Го Сёгуна (2 года спустя)

Танака с нежностью наблюдал за Шадраком, внимательно изучавшим бурлящие струи ручья. Ронин тяжело оперся о перила мостика, и те протестующе заскрипели. В толще воды то и дело мерцали оранжевые и серебристые вспышки. Через несколько недель холода вернутся, и ручей опять станет твердым.

—Ну, как сегодня работа? — спросил Танака.

Он не был в деревне вот уже шесть месяцев. Зима застала Танаку в деревне Сандзин, где он прятался от поджидавших его в Киото самураев.

—Работа в порядке, — откликнулся Шадрак. — Конечно, было бы лучше, если бы с нами был Йориэ.

Танака кивнул — он знал, что сын очень тяжело перенес гибель кузнеца. Будучи подмастерьем Сайто, Шадрак принял на свои плечи весь груз работы и при необходимости помогал Сашке. К дочерям Сайто он относился как старший брат.

Глядя на сына, Танака вдруг понял — перед ним уже совсем взрослый человек, мужчина. И голос стал более низким, басовитым, и сложение прекрасное. Интересно, задумался самурай, как дальше будет развивать сын свои способности воина? Ведь сам Танака уже вряд ли мог научить его чему-то новому.

Он подошел к Шадраку и похлопал его по плечу:

—Как насчет небольшой тренировки, а, сынок?

Губы Шадрака изогнулись в легкой улыбке:

—Я не уверен, что мне стоит побеждать старика.

Самурай шутливо и легко попытался шлепнуть юношу, тот легко отбил руку. Танака удивился: он никогда не слышал и не видел от сына даже намека на шутку.

—Ты становишься все более похожим на Эканара, — проворчал он.

Они добрались до давно уже облюбованной для занятий полянки, и Танака без особого удивления констатировал, что пятачок открытого пространства начисто лишен какой-либо растительности — постоянные занятия Шадрака явно не способствовали зарастанию прогалины.

—Спарринг? — спросил Танака.

Шадрак молча бросил ему шест-бо, а сам закрыл глаза черной повязкой. Танака посерьезнел.

—Послушай, сынок, к чему эта демонстративность? Я давно говорил тебе: познай собственные границы. Ведь у каждого есть предел возможностей.

Но Шадрак уже подхватил свой шест:

—А ты попробуй.

Танака вздохнул: стремление ученика похвалиться своим умением совсем ему не понравилось. Он считал, что физическая подготовка сына подошла к концу; теперь настал черед самого основного компонента воина — разумного подхода. Что ж, если Шадрак ведет себя, словно зарвавшийся юнец, придется разок-другой сбить его с ног. И начать обучение снова. Сейчас Танака был не склонен давать поблажки — парню следовало раз и навсегда усвоить урок.

Держа шест в здоровой руке, Танака со свистом описал им широкую дугу и начал кружить вокруг соперника. Он с удивлением наблюдал, как легко Шадрак улавливает каждое движение учителя. Стойка юноши была безупречной, шест он держал правильно. Танака плавно перетекал из одного положения в другое, но ученик одновременно с ним изменял свою позу и технику защиты, каждый раз сводя на нет любые задумки тактического превосходства сэнсэя.

Улучив мгновение, Танака бросился вперед, словно боевой скакун, опуская шест для сильнейшего удара в голову Шадрака. Но... в точке удара ученика уже не было. Воспользовавшись техникой тай-сабаки, он гибко ускользнул в сторону и теперь был готов контратаковать.

С громким «кьяи!» Танака прыгнул на ученика. В этот раз он вошел в контакт с Шадраком, но совсем не так, как собирался. Неуловимым махом шеста Шадрак разоружил сэнсэя, и в момент, когда Танака по инерции пронесся мимо соперника вперед, легко ударил кончиком шеста по затылку учителя. Танака изумленно замер: если бы сын не контролировал силу удара, то убил бы отца на месте.

Самурай подобрал свой шест. Теперь Шадрак предстал перед ним совсем в ином свете. Пожалуй, впервые Танака всерьез задумался над тем, что сын способен действительно достигать поставленных перед собой целей. Учитель мягко и неслышно закружил вокруг ничего не видящего ученика, но Шадрак всякий раз поворачивался в сторону сэнсэя. Юный воин сохранял полный контакт со всем окружающим, оставаясь расслабленным и собранным. Движения его были плавными и точными; казалось, ничто не может вывести Шадрака из равновесия.

Танака вновь неожиданно атаковал его. Нападение было совсем грубым и решительным — учитель отбросил всякую предосторожность, осыпая ученика градом мощных ударов. Шадрак отступил, парируя удары с такой легкостью, словно оба отрабатывали давно известный комплекс связных движений — и это при том, что самурай бесконечно изменял технику, стараясь быть непредсказуемым!

Танака сделал заключительный обманный выпад шестом и, резко сократив дистанцию, нанес удар в пах ученику. Шадрак с молниеносной быстротой отреагировал мощным ударом по щиколотке учителя. Танака не удержался на ногах и шлепнулся на землю, в следующее мгновение пятка Шадрака замерла менее чем в полудюйме от кадыка учителя.

Юноша убрал ноги и крутнул шест, возвращая его в исходную позицию. Затем он снял повязку и помог ошеломленному отцу подняться на ноги. Самурай не мог ни отдышаться, ни сказать хоть слово. Шадрак скупо улыбнулся, легко и скромно признав собственную победу.

Теперь-то Танака окончательно уверовал в то, что сын — настоящий мужчина, сильный и умный.

—Знаешь, сынок, — обратился он к Шадраку, — если ты настолько веришь в себя, тебе можно не бояться ни одного человека на земле.

Шадрак кивнул.

—Знаю. Я и так никого не боюсь. Только, думаю, тот, с кем мне предстоит сразиться, совсем даже не человек.

Мысль о притаившейся где-то в глубине его естества твари наполнила юношу самыми черными, неприятными чувствами. Он понимал, что это существо — единственное, которого действительно стоит опасаться.

Танака собирался спросить сына, что он имеет в виду, но заглянул ему в глаза и смолчал: в зрачках Шадрака мерцали отблески вековечной мудрости, той самой, которую он видел только раз, двенадцать лет назад, у каменных кругов. Танака снова обдумал слова сына, и кровь застыла в жилах самурая при воспоминании о том далеком дне несколько лет назад, когда сила зверя выглянула изнутри Шадрака.

Танака снял с пояса катану в ножнах и решительно вложил меч в руки сына.

—Теперь ты самурай. Хотя ты никогда не будешь служить дайме, тебе понадобится это.

Шадрак принял дар и вынул клинок, восхищаясь совершенством работы: ведь он сам был толковым оружейником, так что кому, как не ему, было оценить мастерство кузнеца! Затем он слегка рассек мечом кожу на большом пальце, подчиняясь неписаному правилу Кодекса самураев: извлеченное из ножен оружие должно напиться крови. Сколько лет он тренировался только с деревянными копиями катан! Теперь Шадрак не верил своему счастью — он держал в руках настоящий меч-катану, оружие чести. Глаза юноши засверкали от возбуждения.

—Я не могу принять такой дар, отец. Ведь в этом мече твоя душа самурая.

В глазах Танаки светилась неприкрытая печаль.

—Моя жизнь воина закончилась, а вот твоя только начинается. Когда ты будешь сражаться этим мечом, я всегда буду драться рядом с тобой — даже после того, как меня не станет. Я утратил свою душу много лет назад, темной, холодной ночью, незадолго до того, как нашел тебя. Теперь я выполнил свое предназначение.

Шадрак вздрогнул: где-то в душе возникло чувство грядущей разлуки с отцом. Страха он не ощущал, было лишь огромное чувство сожаления — он очень любил отца. Юноша обхватил Танаку за шею и крепко обнял, понимая, что никогда больше не решится на такое. Танака на миг замер, потом ответил такими же горячими объятиями.

Через четверть часа они подходили к дому Эканара. Танака распахнул дверь, и они шагнули в уютное тепло комнаты, но уже в следующую секунду отец и сын поняли, что опасность все-таки подстерегла их.

Посередине кабинета мудреца стоял Йоситака. Подле него был младший самурай. Хруст кожаных доспехов за спинами подсказал вошедшим, что в доме был еще кто-то третий. Прежде чем отец и сын успели отреагировать, их заставили пройти в кабинет.

Боковым зрением Танака заметил в углу Эканара. Старик был связан и без сознания. Рядом с мудрецом лежало безжизненное тело Горуна Цзана. Наискось через туловище безоружного деревенского самурая тянулась тонкая полоска от удара мечом.

Глаза Йоситаки торжествующе сияли: после двенадцатилетних розысков он наконец-то настиг беглеца. Кебииси и ронин скрестили взгляды. Шадрак в отчаянии разглядывал мертвого Цзана.

—У меня приказ убить тебя, Иэйасу Танака, — произнес Йоситака. — Может, на этот раз ты дашь свое благородное согласие?

В голосе Йоситаки слышалась неприкрытая издевка. Судя по всему, преследователь считал бывшего капитана не заслуживающим внимания убожеством.

Танака огляделся. Трое самураев окружили их, отрезав все пути к отступлению. В потолке зияла черная дыра выхода на чердак — укрытие было обнаружено.

Танака понимал безвыходность положения. Обезвредить троих вооруженных катанами воинов было невозможно, к тому же он дал обет не убивать. Более того: он был безоружен — его катана был у Шадрака, а вакидзаси он оставил на чердаке. Самурай спокойно и твердо взглянул на врага.

—Я сдамся, если вы подарите жизнь этому мальчику. Йоситака с недоверием посмотрел на ронина, потом рассмеялся гулко и зло.

—Этот сопляк вооружен катаной. Тебе известно, каково наказание за подобное бесчестье. Человек, выдающий себя за самурая, подлежит немедленной смерти.

Лицо Танаки потемнело. Заметив это, Йоситака снова рассмеялся.

—Но я буду милостив. Я позволю ему умолять Сёгуна сохранить ему жизнь.

Танака понимал, что иного выхода в любом случае нет.

—Я согласен, — покорно опустил голову ронин.

Йоситака сделал знак одному из подручных схватить и разоружить Шадрака. Юноша заметил предупреждающий взгляд Танаки и не пытался сопротивляться. Он чувствовал, как от страха адреналин загулял по всему телу. Кровь застучала в висках. Шадрак пытался совладать с дыханием.

Танака опустился на колени и посмотрел на сына.

—Не опозорь меня. Ты не должен вмешиваться. Затем он обернулся к Йоситаке.

—Позвольте мне воспользоваться моим вакидзаси. Я хочу умереть с честью.

—Тебе не вернуть честь, старик, — прорычал Йоситака. — Тебе следовало сделать харакири двенадцать лет назад, а сейчас уже слишком поздно. Ты сдохнешь смертью труса!

Танака закрыл глаза, признавая свое поражение. Он понимал, что сейчас он лишился последнего бастиона чести, но не собирался оказывать сопротивление. Сейчас самым важным для него был Шадрак.

Шадрак непонимающим взглядом следил за тем, как отец преклоняет колени и опускает голову в ожидании неизбежного. Над Танакой, спиной к юноше, стоял один из самураев; он вынул катану и поднял меч для последнего удара. Самурай взглянул на Йоситаку и получил разрешающий кивок начальника.

Шадрак отреагировал незамедлительно. Его разум просто не поспевал за охватившими юношу инстинктами. Он схватил руку того, кто держал его за плечо, вывернул запястье, применил захват, потом перешел к удержанию плеча. В долю секунды раскрытая ладонь Шадрака нанесла удар в затылок самураю, отделив череп от позвонков. Смерть наступила мгновенно. Пока тело сползло на пол, Шадрак выхватил катану поверженного врага.

Двое других самураев собрались было наброситься на Шадрака, но юный воин был гораздо быстрее противников. Он метнулся вперед, к буси, стоявшему над отцом, и нанес ему из-за спины мощный удар ногой в пах. Копчик и тазовые кости самурая с хрустом превратились в месиво. Пронзительно вскрикнув, самурай без сознания упал на пол.

Шадрак услышал за спиной шуршание стали о кожу и понял, что Йоситака вынимает из ножен свой меч. Юноша немедленно развернулся. Клинок в его руках описал сверкающую наклонную дугу, разрубив Йоситаку от головы до солнечного сплетения. Самурай упал на пол, меч так и остался у него в груди.

Время вернуло себе нормальный бег. Шадрак отступил назад, с ужасом и отвращением оглядывая то, что он сотворил собственными руками. Кровь толчками била из трупа Йоситаки, заливая все вокруг. Шадрак не выдержал и склонился в приступах тошноты. В глазах сына Танаки появились слезы; послышались тихие рыдания. Он ведь хотел только остановить самураев, даже не собираясь их убивать! Но воинские навыки превзошли его желания, и Шадрак не смог остановить себя.

Потом он заметил перед собой отца. Шадрак поднялся на ноги, утирая опухшее от слез лицо. Старый самурай держал перед собой катану, дожидаясь, когда сын возьмет меч. Нахмурившись, Шадрак принял клинок из рук отца. Он не понимал, что происходит.

—Однажды я потребовал, чтобы ты не позорил меня, но сегодня ты нарушил обет, убив трех человек. Я вновь передаю тебе этот меч. Он хорошо послужит тебе. Моя работа над тобой завершена — я проиграл. Я вернусь через час и хочу, чтобы к этому времени ты покинул деревню. Если хочешь, можешь взять свои доспехи и вакидзаси. Я больше не желаю видеть тебя.

Шадрак смотрел на отца, не веря своим ушам. Лишь на миг в глазах Танаки мелькнула слезинка, когда он резко отвернулся от сына и, опустив от стыда голову, вышел из дому. От переполнивших его чувств Шадрак опустился на колени и залился слезами.

Эния

Иесод Иецира

Заколдованный лес

Взяв шест наизготовку, Фиона кружила вокруг Филипа. Она следила за его глазами и движениями ног, чтобы уловить момент, когда Филип начнет атаку. Он придвинулся ближе, чтобы можно было действовать коротким и широким мечом, но Фиона знала, на каком расстоянии от соперника следует держаться. Она быстро нанесла удар шестом, заставив Филипа отскочить назад. Дистанция была восстановлена.

Неожиданно Филип метнулся вперед. Фиона отбила атаку, широким махом шеста разоружив соперника и сбив его с ног. Филип ударился оземь сильнее, чем она ожидала, и девушка быстро склонилась над поверженным партнером.

—С тобой все в порядке? — обеспокоенно спросила она.

—Кажется, с возрастом я лишаюсь своих лучших качеств, — сообщил Филип. — Ты же знаешь, я заслужил свою седину.

Фиона улыбнулась и протянула руку, чтобы помочь ему подняться.

—Нет, давай посидим немного, — предложил Филип. — Ты слишком ловко управляешься с шестом.

Фиона была готова рассмеяться, если бы не знала, что все, что говорит Филип, совершенно серьезно. Он нередко позволял себе на первый взгляд смешные замечания, но в действительности это была лишь констатация реальных фактов.

—Ты становишься серьезным противником, — сказал Филип, потирая ушибленное плечо, — причем как в боевых искусствах, так и в магии. Мне кажется, что ты особо одарена именно в последней.

—Надеюсь, что это так. Ведь я очень старалась, — улыбнулась Фиона.

—Частично, — согласился Филип, — дело в том, что у тебя есть магические способности, которыми обладает далеко не каждый. Ты вполне созрела, и сейчас с тобой уже приходится считаться.

Он внимательно изучил ее лицо и пышную гриву длинных черных волос.

—Кроме всего прочего, ты превратилась в очень красивую девушку.

—Филип... — Фиона смутилась от услышанного.

—Я не собирался льстить тебе. Так, просто наблюдение, — и он провел пальцем по лезвию широкого меча, сделанного специально для имитации поединка.

—Филип, скажи лучше, почему в Желтой Школе учат только защищаться от мечей, вместо того чтобы научиться использовать их в бою? — спросила она. — По-моему, это однобокая стратегия.

Филип изумленно приподнял бровь, но тут же протянул девушке меч.

—Хочешь научиться?

Она с неудовольствием отдернулась.

—Нет, я их не люблю.

—А, вот, значит, почему ты так сильно двинула меня, — серьезно произнес он. — Надо запомнить на будущее, чтобы атаковать тебя другим оружием. Мы не используем мечи при атаке, потому что с ними невозможно контролировать себя. Это оружие предназначено только для уничтожения. При помощи шеста или цепи можно оглушить противника, лишить его сознания, а меч может только рассекать, рубить. Он создан для убийства. Конечно, им можно порезать ногу или руку врага, но это не гарантирует, что противник остановится и не будет больше атаковать; вот почему меч нельзя использовать в качестве средства защиты. Он сотворен для того, чтобы лишать жизни.

—И какое отношение это все имеет к философии Желтой Школы?

—Наш путь заключается в невмешательстве, в как можно меньшем воздействии на все живое. Это не вопрос морали — просто убийство нарушает тонкую ткань Вселенной. Для разумной Вселенной каждая смерть отдается болью.

Глаза Фионы сузились:

—Если бы моя воля, я отняла бы две жизни.

Филип пристально посмотрел на нее; его взгляд, как всегда, казался изучающим.

—Фиона, тебя жутко напугало прошлое, которое ты точно не помнишь. Если ты не будешь проявлять осторожность, то ненависть, которую ты носишь в себе, уничтожит тебя. Та личность, которой ты когда-то была, не позволит тебе забрать чужую жизнь иначе, как только при необходимости защитить собственную жизнь. Если же ты задумаешь убийство, то оно станет самоубийством для твоей души.

—Похоже, ты слишком много знаешь о моем прошлом, — ледяным тоном заметила Фиона.

—Существует много способов и путей добывать информацию. Я достаточно знал о тебе еще до твоего рождения, но не могу открыть тебе больше, чем это необходимо, — ты должна учиться самостоятельно, иначе это вовсе не будет учебой. Я знаю о твоей ненависти к Джааду, и должен сказать, что чувство это не беспричинно. И все же твоя судьба состоит в чем-то другом. Твой путь должен заключаться в прощении, а не мщении, ибо есть другой человек, которому необходима твоя помощь. Именно он должен быть первоочередной целью твоих помыслов. Этот человек сможет преуспеть лишь благодаря тебе.

—Еще один человек из моих снов, — тихо произнесла Фиона. — Да. Я чувствую глубокую привязанность к нему, но ненависть к тому, другому, гораздо сильнее. А что моя мать? Действительно ли я вправе ненавидеть самый воздух, которым она дышит?

—Точно так же, как она находит для себя резоны ненавидеть тебя. Жизнь у твоей матери была очень тяжелой. Детские годы в борделях Горома оставили в ее душе шрамы не легче тех, что есть у тебя. Не стоит слишком поспешно судить ее.

—Но она лишает меня всего! И в ее драгоценном камне до сих пор томится мой элементал!

—Твой элементал?

—Мы принадлежим друг другу, — твердо произнесла Фиона. — По крайней мере насколько я знаю.

Филип пожал плечами.

—Ты всегда можешь забрать его обратно. Теперь тебе восемнадцать, и ты имеешь все права. Ты больше ни от кого не зависишь.

—И ты поддерживаешь меня, чтобы я выкрала тот драгоценный камень с элементалом внутри? Разве это не идет вразрез с твоим принципом недеяния? Ведь ты влияешь на меня даже сейчас, просто сидя рядом!

Тут Фиона впервые увидела, как Филип неуютно заерзал.

—Это все очень сложно, — произнес он. — Между обязанностями и принципами всегда возникают противоречия, и взаимоприемлемое решение никогда не бывает идеальным. Мы все должны делать то, что должны. Помни: мы не можем поднять палец, не вызвав потрясения самих звезд!

Он решительно поднялся.

—Ты должна поступать так, как считаешь правильным.

С этими словами он почтительно поклонился Фионе и вышел из комнаты.

Фиона смотрела вслед Филипу, размышляя над только что услышанным. Она очень хотела освободить элементала из драгоценного камня Йиханы — ведь такое заточение иначе как варварством не назовешь. Гном был одним из ключей к таинственной дверце в прошлое, и Фиона не могла позволить, чтобы он страдал. Она чувствовала определенные обязательства перед элементалом и даже испытывала стыд: ведь из-за того, что она не может поднять руку на мать, он уже два года томится в заточении.

«Ничего, — решила про себя девушка, — сегодня ночью все будет по-другому. Сегодня ночью он обретет свободу».

Фиона стояла в темноте у двери в комнату матери. Она внимательно прислушивалась, стараясь определить, заснула ли Йихана. Направить в комнату свое астральное тело она не решилась — мать определенно имела астральную защиту. Все знали о параноических переживаниях Йиханы, видевшей врагов даже в отрекшихся от всего мирского братьях по Желтой Школе.

За дверью все было тихо. Фиона чувствовала, как кровь бухает в висках, и слышала свое взволнованное дыхание. Отчетливый звук произнесенных имен Бога поплыл по коридору — это последний из Адептов окончил ночной защищающий ритуал. Прежде чем двинуться вперед, девушка выждала еще несколько минут.

Затем она, как учил Филип, своей аурой приглушила все издаваемые ею звуки и медленно распахнула дверь. Магия делала неслышным каждый ее шажок. Сейчас было полнолуние, так что магические способности Фионы были очень сильными.

Яркий лунный свет заливал всю комнату, и Фиона сразу же рассмотрела спящую мать. Рядом с изголовьем кровати стоял небольшой комод с маленькой шкатулкой для драгоценностей. Фиона знала, что в шкатулке находится ожерелье матери, в одной из жемчужин которого томился ее гномик.

Мягко ступая, девушка неслышно пересекла комнату. Она все время осторожно следила за матерью, чтобы вовремя услышать, если дыхание Йиханы изменит свой ритм. Фиона на мгновение замерла, потом, удовлетворенная результатом, пошла дальше.

К комоду она подошла, почти не дыша. Фиона немного уменьшила магическое воздействие — она находилась совсем рядом с матерью, и та могла почувствовать присутствие дочери. Вместо того чтобы распахнуть шкатулку со всеми соответствующими шорохами и скрипами, она просто взяла ее. Потом, не сводя с матери глаз, попятилась к двери и очутилась в коридоре.

Вне себя от радостного и тревожного возбуждения, она домчалась до своей комнаты, закрыла занавеси и зажгла лампу. Потом она раскрыла шкатулку и вынула из нее ожерелье. Одна из жемчужин завибрировала в руке, и Фиона поняла, что гном узнал ее. От радости сердце девушки забилось сильнее.

Усевшись на пол, Фиона сосредоточилась и обратила всю свою энергию против колдовского заклятия Йиханы. Несколько минут она пыталась снять печать с жемчужины, но ничего не получалось. Это было все равно что голыми руками пытаться разбить толстую кирпичную стену. Магия Йиханы все еще была Фионе не по зубам, а до тех пор, пока Фиона не станет сильнее, мать ни за что не освободит гнома. Фиона заметила, что жемчужина вновь завибрировала — это гном умолял выпустить его, — и заплакала от бессилия.

Внезапно дверь распахнулась от сильного пинка, и в комнату ворвалась Йихана. Лицо матери было искажено яростью.

—Сука! — заорала она дочери. — Ты поплатишься за это! Мощный удар астральной энергии оглушил Фиону и швырнул

ее в сторону. Жемчужина выпала из ее руки и покатилась по полу. Фиона попыталась дотянуться до драгоценности, но мышцы, словно парализованные, не слушались приказов разума. Йихана склонилась на дочерью, сжимая в руке кинжал.

—Надо было мне сделать это еще год назад, — рявкнула она. — Ничего, сейчас этот кинжал во второй раз перережет глотку молодой девицы.

Холодная сталь прижалась к горлу Фионы.

Внезапно окно разлетелось на тысячу кусков. Изумленная Йихана обернулась и увидела прямо над собой мускулистое тело огромной черной кошки. Теперь зверь был больше тигра. Холодные зеленые глаза уставились на Йихану, а через секунду кошка прыгнула.

Йихана взвизгнула, когда кошка вцепилась когтями ей в лицо. Скрипнув зубами, Фиона заставила себя подняться на ноги. Не теряя времени, девушка схватила свою сумку и ожерелье матери. Несколько мгновений понаблюдав за схваткой, она взяла кинжал Йиханы и выбралась через окно в лес.

Больше часа Фиона сидела на снегу, заново переживая события этой ночи. Все это время она пыталась выпустить гнома на волю, но ничего не выходило. Слезы разочарования брызнули из ее глаз: лишившись даже той малости Силы, что была у нее, девушка осталась буквально ни с чем.

Следом за бессилием вернулась ярость. Темное чувство принесло с собой единственную мысль — убить Джаада.

Жизнь такова, какова она есть; ты не можешь изменить ее, но ты можешь изменить себя.

—Хазрат Инайят Хан

Величайшее открытие моего поколения состоит в том, что человеческие существа, изменяя подходы своего разума, способны изменить собственные жизни.

— Уильям Джеймс

Планета Теллюс

Ниппонская империя

Санцзин

Добравшись до окраины Санцзина, Шадрак едва не свалился от облегчения. Было уже за полночь. К человеческому жилью он вышел по чистой случайности: в окнах санцзинских домов не было ни огонька, да и густой туман сильно мешал. Несмотря на позднее лето, ночной воздух нес пронизывающий холод. Шадрак понимал, что ему нужно обязательно отыскать ночлег и пищу. Скоро должен был появиться первый снег.

Дома в Санцзине были побольше, чем в Киото, да и архитектура у них была более богатой и разнообразной. Юноша поразился размерам города: ему не доводилось бывать нигде, кроме Киото, и приспособиться к его нынешней жизни оказалось нелегко. Он покинул дом Эканара две недели назад, но они показались ему вечностью.

Шадрак пошел вдоль грунтовой дороги, тянувшейся через центр города. Глубокие колеи и следы подков говорили, что здесь часто ездят на лошадях и повозках. Где лошади, там и самураи — это Шадрак знал точно.

Сейчас город казался тихим, словно вымер, но молодой воин предпочел не рисковать и осторожно, укрываясь в тени, двинулся по левой стороне дороги.

Пройдя несколько сотен ярдов, он оказался в сердце Санцзина. Величие городских построек внушало трепет. На главную улицу, мощенную булыжником, выходили многочисленные лавки — такого Шадрак не видывал. Он понял, что городское правление весьма не похоже на власть в Киото.

Редкие снежинки касались лица, заставляя юношу дрожать от холода. Нужно было поскорее укрыться в тепле. Желудок корчился от голода: свои последние припасы Шадрак съел два дня назад и все это время питался лишь лесными ягодами и кореньями.

Он чувствовал, что здесь ему явно повезет с пищей — в крайнем случае он украдет необходимое. Странно было, что он вообще наткнулся на этот город. Шадрак чувствовал себя так, словно кто-то специально вывел его к Санцзину.

Через некоторое время на глаза ему попался дом на противоположной стороне дороги. На всю ширину огромных деревянных дверей раскинулся самурайский герб. Шадрак тут же понял, что перед ним Дворец Сёгуна, и в который раз поразился обилию полезных для выживания сведений, которым его научил отец. Теперь отвергнутому сыну предстояло выучиться применять знания на практике.

Рядом с богато украшенным дворцом он обнаружил конюшни. Лучшего укрытия было не сыскать. Он подошел к конюшенным воротам, настороженно оглядываясь, чтобы его не застали врасплох.

Шадрак заглянул поверх невысокой, по грудь, ограды. Внутри стояли четыре холеные лошади. Даже небольшой знаток лошадей признал бы, что животные весьма породистые и в отличной форме. Все лошади были покрыты длинной снежно-белой шерстью — насколько знал Шадрак, это удваивало цену каждой. Первоначально самураи ценили белоснежных скакунов из-за их незаметности в снегах, а сейчас это стало просто символом богатства.

Еще раз осмотревшись, Шадрак открыл задвижку ворот и неслышно скользнул внутрь конюшни. Он был практически уверен, что никто его не заметил.

При его появлении лошади негромко захрапели — и только. Они были хорошо обучены и не волновались по пустякам. Каждая такая лошадь могла без проблем проскакать через все поле брани.

На полу конюшни было достаточно сена, чтобы сделать себе роскошный ночлег. Шадрак собрал сено в кучу и накрылся им с головой. Вдруг он заметил нечто большое и темное у противоположной стены. В сумерках юноша видел отлично, как кошка, но в помещении было слишком темно, чтобы можно было точно разглядеть, что там такое. Он поправил катану на боку и осторожно приблизился, приготовившись при малейшей опасности отпрянуть от стены.

Уже почти в ярде от цели он обнаружил, что его напугали подвешенные на крюке чересседельные сумки. Испустив вздох облегчения, юноша снял их и поспешно перерыл содержимое, с изумлением обнаружив, что сумки забиты провиантом для дальней дороги. Он достал из одной сумки ломоть хлеба и кусок сыра.

На еду Шадрак накинулся с такой жадностью, что даже живот заболел. Остатки он завернул в свою накидку. Жажду он утолил из бурдюка, наполненного прекрасным вином, хотя с большим удовольствием попил бы просто воды.

Устроившись наконец в куче сухого сена, он задумался, что за сила направляет его путь. Везение выглядело слишком подозрительным, и ему казалось, что судьба уготовила ему какое-то вполне определенное предназначение.

Металлический щелчок мгновенно вывел Шадрака из глубокого сна. Вспомнив, где он находится, юноша тут же подавил желание сладко потянуться. Судя по звуку, кто-то открыл ворота конюшни.

Сквозь тонкий слой сена над головой пробивался слабый свет. Влажный воздух подсказал Шадраку, что уже утро — по утрам туман всегда был гуще. Он ничего не видел из своего укрытия, поскольку устроился у самой задней стенки конюшни. Надо было вылезать.

—Ты принесешь великую честь своему роду, Асаи. В Страже Сёгуна служат наиболее именитые самураи Империи.

—Я справлюсь с поручением, капитан.

Чтобы понять, что это самураи, Шадраку не нужно было особенно прислушиваться к смыслу разговора — достаточно было услышать их гулкие, гортанные голоса. Потом он вспомнил, что не повесил вчера на место подсумки, и запаниковал.

—Когда тебе нужно прибыть?

—Я должен добраться во дворец через неделю.

Шадрак услышал легкий звук хлопка.

—В таком случае, поторопись. Удачи тебе, Асаи.

—Спасибо. И вам тоже, капитан.

Звуки шагов постепенно умолкли, и в конюшне воцарилась тишина. Шадрак напряг слух, желая понять, где находится оставшийся буси — он был уверен, что на улицу вышел только один из собеседников. Юноша старался почти не дышать: звук дыхания громом отдавался в ушах, и Шадраку казалось, что самурай должен обязательно его услышать.

Послышался едва уловимый шорох. Через некоторое время шорох повторился, на этот раз ближе. Тяжелый сапог обрушился на спину Шадраку, и юноша взвыл от боли и неожиданности. Отбросив уже бесполезные остатки сена, от перекатился к задней стенке конюшни. Над ним склонился воин в полном вооружении, с лицом, прикрытым стальным шлемом с прорезью для глаз.

—Встать, крестьянин!

Шадрак поднялся на ноги, ошеломленно разглядывая самурая; тот, в свою очередь, поразился тем, что за спиной у «крестьянина» висит катана, а на боку — вакидзаси. Шадрак выругался про себя: за этот очевидный просчет он заслуживал немедленной казни. Он раскрыл рот, чтобы объяснить, что не собирается сопротивляться, но тут заметил, что самурай уже вытаскивает свой меч.

Шадрак отступил назад, сопротивляясь желанию вынуть собственный клинок. Уходя из деревни, он поклялся больше никогда не обнажать оружие против человека; вот и теперь он не собирался драться с самураем. Конечно, определенный вред он уже причинил, но больше этого не будет. Сын совсем не желал снова позорить своего отца.

Однако он тут же почувствовал спиной стену конюшни и понял: спасения нет. Буси поднял свой меч. В голове Шадрака совершенно автоматически пронеслись последовательности движений для защиты и контратаки. Помимо этого он механически отметил с десяток уязвимых мест в стойке и технике воина напротив. Он почувствовал, что легко победит нападающего.

От этих мыслей Шадрак расслабился, предпочитая скорее умереть самому, чем убить другого. Катана начал движение наискось. Движение казалось удивительно медленным. Буси имел хорошую подготовку, но в сравнении с навыками Шадрака казался новичком-любителем.

Уловив жадную вибрацию лезвия, Шадрак прекратил раздумья. Он отскочил в сторону от удара и мощно вонзил кулак в неприкрытое доспехами горло самурая. Трахея с хрустом сломалась, буси захрипел и упал на пол. Несколько секунд он бился в агонии, потом затих навсегда.

В каком-то оцепенении Шадрак стоял над телом убитого. Мучительная пустота охватила его до глубины души. Его подсознание, как всегда, выступило против воли — и победило. Его навыки впечатались настолько глубоко, что любая угроза ликвидировалась без всякого участия разума юноши.

Он вынул из ножен вакидзаси и опустился на колени. После того как отец изгнал его, смысла жить не было. Не было и во что верить — Шадрак чувствовал, что предал все идеалы. Он был совершенно одинок в этом бескрайнем мире, о котором ничего не знал. Хуже того — он превратился в опасного беглеца и не сегодня-завтра за его голову назначат награду.

Он обхватил туловище руками. Острие клинка коснулось оголенного живота. Даже при легчайшем нажатии лезвие с готовностью погружалось в тело. Слегка заколебавшись, он удобнее взялся за рукоятку меча, приготовившись нанести себе смертельный удар. Обычно, когда самурай совершал харакири, за его спиной стоял близкий друг, который должен был обезглавить приговоренного. Это делалось потому, что вспарывание живота было одним из самых мучительных способов лишения жизни. Могло пройти около получаса невыносимых страданий, прежде чем к самураю приходила смерть.

Мысль о боли не путала Шадрака. Конечно, он не желал мук, но был вполне способен управлять собой. Правда, при одной лишь мысли о самоубийстве он ощущал как никогда сильное отвращение. Хотя это чувство не было сознательным, однако стремление к самосохранению оказалось всепоглощающим.

Он попытался вонзить лезвие глубоко в живот, но инстинкты были неумолимы. Он яростно зарычал и отшвырнул клинок в другой угол конюшни, потом спрятал лицо в ладонях. Шадрак чувствовал, как силы разом оставили его. Ему казалось, что грядут великие мучения: он фактически обезглавил сам себя, но тем не менее был вынужден жить дальше.

Юноша снова взглянул на мертвого самурая, и горькая волна собственной вины окатила его. Что ж, он займет место убитого и постарается хотя бы частично возместить причиненный ущерб. В принципе, такое решение не казалось особенно разумным, но оно шло из самой глубины души, и Шадрак знал, что должен следовать ему.

Он принялся снимать доспехи с самурая, одновременно высматривая, нет ли где мотыги, чтобы закопать тело. Если бы ему удалось найти письмо с приказами буси, он бы спокойно представился вместо погибшего и взял бы себе его имя.

Все равно Стража Сёгуна не имела представления о том, как выглядит Асаи.

Пока Шадрак возился с бесчисленными застежками доспехов, он поклялся себе больше никогда не терять контроля над собой. Отныне он никогда не нарушит свой обет отказа от насилия.

Эния

Иесод Иецира

Заколдованный лес

Фиона сидела под деревом, стараясь разумом определить, где находится Джаад. До этого она сотни раз применяла ясновидение, чтобы отыскать своего врага. Сейчас она никак не могла сосредоточиться, управлять собственным мозгом. На девушке была плотная накидка, но начинающийся снегопад заставлял ее зябко ежиться. Впрочем, Фиона не слишком обращала внимание на холод — в ее голове метались куда более важные мысли. Рядом с ней улеглась черная пантера. Зверь нетерпеливо и нервно подергивал хвостом.

Внезапно Фиона вздрогнула: она почувствовала своего недруга. Ярость забурлила в крови девушки, когда она нащупала домик на дереве, в котором сейчас находился Джаад. Фиона перебросила через плечо суму, подхватила шест и быстро направилась к видимой только разумом цели. Пантера зарычала и отправилась следом.

Когда Фиона подошла к лагерю разбойников, на небе сияла полная луна. Снег устилал землю толстым покрывалом. Кое-где его толщина доходила до фута, так что подгоняемой собственной ненавистью Фионе приходилось пробиваться сквозь сугробы. Была почти полночь, и золотая лодка леса уже плыла в серебристых лунных волнах. Холод стоял такой, что пар от дыхания тут же оседал инеем на одежде Фионы.

Быстрая ходьба по глубокому снегу утомила Фиону. Задыхаясь, девушка жадно хватала ртом воздух. Выбирая себе путь между деревьями и кустарником, она почти все время смотрела себе под ноги и поэтому испугалась прорезавшего воздух громкого окрика:

—Эй, ты! Стой там, где стоишь!

Она поняла, что это часовой лагеря бандитов. Подняв глаза, она увидела приближавшегося к ней мужчину. Часовой был вооружен длинным мечом и луком. Чуть правее к ней спешил другой бандит, затянутый в коричневую кожу доспехов.

Фиона решительно направилась вперед, наперерез первому охраннику. Заметив ее приближение, бандит извлек свой меч, но, судя по всему, нападать на девушку не собирался. Очевидно, осознание того, что перед ним женщина, обескуражило часового. Подойдя поближе, он схватил Фиону за руку.

Сосредоточившись, Фиона метнула в него всю мощь своей психической энергии. Часового отбросило далеко прочь. Он крепко ударился спиной о ствол дерева и без чувств упал наземь. Второй бандит выругался и нацелил на девушку свой лук. Однако больше он ничего сделать не успел: черная пантера бросилась на него. Вопль оборвался почти немедленно — зверь убил бандита мгновенно и безболезненно, одним ударом когтистой лапы раскроив тому горло до позвоночника.

Не останавливаясь, Фиона направилась к домику на дереве. До цели было уже близко. Она обошла дерево несколько раз, чтобы убедиться, — ночью все деревья выглядели одинаково.

Сверху был спущен толстый канат. От жилья Джаада до земли было футов десять.

—Лежать! — тихо приказала Фиона. Пантера недовольно заурчала и улеглась в снег.

Оставив сумку внизу, Фиона укрепила шест на спине и полезла по канату. Канат, покрытый ледяной коркой, был очень скользким, но встречавшиеся через равные промежутки узлы помогали удержаться. Уже на самом верху она напрягла торс и перебросила тело на платформу.

Домик наверху представлял собой не просто платформу; он был сооружен среди толстых ветвей, что давало хоть какую-то защиту от ветра. В остальном это была плоская дощатая конструкция, единственным украшением которой служило закутанное в кучу одеял тело спящего Джаада. Как только Фиона коснулась платформы, Джаад испуганно приоткрыл один глаз. В следующую секунду он уже сидел, словно загнанный в клетку зверь, готовый вскочить и убежать. Но Фиона уже склонилась над ним, и юноша замер.

Их взгляды встретились, и Фиону охватило чувство невероятно мощной связи с Джаадом. Ощущение, будто однажды они встречались, было даже сильнее, чем в момент встречи с пантерой или элементалом. Несмотря на ненависть к Джааду, Фиона чувствовала безусловную связь, соединявшую ее с этим человеком. Юноша тоже глядел на девушку, и его черные глаза слегка прояснились — их взгляд стал более осмысленным и не таким затравленным. Фиона видела, насколько беспомощен ее враг, она даже чувствовала определенную симпатию к нему, но вопреки всему не могла побороть в себе жгучую ненависть к Джааду.

—Лина, — сдавленно произнес Джаад. Фиона удивленно уставилась на него — она не поняла, отчего он решил назвать ее так.

Джаад протянул ей руку. Это опять поразило девушку: она ожидала, что недруг будет испытывать такую же яростную ненависть к ней, как и она — к нему. Совершенно неожиданно ее миссия значительно осложнилась.

Фиона отбила шестом протянутую руку. Джаад обиженно глянул на гостью. И тут Фиону прорвало.

—Будь ты проклят! — выкрикнула она, с силой опуская шест на Джаада.

Защищаясь, юноша поднял руки раскрытыми ладонями кверху и вскрикнул, когда удар обжег его.

—Нет, Лина, нет! — с болью в голосе прокричал он. Однако Фиона уже ничего не слышала. Она вновь и вновь лупила его шестом. Джаад попытался отползти, но крохотная платформа не давала ему спасения. Ослепленная яростью девушка не сознавала, что ее противник даже не пытается ответить ей, а только неуклюже защищается. Конечно, она отметила про себя его впечатляюще мощное сложение; одного ответного удара хватило бы, чтобы прикончить Фиону на месте.

Шест звучно и мощно приложился к спине Джаада, как раз напротив правой почки. Юноша взвыл от боли и заметался по платформе. Он перевернулся на спину, чтобы отбиваться от Фионы руками. А девушка все наступала на него, и несчастный почувствовал, что избиение будет продолжаться.

Он поднялся и, неверно пошатываясь, изготовился схватить Фиону, придавить ее своим весом, чтобы прекратить мучения; но, заметив, что Джаад встал, она тут же ударила его шестом по голове. Удар оказался настолько неожиданным, что юноша свалился с платформы и полетел на землю. Он лишился сознания еще до того, как упал на землю. Снег почти не смягчил падения.

Лина в ужасе смотрела на дело своих рук. Длилось это недолго — буквально через секунду ненависть снова овладела ею. Она спрыгнула с платформы, приземлившись неподалеку от Джаада. Схватив шест, она оседлала мощную грудь врага. Потом Фиона выхватила кинжал — тот самый, что некогда стащила у Йиханы.

Она пристально всматривалась в лицо Джаада, чувствуя, как растет в ней ярость; и все же что-то внутри сопротивлялось намерению вонзить кинжал в его сердце.

«Совершить убийство — все равно что совершить самоубийство, — вдруг пришли ей в голову слова Филипа. — В тебе есть что-то, оно не позволит тебе убить».

С искаженным лицом она прижала лезвие к горлу Джаада. Лицо юноши казалось ей до боли знакомым, она, пожалуй, смогла бы даже назвать его имя. Во всяком случае, звали его точно не Джаад.

Рука Фионы дрожала, когда из-под лезвия появилась тонкая полоска крови. Заслышав мягкий топот, девушка подняла голову — это пантера в несколько прыжков преодолела расстояние до них. Огромная кошка недобро зарычала, и Фиона поняла: зверь пытается внушить ей, что убийство будет большой ошибкой. Она чувствовала даже, как забился элементал в ожерелье матери, предупреждая Фиону.

Ярость все не покидала ее, девушка не могла с ней бороться. Силясь вернуть самообладание и убрать кинжал от горла Джаада, она вся тряслась, словно в лихорадке. От величайшего напряжения на глазах Фионы выступили слезы, но рука так и не двинулась с места — она все так же нависала над горлом Джаада, готовясь в любую минуту одним махом перерезать ему горло.

—Не-ет! — ее вопль ярости и отчаяния зазвенел в холодном ночном воздухе.

Джаад внезапно очнулся. Он сильно толкнул Фиону, так что она отлетела на несколько футов, и тут же вскочил на ноги, спотыкаясь в снегу. Фиона перехватила кинжал: она собиралась метнуть его в спину Джааду, как только он побежит. Девушка понимала, что в этом ее последний шанс — она не сможет жить дальше, если сейчас не удовлетворит свою злость. Вдруг кинжал выпал из ее руки. Фиона чувствовала, что не сможет обагрить руки кровью невинного человека. В конце концов, что бы Джаад ни сделал ей в прошлых жизнях, в этой он не сотворил ничего, за что она могла бы осудить его на смерть.

Приняв трудное решение, Фиона повалилась на землю и принялась кататься, словно безумная. Казалось, будто ярость в ней превратилась в разумное живое существо, которое теперь наказывает ее за то, что девушка осмелилась ослушаться приказа. Визжа, Фиона извивалась по снегу, стараясь прогнать овладевшие ею кошмарные чувства. Она знала: есть только один оккультный способ спастись от этого.

В такой ситуации Фионе нужна была максимальная концентрация, чтобы следовать за бурей чувств. Девушка вытолкнула из солнечного сплетения сгусток своей астральной материи, постепенно придав ему форму довольно большого шара. Все это время ее тело раскалывалось от невыносимой боли. Долго ей такую агонию не выдержать; необходимо завершить попытку сейчас — или никогда. Невероятным усилием воли она спроецировала свою ненависть прочь от себя, в виде астрального сгустка. Почти сразу же Фионой овладело спокойствие. Ненависть вытекла, исчезла.

Астральная материя зашевелилась, принимая облик огромного волка с багровыми, бездушными глазами. Даже понимая, что это ее собственное творение, часть ее собственной души, Фиона оцепенела от страха. Она исторгла из самой себя это существо, которое теперь обрело свою волю и желания. Она не имела власти над этой тварью — разве что вновь поглотив ее. Но на такое у Фионы не хватило бы сил. Пантера пристально следила за волком, словно это была добыча. Черная кошка была готова растерзать зверя, как только он закончит свое превращение, но волк уже достиг размеров пантеры и все продолжал расти...

Теперь ярость полностью покинула тело и душу Фионы, превратившись в самого настоящего волчину-гиганта. Девушка разорвала астральную связь между ними, отпуская зверя в отдельную жизнь. Он зарычал на свою создательницу и огромными прыжками помчался вслед за Джаадом. Между огромных клыков свисал красный, как кровь, язык.

«О, Боги! Что же я наделала? — подумала Фиона. — Я сотворила демона!» Она чувствовала себя как-то странно — невероятно уставшей, но при этом удивительно цельной.

Черная пантера фыркнула и собралась вслед за волком.

— Нет, Баст! Нет! — закричала она. — Джаад должен сам справиться с ним. Все, что я могла, я сделала.

Она нахмурилась: «Откуда это я знаю, как зовут эту кошку?»

То была ее последняя мысль, прежде чем Фиона без чувств повалилась в снег.

Бесчестье подобно шраму на коре дерева: вместо того чтобы исчезнуть, оно лишь увеличивается.

—«Бусидо, Путь Воина»

Истинная смелость заключается в том, чтобы жить, когда необходимо жить, и умереть лишь тогда, когда необходимо умереть.

—«Бусидо, Путь Воина»

Планета Теллюс

Ниппонская империя

Город Хонсю

Й год правления

Поиск по сайту: