Глава двадцать девятая. Счастливый юноша молит о блаженстве;

Счастливый юноша молит о блаженстве;

чересчур мнительная девушка пытается разобраться в своих чувствах

Итак, когда Дайюй взмахнула платочком и задела Баоюя по лицу, тот воскликнул:

– Кто это?

– Это я, нечаянно, – ответила Дайюй, виновато покачала головой и улыбнулась. – Сестра Баочай хотела посмотреть, где летел дикий гусь, я показала платочком и вот попала тебе по лицу.

Баоюй потер глаза, хотел что-то сказать, но промолчал.

Вскоре пришла Фэнцзе, сказала, что первого числа в монастыре Чистейшей пустоты будут служить благодарственный молебен, после которого состоится представление, и предложила всем поехать туда.

– Я, пожалуй, останусь дома, – сказала Баочай. – Очень жарко, да и все эти пьесы я видела.

– Там есть две башни, в них довольно прохладно, – промолвила Фэнцзе. – Захотите поехать, я заранее пошлю людей, чтобы хорошенько убрали, переселили оттуда монахов, развесили занавески, и не велю никого из посторонних туда пускать. Мы с госпожой уже договорились об этом. Если же вы не хотите, я поеду одна. Уж очень скучно последние дни! А домашние представления мне надоели!

– Я поеду с тобой, – заявила матушка Цзя.

– Это хорошо, бабушка, только мне не совсем удобно, – заметила Фэнцзе.

– Пустяки, – ответила матушка Цзя, – я расположусь на главной башне, а ты на боковой, так что тебе не придется приличия ради стоять возле меня. Согласна?

– Это еще одно доказательство вашей любви ко мне! – воскликнула Фэнцзе.

– И тебе следовало бы поехать, – обратилась матушка Цзя к Баочай, – ведь твоя мать едет. Дома будет так скучно, что поневоле придется спать.

Пришлось Баочай согласиться.

Матушка Цзя послала служанок за тетушкой Сюэ, велев им также предупредить госпожу Ван, чтобы взяла с собой девушек. Госпожа Ван отказалась ехать, ей нездоровилось, к тому же она ждала вестей от Юаньчунь. Но, узнав, что сама матушка Цзя собирается ехать, сказала:

– Пожалуй, там будет весело. Пусть все, кто желает поразвлечься, поедут вместе со старой госпожой.

Едва об этом стало известно в саду, как не столько барышни, сколько их служанки, которым, кстати сказать, не так уж часто удавалось бывать за пределами дворца Жунго, загорелись желанием во что бы то ни стало съездить повеселиться и пустили в ход все средства, чтобы уговорить своих хозяек не отказываться от приглашения. Таким образом, Ли Вань и все девушки, жившие в саду Роскошных зрелищ, изъявили желание ехать. Это еще больше обрадовало матушку Цзя, и она распорядилась тотчас же послать в монастырь людей, чтобы все там хорошенько прибрали. Но мы не будем об этом подробно рассказывать.

Итак, первого числа у ворот дворца Жунго скопилось множество экипажей и всадников, собралась целая толпа людей.

Дворцовые слуги и управляющие знали, что церемония устраивается по повелению гуйфэй и к тому же совпадает со счастливым праздником Начала лета, знали также, что сама матушка Цзя отправляется в монастырь воскурить благовония. Поэтому они проявили особое усердие и захватили с собой все, что только могло понадобиться в подобном случае.

Вот вышла из дому матушка Цзя и села в паланкин с восемью носильщиками. Ли Вань, Фэнцзе и тетушка Сюэ заняли места в паланкинах с четырьмя носильщиками. Баочай и Дайюй ехали в коляске под бирюзовым зонтом с бахромой, украшенной жемчугом и драгоценными камнями, а Инчунь, Таньчунь и Сичунь – в коляске с красными колесами под пестрым зонтом. Затем следовали служанки всех барышень и дам. Кормилица с маленькой Дацзе на руках ехала в отдельной коляске. Еще взяли с собой старых мамок и нянек, женщин, обычно сопровождавших хозяев при выездах, служанок для черной работы и разных поручений, в общем, экипажи запрудили всю улицу.

По обеим сторонам толпились жители, желавшие поглядеть на пышное и торжественное праздничное шествие. Женщины из бедных семей стояли в воротах своих домов, оживленно переговариваясь и жестикулируя.

Вдруг далеко впереди заколыхались флаги, зонты и процессия двинулась. Ее открывал юноша, восседавший на белом коне под серебряным седлом. Он держал в руках поводья с красной бахромой и ехал шагом перед паланкином, который несли восемь носильщиков. Окутанная дымом благовоний, процессия двигалась за ним. Тишину на улице нарушал лишь скрип колес да стук конских копыт по мостовой.

Когда процессия достигла ворот монастыря Чистейшей пустоты, послышались удары в колокол и навстречу в полном облачении, сопровождаемый монахами, вышел настоятель Чжан. Завидев его, Баоюй сошел с коня.

Едва паланкин матушки Цзя внесли в ворота монастыря, она увидела по обе стороны дорожки статуи богов и приказала остановиться. Встречать ее вышли Цзя Чжэнь и другие младшие члены рода. Фэнцзе и Юаньян, приехавшие раньше, помогли матушке Цзя выйти из паланкина.

Но в этот момент произошло замешательство: даосский монашек лет двенадцати – тринадцати, который снимал нагар со свечей, зазевался, а когда хотел убежать и спрятаться, попал прямо в объятия Фэнцзе. Не долго думая, та дала ему такую затрещину, что мальчик полетел кубарем.

– Паршивец! – крикнула Фэнцзе. – Куда тебя несет!

Монашек позабыл о выроненных щипцах и хотел улизнуть. Но в это время неподалеку остановилась коляска, в которой приехала Баочай. Сопровождавшие ее служанки, заметив несчастного мальчика, закричали:

– Хватайте его! Ловите! Бейте!

Услышав шум, матушка Цзя поспешила осведомиться, что произошло. Цзя Чжэнь бросился разузнавать. Но в это время подошла Фэнцзе и сказала:

– Какой-то монашек присматривал за свечами, да не успел спрятаться, вот и поднялся шум.

– Приведите этого мальчика, – приказала матушка Цзя, – и не пугайте его! Ведь в бедных семьях детям не могут дать приличного воспитания, поэтому нечего удивляться, что он оробел при виде такого пышного и шумного зрелища! Разве вам не жалко его? Неужели вы не подумали о его матери?

Она велела Цзя Чжэню немедленно выполнить ее приказание, и тот привел насмерть перепуганного мальчика. Сжимая в руках щипцы, тот опустился на колени и поклонился матушке Цзя до самой земли. Матушка Цзя велела поднять мальчика с колен, приласкала, спросила, сколько ему лет. Но он дрожал от страха и не мог вымолвить ни слова.

– Бедненький! – произнесла матушка Цзя и обратилась к Цзя Чжэню: – Уведи его! Пусть ему дадут денег на фрукты и больше не обижают!

Цзя Чжэнь почтительно поклонился и увел мальчика.

Между тем матушка Цзя осмотрела монастырь и совершила все положенные церемонии. Слуги, находившиеся за воротами, неожиданно увидели Цзя Чжэня, который вел маленького монашка. Цзя Чжэнь велел им дать мальчику денег и строго-настрого приказал не обижать, после чего поднялся на крыльцо и спросил, где управляющий.

– Управляющий! Где управляющий? – раздались голоса. И тотчас же, придерживая рукой шляпу, к Цзя Чжэню подбежал Линь Чжисяо.

– Здесь хоть и просторно, но слишком много людей, – сказал ему Цзя Чжэнь, – вот и началась суматоха. Поэтому слуг, которые могут понадобиться, оставь на этом дворе, а остальных отошли на другой двор. Несколько человек поставь дежурить у внутренних и у двух боковых ворот на случай, если понадобится что-нибудь передать или принести. Понял? Сюда приехали все наши барышни и женщины, так что смотри, чтобы посторонние не шатались.

– Слушаюсь! Понятно! – несколько раз почтительно повторил Линь Чжисяо.

– Можешь идти! – сказал ему Цзя Чжэнь и снова обратился к слугам: – А где Цзя Жун?

Не успел он спросить, как тут же увидел сына – он выбежал из боковой башни.

– Полюбуйтесь-ка! – рассердился Цзя Чжэнь. – Я стою на солнцепеке, а он, видите ли, спрятался в тень!

Он велел слугам плюнуть на Цзя Жуна. Зная крутой нрав Цзя Чжэня, слуги не осмелились перечить, и один из них, мальчик, подбежал, плюнул Цзя Жуну в лицо и крикнул:

– Сам господин не боится жары! А вы осмелились спрятаться в холодок?

Цзя Жун стоял навытяжку, не произнося ни слова.

Испугались и остальные, укрывшиеся в тени, под монастырской стеной, и один за другим незаметно ускользнули из тени.

– Ну, чего ждешь? – снова обрушился Цзя Чжэнь на сына. – Живо садись на коня и езжай домой за служанками, которые там остались. Старая госпожа и барышни здесь, пусть едут прислуживать!

Цзя Жун бросился со двора, крича на ходу, чтобы подавали коня, а про себя возмущался: «Все бродили без дела, а досталось мне одному!»

– У тебя что, руки связаны? – заорал он на слугу. – Коня не можешь подать!

Ехать в город Цзя Жуну не хотелось, он подумал было послать вместо себя слугу, но не решился и поскакал сам.

Цзя Чжэнь между тем собрался войти в дом, как вдруг заметил стоявшего рядом даоса Чжана, который с улыбкой обратился к нему:

– Мне, собственно говоря, как монаху, можно бы находиться в помещении. Но поскольку там укрылись от жары барышни, я не посмел войти без вашего дозволения, господин! Может быть, госпожа что-нибудь пожелает или захочет пройтись, так вы передайте ей, что я буду ждать здесь.

Когда-то даос Чжан был одним из доверенных лиц Жунго-гуна, но Цзя Чжэнь знал, что сам покойный император называл его Бессмертным из великого царства грез и пожаловал ему должность главы даосского управления. А нынешний государь возвел его в сан Праведника, достигшего совершенства, потому ваны, гуны и правители отдаленных провинций величали его святым. Разумеется, и Цзя Чжэнь относился к даосу с почтением. К тому же Чжан часто бывал во дворцах Жунго и Нинго, где встречался с матушкой Цзя и барышнями.

– Ведь здесь все свои, – сказал ему Цзя Чжэнь. – А вы просите у меня дозволения войти? Попробуйте-ка еще раз завести подобные речи, я вас за бороду оттаскаю! Идемте!

Цзя Чжэнь привел даоса к матушке Цзя и промолвил с поклоном:

– Почтенный наставник Чжан пришел справиться о вашем здоровье, госпожа!

– Пусть подойдет, – ответила матушка Цзя.

Цзя Чжэнь подвел даоса. Тот хихикнул и произнес:

– О всевидящий Будда! Как я рад видеть вас, госпожа! Надеюсь, вы все в добром здравии и наслаждаетесь счастьем? Позвольте пожелать счастливой жизни всем вашим барышням! Давно я не приходил к вам во дворец справляться о здоровье! Кстати, госпожа, выглядите вы лучше, чем раньше!

– А ты как себя чувствуешь, святой отец? – с улыбкой осведомилась матушка Цзя.

– Вашими милостями пока здоров, – смиренно отвечал даос– А как чувствуют себя ваши домашние? Как поживает Баоюй? Недавно – двадцать шестого числа – я устроил торжество в честь дня рождения великого вана, Объявшего небо. Людей было немного, все чинно и скромно, но Баоюй не пришел, хотя я послал ему приглашение, сказали, что он отлучился из дома.

– В тот день его и в самом деле не было дома, – подтвердила матушка Цзя и приказала позвать Баоюя.

Но тут он сам появился, быстро подошел к даосу и справился о его здоровье. Даос облобызал юношу, в свою очередь осведомился, как тот себя чувствует, а затем обратился к матушке Цзя:

– Младший брат, как я вижу, пополнел!

– Это только так кажется, – возразила матушка Цзя. – На самом деле он слабый и хилый. Отец заставляет его учиться сверх всякой меры, даже до болезни довел!

– Недавно мне довелось читать стихи младшего брата, – продолжал даос Чжан, – выше всякой похвалы. Не понимаю, почему отец жалуется на его лень? Ведь младший брат достиг совершенства… И внешностью, и манерами, и речью своей он так напоминает покойного Жунго-гуна!

Глаза даоса увлажнились, а матушка Цзя печально произнесла:

– Да! Я вырастила нескольких сыновей и внуков, но ни один не похож на моего покойного мужа так, как Баоюй!

– Молодые господа и не представляют себе, каким был покойный Жунго-гун, – произнес даос Чжан. – Пожалуй, даже ваши сыновья плохо его помнят! – Даос громко рассмеялся и добавил:

– Недавно я видел в одной семье девушку пятнадцати лет, настоящую красавицу, и подумал, что неплохо бы просватать ее за Баоюя. Девушка умна, хорошо воспитана, к тому же богата, лучшей пары и не сыщешь. Не знаю только, каково ваше мнение, почтенная госпожа! Если согласны, я готов устроить это дело.

– Недавно один монах сказал, что мальчику суждено жениться, когда он будет постарше, – ответила матушка Цзя. – Вот подрастет, тогда и потолкуем. А пока разузнай все хорошенько об этой девушке. Дело не в богатстве, главное – чтобы собой была хороша. А если бедная, дадим ее родителям денег. Ведь очень трудно подыскать невесту и красивую, и с хорошим характером.

Фэнцзе, находившаяся тут же, упрекнула даоса:

– Ты, отец Чжан, так и не удосужился сделать талисман для моей дочки, а недавно набрался смелости и прислал ко мне людей просить кусок желтого атласа! Я не хотела давать, да побоялась тебя обидеть!

Даос ответил со смехом:

– Я, видно, ослеп и не заметил, что вы здесь. Талисман давно готов! Еще третьего дня я собирался прислать его вам, но, узнав, что к нам собирается госпожа, в суматохе забыл об этом… Талисман лежит перед статуей Будды, сейчас принесу.

Он побежал в главный зал храма и тут же вернулся, неся поднос с красным шелковым узелком. Даос развязал узелок, вытащил талисман и передал кормилице Дацзе, а сам изъявил желание взять девочку на руки.

– Ты бы так принес талисман, зачем понадобился поднос? – засмеялась Фэнцзе.

– Как же можно? У меня руки не такие чистые, как поднос, – ответил Чжан.

– Когда ты явился с подносом, я испугалась! – воскликнула Фэнцзе. – Думала, ты собираешься просить у нас подаяние!

Тут все громко расхохотались, даже Цзя Лянь не мог сдержать улыбку.

– Ах ты, мартышка! – покачала головой матушка Цзя, обернувшись к Фэнцзе. – Неужели не боишься угодить в ад, где болтунам отрезают язык?

– Нас, господ, это не касается, – сказала Фэнцзе. – Но хотелось бы знать, почему он все время твердит, что надо совершать побольше добрых дел? А если не совершать, разве меньше проживешь?

– Не для подаяния взял я поднос, – ответил Чжан. – Мне хотелось попросить у брата Баоюя его чудесную яшму, которую желают посмотреть пришедшие из далеких краев мой собрат по вероучению, его ученики и ученики его учеников.

– И стоило из-за этого беспокоиться! – воскликнула матушка Цзя. – Взял бы да и отвел к ним Баоюя, пусть любуются его яшмой сколько хотят!

– Поймите, почтенная госпожа, – возразил даос Чжан. – Благодаря вашим заботам я в свои восемьдесят лет здоров, и ступить лишний шаг для меня ничего не стоит. Зачем же утруждать брата Баоюя? Да еще в такую жару! Людей соберется много, и духота будет невыносимая.

Тут матушка Цзя приказала Баоюю снять яшму и положить на поднос. Чжан с благоговейным трепетом завернул ее в шелковый платок и вышел, подняв высоко поднос и неся его перед собой.

Тем временем матушка Цзя осмотрела монастырь и поднялась на башню. Здесь ее встретил Цзя Чжэнь и доложил:

– Отец Чжан принес яшму.

Даос с подносом в руках подошел к матушке Цзя и с улыбкой сказал:

– Благодаря вашей доброте все смогли посмотреть чудесную яшму брата Баоюя, за что выражают вам благодарность и свое глубочайшее почтение. К сожалению, ни у кого из моих братьев по вероучению не оказалось на сей случай достойных подарков, и они решили поднести вам в знак уважения ритуальные вещи, помогающие им проповедовать свое учение. Ничего особенного здесь нет, но если вы позволите, пусть брат Баоюй выберет себе то, что ему по душе, а остальное, если ему будет угодно, раздаст людям.

Матушка Цзя поглядела на поднос. На нем грудой лежали золотые украшения в форме полудиска, яшмовые украшения в форме полукольца, жезлы «исполнения желаний», пластинки с пожеланием благополучия, и все это было инкрустировано драгоценными каменьями, с тонкой чеканкой и отполировано до блеска. Всего на подносе лежало около сорока или пятидесяти предметов.

– Зачем ты обманываешь! – упрекнула даоса матушка Цзя. – Откуда возьмутся у монахов такие дорогие вещи? Этих подарков я никак принять не могу!

– Ведь они хотят выразить вам свое уважение, – смиренно произнес даос Чжан. – Я просто не посмел им помешать! Если вы откажетесь принять эти дары, почтенная госпожа, меня сочтут недостойным быть членом братства даосов.

Пришлось матушке Цзя согласиться, и она распорядилась принять дары.

– Конечно, нельзя отказываться, раз отец Чжан так просит, – сказал Баоюй матушке Цзя. – Но мне эти вещи ни к чему, и лучше всего раздать их бедным.

– Это, пожалуй, справедливо, – согласилась матушка Цзя.

Но даос Чжан запротестовал:

– Конечно, очень дорогих вещей здесь нет и мне понятно желание брата Баоюя совершить доброе дело, но кто знает, в чьи руки попадут эти вещи! Не осквернят ли их? Если уж вы непременно хотите помочь бедным, дайте им денег!

– Хорошо, – уступил Баоюй, – вечером я сам это сделаю.

Он позвал слуг и распорядился унести подарки, после чего даос Чжан удалился.

Между тем матушка Цзя и все остальные поднялись на главную башню, где и расположились, а Фэнцзе – на восточную, предоставленную в ее распоряжение. Служанки разместились поблизости, на западной башне, на случай, если понадобятся.

Через некоторое время Цзя Чжэнь поднялся к матушке Цзя и сказал:

– Мы только что тянули жребий, и он выпал на сцену из пьесы «Белая змея».

– А о чем пьеса? – поинтересовалась матушка Цзя.

– О том, как основатель династии Хань – Гаоцзу – отрубил голову Белой змее и воссел на трон, – ответил Цзя Чжэнь. – Затем будут представлены акты из пьесы «Полна кровать бамбуковых табличек».

Матушка Цзя осталась довольна и кивнула головой:

– Обе пьесы вполне годятся. Раз на них выпал жребий, пусть так и будет.

Затем она спросила о третьей пьесе.

– «Правитель Нанькэ», – ответил Цзя Чжэнь. Матушка Цзя промолчала. Цзя Чжэнь спустился вниз и распорядился, чтобы приготовили все необходимое для приношения духам, а также совершили положенные церемонии. О том, как проходило представление, мы рассказывать не будем.

Баоюй, ни на минуту не отлучавшийся от матушки Цзя, приказал подать принесенный даосом поднос, надел на шею свою яшму и от нечего делать принялся перебирать лежавшие на подносе вещи, показывая каждую матушке Цзя.

Неожиданно матушка Цзя заметила среди вещей отлитого из червонного золота цилиня с головой, украшенной перьями зимородка, и, взяв его у Баоюя, с улыбкой сказала:

– Точно такого цилиня я, кажется, видела у кого-то из детей!

– Верно! – поддакнула Баочай. – У Сянъюнь, только у нее поменьше.

– У Сянъюнь? – воскликнула матушка Цзя.

– Как же так? – Баоюй тоже удивился. – Ведь Сянъюнь постоянно бывает у нас, почему, же я никогда не видел у нее ничего подобного?

– Сестра Баочай не в пример тебе очень внимательна, потому и заметила, – произнесла с улыбкой Таньчунь.

– Не в этом дело, – возразила Дайюй, – просто сестра Баочай всегда замечает, что на ком надето. Все, до мелочей, где уж нам с ней тягаться!

Баочай сделала вид, будто не слышит.

Баоюй, узнав, что у Сянъюнь есть такое же украшение, украдкой сунул цилиня за пазуху. Но тут же испугался, как бы не разгадали его мыслей, и огляделся. Однако никто ничего не заметил, кроме Дайюй, которая легким кивком головы как бы одобрила его.

Баоюю стало неловко, он незаметно вынул из-за пазухи цилиня и обратился к Дайюй:

– Эта вещица очень забавная, могу подарить ее тебе. Вернемся домой, повесим на шнурок, и ты наденешь!

– Нашел чем удивить! – пренебрежительно ответила Дайюй.

– Не хочешь – не надо, возьму себе! – проговорил Баоюй.

Он снова сунул цилиня за пазуху и в этот момент увидел в дверях жену Цзя Чжэня, госпожу Ю и вторую жену Цзя Жуна, госпожу Ху. Они только сейчас приехали и сразу пошли поклониться матушке Цзя.

– А вы зачем здесь? – удивилась матушка Цзя. – Ведь я от нечего делать поехала!

Но едва она договорила, как на пороге появился слуга и доложил:

– Приехал человек из дома военачальника Фэн Цзыина.

Оказывается, в доме Фэн Цзыина стало известно, что семья Цзя устраивает молебствие в монастыре, и они решили послать в подарок благовония, чай, свиней, баранов и редкие яства.

Узнав об этом, Фэнцзе поспешила к матушке Цзя и с улыбкой сказала:

– Вот это да! Такое мне и в голову не могло прийти. Мы поехали просто так, а люди подумали, будто мы всерьез совершаем жертвоприношения! Даже подарки прислали! Это все вы, бабушка, затеяли! Теперь готовьте ответные подарки!

Как раз в это время две служанки, приехавшие из дома Фэн Цзыина, поднялись на башню и вручили подарки матушке Цзя. Следом за ними появились слуги сановника Чжао. В общем, все родственники, близкие и дальние, друзья и знакомые, услышав, что матушка Цзя решила устроить моление в храме, поспешили поднести ей подарки.

– Ведь мы только хотели развлечься, – сокрушенно вздыхала матушка Цзя. – А доставили всем столько хлопот!

Остаток дня она провела в монастыре, но, вернувшись домой, заявила, что больше туда не поедет.

– Дело, как говорится, надо доводить до конца. Переполошили людей – теперь терпите, – заявила Фэнцзе. – Раз уж подняли всех на ноги, так по крайней мере повеселимся как следует!

Надо сказать, что Баоюй рассердился на даоса за то, что тот завел с матушкой Цзя разговор о его женитьбе, и, приехав домой, во всеуслышание заявил:

– Не желаю я больше видеть этого даоса!

Никто не понял, в чем дело. Вдобавок Дайюй, возвратившись из монастыря, почувствовала недомогание, и на следующий день матушка Цзя решительно отказалась ехать туда. Уехала одна Фэнцзе. Но об этом мы рассказывать не будем.

Дайюй заболела, а Баоюй лишился покоя, не ел, не пил, то и дело прибегал справляться о ее здоровье и замирал от страха при мысли, что с ней может случиться несчастье.

Как-то Дайюй сказала ему:

– Поехал бы лучше смотреть представление! Что сидеть дома?

Баоюй, все еще возмущенный тем, что даос Чжан посмел заговорить о его женитьбе, услышав слова Дайюй, с горечью подумал:

«Тем, кто не понимает, что творится у меня на душе, простительно, но зачем она насмехается надо мной?» – И он еще больше расстроился. Будь это не Дайюй, он дал бы волю своему гневу, а тут лишь опустил голову и проговорил:

– Лучше бы мне не знать тебя! Но теперь уже ничего не поделаешь!

– Значит, жалеешь, что узнал меня? – с холодной усмешкой произнесла Дайюй. – Еще бы! Я ведь недостойна тебя!

Баоюй посмотрел ей в глаза и спросил:

– Уж не призываешь ли ты со спокойной душой проклятье на мою голову?

Дайюй сначала не поняла, что он хочет сказать.

– Разве я вчера не поклялся тебе? – продолжал Баоюй. – Зачем же ты снова заводишь об этом речь? Даже если меня постигнет несчастье, тебе-то какая польза от этого?

Только теперь Дайюй вспомнила об их разговоре накануне и пожалела о сказанном. Она разозлилась на себя, а потом, устыдившись, заплакала.

– Пусть уничтожит меня Небо и покарает Земля, если я желаю тебе несчастья! – сквозь слезы произнесла она. – Да и зачем это мне? Но я понимаю, ты пришел выместить свою досаду на мне. Даос Чжан хочет сосватать тебя, а это помешает твоей женитьбе, предопределенной самим Небом!

Надо сказать, что Баоюй от природы не был чужд низменных страстей. Они росли вместе с Дайюй и научились угадывать чувства и мысли друг друга. Сейчас он повзрослел, начитался простонародных книг и жизнеописаний, стал разбираться в отношениях между мужчиной и женщиной и считал, что ни одна из обитательниц женских покоев ни дома, ни у родственников не может сравниться красотой с Дайюй. И он полюбил ее. Но сказать прямо о своих чувствах не решался, а потому пускался на всякие хитрости – то радовался то гневался, – чтобы испытать Дайюй.

Дайюй тоже испытывала Баоюя – то насмешками, то притворством, никогда не упуская удобного случая.

Они без конца лгали друг другу, скрывая истинные мысли и чувства, но ложь, сталкиваясь с ложью, рождает истину. Поэтому Баоюй и Дайюй вечно ссорились, даже по пустякам.

Вот и сейчас Баоюй подумал:

«Другие меня не понимают, но ты не можешь не понять, что все мои чувства устремлены к тебе! А ты не только не хочешь меня утешить, а еще и огорчаешь своими насмешками. Значит, не любишь меня, даже думать обо мне не желаешь!»

Но сказать обо всем этом Баоюй ни за что не решился бы.

«Я знаю, ты любишь меня, – размышляла тем временем Дайюй. – Пусть болтают вокруг, что золоту и яшме суждено соединиться, ты и слушать этого не желаешь. Даже когда я заговорю о золоте и яшме, ты делаешь вид, будто не слышишь, значит, дорожишь мною, одну меня любишь. А стоит мне намекнуть на это – сердишься. Почему? Чтобы испытать меня, чтобы я не верила в твою любовь? Но ведь все мысли у тебя обо мне».

Баоюю, глядя на нее, хотелось сказать:

«Я готов на все, даже смерть приму с радостью, лишь бы ты поступила согласно моему желанию. Пойми, мы должны сблизиться. Не надо меня избегать!»

И Дайюй, словно прочитав мысли Баоюя, подумала:

«Заботься больше о себе, тогда я буду спокойна. Мы не должны постоянно быть вместе, чтобы все время не ссориться».

Дорогой читатель, возможно, ты скажешь, что молодых людей обуревали одни и те же чувства? Пожалуй, это верно, но они были до того разными, что, стремясь сблизиться, все больше отдалялись друг от друга.

Трудно описать сокровенные чувства молодых людей, поэтому расскажем лучше об их внешнем проявлении.

Стоило Дайюй обмолвиться о «женитьбе, предопределенной самим Небом», как Баоюй, выйдя из себя, сорвал с шеи свою драгоценную яшму и, швырнув ее на пол, закричал:

– Сейчас разобью эту дрянь вдребезги, и делу конец!

Но яшма осталась целой и невредимой. Баоюй метался по комнате в поисках чего-нибудь тяжелого, чем можно было бы разбить яшму.

– Зачем разбивать ни в чем не повинную яшму? – сквозь слезы проговорила Дайюй. – Убей лучше меня!

На шум прибежали Цзыцзюань и Сюэянь и стали их урезонивать, пытаясь отнять у Баоюя яшму, которую он нещадно колотил. Но Баоюй так разошелся, что служанкам пришлось позвать на помощь Сижэнь. Общими усилиями удалось все же спасти яшму.

– Она моя! – кричал Баоюй. – Что хочу, то и делаю с ней. – Лицо его позеленело от злости, глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит, брови взметнулись вверх. Никогда еще Сижэнь не видела его в таком состоянии. Но девушка спокойно взяла его за руку и с улыбкой сказала:

– Ты подумал о том, каково будет сестрице, если ты разобьешь яшму? Ведь яшма не виновата, что вы поссорились!

Горько плакавшая Дайюй вдруг почувствовала, что Сижэнь гораздо добрее Баоюя, ее слова проникли глубоко в душу Дайюй, и от волнения ей стало дурно, а потом началась рвота – незадолго до этого девочка выпила целебный отвар из грибов сянжу. Служанки принялись возле нее хлопотать, подставили платок, стали хлопать по спине.

– Вы, барышня, совсем не бережете свое здоровье, – с упреком сказала Цзыцзюань. – Выходит, напрасно вы приняли лекарство. А каково будет второму господину Баоюю, если вы опять заболеете?

«Насколько Цзыцзюань душевнее Дайюй», – подумал Баоюй, но тут же раскаялся, стоило ему взглянуть на сестру: она покраснела, на лбу выступил пот, по щекам текли слезы, плечи судорожно вздрагивали от рыданий.

«Вот до чего я ее довел, а помочь ничем не могу». – Из глаз его покатились слезы. У доброй Сижэнь заныло сердце. Рука Баоюя, которую она держала в своей, была холодна как лед. Ей хотелось утешить юношу, но она молчала, боясь еще больше его расстроить, может быть, он чем-то очень обижен. В то же время ей не хотелось быть жестокой к Дайюй. И она, не зная, что делать, будучи, как все женщины, чувствительной по натуре, тоже расплакалась.

Цзыцзюань принялась легонько обмахивать Дайюй веером, а потом, глядя на остальных, тоже стала утирать слезы.

Сижэнь первая взяла себя в руки, улыбнулась и сказала Баоюю:

– Может, тебе и недорога твоя яшма, но вспомни, кто сделал шнурок с бахромой, на котором она висит, и тогда не будешь больше ссориться с барышней Дайюй.

Услышав это, Дайюй схватила попавшиеся под руку ножницы, превозмогая слабость, села на постели и стала резать шнурок. Увы! Сижэнь и Цзыцзюань не успели ей помешать.

– Напрасно я так старалась, – сквозь слезы проговорила Дайюй, – не нужен ему мой подарок. Пусть кто-нибудь другой сделает ему лучший шнурок.

– Зачем вы режете?! – вскричала Сижэнь, беря у Дайюй яшму. – Это я во всем виновата, наболтала тут лишнего.

– Хоть на кусочки разрежь! – произнес Баоюй. – Мне все равно! Яшму я больше носить не буду!

Старухи служанки, которые видели, какой разыгрался скандал, испугались, как бы не случилось беды, и побежали к матушке Цзя и госпоже Ван, чтобы не оказаться потом виноватыми. Увидев переполошившихся старух, матушка Цзя и госпожа Ван, не поняв толком, в чем дело, поспешили в сад. Тут Сижэнь бросила укоризненный взгляд на Цзыцзюань, словно хотела сказать: «Зачем тебе понадобилось их тревожить!»

То же самое Цзыцзюань думала о Сижэнь.

Войдя в комнату, матушка Цзя и госпожа Ван увидели, что Баоюй и Дайюй насупившись сидят в разных углах и молчат. На вопрос, что случилось, никто толком не мог ответить. Тогда обе женщины напустились на служанок.

– Совсем разленились, стоите, будто вас это не касается! Почему вы их не утихомирили?

Служанки молчали. Кончилось тем, что матушка Цзя увела Баоюя к себе.

Наступило третье число – день рождения Сюэ Паня. По этому случаю устроили пир, а также театральное представление, и Цзя отправились туда всей семьей.

Баоюй, который еще не виделся с Дайюй после их последней размолвки и очень раскаивался, не захотел ехать и, сославшись на нездоровье, остался дома.

Дайюй, хотя и чувствовала себя лучше, узнав, что Баоюй остается дома, подумала:

«Ведь он так любит вино и спектакли, а не поехал в гости! Наверняка из-за нашей ссоры. А может, узнал, что я не поеду, и тоже не захотел? Не надо было мне резать шнурок. Ведь если он не захочет носить свою яшму, мне придется надеть ее ему на шею. Уж тогда он не посмеет снять!»

В общем, Дайюй тоже раскаивалась в том, что обидела Баоюя.

Матушка Цзя между тем решила взять их обоих в гости, надеясь, что они там помирятся. Но против ее ожиданий, Баоюй и Дайюй ехать не пожелали.

Матушка Цзя была недовольна.

– Видимо, это в наказание за грехи в прежней жизни я не знаю покоя из-за этих двух несмышленышей. Верно гласит пословица: «Тех сводит судьба, кто друг с другом враждует». Когда я закрою глаза и перестану дышать, пусть ссорятся сколько угодно. Скорее бы смерть пришла!

Слова эти случайно дошли до ушей Баоюя и Дайюй. Прежде им не приходилось слышать, что «тех сводит судьба, кто друг с другом враждует», и они задумались, пытаясь понять глубокий смысл, заключенный в этих словах. На глаза навернулись непрошеные слезы.

Дайюй плакала в павильоне Реки Сяосян, обратив лицо к ветру, а Баоюй вздыхал во дворе Наслаждения пурпуром, обратив взор к луне. Недаром говорят, что «можно находиться в разных местах, но одинаково чувствовать».

Пытаясь успокоить Баоюя, Сижэнь ему выговаривала:

– Это ты виноват в вашей ссоре, один ты. Вспомни, как ты называл дураками мужчин, не ладивших с сестрами, поносивших жен, говорил, что у них нет никакого сочувствия к женщине. Почему же сам стал таким? Завтра пятое число, конец праздника, и если вы не помиритесь, бабушка еще больше рассердится и никому из нас не будет покоя. Послушай меня: смири свой гнев, попроси у сестрицы прощения, и все уладится. Для тебя же будет лучше. Верно?

Баоюй колебался, не зная, как поступить.

Чем все это кончилось, вы узнаете из следующей главы.

Глава тридцатая

Баочай из-за пропавшего веера отпускает два колких замечания;

Лингуань, предавшись мечтам, чертит на песке иероглиф «цян» – роза

Итак, Дайюй пожалела о своей ссоре с Баоюем, но не знала, как помириться, и весь день ходила печальная, словно потеряла что-то очень дорогое.

Цзыцзюань все понимала и мягко ее упрекнула:

– Вы поступили с Баоюем легкомысленно, барышня. Уж кому-кому, а вам это непростительно. Вы ведь знаете его нрав! Вспомните, сколько раз он скандалил из-за этой яшмы?

Дайюй плюнула с досады:

– Не иначе как тебя кто-то подослал отчитывать меня! В чем же мое легкомыслие?

– Зачем вы ни с того ни с сего изрезали шнурок? Вот вам и доказательство вашей вины! Баоюй лишь кое в чем был не прав. Он так хорошо к вам относится! Все ссоры происходят из-за ваших капризов, ведь вы придираетесь к каждому его слову.

Дайюй хотела возразить, но в этот момент раздался стук в ворота. Цзыцзюань прислушалась и с улыбкой сказала:

– Наверняка Баоюй. Пришел просить прощения.

– Не открывай! – крикнула Дайюй.

– Вот и опять вы, барышня, не правы, – заметила Цзыцзюань. – День жаркий, солнце жжет немилосердно, и ему может стать дурно. Неужели вам его не жаль?

И она пошла отпирать ворота. Это и в самом деле оказался Баоюй. Приглашая его войти, Цзыцзюань сказала:

– Какая неожиданность! Я думала, вы никогда больше не приблизитесь к нашему дому!

– Вы готовы из всякого пустяка сделать целое событие! – улыбнулся Баоюй. – С какой стати я вдруг перестану ходить? Пусть я даже умру, душа моя по сто раз в день будет являться сюда! Что сестрица, поправилась?

– Так-то поправилась, только болеет душой, – ответила Цзыцзюань. – Все еще сердится.

– Понимаю, – кивнул Баоюй. – И зачем ей сердиться!

Когда он вошел, Дайюй лежала и плакала. Стоило ей увидеть Баоюя, как сами собой полились слезы.

– Как ты, сестрица? Выздоровела? – приблизившись, с улыбкой спросил Баоюй.

Дайюй стала утирать слезы, а Баоюй осторожно присел на краешек кровати:

– Я знаю, ты все еще сердишься, но решил прийти, чтобы никто не думал, будто мы в ссоре. А то станут нас мирить и сразу увидят, что мы совсем как чужие. Ты лучше ругай меня, бей, делай что хочешь, только не будь ко мне равнодушной! Милая сестрица! Дорогая сестрица!

Дайюй сначала решила не обращать на Баоюя внимания и молчать, но, когда он сказал: «чтобы никто не думал, будто мы в ссоре» и «совсем как чужие», она поняла, что никого нет дороже ее для Баоюя на свете, и снова заплакала.

– Не надо меня утешать! Я не посмею больше дружить с вами, второй господин, – промолвила Дайюй. – Считайте, что я уехала!

– Куда же ты можешь уехать? – с улыбкой спросил Баоюй.

– Домой.

– И я с тобой, – заявил Баоюй.

– А если я умру?

– Тогда я стану монахом.

Дайюй опустила голову.

– А я-то думала, – сказала она, – что ты захочешь умереть вслед за мной! Зачем же болтать глупости? Ведь у вас в семье много сестер: и старших, и младших. Сколько же жизней надо иметь, чтобы становиться монахом после смерти каждой из них? Всем расскажу, что ты здесь говорил.

Баоюй понял, что сболтнул лишнее, но раскаиваться было поздно. Он покраснел от стыда и опустил голову. Хорошо, что никто не слышал их разговора!

Дайюй сердито посмотрела на Баоюя и не произнесла больше ни слова. А заметив, как он покраснел, ткнула пальцем ему в лоб и с укоризной сказала:

– Эй ты! Такой… – Но тут же снова вздохнула и принялась утирать слезы.

Баоюй шел сюда с твердым намерением открыть Дайюй свои чувства, а сказал совсем другое и очень об этом сожалел. Когда же Дайюй заплакала, он окончательно расстроился и тоже не мог сдержать слез. Платка он не захватил и вытирал их рукавом.

Дайюй хоть и плакала, но краешком глаза все же следила за Баоюем; заметив, что он вытирает слезы рукавом своей новенькой рубашки из светло-коричневого тонкого шелка, она, одной рукой прижимая платочек к глазам, другой схватила лежавшую на подушке шелковую косынку и бросила Баоюю.

Баоюй подхватил косынку, вытер слезы и взял Дайюй за руку:

– Не плачь, твои слезы разрывают мне сердце! Лучше вставай и пойдем к бабушке!

– Не хочу я больше с тобой водиться! – вскричала Дайюй, оттолкнув его руку. – Ты уже вырос, а все такой же бесстыдный, даже правил приличия не знаешь!

Не успела она это произнести, как раздался возглас:

– Вот и хорошо!

Вздрогнув от неожиданности, Баоюй и Дайюй быстро обернулись и увидели Фэнцзе.

– Бабушка так расстроена, – сказала та. – Велела узнать, не помирились ли вы. Я не хотела идти, уверяла ее, что не пройдет и трех дней, как все будет в порядке. Но старая госпожа обругала меня лентяйкой. Пришлось выполнить ее просьбу. Оказалось, что я права. Ведь у вас нет причин для раздоров, вы три дня в мире, два дня – в ссоре. Право же, чем взрослее становитесь, тем больше с вами хлопот, как с маленькими. Почему вы вчера наскакивали друг на друга, как бойцовые петухи, а сегодня держитесь за руки и плачете? Ну-ка, пошли к бабушке, пусть она успокоится!

Она схватила Дайюй за руку и потащила к выходу. Дайюй позвала было служанок, но ни одной поблизости не оказалось.

– Зачем они? – спросила Фэнцзе. – Я сама о тебе позабочусь.

Баоюй плелся следом за ними. Когда, выйдя из сада, они пришли к дому матушки Цзя и предстали пред ней, Фэнцзе сказала:

– Говорила же я, что незачем беспокоиться – сами помирятся. Но вы мне велели непременно пойти. Вошла я и вижу, что они уже просят друг у друга прощения и держатся за руки, да так крепко, как держит голубя ястреб, невозможно оторвать друг от друга. Так что не пришлось их мирить.

Услышав это, все весело рассмеялись. Дайюй молча, ни на кого не глядя, села рядом с матушкой Цзя.

Баоюй не знал как оправдаться и обратился к Баочай, которая как раз была здесь.

– В день рождения твоего старшего брата я, как назло, заболел и не только не смог послать ему подарки, но даже поздравить. Старший брат, наверно, обиделся за то, что я не пришел, так ты, уж пожалуйста, ему объясни, почему так случилось.

– Стоит ли объяснять, – возразила Баочай. – Если бы даже ты просто так не пошел, я ни слова бы тебе не сказала. А уж раз ты болел – тем более. Братья должны доверять друг другу, иначе станут чужими.

– Хорошо, что ты меня поняла, сестра, теперь я спокоен, – сказал Баоюй и спросил: – А почему ты не пошла смотреть представление?

– Не терплю жары, – ответила Баочай, – а уйти, не досмотрев до конца, как-то неловко. Вот и пришлось сослаться на нездоровье и не ходить.

Баоюй понял намек и немного смутился, но тут же насмешливо заявил:

– Не удивительно, что тебя сравнивают с Ян-гуйфэй. Только, по-моему, ты чуть-чуть полнее…

Едва сдерживая гнев, Баочай с холодной усмешкой произнесла:

– Может быть, я и похожа на Ян-гуйфэй, но, увы, у меня нет брата, которого можно было бы сравнить с Ян Гочжуном[252].

Их разговор был прерван появлением служанки Цзинъэр, которая пришла спросить у Баочай, не видела ли та ее веера.

– Наверняка это барышня Баочай его спрятала! – сказала Цзинъэр. – Отдайте мне веер, добрая барышня!

– Попридержи язык! – прикрикнула на нее Баочай. – Не в моих правилах подшучивать над людьми. Лучше спроси у девчонок, с которыми ты вечно балуешься и хихикаешь!

Цзинъэр сконфузилась и убежала.

Баоюй, который снова сболтнул лишнее, да еще на людях, окончательно растерялся и, чтобы скрыть смущение, принялся болтать с сестрами.

Дайюй радовалась, когда между Баочай и Баоюем началась перепалка, ей и самой очень хотелось поддеть Баочай, подшутить над ней, но после прихода служанки Дайюй передумала.

– Сестра Баочай, какую пьесу ты видела?

Баочай, однако, разгадала мысли Дайюй и с улыбкой ответила:

– Пьеса была о том, как Ли Куй обругал Сун Цзяна[253], а потом просил у него прощения.

– Зачем же пересказывать содержание? Сказала бы лучше, как называется. Неужели забыла? Ведь ты, сестра, хорошо знаешь и древние, и современные пьесы, – заметил Баоюй. – А называется она «Ли Куй приходит с повинной головой».

– Ах вот оно что? – насмешливо воскликнула Баочай. – Ну да, ведь вы изучаете древность, поэтому вам и известно, что это значит!

Баоюй и Дайюй оба покраснели, и им стало обидно друг за друга.

Фэнцзе ничего не поняла, но, глядя на выражение лиц всех троих, с улыбкой спросила:

– Кто же в такую жару ест неспелый имбирь?

Все удивились:

– Неспелый имбирь? Никто не ел…

– Тогда почему у вас такие лица, будто в рот попало что-то горькое? – спросила Фэнцзе, проведя рукой по щеке.

Баоюй и Дайюй не знали, куда деваться от стыда. Баочай хотела что-то сказать, но, заметив, как растерялся Баоюй, промолчала и только улыбнулась. Остальные тоже заулыбались.

После ухода Баочай и Фэнцзе Дайюй обратилась к Баоюю:

– Теперь ты убедился, что есть на свете люди еще более острые на язык, чем я! Я же, по простоте душевной, всегда стараюсь всем угодить, слова не скажу поперек.

Баоюй, и без того расстроенный язвительностью Баочай, совсем приуныл и, опасаясь, как бы Дайюй опять не обиделась, ничего не ответил и ушел.

Завтрак давно прошел, Баоюй, заложив руки за спину, слонялся без цели, но нигде не было ни души. Прячась от жары, все отдыхали – и слуги, и господа.

Баоюй зашагал в западном направлении, миновал проходной зал и очутился у двора Фэнцзе. Ворота оказались запертыми, и Баоюй вдруг вспомнил, что в жаркие дни Фэнцзе обычно отдыхает в полдень, поэтому войти не решился. Он свернул в боковую калитку и направился к дому госпожи Ван. Здесь несколько служанок дремали с вышиваньем в руках. Госпожа Ван спала в комнате на легкой плетеной кровати. Возле нее сидела Цзиньчуань. Она массировала себе ноги и, сонная, смотрела по сторонам. Баоюй сзади подкрался и дернул ее за серьги. Цзиньчуань испуганно открыла глаза.

– Устала? – улыбаясь, спросил Баоюй.

Цзиньчуань едва улыбнулась в ответ, знаком велела Баоюю выйти и снова закрыла глаза. Но уйти Баоюй был не в силах. Он посмотрел на спящую мать, затем вытащил из сумочки несколько освежающих ароматных лепешек и сунул их в рот Цзиньчуань. Та стала их сосать, но даже глаз не открыла.

Баоюй снова потянул ее за руку и тихонько сказал:

– А что, если я попрошу матушку, чтобы она отдала тебя мне, и мы всегда будем вместе?

Цзиньчуань промолчала.

– Непременно попрошу матушку, как только проснется, – продолжал Баоюй.

Цзиньчуань открыла глаза, отстранилась от Баоюя.

– Зачем торопиться? Неужели не знаешь пословицы: «Упавшая в колодец золотая шпилька все равно принадлежит тому, кто ее уронил»? Нечего ко мне привязываться, пойди на восточный двор и возьми к себе Цайюнь, служанку твоего младшего брата Цзя Хуаня.

– Зачем она мне? – улыбнулся Баоюй. – Ведь речь о тебе.

В этот момент госпожа Ван открыла глаза и дала Цзиньчуань пощечину:

– Паршивая тварь! Это вы учите дурному молодых господ!

Баоюй поспешил улизнуть.

Щека у Цзиньчуань горела, но она не осмелилась даже пикнуть. Услышав, что госпожа проснулась, прибежали служанки.

Госпожа Ван подозвала Юйчуань и сказала:

– Передай матери, пусть забирает домой твою старшую сестру!

Тут Цзиньчуань бросилась на колени и со слезами стала умолять госпожу Ван:

– Я больше не буду! Лучше прикажите меня побить, только не выгоняйте, и я сочту это небесной милостью. Я десять лет служу вам, госпожа, как же я буду смотреть людям в глаза, если вы меня прогоните?

Госпожа Ван, добрая по натуре, никогда не била служанок. Но после того, что узнала, не могла сдержать своего гнева и осталась непреклонной, как ни молила ее Цзиньчуань. Поэтому пришлось старухе Бай взять дочь домой. Опозоренная, Цзиньчуань ушла. Но об этом речь впереди.

А сейчас вернемся к Баоюю. Как только госпожа Ван проснулась, он убежал и вскоре очутился в саду Роскошных зрелищ. Там тоже никого не было, только нещадно палило солнце, деревья отбрасывали свою тень на землю да оглушительно трещали цикады. Баоюй медленно брел по саду и вдруг у решетки роз[254]услышал не то всхлипывание, не то плач. Он остановился, прислушался: да, за решеткой кто-то был.

Надобно сказать, что уже наступил пятый месяц – пора цветения роз. Баоюй осторожно раздвинул кусты и увидел за решеткой девочку. Она сидела на корточках, что-то чертила на земле головной шпилькой и тихонько плакала.

«Неужели какая-нибудь служанка, как в свое время Чернобровка, пришла сюда хоронить цветы?» – подумал Баоюй.

Постояв немного, он улыбнулся пришедшей в голову мысли:

«Если она действительно вздумала хоронить цветы, то тут можно сказать: „Дун Ши тоже хмурит брови“[255]! Это уже слишком!»

Ему хотелось окликнуть девочку и спросить: «Ты почему подражаешь барышне Линь Дайюй?»

Но тут он понял, что девочка эта совсем ему незнакома, что она не служанка, а одна из тех самых двенадцати актрис, которых привезли, еще когда к ним должна была пожаловать Юаньчунь. Только он не мог вспомнить, какие роли она играла – молодого героя, молодой героини, воина или комика.

Баоюй уже хотел спросить, но вовремя спохватился и подумал:

«Как хорошо, что я опять не сболтнул лишнего! Хватит и двух раз: и Дайюй рассердилась, и Баочай обиделась».

Баоюй никак не мог припомнить, что это за девочка, и ругал себя. Она очень напоминала Дайюй: такие же густые и пышные брови, чистые, как осенние воды Хуанхэ, чуть прищуренные глаза, нежное личико, грациозная фигурка. Баоюй не мог оторвать от нее взгляд. Тут он заметил, что девочка вовсе не собирается хоронить цветы, а чертит шпилькой на песке иероглифы. Внимательно следя за движением шпильки, Баоюй старался запомнить каждую черточку и каждую точку и сосчитал, что в иероглифе всего восемнадцать черт. Тогда он мысленно начертил их пальцем на ладони и догадался, что это иероглиф «цян» – роза.

Баоюй подумал:

«Сидит возле роз, наверняка расчувствовалась и захотела сочинить стихи, но целое стихотворение сразу сочинить не смогла и записала на песке первые две строки, чтобы не забыть, – посмотрим, что будет дальше!»

Девочка продолжала водить шпилькой. Но сколько Баоюй ни присматривался, кроме иероглифа «цян», ничего не увидел.

Девочка чертила только этот иероглиф, один за другим, будто одержимая. А стоявший за решеткой юноша, тоже словно одержимый, следил за каждым движением шпильки.

«Какая-то тяжесть у нее на душе, – размышлял Баоюй. – Видимо, она очень страдает. И как только в такой тщедушной фигурке вмещаются столь бурные чувства? Жаль, что я не могу разделить с ней ее горе!»

Вы уже знаете, что дело происходило в начале лета, когда тучка, стоит ей появиться, проливается дождем. Вот и сейчас налетел порыв холодного ветра и крупные капли застучали по листьям.

«Она с виду такая слабенькая, – промелькнуло в голове Баоюя. – Сразу простудится, если промокнет».

– Хватит тебе писать! – крикнул он девочке. – Ведь промокнешь насквозь!

Девочка испуганно вздрогнула и подняла голову. Из-за пышно разросшихся роз Баоюя почти не было видно, к тому же нежным красивым лицом он напоминал девушку. Поэтому девочка приняла его за служанку и с улыбкой сказала:

– Благодарю за заботу, сестрица. Но разве тебя дождь не намочит? Ведь ты стоишь на открытом месте!

– Ай! – вскричал Баоюй, только сейчас он почувствовал, что весь вымок.

– Да, нехорошо получилось! – произнес он, оглядев себя с головы до ног, и помчался в сторону двора Наслаждения пурпуром, не переставая думать о девочке, оставшейся под дождем.

Надобно вам сказать, что на следующий день наступал праздник Начала лета, поэтому Вэньгуань и остальные девочки-актрисы получили разрешение погулять в саду Роскошных зрелищ. Баогуань и Юйгуань (одна – на ролях положительных героев, другая – положительных героинь) пришли во двор Наслаждения пурпуром поболтать и посмеяться с Сижэнь и другими служанками. Здесь их и застиг дождь. Тогда они перекрыли все канавки, чтобы вода разлилась по двору, заперли ворота и пустили туда уток, цичжи и других водяных птиц, связав им крылья, чтобы не улетели.

Сижэнь и служанки как раз стояли на террасе и беззаботно смеялись, когда в ворота постучал Баоюй. Поглощенные своими забавами, они не услышали. Тогда Баоюй постучал сильнее.

– Кто там? – удивленно спросила Сижэнь, которой и в голову не могло прийти, что Баоюй появится в такую погоду. – У нас некому открывать ворота!

– Это я, – отозвался Баоюй.

– Кажется, барышня Баочай, – сказала Шэюэ.

– Глупости! – возразила Цинвэнь. – С какой стати барышня Баочай явится в такую непогоду?

– Сейчас посмотрю в щель, – сказала Сижэнь. – Может, откроем, чтобы человек не мок на дожде?

Сижэнь по галерее подошла к воротам, выглянула наружу, увидела Баоюя, похожего на мокрую курицу, и бросилась открывать, корчась от смеха.

– Кто бы подумал, что это наш господин! Бежать под таким дождем! Да как ты решился!

Баоюй был до того зол, что пнул Сижэнь ногой в бок, приняв ее за одну из девочек-служанок. Сижэнь застонала.

– Паршивки! – закричал Баоюй. – Пользуетесь моей добротой и совсем распустились, смеяться надо мной вздумали!

Тут он увидел, что перед ним Сижэнь.

– Ай-я! – воскликнул Баоюй. – Так это ты? Не больно тебе?

Сижэнь никогда не били и не ругали, а тут Баоюй ее ударил, да еще при всех. Она рассердилась, и в то же время ей было стыдно и больно. Но что тут поделаешь!

Она понимала, что Баоюй ошибся, и через силу улыбнулась, сказав:

– Ты вовсе меня не ударил. Иди скорее, переодевайся!

Сижэнь последовала за Баоюем в дом.

– Еще ни разу в жизни я никого не ударил, – раздеваясь, говорил Баоюй. – А сегодня вот до чего разозлился! Но я не знал, что это ты!

Сижэнь, превозмогая боль, снова улыбнулась:

– Я самая старшая из твоих служанок, поэтому и спрос с меня самый большой. Надеюсь только, что ты больше не станешь драться.

– Я ведь не нарочно! – оправдывался Баоюй.

– А кто говорит, что нарочно? Ведь открывать ворота положено младшим служанкам. Но они так избаловались, что даже меня часто злят! Никого не боятся. Хорошо бы ты одну из них пнул ногой! Но на сей раз я сама была виновата, не велела им отпирать ворота.

Пока они разговаривали, дождь прекратился, Баогуань и Юйгуань ушли. Сижэнь, у которой все еще болел бок, легла, даже отказавшись от ужина. Раздевшись, она увидела на боку синяк величиной с чайную чашку и очень испугалась, но не стала подымать шум и вскоре уснула.

Спала Сижэнь беспокойно, все время ворочалась, охала. Баоюй тоже не спал, а когда в полночь услышал, как она стонет, встал с постели с лампой в руке, подошел к кровати Сижэнь. В это время Сижэнь кашлянула и выплюнула сгусток крови.

– Ай! – вскрикнула она и широко раскрытыми глазами уставилась на Баоюя, но тут же спохватилась: – Ты что?

– Ничего! – ответил Баоюй. – Я услышал, что ты стонешь во сне, и подумал, что тебе плохо. Дай-ка я посмотрю!

– У меня кружится голова и как-то неприятно во рту, – сказала Сижэнь. – Посвети-ка на пол!

Баоюй посветил и увидел на полу кровь.

– Ой, плохо дело! – вскричал Баоюй.

Сижэнь тоже посмотрела, и сердце у нее замерло.

Если хотите подробно узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава тридцать первая

Ценою сломанных вееров покупается драгоценная улыбка;

утерянный цилинь предвещает соединение влюбленных

Итак, увидев на полу кровь, Сижэнь похолодела. Ей сразу припомнились разговоры о том, что харкающие в молодости кровью долго не живут или всю жизнь болеют.

При этой мысли все ее мечты добиться почета и уважения обратились в прах и из глаз полились слезы.

Заметив, что она плачет, Баоюй расстроился.

– Ну что с тобой, скажи! – обратился он к Сижэнь.

– Ничего, все хорошо, – через силу улыбнувшись, отвечала Сижэнь.

Баоюй хотел было распорядиться, чтобы подогрели вина и дали Сижэнь пилюлю «литун» с кровью горного барана, но девушка, взяв его за руку, сказала:

– Не торопись, переполошишь всех, а потом станут говорить, что я легкомысленна и глупа. И мне неловко, и тебе неприятно. Ведь пока никто ничего не знает, и не надо поднимать шум. Лучше утром тихонько послать слугу к доктору Вану за лекарством – выпью, и все пройдет. Тогда ни люди, ни духи ничего не узнают.

Пришлось Баоюю согласиться. Он налил Сижэнь чаю, чтобы прополоскала рот. Сижэнь испытывала неловкость оттого, что Баоюй за ней ухаживает, но сказать ему об этом не решалась, все равно он ее не послушает.

Едва рассвело, Баоюй, прежде чем совершить утренний туалет, распорядился немедленно пригласить доктора Ван Цзижэня. Узнав, что речь идет всего-навсего об ушибе, доктор прописал несколько видов пилюль и растираний и объяснил, как ими пользоваться.

Баоюй вернулся к себе и велел приготовить лекарства. Но об этом мы рассказывать не будем.

Незаметно наступил праздник Начала лета. Ворота домов украсили полынью, а люди надели на руки амулеты с изображением тигра.

В полдень госпожа Ван пригласила на угощение тетушку Сюэ с дочерью и девушек, которые жили в саду.

От Баоюя не укрылось, что Баочай рассеянна, разговаривает с ним неохотно, причиной, видимо, послужил разговор накануне. Госпожа Ван, в свою очередь, сразу заметила, что Баоюй не в духе, но объяснила это вчерашним случаем с Цзиньчуань и не придала никакого значения.

Дайюй подумала, что Баоюю просто неловко из-за того, что он накануне обидел Баочай, и вообще не обращала на него внимания.

Фэнцзе, против обыкновения, не шутила и не смеялась, поскольку знала от госпожи Ван о том, какая неприятная вышла история с Цзиньчуань, и сидела, как и госпожа Ван, грустная и задумчивая.

Все чувствовали себя как-то стесненно, поэтому Инчунь и ее сестрам тоже стало не по себе.

В общем, посидев немного, все разошлись.

Дайюй всегда бывала рада, когда гости расходились.

– Собираться, – говорила девочка, – всегда радостно. А расставаться – грустно, потому что приходят мысли об одиночестве. Поэтому лучше не собираться вовсе. Примерно то же можно сказать о цветах. Расцветут – ими любуются, отцветут – жалко смотреть. Так не лучше ли им вовсе не расцветать?

Вот и получалось, что для других радость, для Дайюй – печаль.

Баоюй, не в пример Дайюй, хотел, чтобы люди никогда не расставались, а цветы – не отцветали, но так не бывает, и Баоюй, хотя и грустил, понимал, что надо смириться.

После угощения у госпожи Ван все разошлись невеселые, чего нельзя было сказать о Дайюй. Баоюй, возвратившись к себе, то и дело вздыхал. К нему подошла Цинвэнь, чтобы помочь переодеться, но ненароком уронила веер, и тот сломался.

Баоюй с укоризной поглядел на нее и вздохнул:

– Какая же ты растяпа! Не представляю, что с тобой будет дальше, когда появится собственная семья и придется вести хозяйство.

– В последнее время, второй господин, вы не перестаете сердиться и следите за каждым шагом служанок, – с усмешкой заметила Цинвэнь. – Вы даже Сижэнь ударили, а сейчас ко мне придрались. Что ж, бейте меня, топчите! Подумаешь – веер! Бывало, разбивали хрустальные вазы и агатовые чашки – и то вы не сердились. А сейчас из-за веера подняли шум! Если мы вам не нравимся, возьмите себе других служанок, а нас прогоните! Лучше разойтись мирно!

– Зачем торопиться? Рано или поздно все равно придется расстаться, – произнес Баоюй, задрожав от волнения.

Находившаяся поблизости Сижэнь поспешила сказать Баоюю:

– Что за разговоры ты ведешь? Ни на минуту отлучиться нельзя!

– Надо было раньше прийти, – усмехнулась Цинвэнь, – тогда все было бы в порядке. Ведь ты одна умеешь с ним разговаривать! И прислуживать тоже. Где уж нам тягаться с тобой! Непонятно только, почему второй господин пнул тебя ногой в бок. Вчера тебя, а завтра нас?

Сижэнь вспыхнула от стыда и гнева, но не отчитала Цинвэнь, заметив, что Баоюй позеленел от злости, а спокойно сказала:

– Дорогая сестрица, пойди-ка погуляй лучше! Мы сами во всем виноваты!

Услышав слово «мы», Цинвэнь подумала, что Сижэнь имеет в виду себя и Баоюя, и съязвила:

– Не знаю, кто это «мы», но краснеть из-за «вас» не хочу. Как бы ловко вы ни обделывали свои делишки, меня не обманете! Ты такая же служанка, как я, тебя пока еще не величают барышней, как же ты смеешь говорить «мы»?

От смущения Сижэнь еще больше покраснела – она поняла, что допустила оплошность.

Баоюй одернул Цинвэнь:

– Хочешь, я завтра же позабочусь о том, чтобы Сижэнь называли барышней?

Сижэнь потянула Баоюя за рукав:

– Что с ней разговаривать, с глупой? Ведь ты всегда был добрым, все прощал, что же сегодня случилось?

– И в самом деле, что со мной, глупой, разговаривать? Ведь я всего лишь рабыня!

– Ты с кем ссоришься: со мной или со вторым господином? – не выдержала Сижэнь. – Если со мной, ко мне и обращайся, если же с господином, не поднимай лучше шума! Я пришла уладить дело миром, а ты огрызаешься! Подумай, каково мне? Не знаю, на кого ты в обиде, на меня или на второго господина, одно вижу – ты все время держишь камень за пазухой! Чего же ты хочешь? Я все сказала, теперь говори ты!

Она круто повернулась и вышла из комнаты. Тут Баоюй обратился к Цинвэнь:

– Незачем тебе было сердиться. Я сразу догадался, что ты имеешь в виду. Может быть, сказать матушке, что ты взрослая и тебя пора выдавать замуж? Да?

Цинвэнь печально опустила голову и, сдерживая слезы, ответила:

– Вы хотите меня прогнать? Но вы не можете так поступить, если даже недовольны мною!

– Ты раньше не устраивала таких скандалов, – сказал Баоюй. – Вот я и подумал, что тебе лучше уйти… Скажу матушке, пусть отпустит тебя!

Он уже собрался идти, как снова появилась Сижэнь.

– Ты куда?

– К матушке, – ответил Баоюй.

– Зря! Не надо позорить Цинвэнь! Даже если она хочет уйти, с таким делом торопиться не следует. Успокоишься, гнев пройдет, а потом, при случае, заведешь об этом разговор. Если же пойдешь прямо сейчас, матушка поймет, что это неспроста.

– Ничего она не поймет, я просто скажу, что Цинвэнь хочет уйти и все время скандалит, – возразил Баоюй.

– Когда это я скандалила и говорила, что хочу уйти? – со слезами воскликнула Цинвэнь. – Вы сами на меня напустились, а теперь я же и виновата. Что ж, идите, докладывайте! Чем уйти, я лучше разобью себе голову!

– Странно! – заметил Баоюй. – Уходить не хочешь, а скандалишь! Но скандалов я не выношу, так что лучше нам расстаться!

Баоюй решительно направился к выходу. Сижэнь забежала вперед и опустилась на колени, преградив ему путь.

Остальные служанки, которые за дверьми прислушивались к разговору, ворвались в комнату, тоже стали на колени и принялись умолять Баоюя не прогонять Цинвэнь.

Баоюй поднял Сижэнь, велел встать остальным, а сам сел на кровать и со вздохом обратился к Сижэнь:

– Посоветуй, как быть! Я страдаю, а никто меня не жалеет!

Баоюй заплакал, а вслед за ним и Сижэнь. Цинвэнь хотела что-то сказать, но тут появилась Дайюй, и Цинвэнь поспешила уйти.

– Такой большой праздник, а ты плачешь! Неужели поссорились из-за пирожков с рисом? – спросила Дайюй.

Баоюй и Сижэнь улыбнулись.

– Впрочем, я все понимаю, можешь не отвечать, – добавила она, похлопав Сижэнь по плечу, – лучше скажи, что у вас с супругом произошло? Может быть, помирить вас?

– Зачем вы шутите, барышня? – отодвинувшись от Дайюй, промолвила Сижэнь. – Ведь я простая девчонка!

– Ну и что же! – возразила Дайюй. – А я считаю тебя золовкой!

– Зачем ты над ней насмехаешься? – с упреком сказал Баоюй. – Пусть даже так, но сплетничать могут другие, а ты не должна! Сижэнь этого не перенесет!

– Барышня, вы и представить не можете, как я страдаю! – воскликнула Сижэнь. – Я буду служить ему до последнего вздоха!

– Не знаю, как другие, а я непременно умру, оплакивая тебя! – вскричала Дайюй.

– Тогда я стану монахом! – решительно заявил Баоюй.

– Попридержал бы язык! – одернула его Сижэнь. – Нечего болтать глупости!

Дайюй зажала рот, чтобы не рассмеяться, и сказала:

– Ты уже дважды обещал стать монахом! Отныне буду записывать все твои обещания!

Баоюй понял, что она намекает на их недавний разговор, и улыбнулся. Дайюй посидела немного и ушла.

Пришел слуга и сказал Баоюю:

– Вас приглашает к себе старший господин Сюэ Пань.

Пришлось Баоюю пойти. Сюэ Пань хотел выпить с Баоюем вина, и отказаться было невозможно. Уже на закате Баоюй возвратился к себе и увидел, что во дворе на тахте кто-то спит. Баоюй подумал, что это Сижэнь, тихонько подошел и толкнул спящую в бок.

– Что, уже не болит? – спросил он.

Но оказалось, что это Цинвэнь. Она повернулась и недовольным тоном произнесла:

– Опять пристаешь!

Баоюй сел на тахту, привлек девочку к себе и улыбнулся:

– До чего же ты стала гордой! Утром я сказал тебе слово, а ты в ответ – десять! Это бы ладно, но зачем ты напустилась на Сижэнь? Ведь у нее были самые добрые намерения!

– И без того жарко, а ты прижимаешься! – сказала Цинвэнь, пропустив его слова мимо ушей. – Что подумают люди, если увидят? Ведь я даже недостойна сидеть рядом с тобой!

– Сидеть недостойна, а лежать? – с улыбкой спросил Баоюй.

Цинвэнь хихикнула.

– Ты прав! Надо вставать. Пусти, я пойду искупаюсь. Сижэнь и Шэюэ уже искупались. Если они нужны, я позову.

– Я только что выпил вина и охотно бы искупался, – заявил Баоюй. – Давай вместе!

– Что ты, что ты! – замахала руками Цинвэнь. – Я боюсь! Помню, Бихэнь как-то прислуживала тебе при купании, так вы просидели часа два-три запершись! А потом, когда я вошла, воды на полу было налито по самые ножки кровати, даже циновка залита! И как вы с ней там купались?! Вот смеху было потом! Но у меня нет времени подтирать воду, и незачем тебе со мной купаться. Да и вообще сегодня не так уж жарко, так что не обязательно мыться! Лучше я принесу таз с водой, умоешь лицо и причешешься. Недавно сестра Юаньян дала мне немного фруктов, они лежат охлажденные в хрустальном кувшине. Хочешь, велю подать?

– Ладно, не хочешь – не купайся, вымой руки и принеси фрукты, – велел Баоюй.

– А кто обозвал меня растяпой? – усмехнулась Цинвэнь. – Ведь я веер сломала! Разве я заслуживаю такой чести, принести тебе фрукты? Чего доброго, разобью блюдо, что тогда будет?

– Если хочешь – разбей! – сказал Баоюй. – Вещи служат человеку, и он вправе делать с ними что хочет! Например, веер! Он создан для того, чтобы им обмахивались. Но если тебе хочется, можешь его сломать! Только не надо на нем срывать свой гнев! Так же кубки и блюда! В них наливают напитки и кладут яства. Их можно и разбить, но не со злости. В этом и заключается любовь к вещам.

– В таком случае я охотно сломала бы веер, – сказала Цинвэнь. – Очень люблю треск.

Баоюй засмеялся и протянул Цинвэнь веер. Она, тоже смеясь, разломала его пополам.

– Великолепно! – воскликнул Баоюй. – Ломай еще, только чтобы треск был погромче!

– Перестань безобразничать! – раздался в этот момент голос проходившей мимо Шэюэ.

Баоюй вскочил, выхватил у Шэюэ веер и, протягивая Цинвэнь, сказал:

– Вот, ломай…

Цинвэнь взяла веер, разломала на кусочки, и они с Баоюем стали смеяться.

– Что это значит? – удивилась Шэюэ. – Зачем вы сломали мой веер? Нашли забаву!

– Открой ящик и выбери другой! – с улыбкой предложил Баоюй. – Подумаешь, какая ценность!

– Достал бы уж сразу все веера, пусть ломает! – посоветовала Шэюэ.

– Прекрасно, вот и принеси их! – воскликнул Баоюй.

– Я такой глупости не сделаю! – заявила Шэюэ. – Пусть сама принесет, руки не отсохли!

Цинвэнь опустилась на тахту и сказала:

– Сейчас я устала, а завтра снова буду ломать.

Баоюй засмеялся.

– Древние говорили: «Одну улыбку не купишь и за тысячу золотых»! – сказал он. – Ну, а эти веера сколько стоят?

Затем Баоюй позвал С

Поиск по сайту: