Но если ранней весной услышишь первый дождь, - знай, Он рядом с тобой, касается тебя, чувствует и, по-прежнему, любит

В одно мгновение я вспомнил всю свою жизнь. Я вспомнил движения губ, ее утренних губ - как поцелуя росы, - говорящих шепотом: Доброе утро. Я вспомнил и то, как попал сюда, и то, как два дня назад увидел ее, словно видение... Я не называл ее имени уже несколько лет. А теперь мои глаза смотрят на мир в последний раз, самое страшное, что ее нет рядом, самое чудесное, что ее нет рядом...

Начиналось все не так, словно посреди ночи ворвался день. Да, тогда тоже было полночь...

Я ехал в метро. Впервые за долгое время я оставил машину и поехал вот так, как раньше. В вагоне было душно и практически безлюдно. За окном мерцал ночной город. Очень давно я не видел просто города, не ощущал так близко обычной жизни.

Через четыре дня у меня день рождения - двадцать девятая годовщина, но праздника в душе не чувствуется по-прежнему. Чем ближе заветное число, тем тоскливее и томно становится на душе. Хотя я уверен, что души у меня не осталось, что-то необъяснимое глубоко-глубоко внутри не дает мне покоя. Что-то тлеет слабыми головешками, и я борюсь с этим слабым огнем.

Мама дала мне имя Александр, в честь моего отца. Я почти не помнил ее. Когда мне исполнилось семь лет она заболела воспалением легких. Врачи сказали, что нет никаких поводов для опасений, типичная болезнь не требующая специального вмешательства домашнее лечение. Отец на это пошел, забрав мою мать из больницы сразу же домой после первого обследования. Два дня я носил маме пыльные дикие розы с соседского участка и видел, как это малое, что могу сделать рождало искреннюю улыбку. Ее радость была счастьем любящего сына.

Я спрашивал маму:

- Когда ты поправишься?

- Скоро, - отвечала она.

- А мы пойдем на пикник?

- Конечно пойдем. В следующие выходные обязательно.

- Значит, с тобой все будет в порядке?

Она улыбалась.

- Конечно. Я должна еще увидеть твою свадьбу. А потом у меня будут внуки, много внуков.

Я запомнил счастливое лицо мамы в тот миг. В следующие выходные мы никуда не пошли. Через два дня она умерла.

Вскоре отец пристрастился к бутылке. Редко появлялся дома, а если появлялся, то исключительно пьяным. Прошло полгода и он начал бить меня. Сначала по лицу - сильные пощечины, потом избивал ногами до потери сознания. Я терпел, но жить как прежде - знал, что не буду уже никогда. После очередного избиения я убежал из дома. Жил какое-то время на пристани, выживал тем, что крал рыбу. А когда подвернулась возможность, покинул ненавистный город, спрятавшись на сухогрузе. Больше я не возвращался домой никогда.

Новый город принял меня не с распростертыми объятиями. Чужой для всех и одинокий для себя я не знал, что будет дальше.

После неудавшейся попытки продолжить прежнее существование путем воровства на рынках и базарах (один раз чуть не лишился жизни за булку хлеба) я настойчиво решил с этим покончить. Единственным выходом для меня стала легальная работа. Брался за все: подметал и собирал мусор, мыл посуду, разносил газеты и горячие завтраки, работал грузчиком, продавал рыбу и хлеб, чистил сточные канавы, зимой разгребал сугробы и отчищал крыши от снега у небольших забегаловок. А платой за все это было, в основном, ночлег и дешевый обед, реже - деньги; я их всегда откладывал и запрещал себе их тратить. Так я закаливал не только свой характер. Привыкнув к унижению любого рода, спрятав свое достоинство глубоко внутри, тем самым я оградил себя огромной стеной, через которую никто не мог пробраться. Я не обращал внимания на все, что происходило вокруг. Вся та тяжесть непомерным грузом давившая на мое сознание делала меня вопреки всему только сильнее. И я чувствовал, что сильнее окружающих с каждым днем, а они не догадывались о мыслях маленького мальчика со взрослыми глазами.

Я ждал своего времени, ждал часа, когда смогу доказать всем, но прежде себе, что из себя представляю. Было страшно тяжело, но у меня была настоящая мечта. Так прошло еще два года.

Когда мне исполнилось десять, у меня появился новый отец и новая мама. Моя жизнь круто переменилась с одного инцидента. Тогда я и не подозревал, что все, что последует дальше, мало будет зависеть от случая...

Я шел по пляжу. Было часов десять. Я вообще любил вечерние прогулки, часто подолгу гуляя, я размышлял о смысле своего существования, мне нравилось быть с самим собой, - почему-то я не ощущал полного одиночества. Вот и тогда, идя по пляжу, я думал о предназначении человека в мире, о том клубке, который нужно распутать с помощью определенных, сделанных в свое время шагов. Зная о своей непохожести на всех остальных, я старательно прятал это ото всех, не показывая внутренний сад никому. Я знал еще одно, - что в будущем обязательно встречу человека способного увидеть это спрятанное, но не похороненное.

Небо казалось без туч одного сплошного цвета - темно-синего. Звезд было много-много, совсем как в тот раз, когда я покинул свой родной город. Я запомнил тогда те звезды. Эти были такие же. Бризантный свет разливался от полной луны по спокойному морю. Вода не казалась определенно холодной, или я не думал об этом, просто ступал босиком и глубоко вдыхал морской с соленым привкусом воздух. Чуть дальше от рыбацкого причала виднелся старый металлический мост. Его темный невозмутимый каркас утопал в тишине, наполнявшей все вокруг. На воде привязанные к толстым балкам мерно покачивались деревянные лодки накрытые мокрым брезентом.

Когда я подошел ближе, из-под брезента неожиданно выпрыгнуло трое каких-то парней, одетых в лохмотья - в руках у одного - самого плечистого, выше всех ростом - был нож, у двух остальных короткие прутья, скорее всего железные, было слишком темно, чтобы разобрать. Я оглянулся назад и заметил еще два неясных силуэта находящихся дальше, чем стоящие передо мной - они просто стояли, не двигаясь.

Сердце бешено заколотилось, когда парень с ножом начал двигаться споро на меня. Бежать не было смысла. Во-первых, их было пятеро - догонят в любом случае. Во-вторых, я не мог сдвинуться с места ни на шаг - впервые за долгое время меня охватил сильнейший страх. Я отчаянно стоял и ждал приближения человека с ножом. Время замерло.

Он подошел вплотную. Его глаза были какие-то водянистые, пугающие и жестокие. В другой руке у него была бутылка пива, странно, что до этого момента я ее не заметил.

- Ну, че смотришь? Влюбился что ли? - произнес тот. Хриплый бас, словно ножом вспорол тишину.

Я молчал.

- Зашел ты далековато, - он отхлебнул пива. - Я раньше тебя здесь не видел. Знаешь, ты бы заплатил за пиво.

- За пиво? - не понял я.

- Да, ты же разбил мою бутылку, - сказал он и тут же рукоятью ножа расколол темное стекло. Осколки упали без шума в песок. Пива в бутылке уже не было. Повисла пауза. Я смотрел на парня в лохмотьях снизу вверх, не в силах ничего сделать. В карманах моего пиджака в белом платке, который сшила мне мама, и который я хранил, как самую дорогую вещь были замотаны все сбережения, - к тому времени, довольно приличная сумма. Заплатить за пиво, - и они отнимут все. Отдать все так тяжело накопленное, а что потом? Я не мог так поступить.

- Что-то ты тупо соображаешь, - прохрипел он снова. - Дай-ка я тебе помогу.

Он резко взмахнул рукой и чиркнул ножом по моему лицу. Перед глазами все сделалось совсем черным, мутным. На щеке я ощутил ноющий порез. В висках бешено стучало, а руки стали похожими на лед.

Все произошло в одну секунду. Я запустил руку в песок и, нащупав первый же осколок - горлышко бутылки - схватил его крепко и со всей силой вонзил в напавшего. Удар пришелся в плечо. Парень взвыл от адской боли и рухнул навзничь, загребая ртом воздух и брызжа слюной - стекло так и осталось торчать в его кровоточащей руке. В тот же короткий миг я ощутил тяжелый удар по голове сзади. Перед глазами все закружилось, я ничего не видел даже на расстоянии вытянутой руки. Ноги сами сделались ватными, и я упал рядом. Последнее, что осталось в памяти - было темно-синее полотно неба, усеянное яркими звездами.

Я не пытался открыть глаза, ничего не чувствовал, кроме боли во всем теле и сплошного холода. Я знал, что лежу на песке, но как сюда попал - не знал, точнее не понимал, почему это произошло именно со мной, здесь и сейчас. Я думал, что это были мои последние минуты. Наверное, так люди и умирают.

Не было никакого коридора и пленительного света, никаких голосов и ангелов. Был только страшной силы холод - будто легкие превратились в один большой кусок льда. Было больно сделать даже маленький вздох. Звезд на небе стало еще больше...

Первое, что я помню, открыв глаза - мягкие лучи солнца сквозь салатового цвета шторы. Я попытался пошевелить рукой и услышал сухой хруст в суставах. Все мое тело онемело так, будто я спал десять лет. Где я находился, тоже было для меня загадкой. С трудом повертев головой - шея затекла еще сильнее, - я осмотрел помещение. Ну, во-первых, лежал я на просторной кровати, из которой я занимал добрую пятую часть. Комната не была большой, но и маленькой я ее назвать не мог. Удачное сочетание лимонных обоев и огромных окон визуально делали пространство шире. Только я посмотрел на лакированную дверь, как она открылась, и в комнату вошел мужчина средних лет в очках и тонкой полоской усов.

- А, проснулся наконец-то! - произнес мужчина громким четким голосом - так говорят или военные, либо учителя. На учителя он явно не смахивал, значит, он был военным.

- Где я нахожусь? Что со мной случилось? - спросил я первое, что пришло в голову. Мой голос показался мне совсем незнакомым, и сразу же заныла щека.

Мужчина подошел к окну и раздвинул шторы. Из-за его широких плеч полилось солнце. Такая осанка могла быть только у военных.

- Не беспокойся ни о чем, - начал он. - Ты у меня дома. Я подобрал тебя на пляже, похоже тебя сильно избили. Я отвез тебя домой, потому что это было ближе, чем ехать в больницу. К тому же, моя супруга врач. Она-то и выходила тебя. Все эти две недели за тобой наблюдала. Был момент, когда мы опасались за твою жизнь, но все обошлось.

- Две недели?

- Да. Ты был без сознания все это время. Элеонора, - моя жена, - говорит, что так часто бывает после черепных травм.

- Мне трудно говорить, - произнес я и снова ощутил боль в щеке.

- Супруга сказала, что у тебя поврежден лицевой нерв, - он посмотрел на окно.

Я попробовал рукой потрогать ноющее место, но ощутил лишь пластырь.

- Это, что навсегда? - спросил я.

- Боль со временем пройдет, но возможно какие-то дефекты останутся, но сейчас главное, что с тобой все в порядке.

- Можно вас попросить, - попытался привстать я.

- Да, конечно, что за просьба?

- Очень хочется пить.

- Я позову сейчас прислугу, тебе приготовят обед.

- Почему вы это делаете для меня?

Он снял очки и убрал их в черный футляр.

- Просто тебе нужна помощь, а я могу эту помощь реализовать. Все просто.

Все просто - произнес он, но для меня ничего не было просто. Еще ни разу в жизни никто не делал для меня что-то просто так.

Когда он ушел, я сильнее закутался в мягкое одеяло и начал смотреть в окно. Единственное, что мне оставалось делать - слушать доносящиеся звуки с улицы: монотонный гул машин, пение птиц, крики и смех детей. Когда я был без сознания, ничего этого у меня не было, сейчас же все постепенно возвращалось на свои места.

Минут через десять в комнату постучали. Не успев я произнести - войдите - дверь открылась. Мои глаза сразу же застыли при виде подноса полного всякой разной еды. Потом я заметил и женщину, которая принесла все те яства. Помню, как я уплетал за обе щеки все подряд, что только хватали мои пальцы, одновременно слушая краем уха, как женщина говорит о погоде и тому подобных малоинтересных в тот момент вещах.

Элеонора и Винор приняли меня, как сына. А Гера - родной сын Винора сразу же невзлюбил меня. Как я ни старался с ним сдружиться, общий язык нам так и не удалось найти. Он вбил себе в голову, что я занял его место. Хотя по сути дело так и было. Но от такой шаблонной реакции и нежелания ничего понимать мне становилось невыносимо, и я мучился долгое время. А когда у меня спрашивали прямо, напрочь отвергал такую мысль. Почему, сам не знаю.

Отец (Винор попросил его так называть) устроил меня в лучшую частную школу. Гера был старше на год, и частенько после занятий меня поджидали его дружки. Геры никогда с ними не было, но я знал, что эти парни из его окружения. Часто я приходил домой с синяками, но ничего не говорил отцу. Так продлилось примерно год, позже мне все это страсть как надоело, и я устроился в секцию борьбы. Начал исправно посещать занятия, немного окреп физически. Мой круг общения изрядно расширился, появилось много новых друзей. С тех пор ко мне стали реже приставать, так как я уже реально мог дать сдачи. А в Гере все росла злость на меня с каждым днем. К концу школы я, правда, об этом полностью забыл. Моя жизнь вновь перевернулась.

Звали ее Эсфирь. Я сразу же влюбился в это имя по уши, и в нее, разумеется, тоже. Случилось это в последнем классе школы. Она приехала в город вместе с родителями на рождественские каникулы и осталась навсегда. Все произошло спонтанно. Я не знал, чем было вызвано такое решение, и копаться не хотел, просто был доволен, но излишне старался не показывать этого. Она была совсем не похожа на окружающих девчонок. Начиная с имени, в котором ощущалось что-то возвышенное, и продолжая (но никак не заканчивая) самыми глубинными мечтаниями - все было необычно.

Она была единственным ребенком в семье. Ее родители - очень обеспеченные люди - вкладывали в дочь огромное количество денег, а мне казалось, что ей нужно не всегда это. Отнюдь не это. Я смотрел в ее серые с переливами глаза и читал в их бездонной глубине: "Я очень одинока. Я одна".

Мы сразу сдружились, и быстро привязались друг к другу, не представляя жизни поодиночке. Странно, два человека из совершенно разных мест, а так похожи. Но одновременно со схожестью мы дополняли друг друга чертами характера, присущими нам индивидуально. В нашем окружении все были убеждены на сто процентов: таких пар не бывает. Но всем на зло мы каждый новый день доказывали обратное.

Я никогда не наблюдал за собой филигранной памяти, но помнил каждый прожитый день с Эсфирь. Помнил, как впервые взял ее за руку, как подарил первый в своей жизни букет цветов, как поцеловал ее - сам того не ожидая - страстно. Были и конечно несколько безумные воспоминания, то, как я пробрался тайно в ее комнату и остался ночевать, прячась под кроватью, а она смеялась надо мной почти всю ночь. Помнил, как тщательно подбирая слова, произнес шаткую фразу - я тебя люблю, помню отчетливо ночь, когда узнал женскую плоть.

- Тогда причем здесь бергамот? - удивилась она, глядя на меня огромными глазами.

- Просто я люблю грушевый сок, и только, - улыбнулся я.

Она зло посмотрела на меня. Я же тем временем взял со стола меню и попробовал рассмотреть, измельченный шрифт. Лампы вокруг нас светили куда угодно, но только не на стол. Бросив затею с меню, я вновь посмотрел на нее.

- Я бы заказал березовый сок, но в этом меню его видимо нет.

- Значит, ты привел меня сюда, чтобы мы обсуждали различные соки? - ее брови поползли вверх.

Я продолжал смотреть в ее глаза, излучающие вместе со злостью непередаваемую теплоту.

- Я думала, ты хочешь поговорить со мной, - вздохнула огорченно Эсфирь. - А ты такой же, как и все!

- У тебя потрясающие глаза, словно проваливаешься в космос!

- Ты издеваешься надо мной!

Она была в не себя от злости, от моей сегодняшней несерьезности, да и вообще от всего на свете. Слишком хорошо я знал эти глаза.

- Нисколько не издеваюсь, - я положил на ее прохладную руку свою и, глядя в глаза, произнес:

- Просто я люблю тебя, Эсфирь! Люблю всем своим безумием!

Я подвинул свой стул к ней поближе. Она некоторое время сидела, опустив глаза.

- Я не могу видеть твоих слез, - прошептал я, подбирая указательным пальцем с ее щеки хрусталик слезинки. - Уже слишком поздно, давай я провожу тебя.

- Разве тебе не нужен мой ответ? - неуверенно спросила она.

- Ответ у тебя в глазах.

- Что, правда?

Я кивнул, но поскольку она смотрела не на меня, а в пол, то произнес:

- Я тебе правду говорю.

Она повернулась ко мне и посмотрела в глаза. Я вдруг забыл о времени, ее взгляд стирал все живое. Вдруг ее чуткие пальцы впились в мои волосы, а губы накрыли долгожданные поцелуи губ ее. Я прижал ее крепко и одновременно нежно, будто воздушное перо. Время рассыпалось мелкими песчинками.

- Я люблю тебя, - выдохнула она.

Я обнял ее снова, и мы долго слушали окружающий мир, прижавшись друг к другу. Идиллию бесцеремонно прервал грубый голос, прохрипевший прокуренным басом:

- Кафе закрывается.

И мы ушли от душного места. Я смотрел вокруг себя, и не мог понять, что же изменилось за это время. Что-то точно изменилось, сомнений нет. В черном небе нам подмигивали миниатюрные звезды.

Когда мы шли по уже ночной аллее - фонтаны в гранитных оковах давно стихли - полил дождь, неожиданно и как из ведра, такого громадного ведра во все небо. Наверное, со стороны мы представлялись довольно странными, если не сумасшедшими - промокшие до последней нитки, без обуви (туфли мы несли в руках) идут и брызгаются замершей водой из фонтанов, периодически в них забираясь. Но в тот момент нам было все равно, что и кто о нас мог подумать. Это полночное купание принесло нам не только массу непередаваемых ощущений, поцелуев по пояс в воде, экзальтированных воспоминаний, но и почти недельную простуду в виде тяжелого гриппа у Эсфирь и воспаления легких у меня. Но если можно было вернуть время назад, мы не задумываясь повторили бы все заново.

- Ты вся замерзла, бедная.

Я чувствовал, как стучат ее зубы, и все тело пробивает тонкая дрожь.

- А ты можешь согреть меня?

- Боюсь, что в таком виде я сильно смахиваю на брикет мороженой рыбы, - пытался развеселить я Эсфирь.

В ее серых глазах сверкнул хитрый огонек.

- Тогда пойдем ко мне.

- Будем размораживать рыбу?

- Во-во! - рассмеялась она.

В ту ночь не было ни шепота свечей, ни змеящихся пузырьков шампанского, ни закрытых глаз, кроме мгновений, когда страсть, боль смешивались в еще большее желание. Ветер стихал за окном на секунду-другую, словно притаившись, а затем бил в стекла с еще более свирепеющей силой. Брал штурмом. Опять стихал.

Было как-то не так. Жар рождался из холода, и наоборот. Губы шептали, целовали, не могли. Жадные пальцы оставляли порой кровавые следы и были ненасытны влажными телами. Глаза блестели новым чувством, совсем недавно мне было чуждо это ощущение спокойствия и блаженства. Было очень тепло, лишь слабый желтоватый свет улицы проскальзывал сквозь еле покачивающиеся пластинки жалюзи. Эсфирь задула все свечи и волшебное стеариновое пламя, играющие на нашей коже, исчезло. Я заметил, как ее пальцы медленно расстегивают миниатюрные пуговицы на тонкой шелковой рубашке, почти прозрачной. В ту ночь не было холода.

Эсфирь перевернулась на спину и откинула голову назад. Ее серые глаза долго смотрели в пугающую черноту. Бунтующий огонь скрылся, когда ее веки плавно опустились, но не угас. Дыхание стало неровным. Сердце билось в отчаянии вырваться из тесной груди.

Я положил свою руку на ее мягкий живот, покрытый капельками пота, и медленно повел пальцами вверх. Она лежала, выкручиваясь и жадно глотала ртом воздух. Я дотронулся ее большой груди, поводил кончиком языка по вздутым соскам, и чувствовал, как ее тело замерло. Она взяла мой пенис своей рукой и зажала у основании головки. Мои ноги затряслись, когда она быстрыми движениями задвигала рукой. Я кончил первый раз в жизни, прямо на ее грудь. Она рассмеялась, а я лишь опустился на нее, стараясь не делать ей больно. За окном царила мертвая тишина.

Когда он отвердел, моя рука скользнула по ее бедрам. Она смотрела на меня закусив губу, когда помогла рукой проникнуть в нее. Там внутри все пылало жаром и как мне казалось, дышало. Я чувствовал все ее мокрое тело, когда припадал к ней вновь и вновь с силой и мягкостью. Время летело и это продолжалось, пока все, что снова накопилось у меня внутри, я не вылил в нее. Так повторилось еще несколько раз. Я получал ее до последней капли, до последнего ее вздоха, и знал, что ни с кем в своей жизни не испытаю ничего подобного.

Что происходит с теми, кто слишком любит? Я не любил цитировать Эсфирь. Что делать с людьми, слова которых не хочется повторять, но которые, тем не менее, своими фразами попадают в самую точку? Она говорила, что они либо возносятся к звездам, либо идут на дно. Что происходило со мной? Я, скорее всего, раскололся на две половинки. Одна по-прежнему замкнута в бесполезный лабиринт, выход у которого всегда один и тот же - тупик. Другая отделилась навсегда и связь с ней потеряна, как ни печально.

На очередной станции в вагон зашла шумная изрядно подвыпившая компания молодых людей. Сразу же заиграла гитара, и под неровную музыку все они дружно запели. Я вновь повернулся к окну, возвращаясь к своим мыслям. Странно то, что не хотелось отвлечься. В голове опять Эсфирь.

Как и все хорошее, что появляется в жизни у людей, то спасение от повседневно суеты наши с ней отношения прекратились. Все случилось довольно быстро. Можно даже сказать, что я не заметил, как все случилось. Она исчезла. Просто исчезла, как весной тает снег, как в полдень растворяется туман. Куда? Хотел бы я знать.

Я долгое время пытался ее найти; целыми днями звонил, но никто не подходил к трубке, часами просиживал дома, ожидая ее звонка - смотрел на телефон, вид у которого был такой, как будто он сейчас зазвонит, но все впустую. Может все телефонные провода мира оборвались и никто об этом не знает? Когда я попал к ней домой - прикинулся специально для консьержки двоюродным братом, сказав, что срочно улетаю из города, а сестры как назло нет, ждать не могу, и без своих вещей тоже не могу уехать - я поразился до глубины души. Комната была абсолютно такой же, какой я ее помнил - ничего из вещей не тронуто, все стояло на своих положенных местах. Ощущение, будто Эсфирь сейчас вернется, скажем, из магазина и мы пойдем куда-нибудь гулять, посмотрим старый фильм в круглосуточном кинотеатре, или купим пива и поедем в порт, смотреть на звезды, говорить о чувствах, и слушать плеск волн приглушенный криками чаек. Но она не пришла. Не тогда, не на следующий день. Ни через месяц. Ни даже через год. Так уходят самые дорогие на планете люди. Уходят навсегда. У меня осталась одна память - фотография со дня рождения Эсфирь. Она в красном шелковом платье с таким же красным шелковым платком. Улыбается так, как улыбалась только мне. Именно такой я запомнил ее навсегда.

В душе тлела надежда, что когда-нибудь я увижу ее. Также как зимой выпадает снег, как появляется туман - она не могла не вернуться в этот мир, где прозябал я. Когда вечерами лежа в постели сквозь сигаретный дым я разглядывал месяц, повисший над окном, думал о том, что она тоже в эту самую секунду видит серебристый месяц. Она просто потеряла счет своего времени, она где-то рядом, но почему-то сейчас не может вернуться. Такие мысли иногда согревали. Часто сидя в порту, я вслушивался в окружающий меня мир, пытаясь вспомнить некоторые наши разговоры. Ничего не получалось Память словно обесточили - щелк - и все - полный мрак.

Однажды я попросил одного знакомого с большими связями человека раздобыть любую информацию, которая хоть как бы помогла мне найти Эсфирь. Через месяц дома меня застал странный телефонный звонок.

- Александр?

- Да, - ответил я в трубку.

- Слушай, приятель я по твоему делу. Не отвлекаю ничем?

- Ты что-нибудь нашел? - быстро спросил я.

- Кое-что. Я сделал все что мог. Прости, но никаких следов, она словно исчезла. Но я все же раскопал нечто интересное.

- Не томи же.

- Вы с ней очень похожи судьбами, как оказалось.

- Ты можешь говорить на человеческом языке? - уже злился я.

- Ее родители на самом деле не ее родители.

- Что за чушь ты городишь? - хотел я уже положить трубку.

- Постой-постой, я дело говорю, - проговорил он скороговоркой. - Ее взяли из приюта, она приемная дочь, понимаешь?

- Не может быть, ты что-то путаешь.

- Мой источник более чем надежный. Ее удочерили, когда ей было лет шесть, а может, и того меньше. А о настоящих родителях ничего не известно. Не знаю, поможет ли это тебе, просто решил сказать, ты же просил что-либо раскопать, вот я и капнул.

- Я думал, такого рода информацию узнать нельзя, - сказал я ему.

- Деньги открывают любые двери.

- Ладно, спасибо за помощь.

- Не за что. Если что-нибудь еще выясню, обязательно сообщу. Пока.

Вот такой вот был разговор.

Свинцовые тучи за окном прохудились, и пошел сильный дождь. Я вспомнил, что не взял зонт. Отсутствие машины сулило новые проблемы, но сейчас думалось о другом.

Женский голос объявил о конечной остановке. Я встал и пошел к дверям. Поезд медленно подходил к станции. В стекле мутно отразился силуэт человека, по-прежнему сидевшего у окна. Я повернулся назад.

Что-то в его виде было не так. Лишь позже я догадался, что передо мной душевнобольной. Таких людей либо бояться, либо смеются над ними, либо вообще не воспринимают. Он не замечал, что я смотрю на него - долго дышал на стекло, а потом дрожащей рукой вывел надпись на запотевшей поверхности: "Боже, спаси нас всех".

Впереди показался освещенный огнями силуэт Гардена. Минуя металлический забор и кирпичные колонны, я быстро вбежал по широким ступенькам к черному входу. Через мгновение дверь открыл какой-то человек в черном костюме, и мы вместе зашли внутрь, утопая в желтом свете фонарей по обе стороны двери.

- Идите за мной, - бросил он через плечо и повел меня по длинному коридору. На застеленном красным ковром паркетном полу на одинаковом расстоянии друг от друга стояли бледно-пепельные цветы в узких терракотовых горшках. За закрытыми дверьми были слышны притихшие голоса. Перед одной такой дверью человек в черном остановился, вальяжно повернувшись ко мне, тихо произнес:

- Здесь.

Когда силуэт моего провожающего скрылся за углом, я без стука вошел внутрь.

В комнате было светло. Кроме люстры с причудливыми хрустальными сосульками горела еще настольная лампа. Справа по стене вдоль скромного люнета вился змеевидный цветок из высокого - почти метр - горшка. В углу ближе к окну стояли деревянные часы, слабо освещенные свечами с подоконника.

Он сидел в кожаном кресле в своих дурацких темных очках и нервно покручивал ручку двумя пальцами. На его губах появилось нечто похожее на улыбку.

- Здравствуй, ронин, - сказал он, уже спокойно кладя ручку. - Извини, что мы встретились так поздно. Присаживайся. Выпьешь чего-нибудь?

Я, покачав головой, сел на лакированный стул с красивыми резными подлокотниками и достав из внутреннего кармана пиджака пачку сигарет и миниатюрный коробок спичек, подвинул пепельницу стоявшую на столе, и закурил.

- Опять ты со своими черными спичками, - указал он взглядом на мой коробок. - И откуда только ты их берешь?

- Почему мы встретились у тебя? Что за необходимость? - проигнорировал я его вопрос.

- Об этом позже, - он махнул рукой. - Так значит, ничего не выпьешь? А я, пожалуй, промочу горло.

Он достал из ящика стола бутылку текилы прямоугольной формы и стакан. Я стряхнул пепел.

- Не можешь изменить старым привычкам? - спросил я.

- Ты же знаешь мою страсть к текиле. Как попробовал еще тогда на выпускном, помнишь, заболел. Точно не будешь?

Я покачал головой и выпустил тонкую струйку дыма.

- Нет, спасибо. Так что случилось, Гера?

- Не торопи, - он медленно налил в рюмку золотистую текилу, потом проверил стекло на свет и выпил залпом.

- Крепковата, - изрядно поморщился он - так морщатся спелые помидоры на солнце. - Жаль, что нет соли с долькой лимона. Ну, да ничего. Я помню, мы часто собирались у отца на партии шахмат. Просчитывать ходы своих противников, он это так любил.

- А ты разве нет?

- Мне всегда была интересна сторона игровая, ведь главное участие, верно?

- Что-то я не помню, чтобы ты оставался доволен всего лишь участием, - проговорил я, и сильно затянувшись, потушил сигарету в хрустальной пепельнице.

Гера отодвинул рюмку.

- Тебе ведь его не хватает также сильно, как и мне... Уже семь лет прошло с того дня, а словно это было вчера. Он любил нас.

- Ты хотел поговорить именно об этом? - посмотрел я ему в глаза.

- Просто хотел обговорить еще раз кое-какие детали...

- Какие детали? - оборвал я его.

Гера снял очки и ослабил галстук, не сводя с меня пристального взгляда.

- Слушай, дело, которое запланировано на завтра пройдет без изменений. Ни в первый раз. У меня много дел сегодня. Так стоило тащить меня сюда, да еще в такое время?

Гера спокойно положил очки на стол.

- До меня дошли некоторые слухи.

- Слухи?

- Будто бы ты собираешься уйти, что этот раз последний и все такое. Как тебе?

- Никак, - отрезал я. - С каких пор ты веришь слухам?

Гера медленно поднялся и подошел к окну. И вдруг раздался треск от удара руки о подоконник. В ту же секунду бронзовый канделябр с тремя горевшими свечами повалился на пол. Отслоившиеся огоньки сразу потухли.

- Хватит язвить! Ты что думаешь, все настолько просто? Что ты можешь выйти из игры, когда захочешь? От нас никто не уходит по своему желанию, - он достал платок и вытерев лоб, бросил его на стол. - Или ты позабыл свое недавнее прошлое, как мы подобрали тебя побитой, почти безжизненной собакой, пригрели под своим заботливым крылом. Дали тебе все! Ты это забыл? Мы ждали от тебя признательности и верности, взамен всему!

- Странное занятие для теперешнего отца семейства оправдывать собственные ошибки и слабость. Что ты подразумеваешь под словом все? Деньги?

- А что же еще?! - в маленьких серых глазах блеснул шаткий огонек.

Поднявшись с кресла и, не говоря ни слова, я подошел к двери. Повернув золоченую ручку, я не оборачиваясь тихо, но ясно произнес:

- Хоть живите здесь, хоть умирайте - мне все одно.

Я захлопнул дверь.

Решив, что выйду через главный вход, я минул узкие коридоры, спустился по мраморной лестнице в главный холл. Людей почти не было, лишь одиноко просматривая какие-то листки за своей стойкой, стоял клерк, несколько человек уютно дремали на синих креслах рядом со своими дорожными сумками. Я споро прошелся вдоль многогранных колонн, искусственно подсвеченных голубоватым светом ламп, мимо уже закрытого ресторана по бархатному ковру и вышел через огромные двери частично из металла, и частично из стекла.

Охранники, одетые в демонстративно шикарные костюмы курили в стороне от входа вместе с водителями такси, ведя между собой пространные разговоры. Все, что я расслышал, был рассказ о недавно прибывших постояльцах в Гарденский дворец, что целый этаж получил богатых жильцов.

Сзади высился особняк. Обернувшись назад к старинным декадентским стенам, я окинул слабо освещенные, закрытые шторами окна. И как будто внутренний голос сказал мне в ту секунду остаться на месте, или это было какое-то чутье, или что-то свыше, - и я остался.

Почему я в ту минуту поступил именно так - не понятно, и почему я смотрел именно в те окна с красивыми кружевными занавесками, сквозь которые проглядывали высокие цветы тоже нельзя объяснить. Но именно в тот миг я потерял прежнее состояние, в легких стало не хватать воздуха, а сердце сжалось в один миг до крошечных размеров. Сначала я подумал, что то, что я увидел, является лишь плодом больного нездорового сознания, но потом почувствовал, что глаза не подводят меня. В голове пронеслась вихрем мысль - не сон ли все это? Не кошмар? Но эту мысль я отринул незамедлительно, так как знал обратное. Мне даже показалось, что я слышал звук, когда отодвинули штору. Но бог с ним со звуком. Я увидел ее. Она выглянула в окне на крохотное мгновение, но этого было достаточно, чтобы не ошибиться, что это действительно она.

Я даже не сразу понял вначале, что в ее внешности изменилось. Только позже, когда меня отвлек незначительный звук откуда-то сбоку - обернувшись, я заметил сонно бредущую собаку - я понял, что волосы Эсфирь стали короткие. Но разве это могло что-то поменять?

- Эсфирь!!! Эсфирь! - что было сил закричал я, но она не услышала и закрыла штору.

Еще долгое время я стоял под окнами мрачного особняка в надежде увидеть ее вновь, ходил по асфальту и часто курил, но она больше не появилась.

Свет давно погас в крохотных оконцах (снизу они явно казались меньше), а меня все тревожила мысль - не кинуться ли к ней сейчас, поговорить и все выяснить? Было ощущение, что если бы я ушел в тот момент, то никогда больше не увидел ее. Я стоял всю ночь, смотря в холодное небо и вспоминал названия звезд, которые узнал от Эсфирь когда-то очень давно.

Когда-то очень давно все было совсем по-другому... Солнце было печальным, как ее глаза...

Глава третья

Поиск по сайту: