Тексты для дополнительного изучения

ФРАГМЕНТ 1. Апории Зенона

Зенон Элейский (ок. 490 – ок. 430 до н.э.) – древнегреческий философ, представитель элейской школы, по сведениям Диогена Лаэрция был учеником и приемным сыном Парменида. Защищая учение Парменида о единстве, неизменности, неподвижности, неделимости бытия, выдвинул 45 доказательств о едином, неподвижном и неизменном бытии, из которых до нас дошли 9.

Считается, что философский и логический метод доказательства, используемый Зеноном, сходен с методом, который в современной математике называют «доказательством от противного». Зенон принимает условно некоторый тезис, например, что «Движение существует, движение можно мыслить непротиворечиво». Согласившись с принятым утверждением, Зенон путем рассуждения показывает, что признание этого утверждения ведет к противоречию. А если принятый тезис ведет к противоречию, то он не может быть истинным. Напротив, истинным будет противоположный тезис «Движение не существует, движение не мыслимо».

Метод Зенона имеет большое значение для дальнейшего развития философского мышления. Зенон принимает исходное утверждение, но в процессе рассуждения приходит к утверждению противоположному, тем самым сопоставляя, сталкивая два противоположных высказывания. Аристотель писал, что именно Зенон «выдумал диалектику» как «искусство спора», т.е. как искусство постижения истины путем диалога или истолкования противоположных мнений. Метод, ход рассуждения, в котором исходное утверждение приводит к противоречию, называют также «доведением до абсурда», а само рассуждение – «логическим парадоксом»[1].

Логические парадоксы, сформулированные Зеноном, традиционно называют «апориями» (апория – затруднительное положение) или «дихотомиями» (дихотомия – непреодолимое противоречие). Наиболее известны дошедшие до нас апории Зенона – «Ахиллес и черепаха», «Стрела», «Стадий». Апории отражают несоответствие (противоречие) между данными опыта, «чувственным мнением» о существовании, напр., движения, и результатами логического мышления, основанного на законе непротиворечия. Так, в апории «Стадий» бегун за конечное время должен преодолеть бесконечно число отрезков дистанции, а, следовательно, никогда не достигнет финиша (или, в другой интерпретации, никогда не стартует), что не соответствует обычным наблюдениям.

Если сам Зенон формулирует апории как доказательства неизменности бытия, то в современной философии значение апорий трактуется иначе. Например, апория «Стадий» трактуется не в том смысле, что «движение не существует», но в том смысле, что указывает на проблему «что такое движение и как его можно представить рационально?». В современной философии апории рассматриваются как указание на непригодность классической логики, основанной на законе непротиворечия, как средства описания изменяющегося бытия.

ФРАГМЕНТ 2. Символ пещеры у Платона[2]

Символ пещеры

— После этого,— сказал я,— ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию... посмотри-ка: ведь люди кик бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная — глянь-ка — невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

— Это я себе представляю.

— Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

— Странный ты рисуешь образ и странных узников!

— Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

— Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?

— А предметы, которые проносят там, за стеной? Не то же ли самое происходит и с ними?

— То есть?

— Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?

— Непременно так.

— Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени?

— Клянусь Зевсом, я этого не думаю.

— Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.

— Это совершенно неизбежно.

— Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы с ними естественным путем случилось нечто подобное.

Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд?

— Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спустился туда и сел бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца?

— Конечно.

— А если бы ему снова пришлось состязаться с этими вечными узниками, разбирая значение тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут — а на это потребовалось бы немалое время,— разве не казался бы он смешон? О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся с испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им в руки?

— Непременно убили бы.

— Так вот, дорогой мой Главков, это уподобление следует применить ко всему, что было сказано ранее: область, охватываемая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца. Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине,— это подъем души в область умопостигаемого. Если ты все это допустишь, то постигнешь мою заветную мысль - коль скоро ты стремишься ее узнать,— а уж богу ведомо, верна ли она. Итак, вот что мне видится: в том, что познаваемо, идея блага — это предел, и она с трудом различима, но стоит только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она — причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама — владычица, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет сознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни.

— Я согласен с тобой, насколько мне это доступно.

— Тогда будь со мной заодно еще вот в чем: не удивляйся, что пришедшие ко всему этому не хотят заниматься человеческими делами; их души всегда стремятся ввысь. Да это и естественно, поскольку соответствует нарисованной выше картине.

— Да, естественно».

ФРАГМЕНТ 3. Эйдос Платона и принцип тождества бытия и мышления[3]

 

«Платоновская идея есть не что иное, как всеобщее, или, говоря более определенно, понятие предмета; лишь в своем понятии нечто обладает действительностью; поскольку же оно отлично от своего понятия, оно перестает быть действительным и есть нечто ничтожное; осязаемость и чувственное во вне-себя-бытие принадлежат этой ничтожной стороне.— Но, с другой стороны, можно сослаться на собственные представления обычной логики; в ней ведь принимается, что, например, дефиниции содержат не определения, относящиеся лишь к познающему субъекту, а определения предмета, составляющие его самую существенную, неотъемлемую природу. Или [другой пример]: когда умозаключают от данных определений к другим, считают, что выводы не нечто внешнее и чуждое предмету, а скорее принадлежат самому предмету, что этому мышлению соответствует бытие».

 

 

СХЕМА. Проблема идеального (эйдос как структура вещи)

 

 

 

 

[1] См. подр.: Зенон // История философии: Энциклопедия. – Мн., 2002. – С. 369 – 370.

[2] Платон. Государство // Сочинения. В 3 т. М., 1971. Т. 3. Ч. 1. С. 318-314, 321-322, 324-325.

[3] Гегель. Наука логики. - М., 1970. Т. 1. С. 102-104.

Поиск по сайту: