакомство с по-волчьи коварным элементом нашей души может оказать на нас оглушающее или даже парализующее действие. Многие люди испытывают приступы болезненного упадка сил уже в самом начале пути.

Шаман, ныряющий следом за женщиной в глубины ее сновидений, посвящен в тайнопись души, и ему удается вывести свою подопечную на твердую душевную почву. Он объясняет ей ее сон:

 

«Во сне тебе рассказали, что после страданий, которые ты перенесешь, выполняя свою клятву, с твоим сыном произойдет что-то хорошее». И Мегед продолжает: «Выслушав его, Мария встала на ноги, поначалу неуверенно, а затем пустилась в пляс, ничего не замечая вокруг себя, кроме пылающего костра – доброго старца. Ее танец длился всю ночь – и все остальные танцевали вместе с ней».

 

Мегед заключает свое повествование словами:

 

«Так, на чужбине, познавая мир языческих богов, я вдруг понял смысл еврейской молитвы „Открой нам Врата в час, когда Врата запираются“… В обоих случаях говорится о священных вратах, перед которыми стоит верующий человек. Эти ворота дают ему возможность совершить ритуал перехода из одного состояния души в другое и собрать достаточно душевных сил, чтобы сказать самому себе, что все старые счета оплачены и закрыты».

 

Остановиться, погрузиться в сновидения, иногда – переболеть, встретить нашу внутреннюю волчью стаю; провести ночь у костра, вместе с членами семьи отрешенно кружась в наполненном тайным смыслом танце, – это только часть ритуалов, через которые должна пройти Красная Шапочка, чтобы повзрослеть; это только часть ритуалов, которые должна пройти каждая из нас, чтобы разобраться со старыми долгами – с родителями, детьми, спутниками жизни, когда мы меняемся, когда они меняются… Это та самая молитва, которая способна открыть перед нами новые ворота в час, когда за нами захлопываются предыдущие.

Это только часть из тех ритуалов, участницей которых я так и не стала, лишившись плода, потерянная, безмолвная, не имея рядом с собой никого, кто бы растолковал мне мое состояние, которое, как я теперь понимаю, было отрицаемым, не признанным мною трауром.

Никто не пел тогда над моими костями, никто не обратился к моим волкам, никто не танцевал со мной вокруг моего костра – моего доброго старца, исполняя вместе со мной танец сковавшей меня жути, танец еле теплившейся надежды. Подобно Красной Шапочке, меня проглотил мой волк, и я очень долго находилась в его брюхе.

 

Цветы Персефоны

 

 

Маки, маленькие адские огоньки,

Вы не причиняете зла?

 

(Плат С. «Июльские маки». Пер. А. Пустогарова)

 

И пошел волк рядом с Красной Шапочкой и говорит:

– Красная Шапочка, погляди, какие кругом красивые цветы, почему ты не посмотришь вокруг? Ты разве не слышишь, как прекрасно распевают птички? Ты идешь, будто в школу торопишься, а в лесу-то как весело время провести! Глянула Красная Шапочка и увидела, как пляшут повсюду, пробиваясь сквозь деревья, солнечные лучи и все кругом в прекрасных цветах, и подумала: «Хорошо бы принести бабушке свежий букет цветов, – это будет ей, наверно, тоже приятно; еще ведь рано, придти вовремя я успею».

И она свернула с дороги прямо в лесную чащу и стала собирать цветы. Сорвет цветок и подумает: «А дальше вон растет еще покрасивей», – и к тому побежит; и так она уходила все глубже и глубже в лес… Красная Шапочка все цветы собирала, и когда она уже их набрала так много, что больше нести не могла, вспомнила она о бабушке и отправилась к ней.

 

Все здесь действует против Красной Шапочки: и болезнь бабушки, и потеря связи с природой настолько, что она, идя по тропинке, не замечает ни пестрого цветочного ковра, ни искрящихся солнечных кружев. А напутствия матери, боящейся до ужаса всего, что связано с миром теней (леса и его обитателей, темных углов комнаты), должны усыпить инстинкты Красной Шапочки.

Страх настолько велик, что на его существование нет даже намека: никто не прячется в неосвещенных углах комнаты, в лесу не водятся волки, а если кто-то и упадет, не ударится, и больно не будет – только бутылка разобьется…

Красная Шапочка сворачивает с дорожки материнских пустых предостережений и углубляется в лес волчьих обещаний. В этот миг устанавливается первичная связь между воспитанницей и миром инстинктов. Перед ней открылась дверь в подсознание, и оттуда раздаются хоть и приглушенные, но ясно различимые звуки леса.

На первый взгляд, казалось бы, земля не проваливается под ногами у каждой сказочной девушки, протянувшей руку, чтобы сорвать цветок: ни крошка Брайт из «Волшебных сказок» графини де Сегюр, ни Красная Шапочка, ни другие героини не оказываются, подобно Персефоне, в преисподней. Но все они дорого платят за это невинное будничное занятие.

Рвать цветы в ухоженном саду сознательного – это одно, а собирать букеты в лесу – учат нас сказки, – за это надо платить. Цветы в лесу, как и юные девушки в лесу, символизируют гремучую смесь, источающую сладковатый запах табу.

Братья Гримм, Шарль Перро и особенно графиня де Сегюр, которые зачастую в своих повествованиях берут на себя роль представителей «общества», описывают эти лесные прогулки с явным осуждением, придавая им другой (не так уж старательно скрытый) смысл: срывание цветка для них – «дефлорация», позариться на цветок – позариться на девственность.

Так Златовласка удаляется все глубже и глубже в чащу заколдованного леса, выбрасывая на ходу уже сорванные ею цветы, потому что ей кажется, что там, вдали, цветы еще красивее. Она срывала и бросала, и срывала вновь, пока не оказалась в самой гуще таинственного лесного лабиринта, откуда уже нет дороги назад. И Красная Шапочка, собирая цветы, тоже потеряла счет времени: она опомнилась лишь тогда, когда наступили сумерки. А Персефона оказалась на лугу среди цветов «красоты невообразимой» и так и не смогла насытиться, пока не увидела и не сорвала нарцисс. Только после того, как эта ненасытная, напоминающая вакханалии во имя Диониса, оргия сбора цветов наконец-то утихла, вспомнили девушки о себе самих, о продолжающейся где-то рядом жизни, о своих обязанностях, о своих семьях. Красная Шапочка, Персефона, Златовласка протирают глаза, будто очнувшись после экстаза эротической пляски с природой, и теперь, придя в себя, они точно знают, что уже никогда не будут такими, как прежде.

Вот какими предстают перед нами женщины Древней Греции, поклоняющиеся Вакху:

 

«Все, и молодые и старые, но особенно девы… прежде всего, они распустили себе волосы на плечи, прикрепили небриды, если у кого успели развязаться узлы, и опоясали эти пятнистые шкуры змеями, лизавшими себе щеку. Другие тем временем, у кого после недавних родов болела грудь от прилива молока, а ребенок был оставлен дома, – брали в руки сернят или диких волчат и кормили их белым молоком. После этого они увенчались зеленью плюща, дуба или цветущего тиса. И вот одна, взяв тирс, ударила им о скалу – из скалы тотчас брызнула мягкая струя воды; другая бросила тирс на землю – ей бог послал ключ вина; кому была охота напиться белого напитка, тем стоило концами пальцев разгрести землю, чтобы найти потоки молока; а с плющевых листьев тисов сочился сладкий мед»[59].

 

Возможно, в ранних версиях нашей сказки красная богиня сбрасывает с себя свою алую накидку и кружится в танце обнаженной. Вот она сливается с лесной опушкой; солнечные лучи робко проникают сквозь густую листву, еле различимым шепотом журчит ручей, а издалека слышно, как рычит река, вгрызаясь в неподатливые бока валунов. Трели птиц, жужжание насекомых и пьянящий аромат цветов. Так, вероятно, воздает Персефона, дочь Деметры и возлюбленная Диониса, хвалу величию весны.

Благодаря серому Волку – посланнику леса прозревает и Красная Шапочка: она открывает для себя резвящиеся блики солнечных лучей и дурманящий аромат цветов; она освободилась от груза пуританских запретов, которыми снабдила ее мать и которые заслонили, как тучи, солнце, все то дикое, красочное, неприрученное, чем так богат лес и чему она (из-за этих запретов) не была в состоянии радоваться. Опьяненная восторгом она рвет цветы, чтобы роскошным букетом порадовать бабушку, которая, если бы была здорова, должна была (она, а не волк) посвятить ее в таинства леса, наполненного светом и тенями, пахнущего цветами и прелыми листьями, упирающегося в землю и в небосвод, укрывающего поющих птиц и рычащих хищников.

Несомненно, что даже этого погружения в глубины души достаточно, чтобы обеспечить Красной Шапочке, оказавшейся на пороге бабушкиной избушки, доступ – пусть и ограниченный – к естественным механизмам предостережения и особого чутья, которых она была лишена ранее. И все же, условности и правила поведения, которыми ее безжалостно пичкали с детства, по-прежнему мешают ей прислушаться к заложенному природой инстинкту самосохранения:

 

Она удивилась, что дверь настежь открыта, а когда вошла в комнату, все показалось ей таким странным, и она подумала: «Ах, боже мой, как мне нынче тут странно, а ведь я всегда бывала у бабушки с охотой!»

 

Перекормленная материнскими назиданиями, она игнорирует предупреждающий об опасности внутренний голос и, как ни в чем не бывало, направляется прямо в волчью пасть.

 

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.