Фольклористика как наука начиналась с изучения взрослого фольклора. В XVIII - начале XIX вв. дети не вызывали никакого интереса у исследователей фольклора, в то время основная демаркационная линия между «народом» как носителем фольклора и его исследователями проходила по сословно-классовым границам. Энтузиастами изучения «народной словесности», как пишет Михаил Алексеевский в «….», - были образованные дворяне, увлеченные идеями романтизма и национализма. В фольклоре и народной культуре они пытались рассмотреть отголоски великого исторического прошлого, найти там истоки национальной культуры. Под «народом» первые фольклористы понимали исключительно неграмотное крестьянство, которое было для них «другим» не только в социальном, но м в культурном смысле, однако тем интереснее было для них изучение загадочной и непонятной «народной культуры».
На рубеже XIX-XX вв, когда уже фольклористика развивалась до определенной стадии, границы между «своей» и «чужой» культурами начали пониматься более широко - не только в сословном смысле, но и, например, в возрастном. Неожиданно стало понятно, что существуют дети, у которых тоже своя культура, и которых можно причислить к «другим».
Исследователи поняли, что в каком-то смысле дети похожи на тех наивных неграмотных крестьян, которых любили фольклористы XIX века. У них тоже есть своя мифология, они тоже неграмотные, то есть их культура не письменная, а преимущественно устная. У них есть свои верования, свои фольклорные тексты, которые бывают только в их среде и представляют ценность только там. У них есть свой ритуальный фольклор: от календарных закличек («Дождик, дождик, перестань») до «мирилок» («Мирись, мирись, мирись. И больше не дерись»). Обнаружив буквально у себя под носом огромную «страну детей», фольклор, которой можно изучать, исследователи с воодушевлением начали исследования в этой области, добившись наиболее значительных результатов в 1920-е гг.
В 1930-е гг. изучение детского фольклора фактически сошло на нет и не развивалось несколько десятилетий. В это время фольклор воспринимался как «искусство слова», устное творчество трудовых масс. «В рамках подобной концепции, - пишет Михаил Алексеевский, - фольклор было принято толковать как своего рода аналог литературного творчества, имеющий высокую идейную и художественную ценность. Все фольклорные явления, которые не укладывались в это описание, объявлялись недостойными изучения. Разумеется, детский фольклор, странный, дикий, обладающий сомнительной эстетической ценностью, пришелся в советское время не ко двору.
Высокохудожественные былины и лирические песни были объявлены сокровищами национальной культуры, в то время как дразнилки, считали, небылицы и прочие маргинальные жанры детского фольклора надолго выпали из поля зрения отечественных исследователей. В это время сам термин «Детский фольклор» было принято понимать не как «фольклор детей», а как «фольклор для детей» (колыбельные песни, пестушки, потешки, прибаутки).
Вторая волна популярности детского фольклора пришлась на рубеж 1980-1990-х гг., когда в отечественной фольклористике наметился отход от восприятия фольклора как «искусства слова», «устного поэтического творчества». В это время повышенный интерес исследователей вызывают
достаточно маргинальные пласты фольклора (от эротических сказок до политических анекдотов), которые в советское время не печатались и не изучались по цензурным соображениям. Детский фольклор в этом контексте оказывался интересен не только исследователям, но и простым читателям: так, антология «Русский школьный фольклор», выпущенная в книжной серии с характерным названием «Русская потаенная литература», стала гуманитарным бестселлером.
Принципиальное отличие исследований этого времени от работ по детскому фольклору 1920-х гг. заключается в том, что теперь главным объектом изучения стал фольклор городских школьников, а не крестьянских детей. Особое внимание уделялось записи и изучению принципиально новых жанров детского фольклора, таких как страшилки и садистские стишки.