Возвращение в реальность

Гурни успел к почтовому ящику, как раз когда мимо проезжала Ронда, которая два раза в неделю заменяла Бакстера, обычного почтальона. Пока он возвращался домой через луг, экстаз растаял и ему на смену пришли сомнения, которые всегда терзали его после редких импульсивных поступков.

Пять сообщений.

Первое было из галереи в Итаке.

«Дэвид, это Соня. Есть разговор насчет твоего проекта. Там ничего страшного, все хорошо, но нам нужно поскорее поговорить. Я буду в галерее до шести часов, заезжай или позвони мне после шести домой».

Второе было от Рэнди Клэма, который был страшно возбужден.

«Звонил вам на мобильный, но он, видимо, отключен. Мы нашли у Шмитта в доме кое-какие письма и хотим, чтобы вы на них взглянули, вдруг вы их узнаете. Похоже, Альберт получал по почте странные стишки и не показывал их жене. Он спрятал их на дне ящика с инструментами. Дайте знать, куда их отправить по факсу. Спасибо, до связи!»

Третий звонок был от Джека Хардвика: он звонил из отдела криминалистики. Голос был озверевший.

«Слышь, Шерлок, тут поговаривают, что наш убийца грохнул еще двоих. А ты, значит, весь такой занятой, что не смог меня по-приятельски предупредить. Я даже было подумал, что мистер Шерлок Гурни считает ниже своего достоинства звякнуть такой мелкой сошке, как я. Но это же не про тебя история, верно? И как мне такое в голову пришло. Короче, я не в претензии, я звоню сказать, что на завтра назначена встреча — криминалистика будет отчитываться по делу Меллери, и там будет разговор о том, как дальше вести расследование ввиду событий в Бронксе и Созертоне. Шабаш возглавит капитан Род. Окружного прокурора тоже позвали, и он, наверное, тебя еще пригласит, я просто подумал — хорошо бы тебе знать заранее. Мы же друзья, верно?»

Четвертым был ожидаемый звонок от Клайна. Сообщение с большой натяжкой можно было назвать приглашением. Напор окружного прокурора граничил с истерикой.

«Гурни, что у вас за херня с телефоном? Мы звонили вам, потом в полицию в Созертоне, они сказали, что вы уехали два с половиной часа назад. Они же сказали, что у нас теперь третье убийство того же авторства. Вообще-то важная информация! Не находите, что мне следовало сообщить? Есть срочный разговор. Нужно принять несколько решений, поможет любая информация. Завтра в полдень в бюро криминалистики встреча. Это важно. Перезвоните срочно».

Последнее сообщение было от Майка Говацки.

«Просто хотел сказать, что мы нашли пулю в кухонной стене. Действительно 38-й калибр, как вы и предсказывали. И у нас случилась еще одна находка после того, как вы уехали. Мы заглянули в почтовый ящик на предмет записок от убийцы и нашли там дохлую рыбу. Вы ничего не говорили про дохлую рыбу, но мало ли. Сообщите, если вам это о чем-то говорит. Я в психологии не силен, но, по-моему, мы имеем дело с конченым психом. Ладно, это все, поеду домой спать».

Рыба?

Он вернулся на кухню, чтобы еще раз взглянуть на записку от Мадлен.

«Пошла на утреннюю йогу. Вернусь до бури. У тебя 5 сообщений. А рыба — камбала?»

Почему она такое предположила? Он посмотрел на часы с маятником на стене. Полдесятого. По ощущениям еле-еле светало: свет, сочившийся через французские двери, был бледно-серым. Вернется до бури… Погода действительно была какой-то странной, возможно, собирался снег. Лишь бы не ледяной дождь. Значит, она будет дома к половине одиннадцатого, может, к одиннадцати, если захочет застать чистую дорогу. Мадлен редко беспокоилась о подобных вещах заранее, но она ужасно боялась скользких дорог.

Гурни собирался вернуться в кабинет, чтобы всем перезвонить, когда его вдруг осенило. Первое убийство произошло в городке Пион, и убийца оставил пион возле тела второй жертвы. Второе убийство произошло в маленьком райончике Бронкса под названием Флаундер-Бич.Flounder — это камбала, а значит, догадка Мадлен насчет рыбы на месте третьего убийства почти наверняка точна.

Первым делом он перезвонил в Созертон. Дежурный сержант соединил его с автоответчиком Говацки. Он оставил две просьбы: подтвердить, что найденная рыба — камбала, и прислать фотографии пули, чтобы можно было подтвердить, что она выпущена из того же оружия, что и найденная в стене Меллери. Гурни не сомневался ни в первом, ни во втором, но точность превыше всего.

Затем он позвонил Клайну.

Клайн тем утром был в суде. Эллен Ракофф повторила претензии окружного прокурора насчет того, что с Гурни не могли связаться, а сам он не торопился сообщить новости. Она также сказала, что хорошо бы ему не пропустить встречу завтра в полдень. Как ни странно, даже в этой нотации был какой-то эротический подтекст. Гурни подумал, что слегка помешался с недосыпа.

Он позвонил Рэнди Клэму, поблагодарил его за новости и дал ему номер факса окружного прокурора, а также телефон отдела криминалистики, чтобы Клэм отправил Клайну и Родригесу копии записок, найденных у Шмитта. Затем он рассказал о ситуации с Ричардом Карчем, вплоть до камбалы и алкоголизма как объединяющего элемента всех трех убийств.

Соня могла подождать. Хардвику он также не торопился перезванивать. Его мысли занимала предстоящая встреча у криминалистов. Не то чтобы он стремился приблизить этот момент, скорее наоборот. Он вообще не любил такие встречи. Ему лучше всего работалось в одиночку. Во время коллективных мозговых штурмов ему хотелось выйти из помещения. А опрометчивый поступок с отправкой стихотворной гранаты заставлял его особенно нервничать в преддверии собрания. Он не любил секреты.

Гурни сел в кожаное кресло в углу кабинета, чтобы еще раз сверить ключевые моменты трех убийств, вычислить, какая гипотеза лучше всего описывала происходящее и как эту гипотезу проверить. Но измотанный недосыпом ум отказывался работать. Он закрыл глаза, и связности мыслей как не бывало. Неизвестно, сколько он так просидел, но когда он открыл глаза, шел тяжелый снегопад, спешно перекрашивая вид из окна в белый, и в тишине был различим звук приближавшейся машины. Гурни встал из кресла и пошел на кухню — как раз вовремя, чтобы увидеть из окна, как Мадлен сворачивает за амбар в конце дороги, по-видимому, чтобы проверить почтовый ящик. Спустя минуту зазвонил телефон. Он снял трубку с аппарата на кухонной столешнице.

— Отлично, ты дома. Ты не знаешь, почтальон уже был?

— Мадлен, это ты?

— Я у почтового ящика. Хочу кое-что отправить, но если он уже приезжал, отправлю из города.

— Приезжала Ронда, и уже довольно давно.

— Черт. Ну ладно, не важно, потом разберусь.

Ее машина медленно повернула из-за амбара и поехала по дороге к дому.

Она зашла через боковую кухонную дверь. Вид у нее был измученный, как всякий раз, когда ей приходилось водить в снежную погоду. И тут она заметила выражение его лица.

— Есть новости?

Гурни был захвачен мыслью, осенившей его во время разговора с Мадлен по телефону, и ответил далеко не сразу — она успела снять куртку и ботинки.

— Кажется, я кое-что понял.

— Отлично! — Она улыбнулась и стала ждать продолжения, стряхивая с волос снежинки.

— Загадка с цифрами. Вторая загадка. Я знаю, как он ее провернул или как мог провернуть.

— Вторая — это которая?

— Про цифру 19, из разговора, который Меллери записал. Помнишь?

— Помню.

— Убийца попросил Меллери загадать число, а затем прошептать его.

— Зачем надо было шептать? Кстати, часы идут неправильно, — сказала она, посмотрев на часы с маятником.

Он растерянно уставился на нее.

— Прости, — спохватилась она. — Продолжай.

— Мне кажется, он попросил прошептать цифру, а не просто сообщить ее, потому что это сбивает с толку и отвлекает от догадок насчет этого фокуса.

— Не улавливаю твою мысль.

— Убийца понятия не имел, какую цифру Меллери назовет. Он мог только спросить его напрямую. Просто он решил развести вокруг этого таинственность.

— Но ведь цифра была напечатана в письме, которое убийца к тому моменту уже оставил в ящике Меллери.

— И да и нет. Цифра действительно была в письме, которое Меллери несколько минут спустя нашел в ящике, но в тот момент письмо еще там не лежало. А цифра еще не была напечатана.

— Я перестала понимать.

— Предположим, у убийцы был с собой ноутбук, мини-принтер и готовое письмо для Меллери, в котором не хватало только цифры. И предположим, что он сидел в машине рядом с почтовым ящиком Меллери на проселочной дороге, которая идет мимо института. И вот звонит он Меллери на мобильный — как ты мне позвонила от нашего ящика, — просит его загадать число и затем прошептать его, и в момент, когда Меллери шепчет цифру, он забивает ее в письмо и тут же его печатает. А полминуты спустя убирает его в конверт, конверт засовывает в ящик — и уезжает, оставляя о себе впечатление зловещего ясновидца.

— Очень находчиво, — произнесла Мадлен.

— Ты про него или про меня?

— Про вас обоих.

— Кажется, звучит логично. И тогда понятно, зачем он фоном проигрывал шум дороги: чтобы скрыть тот факт, что он находился в тихом месте.

— Какой шум дороги?

— На записи. Криминалист сделал анализ фонограммы, которую записал Меллери, и обнаружил, что на фоне два разных источника звука — двигатель машины и шум дороги. И двигатель был настоящий, то есть шумел в тот же момент, когда убийца говорил по телефону, а шум дороги был вторичный, то есть на фоне живого голоса проигрывалась запись. Поначалу это казалось бессмыслицей.

— Теперь понятно, — отозвалась Мадлен. — Ты его раскусил. Очень хорошо.

Он внимательно посмотрел на нее, пытаясь различить сарказм, который так часто скрывался за ее комментариями по поводу его работы, но сарказма не было. Она глядела на него с искренним восхищением.

— Я серьезно, — сказала она, как будто прочитав его мысли. — Впечатляет.

Он вдруг вспомнил с неожиданной ясностью, как часто видел этот взгляд в первые годы их брака, каким счастьем было ощущать поддержку и одобрение такой исключительно умной женщины, и как остро в эти минуты он чувствовал, что их союз бесценен. И вот он видел это снова — чудесное напоминание, ожившее в ее глазах. Затем она отвернулась к окну, и серый свет затуманил ее взгляд. Она прокашлялась.

— Не помню, мы купили грабли для чистки крыши? Обещают до тридцати сантиметров снега к полуночи, и я боюсь, что потолок в кладовке наверху опять протечет.

— Тридцать сантиметров?..

Он вспомнил, что в сарае вроде бы стояли старые поломанные грабли, которые можно было попробовать закрепить скотчем.

Она негромко вздохнула и пошла к лестнице.

— Ладно, просто уберу все из кладовки.

Он не нашелся что ответить. Зазвонивший телефон спас его от произнесения какой-нибудь глупости. Он поднял трубку после третьего звонка:

— Гурни.

— Детектив Гурни, это Грегори Дермотт. — Голос звучал вежливо, но несколько нервно.

— Слушаю, мистер Дермотт.

— Тут кое-что случилось. Хотел убедиться, что ставлю в известность всех, кого надо.

— Что случилось?

— Я получил странное сообщение. Может быть, оно как-то связано с письмами, которые получали жертвы убийцы, как вы рассказывали. Можно я зачитаю его вам?

— Сперва расскажите, как вы его получили.

— То, как я его получил, еще ужаснее, чем то, что в нем написано. У меня, честно говоря, мурашки по коже. Его приклеили к моему окну скотчем — кухонному окну напротив столика, где я завтракаю каждый день. Понимаете?

— Понимаю ли я что?

— Это значит, что он был здесь, касался моего дома, находился буквально в нескольких метрах от места, где я сплю. И он знал, к какому окну приклеить записку. Это меня пугает.

— Почему вы считаете, что он угадал с окном?

— Потому что я сижу напротив него каждое утро. Это не может быть совпадением — он, по-видимому, в курсе, что я завтракаю за этим столом. То есть он за мной наблюдал.

— Вы сообщили в полицию?

— Поэтому я вам и звоню.

— Я имею в виду вашу местную полицию.

— Да я понимаю, что вы имеете в виду. Конечно, я им звонил, но они не воспринимают это всерьез. И я решил, что попрошу вас с ними поговорить. Очень меня обяжете.

— Расскажите теперь, что было в записке.

— Секундочку. Вот она. Тут всего две строчки, написаны красными чернилами:

Кто последний — вышел вон,

Глупым — к смерти на поклон.

— Вы сказали об этом полиции?

— Да. Я объяснил, что может быть связь с двумя убийствами, и они сказали, что завтра утром меня навестит детектив, из чего следует, что они не находят это дело срочным.

Гурни задумался, следует ли ему сообщить, что убийств теперь три, но решил, что это только усугубит страх, а Дермотт, судя по всему, уже натерпелся.

— Для вас эта записка что-нибудь значит?

— Значит? — Голос Дермотта задрожал. — То и значит, что там написано. Что кто-то умрет. И записку почему-то прислали мне. Вот и получается, черт побери… Я не понимаю, почему все так равнодушны? Скольких еще должны убить, чтобы вы что-то начали делать?

— Постарайтесь сохранять спокойствие, сэр. У вас записано имя офицера, с которым вы разговаривали?..

Глава 42 Вверх ногами

К моменту, когда Гурни закончил непростой разговор с лейтенантом Джоном Нардо из полиции Вичерли, он получил заверение, что Грегори Дермотта немедленно обеспечат охраной, хотя бы временной, до того как шеф примет решение.

Снегопад тем временем превратился в снежный буран. Гурни не спал уже тридцать часов и знал, что нужно отдохнуть, но решил выиграть еще немного времени при помощи кофе. Он позвонил наверх Мадлен, спрашивая, не хочет ли она присоединиться, и не смог различить ее односложный ответ, хотя мог бы догадаться, каким он будет. Он переспросил. «Нет» прозвучало громче и отчетливее, чем того требовала ситуация.

Снег не произвел на него привычного умиротворяющего действия. Факты по делу наслаивались один на другой, и отправление письма убийце теперь казалось ошибкой. Ему, конечно, дали карт-бланш, но вряд ли это подразумевало подобного рода творческую импровизацию. Он дождался, пока сварится кофе, думая об убийстве в Созертоне и представляя себе камбалу в почтовом ящике так ясно, будто видел ее собственными глазами, а затем вспомнил о записке, приклеенной к окну Дермотта.Кто последний — вышел вон, глупым — к смерти на поклон.

Пытаясь как-то выбраться из душевного раздрая, овладевшего им, он подумал, что можно починить грабли в сарае, а можно еще раз проанализировать историю с цифрой 19, вдруг она наведет его на какие-нибудь новые мысли. Он выбрал последнее.

Если предположить, что маневр убийцы был именно таким, как он думал, что из этого следовало? Что убийца умный, с богатым воображением, расчетливый садист? Что у него мания контроля и он любит вызывать у жертв чувство бессилия? Но это были очевидные вещи. Неочевидным оставался ответ на вопрос, почему он выбрал именно такую последовательность действий. Гурни догадался, что фокус с цифрой 19 был именно фокусом — с целью создать у жертвы впечатление, что убийца многое о нем знает, при этом не требуя никакой особенной информации.

Черт!

Как там было во втором стишке, полученном Меллери?

Гурни почти побежал из кухни в кабинет, схватил папку с бумагами по делу и нашел записку. Второй раз за день он почувствовал, что прикоснулся к разгадке.

Что забрал — отдавай,

Что творил — получай.

Знаю, что ты слышишь,

Знаю, как ты дышишь,

Где бывал,

Что видал.

Шесть-пять-восемь,

В гости просим.

И что там сказала Мадлен вчера ночью, когда они лежали в постели? Или это была ночь до того? Что-то о том, что в записках не было ничего конкретного — никаких фактов, имен, названий местности, ничего реального.

Гурни почти физически чувствовал, как фрагменты пазла складываются в единое целое. И главный фрагмент, судя по всему, он всю дорогу держал вверх ногами. Близкое знакомство убийцы с жертвами и их прошлым было, как теперь стало понятно, не более чем притворством. Гурни снова перебрал записки и телефонные разговоры убийцы на предмет хоть какой-то конкретики — и не нашел ее. Ничего, кроме имен и адресов. Правда, складывалось впечатление, что он действительно знал, что все трое пили, но и тут не было ничего определенного — ни событий, ни людей, ни мест, ни дат. Все выглядело так, будто убийца старался создать у жертв ощущение, что он их хорошо знает, в то время как на самом деле не знал ничего.

И тогда возникал новый вопрос. Зачем убивать случайных незнакомцев? Если дело было в патологической ненависти ко всем, кто пил, тогда почему бы — как он и предполагал в разговоре с Клэмом в Бронксе — не подсунуть взрывчатку на собрание «Анонимных алкоголиков»?

Мысли снова пошли по кругу. Ум и тело пронизывала усталость, а вместе с ней пришли сомнения.

Подъем, который он испытал, когда разгадал фокус с цифрой и сделал вывод об отсутствии связи между убийцей и жертвами, сменился мрачными мыслями, что следовало догадаться об этом раньше, а затем страхом, что даже этот новый ход мысли упирается в тупик.

— В чем дело?

Мадлен стояла в дверях кабинета с черным мусорным мешком, набитым до отказа. Волосы ее растрепались после уборки в кладовке.

— Ни в чем.

Она с сомнением посмотрела на него и поставила мешок рядом с дверью.

— Это твое добро из кладовки.

Он уставился на мешок.

Она снова пошла наверх.

Ветер свистел сквозь щель в раме, окно давно пора было заклеить на зиму. Черт, он опять про это забыл. Каждый раз, как ветер дул под этим углом…

Зазвонил телефон.

Это оказался Говацки из Созертона.

— Да, это действительно камбала, — сказал он, даже не поздоровавшись. — Откуда вы знали?

Это подтверждение снова вытащило Гурни из недр сомнений и самобичевания. Ему даже хватило сил перезвонить Джеку Хардвику по поводу того, что все это время не давало ему покоя. Это была первая строчка третьего стиха, который он достал из папки, набирая номер Хардвика.

Я делаю, что сделал

За совесть и за страх,

Чтоб месть не охладела,

Не обратилась в прах,

Чтоб кровь, как роза красная,

Цвела в саду моем.

Явился не напрасно я —

Предстанешь пред судом.

Как обычно, ему сперва пришлось выслушать порцию разнообразной ругани, и только потом детектив оказался способен вникнуть в его вопрос и обдумать его. Ответ был очень в духе Хардвика.

— Думаешь, прошедшее время говорит о том, что этот хрен уже укокошил кого-то к моменту, когда грохнул твоего приятеля?

— Такая версия напрашивается, — сказал Гурни. — Все три жертвы на тот момент были еще живы.

— Ну и что мне с этим делать?

— Например, отправить запрос по базе данных на аналогичные убийства.

— И по скольким критериям ты хочешь, чтобы производилась сверка?

— Тебе решать. Мне кажется, что ножевые ранения в шею — ключевой момент.

— Хм-мм. Значит, отправить запрос по базе в Пенсильванию, Нью-Йорк, Коннектикут, Род-Айленд, Массачусетс и, может быть, еще в Нью-Хемпшир и Вермонт?

— Я не знаю, Джек. Решай сам.

— Хотя бы за какое время?

— Последние пять лет, к примеру.

— Ну да, почему бы не последние пять лет. — Это прозвучало так, будто он не считал это хорошей идеей. — Так ты что, морально готов к завтрашней тусовке?

— Завтрашней? Конечно я приду.

Хардвик помолчал.

— В общем, ты думаешь, что этот псих уже давненько орудует?

— Есть такая вероятность.

Он снова помолчал.

— Как оно там у тебя движется?

Гурни изложил Хардвику факты и свою новую трактовку и закончил советом:

— Я знаю, что Меллери пятнадцать лет назад лечился от алкоголизма. Проверь, не заводились ли на него какие-нибудь дела — гражданские или уголовные — в связи с алкоголем. Альберта Шмитта и Ричарда Карча тоже надо проверить на эту тему. Я спрошу, может быть, про Шмитта и Карча уже что-нибудь известно. И кстати, не мешало бы помимо прочего ковырнуть Грегори Дермотта. Он каким-то образом замешан во всей этой истории. Убийца выбрал его ящик в Вичер-ли неслучайно, а теперь еще угрожает самому Дермотту.

— Что?..

Гурни рассказал Хардвику про записку на окне и про разговор с лейтенантом Нардо.

— А что именно ты хочешь нарыть на этих бедолаг?

— Что-нибудь, что поможет связать три факта. Первый — что убийца зациклен на алкоголиках. Второй — что нет доказательств, что он их лично знал. И третий — что он выбирает жертв, которые географически далеки друг от друга, а значит, их объединяет какой-то признак, отличный от проблем с алкоголем, — что-то этих троих связывает с убийцей и, возможно, с Дермоттом. Понятия не имею, что это может быть, но если что-то попадется, я пойму, что это оно.

— Ты так уверен?

— До завтра, Джек.

Глава 43 Мадлен

Новый день начался внезапно. Поговорив с Хардвиком, Гурни снял ботинки и растянулся на диване в кабинете. Сон его был глубоким, и он проспал остаток вечера и ночь. Когда он открыл глаза, было уже утро.

Он встал, потянулся и выглянул в окно. Солнце пробиралось через горы на востоке, и он предположил, что должно быть около семи часов. На встречу надо было выходить не раньше половины одиннадцатого. Небо было совершенно синим, а снег так блестел, точно его смешали с толченым стеклом. Благодать, излучаемая пейзажем, смешалась с запахом свежего кофе, и жизнь в этот момент казалась простой и славной. Он наконец-то выспался и почувствовал, что готов сделать звонки, которые откладывал, — Соне и Кайлу, но его остановила догадка, что те еще спят. Несколько секунд его мысли были заняты образом Сони, лежащей в постели, а затем он вышел на кухню, обещая себе всем позвонить после девяти.

В доме ощущалась характерная пустота, потому что Мадлен не было. На столешнице он нашел записку: «Рассвет. Сейчас солнце взойдет. Потрясающая красота. Пойду пройдусь до уступа. Кофе в кофейнике. М.» Он пошел в ванную, принял душ, почистил зубы. Когда он причесывался, он вдруг подумал, что мог бы догнать ее. Судя по упомянутому началу рассвета, она вышла буквально минут десять назад. Если надеть лыжи, он нагонит ее минут за двадцать.

Гурни натянул лыжные штаны поверх джинсов, надел ботинки и толстый шерстяной свитер, нацепил лыжи и вышел сквозь заднюю дверь в мягкий снег. До горной гряды, перед которой расстилалась Северная долина и ряд холмов, было километра полтора, и туда можно было добраться по старой тропке лесорубов, которая начиналась у их владения и под легким уклоном вела вверх. Летом там было не пройти из-за зарослей дикой малины, но поздней осенью и зимой буйные заросли отступали.

Стая осторожных ворон, кричавших в морозной тишине, взлетела с голой верхушки столетнего дерева в нескольких метрах от него, и затем настала кромешная тишина.

Когда Гурни выехал из леса на уступ над небольшой фермой, он увидел Мадлен. Она сидела на камне в каких-то пятнадцати метрах от него и смотрела на раскинувшийся до горизонта пейзаж, где только извивающаяся дорога и пара едва заметных силуэтов на ней говорили о человеческом присутствии. Он остановился, пораженный ее неподвижностью. В ее позе было что-то настолько одинокое, но в то же время настолько гармоничное… Она была словно маяком, зовущим его в мир, до которого ему было никак не дотянуться.

Гурни не успел понять, что с ним происходит, как это зрелище вонзилось ему в сердце.

Может, у него нервный срыв? Третий раз за неделю он чувствовал, что вот-вот заплачет. Он перевел дыхание и вытер лицо. Голова немного кружилась. Он расставил лыжи пошире, чтобы устоять на ногах.

То ли это движение, пойманное боковым зрением, то ли скрип лыж по сухому снегу — что-то заставило ее обернуться. Она смотрела, как он приближается, и улыбалась, но молчала. У него было ощущение, что она видит его душу так же ясно, как и его тело, — и это было странно, потому что он не верил в существование души и никогда не употреблял это слово. Он сел рядом с ней на плоском камне и окинул рассеянным взглядом холмы и долины перед собой. Мадлен взяла в руки его ладонь и прижала к себе.

Он всмотрелся в ее лицо и не смог найти слов, чтобы описать то, что увидел. В ее глазах как будто отражалась вся красота мира, укутанного снегом, а ее прекрасное лицо как будто было частью этого пейзажа.

Спустя некоторое время — он не знал, как долго они так сидели, — они возвращались коротким путем домой.

На полпути он спросил:

— О чем ты думаешь?

— Я вообще не думаю. Это только мешает.

— Чему?

— Видеть небо, снег.

Он молчал остаток дороги, пока они не зашли на кухню.

— Я так и не выпил кофе, который ты сварила, — признался он.

— Я сварю свежий.

Он наблюдал, как она достает пакет с кофейными зернами из холодильника и отсыпает часть в электрическую кофемолку.

— Что ты? — Она с любопытством взглянула на него, держа палец на кнопке.

— Ничего, — отозвался он. — Просто смотрю.

Мадлен нажала на кнопку. Маленькая машинка издала резкий звук, который смягчался по мере того, как зерна перемалывались. Она вновь на него посмотрела.

— Пойду гляну, что в кладовке творится, — сказал он, чувствуя необходимость чем-то себя занять.

Он пошел наверх, но, не дойдя до кладовки, остановился на пролете у окна, за которым стелилось поле, переходящее в лес. Там была тропинка к уступу. Он вспомнил, как она сидела на камне, погруженная в свой одинокий мир, и его вновь захлестнуло острое чувство, которое он теперь силился распознать.

Потеря. Разлука. Отчужденность.

Все три слова встали на свои места, все три грани одного ощущения.

В ранней юности у Гурни был приступ паники, и он ходил к психотерапевту. Тот объяснил ему, что паника растет из затаенной враждебности к отцу и что отсутствие какого-то осознанного отношения к отцу усиливает тяжесть этого чувства. А еще психотерапевт однажды рассказал ему, в чем видел смысл жизни.

— Смысл жизни заключается в том, чтобы быть как можно ближе к другим людям. — Он сказал это с такой уверенностью, как будто объяснял, что грузовики перевозят грузы.

В другой раз, но тем же уверенным тоном, он сделал вывод из предшествовавшего утверждения:

— Замкнутая жизнь — жизнь, потраченная зря.

Тогда, в свои семнадцать, Гурни не понял, что тот имел в виду. Чувствовалось, что мысль глубокая, но ее глубина была темной, он не мог в нее заглянуть. И даже сейчас, в свои сорок семь, он не до конца ее понимал. Во всяком случае, зачем грузовики перевозят грузы, было гораздо понятнее.

Забыв про кладовку, он вернулся на кухню. Он зашел из темного коридора, поэтому свет показался ему необычайно ярким. Солнце, теперь поднявшееся над деревьями в безоблачное небо, светило ровно через французские двери. Луг, засыпанный свежим снегом, превратился в огромный отражатель, посылающий свет даже в те уголки помещения, где всегда царил полумрак.

— Кофе готов, — сказала Мадлен. В руках у нее была скомканная газета и горстка щепок для камина. — Там такой свет волшебный. Даже как будто музыка слышится.

Он улыбнулся и кивнул. Иногда он завидовал ее способности быть завороженной природой. Почему, размышлял он, эта женщина, такая живая, так тонко и естественно чувствующая прекрасное, настолько вовлеченная в эту жизнь, почему она вышла за отъявленного материалиста, да еще детектива? Надеялась ли она, что однажды он выберется из серого кокона своей профессии? Поддержал ли он эту иллюзию, тоже поверив на какой-то миг, что, уволившись, сможет стать другим человеком?

Он подумал, что они странная пара, но ничуть не более странная, чем были его родители. Мать с ее художественными наклонностями, фантазиями и увлечениями — фигурки из папье-маше, акварель, оригами — вышла за его отца, человека мрачного, с редкими вспышками сарказма, чье внимание всегда было направлено куда-то вовне семьи; о его пристрастиях никто не знал, а уходить на работу по утрам, казалось, нравилось ему больше, чем возвращаться домой по вечерам. Это был человек, который постоянно искал покоя и постоянно чего-то избегал.

— Во сколько у тебя встреча? — спросила Мадлен.

Глава 44

Последние аргументы

Дежавю.

Процедура регистрации с предыдущего раза не изменилась. Приемная была определенно создана, чтобы отталкивать посетителей, а не принимать, как следовало из названия. Помещение своей стерильностью напоминало морг, но покоя здесь было меньше. В будке охраны сидел новый дежурный, но мертвенное освещение делало его похожим на ракового больного, как и его предшественника. И, как и в прошлый раз, в переговорную Гурни провожал все тот же прилизанный, необаятельный следователь Блатт.

Он обогнал Гурни и вошел первым. Комната не изменилась с прошлой встречи, но все здесь казалось теперь каким-то более изношенным. На бесцветном ковролине виднелись какие-то пятна, которых он раньше не замечал. На часах, висевших не вполне ровно и выглядевших на огромной стене слишком маленькими, значился полдень. Гурни, как обычно, появился минута в минуту. Это было невротической привычкой: ему было одинаково неуютно, когда он приходил раньше или позже назначенного времени.

Блатт сел за стол. Вигг и Хардвик уже сидели на тех же местах, что и в прошлый раз. Возле кофейника стояла женщина с недовольным лицом — казалось, она была расстроена, что вместе с Гурни зашел не тот, кого она ждала. Она была так похожа на актрису Сигурни Уивер, что Гурни задумался, нарочно ли она поддерживает это сходство.

Три стула были прислонены к столу, как и перед предыдущей встречей. Гурни направился к кофейнику. Хардвик улыбнулся с видом голодной акулы:

— Детектив первого класса Гурни, у меня для вас есть вопрос.

— И тебе привет, Джек.

— Вообще-то у меня скорее есть ответ. А ты попробуй угадать, на какой вопрос. Ответ такой: бывший священник из Бостона. Отгадаешь вопрос — считай, ты выиграл главный приз.

Вместо ответа Гурни взял в руки чашку. Она оказалась немытой. Он поставил ее на место, взял другую, затем третью и вернулся к первой.

Сигурни нетерпеливо топала ногой и проверяла время на своем «Ролексе». Она выражала совершенно карикатурное нетерпение.

— Добрый день, — сказал он, наливая себе кофе, надеясь, что он достаточно горячий, чтобы продезинфицировать грязную чашку. — Я Дэйв Гурни.

— Я доктор Холденфилд, — сказала она таким тоном, точно выложила флеш-рояль в ответ на его двойку. — Шеридан уже едет?

В ее интонациях было что-то сложное, что заинтересовало Гурни. Кроме того, фамилия Холденфилд казалась смутно знакомой.

— Не знаю, — ответил он, гадая, что может связывать окружного прокурора и доктора. — Простите мое любопытство, но вы доктор чего?

— Я психолог-криминалист, — ответила она без выражения, глядя при этом на дверь.

— Детектив, ну так что, — гаркнул Хардвик на всю комнату, — если ответ — «бывший священник в Бостоне», то каков будет вопрос?

Гурни закрыл глаза:

— Черт побери, Джек, скажи мне сам.

Хардвик разочарованно поморщился:

— Тогда мне придется объяснять все дважды — сейчас тебе и потом всей комиссии.

Доктор снова посмотрела на часы. Сержант Вигг наблюдала за тем, что возникало на экране ее ноутбука в ответ на нажатия клавиш. Блатт откровенно скучал. Дверь наконец открылась, и зашел Клайн. У него был озабоченный вид. Следом зашел Родригес с толстой папкой. Он был разъярен больше обычного. Следом за ними вошел Штиммель, напоминающий мрачную жабу. Когда все расселись, Родригес вопросительно посмотрел на Клайна.

— Начинайте, — сказал Клайн.

Родригес уставился на Гурни и поджал губы.

— События приняли трагической оборот. Офицер полиции из Коннектикута, отправленный по вашему настоянию домой к Грегори Дермотту, убит.

Все как один посмотрели на Гурни с недобрым любопытством.

— Как это произошло? — спокойно спросил он, подавив кольнувшее его беспокойство.

— Так же, как с вашим приятелем. — В его тоне было что-то многозначительное и язвительное, но Гурни решил не реагировать.

— Шеридан, в конце-то концов, что происходит? — Доктор, которая стояла у дальнего края стола, говорила с интонацией, так поразительно напоминающей Сигурни из «Чужого», что Гурни решил, что сходство все же нарочитое.

— Бекка! Прости, не сразу тебя заметил. Мы были несколько заняты. Возникли кое-какие осложнения. У нас еще один труп. — Он повернулся к Родригесу. — Род, сообщи всем о деталях убийства в Коннектикуте. — Он потряс головой, как будто пытаясь избавиться от воды в ушах. — Час от часу не легче.

— Не то слово, — подхватил Родригес, открывая папку. — Звонок поступил сегодня утром в 11:25 от лейтенанта Джона Нардо из полицейского управления Вичерли, штат Коннектикут. Сообщалось об убийстве на территории частного владения Грегори Дермотта, известного по делу Марка Меллери как хозяин абонентского ящика. Дермотта обеспечили временной полицейской охраной по настоянию специального детектива Дэвида Гурни. В восемь утра сегодня…

Клайн поднял руку:

— Подождите минутку. Бекка, ты уже знакома с Дэйвом?

— Да.

Этот холодный, резкий слог, казалось, отменял необходимость в дополнительном представлении, но Клайн продолжил:

— Вам есть что обсудить. Психолог, известный самыми точными характеристиками преступников в профессии, и детектив, известный самым большим количеством арестов по обвинению в убийстве в истории Нью-Йоркского управления.

Похвала, казалось, всех смутила, но она же заставила Холденфилд впервые посмотреть на Гурни с интересом. Он в свою очередь понял, почему ее имя показалось ему знакомым, хотя он никогда не был поклонником психологического профилирования.

Клайн продолжил, как будто ему было важно подчеркнуть все достоинства двух приглашенных звезд:

— Бекка читает их мысли, а Гурни находит их след — Каннибал Клаус, Джейсон Странк, Питер Поссум как-бишь-его…

Доктор повернулась к Гурни с широко раскрытыми глазами:

— Пиггерт? Вы занимались его делом?

Гурни кивнул.

— Это был блестящий арест, — сказала она с едва заметным одобрением.

Он заставил себя вежливо улыбнуться. Ему не давала покоя ситуация в Вичерли и подозрение, что его импульсивный жест с отправкой стиха мог иметь какое-то отношение к смерти полицейского.

— Продолжайте, Род, — резко потребовал Клайн, как будто капитан был виноват в отступлении от темы.

— Сегодня утром, в восемь утра, Грегори Дермотт появился на почте Вичерли в сопровождении офицера Гэри Сассека. Дермотт сообщает, что они вернулись в восемь тридцать, после чего он сделал кофе с тостами и стал перебирать почту, а офицер Сассек в это время оставался снаружи и обходил окрестности дома. В девять утра Дермотт вышел из дома в поисках офицера Сассека и обнаружил его тело на террасе. Он позвонил в службу 911. Прибывшие на место полицейские оцепили участок и нашли записку, приклеенную к задней двери, там, где лежало тело.

— Пулевое ранение и колотые раны, как и у других? — спросила Холденфилд.

— Колотые раны подтверждаются, насчет пули пока информации нет.

— А что в записке?

Родригес прочитал содержимое факса в папке:

— Куда я исчез и откуда я взялся? Сколько умрут, чтобы ты разобрался?

— Такая же чертовщина, — сказал Клайн. — У тебя есть соображения, Бекка?

— Похоже, процесс ускоряется.

— Ускоряется?

— До настоящего момента все было тщательно рассчитано — выбор жертв, записки, каждая деталь. Но это убийство иного характера, оно скорее вынужденное, чем запланированное.

Родригес посмотрел на нее с сомнением:

— Ритуал такой же, как и всегда, — колотые раны, записка…

— Однако это неожиданная жертва. Похоже, что убийца подбирался к мистеру Дермотту, но вместо него убил полицейского.

— Но как же записка?

— Записку он мог принести с собой, чтобы оставить ее на теле Дермотта, если бы все пошло по плану. А может быть, он сочинил ее на месте. Возможно, это значимый момент, что в стихотворении всего четыре строчки. В остальных, если я не ошибаюсь, было по восемь? — Она посмотрела на Гурни.

Он еле кивнул, поглощенный своими угрызениями, но затем усилием воли заставил себя вернуться в настоящее.

— Я согласен с доктором Холденфилд. Мне не пришло в голову, что количество строк может быть значимым, но это очень разумное предположение. Я бы хотел добавить: невзирая на то что это убийство было не столь тщательно спланировано, как остальные, элемент ненависти к полиции сохраняется и в этом случае, так что новая жертва вписывается в модель, о которой говорил капитан.

— Бекка упомянула, что процесс ускоряется, — напомнил Клайн. — У нас уже четыре тела. Значит ли это, что нам следует ждать новых жертв?

— Их уже пять вообще-то.

Все посмотрели на Хардвика.

Капитан поднял кулак и стал по очереди выбрасывать пальцы, чеканя имена:

— Меллери. Шмитт. Карч. Офицер Сассек. Четверо.

— Преподобный Майкл Маграт — пятый, — сказал Хардвик.

— Кто? — в унисон спросили Клайн (сгорая от нетерпения), капитан (с досадой) и Блатт (потрясенно).

— Пять лет назад одного священника в Бостонском епископате лишили сана, обвинив в связях с мальчиками-служками. Он как-то умудрился договориться с епископом, свалил свое поведение на алкоголь, прошел курс реабилитации и скрылся из виду.

— Что за херня с этим Бостонском епископатом? — прошипел Блатт. — Они там как будто специально педофилов разводят.

Хардвик не обратил на него внимания и продолжил:

— История на этом закончилась бы, но год назад Маграта нашли убитым в его собственной квартире. Множественные колотые раны в шею, записка на теле. Восемь строк, красные чернила.

Лицо Родригеса сделалось пунцовым.

— И давно вам это известно?

Хардвик посмотрел на часы:

— Уже с полчаса.

— То есть как?

— Вчера детектив Гурни заказал запрос на случаи, аналогичные делу Меллери. Сегодня утром всплыло дело отца Маграта.

— Кого-то арестовали или разыскивали за убийство? — спросил Клайн.

— Не-а. Бостонский эксперт, с которым я общался, ничего такого не сказал напрямую, но я так понял, что они вообще не сочли это дело важным.

— Как такое может быть? — раздраженно спросил капитан.

Хардвик пожал плечами:

— Старого пидора кто-то убивает, убийца оставляет на теле стишок с намеком на прошлые грехи. Все выглядит так, будто ему отомстили. Может, в управлении решили, что фиг с ним в конце концов, и так есть кого ловить, а тут все-таки благородный мотив — возмездие педофилу. И видимо, они решили не слишком углубляться.

У Родригеса был такой вид, как будто он страдал несварением желудка.

— Но он же ничего такого не сказал?

— Ну разумеется нет.

— Итого, — произнес Клайн, — что бы там по этому поводу ни думала бостонская полиция, факт остается фактом: отец Майкл Маграт — жертва номер пять.

— Си, нумеро синко, — подтвердил Хардвик, кривляясь, на ломаном испанском. — Но на самом деле он нумеро уно, поскольку священника грохнули за год до всех остальных.

— Значит, Меллери, которого мы считали первой жертвой, на самом деле был вторым.

— Очень сомневаюсь, — сказала Холденфилд. Все повернулись в ее сторону. Она продолжила: — У нас нет доказательств, что священник был первым. Он с тем же успехом мог быть десятым. Но даже если считать его первым, у нас возникает проблема: убийство год назад, а затем четыре убийства менее чем за две недели. Это необычный паттерн. Что-то должно было быть в промежутке.

Гурни мягко перебил ее:

— Возможно, процессом движет что-то иное, нежели психопатология убийцы.

— Что вы имеете в виду?

— Мне кажется, убитых связывает что-то помимо алкоголизма. Что-то, о чем мы пока не догадываемся.

Холденфилд задумчиво покачала головой и скривилась, как бы показывая, что не вполне согласна с Гурни, но не находит аргументов, чтобы с ним поспорить.

— Значит, могли быть жертвы еще раньше, а могло и не быть, — задумчиво произнес Клайн, явно не зная, как к этому относиться.

— Не говоря уж о том, что могут быть и новые, — заметила Холденфилд.

— В каком это смысле? — не понял Родригес.

Холденфилд проигнорировала его язвительный тон.

— Как я уже упоминала, паттерн выглядит так, будто процесс движется к завершению.

— К завершению? — протянул Клайн, как будто ему очень нравилось само слово.

Холденфилд продолжила:

— В последнем случае он был вынужден действовать не по плану. Возможно, он теряет контроль над процессом. Я предполагаю, что он теперь долго не продержится.

— Что значит не продержится? — выпалил Блатт с обычной враждебностью в голосе.

Холденфилд секунду посмотрела на него, затем перевела взгляд на Клайна:

— От меня здесь что, требуется просветительская работа?

— Возможно, не мешало бы уточнить несколько ключевых моментов. Если я не ошибаюсь, — произнес он тоном, не подразумевающим, что он может ошибаться, — за исключением Дэйва, мы тут все мало имели дело с серийными убийцами.

Родригес, казалось, был готов с этим поспорить, но промолчал.

Холденфилд обреченно улыбнулась:

— Ну хотя бы все в курсе типологии серийных убийц Холмса?

Кивки и мычание за столом в целом означали положительный ответ. Вопрос возник только у Блатта.

— Шерлока Холмса?

Гурни задумался, являлось ли это глупой шуткой или глупостью в чистом виде.

— Другой Холмс. Человек более современный и невымышленный, — сообщила Холденфилд преувеличенно терпеливым тоном, который, как показалось Гурни, она тоже откуда-то позаимствовала. Может быть, у мистера Роджерса, ведущего детской телепередачи? — Холмс классифицировал серийных убийц по типу мотивации: тип, движимый воображаемыми голосами; тип, желающий избавить мир от какой-либо ненавистной группы людей — от негров, от геев и так далее; тип, жаждущий абсолютной власти; искатель острых ощущений, который получает наивысший кайф от убийства, — и, наконец, сексуальные маньяки. У всех этих типов есть нечто общее…

— Они психи на всю голову, — с энтузиазмом подхватил Блатт.

— Точно подмечено, сержант, — слащаво произнесла Холденфилд. — Однако общее у этих типов — это чудовищное внутреннее напряжение. Убийство на некоторое время избавляет их от этого напряжения.

— Типа как секс?

— Следователь Блатт, — разозлился Клайн, — попридержите свои вопросы, пока Ребекка не закончит говорить.

— На самом деле его вопрос вполне уместен. Оргазм дает сексуальную разрядку. Однако в здоровом человеке это не вызывает потребность во все более частых оргазмах ценой все больших и больших усилий.

В этом смысле серийные убийцы скорее похожи на наркозависимых.

— Зависимость от убийства, — медленно и задумчиво произнес Клайн, как будто пробовал на вкус новый газетный заголовок.

— Звучная фраза, — сказала Холденфилд, — отчасти она правдива. Серийный убийца, в отличие от обычных людей, живет в мире собственных фантазий. На первый взгляд он может никак не выделяться из толпы. Однако его «нормальная» жизнь не удовлетворяет его, реальность его не интересует. Он живет ради своих фантазий — фантазий о власти, о возмездии. Эти фантазии складываются в сверхреальность — мир, в котором он чувствует себя важным, всевластным, живым. По этой части есть вопросы?

— У меня есть, — сказал Клайн. — Мы знаем, к какому типу относится наш убийца?

— У меня есть предположение, но я бы хотела услышать, что по этому поводу может сказать детектив Гурни.

Гурни подозревал, что ее добродушное выражение лица было таким же наигранным, как ее улыбка.

— Я думаю, это человек, выполняющий миссию.

— По избавлению мира от алкоголиков? — спросил Клайн отчасти из любопытства, отчасти скептически.

— Я думаю, что понятие «алкоголик» частично описывает его жертвы, но в его выборе могут играть роль и другие факторы.

Клайн неуверенно хмыкнул:

— Если говорить о более узкой характеристике, помимо того, что он человек с миссией, как бы вы описали нашего преступника?

Гурни решил повторить выпад доктора:

— У меня есть несколько соображений на этот счет, но я бы хотел послушать, что скажет доктор Холденфилд.

Она пожала плечами и заговорила быстро, обыденным тоном:

— Тридцатилетний белый мужчина, высокий коэффициент интеллекта, друзей нет, нормальных сексуальных отношений тоже нет. Вежливый, но держит дистанцию. Детство наверняка было тяжелым, отмеченным какой-то травмой, которая влияет на его выбор жертв. Поскольку он выбирает мужчин среднего возраста, травма, вероятно, связана с отцом и с эдиповым комплексом.

Вмешался Блатт:

— Вы что, говорите, что этот мужик в прямом смысле… то есть буквально… того… со своей матерью?

— Необязательно. Мы же говорим про фантазии. Он живет в воображаемом мире и ради этих фантазий.

Родригес нетерпеливо перебил:

— Мне что-то не нравится это слово, доктор. Пять трупов — это вам не фантазии!

— Вы правы, капитан. Для нас с вами все это реальность. Это были настоящие люди, со своими уникальными жизнями, достойные уважения и правосудия, но для серийного убийцы они воплощали что-то совсем другое. Для него они всего лишь актеры в его спектакле, а не люди в нашем с вами понимании этого слова. Они просто часть бутафории, вроде тех ритуальных элементов, которые мы находим на местах убийств.

Родригес покачал головой:

— Возможно, то, что вы сейчас говорите, и осмысленно в контексте серийного убийцы, но что нам с того? Мне весь этот подход целиком не нравится. Кто вообще решил, что мы имеем дело с серийным убийцей? Вы куда-то торопитесь, не имея ни малейшего… — Он осекся, внезапно осознав, что почти кричит и что с его стороны неразумно нападать на одного из любимых консультантов Клайна. Он заговорил спокойнее: — Я просто хочу сказать, что последовательные убийства не всегда совершают серийники. Можно взглянуть на это дело и с другой точки зрения.

Холденфилд выглядела искренне потрясенной.

— То есть у вас есть другие версии?

Родригес вздохнул:

— Вот Гурни все время говорит про какой-то фактор помимо алкоголизма, который определяет выбор жертв. Возможно, все эти люди были связаны в прошлом, случайно или осознанно, и каким-то образом причинили убийце зло, а сейчас мы видим акт возмездия за это зло. Может быть, вот и вся история.

— Не скажу, что такой сценарий невозможен, однако планирование, стихи, детали, ритуал — все это складывается в слишком патологическую картинку, чтобы это была просто месть.

— Кстати о патологиях, — прохрипел Джек Хардвик голосом человека, с упоением умирающего от рака горла, — может быть, пора всем рассказать о последней найденной улике.

Родригес с ненавистью уставился на него:

— Что, опять сюрприз?

Хардвик не обратил на него внимания и продолжил:

— По просьбе Гурни команда экспертов обследовала частную гостиницу, где преступник, по всей вероятности, останавливался накануне убийства Меллери.

— Кто это разрешил?

— Я, сэр, — ответил Хардвик, откровенно гордясь совершенным нарушением.

— Почему я не видел никаких документов на этот счет?

— Гурни считал, что на это нет времени, — соврал Хардвик. Затем приложил руку к груди с видом человека, которого вот-вот хватит сердечный приступ, и оглушительно рыгнул. Блатт, который был погружен в свои размышления, от неожиданности отшатнулся на стуле и чуть не опрокинулся назад.

Пока Родригес, обескураженный этим выступлением, не успел вернуться к теме неподписанных бумаг, Гурни решил принять пас Хардвика и начал объяснять, зачем он счел необходимым обследовать «Рододендрон».

— В первом письме, отправленном Меллери, убийца использовал подпись «Х. Арибда». Харибда — название страшного водоворота в греческой мифологии, и оно связано с названием другой стихии, по имени Сцилла. Накануне утра, когда обнаружили тело Меллери, в «Рододендроне» останавливались мужчина и пожилая женщина под фамилией Сцилла. Я бы очень удивился, если бы это оказалось совпадением.

— Мужчина и пожилая женщина? — с интересом переспросила Холденфилд.

— Это могли быть убийца и его мать, хотя в журнале посетителей, как ни странно, значилось «мистер и миссис». Возможно, это объясняется вашей версией об эдиповом комплексе.

Холденфилд улыбнулась:

— Это идеальное совпадение.

Капитан, казалось, снова был готов взорваться от негодования, но Хардвик заговорил первым, переняв инициативу Гурни:

— Словом, мы отправили туда команду экспертов, и они обследовали чертов домик, похожий на храм волшебника Изумрудного города. Они обошли все — внутри, снаружи, — и что же они нашли? Ничего. Совсем ничего. Ни волоска, ни отпечатка, никакого вообще свидетельства, что в этом помещении был кто-то живой. Главный эксперт не могла в это поверить. Она звонила мне и говорила, что следов нет даже там, где они есть всегда, — на столах, ручках дверей и ящиков, подоконниках, телефонной трубке, кранах в душе и на раковине, на пульте от телевизора, выключателях ламп и в куче других мест, где всегда находят какие-то отпечатки. И — ничего. Чисто. Никаких зацепок. Я тогда сказал посыпать все порошком — полы, стены, даже потолок. Пришлось включить всю свою убедительность, потому что они долго не соглашались. В общем, она стала мне после этого звонить каждые полчаса и кричать, сколько ее бесценного времени я потратил зря. Но на третий раз, смотрю, она уже поспокойнее. И говорит, что кое-что нашли.

Родригес старался не выдать своего разочарования, но Гурни его все равно распознал. Хардвик выдержал театральную паузу и продолжил:

— На внешней стороне двери в ванную нашли слово. Всего одно слово. «REDRUM».

— Что?! — закричал Родригес, которому на этот раз не удалось скрыть недоверие.

— «REDRUM», — повторил Хардвик по слогам, с таким видом, точно это был важный ключ к отгадке всего.

— Это как в фильме, что ли? — переспросил Блатт, который молчал все время с тех пор, как чуть не упал со стула.

— Постойте, постойте, — произнес Родригес, усиленно моргая от раздражения. — Вы хотите сказать, что вашим экспертам понадобилось — сколько там, три, четыре часа? — чтобы найти слово, написанное на видном месте, посреди двери?

— Оно не было написано на виду, — отозвался Хардвик. — Он написал его так же, как невидимые послания полиции на записках Марка Меллери. Помните? ТУПЫЕ ЗЛЫЕ КОПЫ.

Капитан молча уставился на него и не ответил.

— Я читала про это в деле, — сказала Холденфилд. — Что он написал эти слова на оборотных сторонах записок, используя жир собственных пальцев как чернила. Это вообще возможно?

— Никаких проблем, — ответил Хардвик. — Вообще-то отпечатки пальцев именно из этого жира и состоят. Он просто использовал это знание. Может, для начала потер пальцами лоб, чтобы они стали пожирнее. В общем, в тот раз это сработало, и в «Рододендроне» он снова это провернул.

— Но «REDRUM» же было в фильме, — не унимался Блатт.

— В фильме? В каком фильме? Почему мы вообще говорим о фильмах? — Родригес снова нервно заморгал.

— «Сияние», — кивнула Холденфилд, у которой эта ситуация вызвала заметный восторг. — Это известная сцена. Мальчик пишет слово «REDRUM» на двери в спальню матери.

— «REDRUM» — это «murder»[3]наоборот, — с гордостью сообщил Блатт.

— Господи, какая красота! — воскликнула Холденфилд.

— Я могу рассчитывать, что весь этот энтузиазм означает, что убийцу арестуют в течение двадцати четырех часов? — ядовито поинтересовался Родригес.

Гурни проигнорировал его и обратился к Холденфилд:

— Любопытная отсылка к «Сиянию».

Ее глаза блестели от возбуждения.

— Идеальное слово из идеального фильма.

Клайн, который долгое время наблюдал за разговором, как болельщик за игрой любимой команды, наконец заговорил:

— Так, друзья, пора ввести меня в курс дела. О чем вы тут секретничаете? Что у вас там идеальное?

Холденфилд посмотрела на Гурни:

— Расскажите ему про слово, а я расскажу про фильм.

— Слово написано задом наперед. Вот и весь секрет. Эту игру он ведет с самого начала дела. Сперва он оставил следы задом наперед, а затем написал слово «убийство» задом наперед. Он тем самым сообщает нам, что мы думаем в неправильном направлении. ТУПЫЕ. ЗЛЫЕ. КОПЫ.

Клайн посмотрел на Холденфилд:

— Вы с этим согласны?

— В целом да.

— А что с фильмом?

— Ах да, фильм. Я постараюсь быть лаконичной, как детектив Гурни. — Она подумала несколько секунд, затем заговорила, будто тщательно выбирая слова: — Это фильм про семью, в которой мать и сына терроризирует безумный отец. Отец — алкоголик, который в запоях агрессивен.

Родригес потряс головой:

— Вы что, хотите сказать, что наш убийца — какой-то безумный агрессивный папаша-алкоголик?

— Нет, нет. Не папаша. Сын.

— Сын?! — Лицо Родригеса буквально свело от скептицизма.

Она продолжила голосом мистера Роджерса:

— Мне кажется, убийца сообщает нам, что у него был такой же отец, как в «Сиянии». Возможно, он таким образом себя оправдывает.

— Рассказывает о себе?! — Родригес, казалось, готов был сплюнуть от возмущения.

— Каждый человек стремится рассказать о себе в собственных терминах, капитан. Наверняка вы постоянно сталкиваетесь с этим в работе. Я — точно сталкиваюсь. Все находят какие-то объяснения своему поведению, даже совершенно нелогичному. Каждый человек хочет быть оправданным — возможно, безумцы даже пуще остальных.

После этого наблюдения в комнате воцарилась тишина, которую в итоге нарушил Блатт:

— У меня вопрос. Вы психиатр, да?

— Я психолог-криминалист. — Ведущий детской передачи снова превратился в Сигурни Уивер.

— Ладно, не важно. Короче, вы знаете, как работает мозг. И вот мой вопрос. Этот мужик знал, какое число загадывает другой человек. Откуда?

— Он не знал.

— Еще как знал.

— Он сделал вид, что знал. Вы, видимо, имеете в виду два случая с цифрами 658 и 19, описанные в деле. Но он ничего не угадывал. Это попросту невозможно — заранее знать, какое число загадает другой человек в произвольной ситуации. Следовательно, он не знал.

— Но он же как-то это провернул, — настаивал Блатт.

— Есть как минимум одно объяснение, — заговорил Гурни. Он описал сценарий, который пришел ему на ум, когда Мадлен позвонила ему по мобильному от почтового ящика — как убийца мог воспользоваться портативным принтером в машине, чтобы напечатать письмо с цифрой 19, которую Марк Меллери перед этим сообщил ему по телефону.

Холденфилд была под впечатлением.

Блатт сдулся. Гурни подумал, что это верный знак, что где-то в этом неповоротливом уме и перекачанном теле живет романтик, влюбленный во все странное и необъяснимое. Впрочем, он сдулся лишь на мгновение.

— А как же цифра 658? — спросил Блатт, переводя взгляд с Гурни на Холденфилд и обратно. — Он не звонил перед этим, просто прислал письмо. Так откуда же он знал, что Меллери загадает это число?

— У меня пока что нет версий на этот счет, — отозвался Гурни. — Но я могу рассказать одну странную историю, которая, возможно, кого-то наведет на ответ.

Родригес нетерпеливо заерзал на стуле, но Клайн подался вперед, и это выражение интереса удержало капитана на месте.

— Недавно мне приснился сон про моего отца, — начал Гурни. Он помедлил, потому что собственный голос показался ему чужим. Он слышал его как эхо глубокой печали, которую в нем пробудил сон. Холденфилд смотрела на него с любопытством, но без неприязни. Он заставил себя продолжить. — Когда я проснулся, я вспомнил один карточный трюк, который отец показывал людям, когда у нас бывали гости на Новый год и он слегка выпивал для настроения. Он держал колоду веером и обходил комнату, предлагая четырем гостям вытянуть по карте. Затем он останавливался перед кем-нибудь из них, просил как следует рассмотреть выбранную карту и положить ее обратно в колоду. Потом протягивал гостю эту колоду и предлагал перемешать. После этого он что-то бормотал, якобы «читая мысли», это был целый спектакль, который иногда затягивался минут на десять, но в итоге он называл эту карту — которую, разумеется, знал с момента, когда ее вытянули.

— Как это? — заинтриговано спросил Блатт.

— Когда он подготавливал колоду в самом начале, перед тем как разложить ее веером, он запоминал хотя бы одну карту и ее место в веере.

— А если бы ее никто не вытянул? — спросила Холденфилд.

— Если так получалось, он придумывал какую-нибудь причину прервать фокус: вспоминал, что забыл выключить чайник или что-нибудь такое, чтобы никто не понял, что что-то пошло не так. Но ему почти никогда не приходилось к этому прибегать. То, как он подставлял людям колоду, гарантировало, что первый, второй или третий человек вытягивал ту самую карту, которая была ему нужна. А если нет, он шел на кухню за чайником, а затем начинал фокус сначала. И он всегда находил какие-то правдоподобные причины исключить из игры тех, кто выбирал неправильные карты, так что никто не догадывался, в чем на самом деле фокус.

Родригес зевнул:

— И как это связано с историей про 658?

— Я точно не знаю, — сказал Гурни, — но идея, что кто-то думает, будто вытягивает случайную карту, в то время, как эта случайность подстроена…

Сержант Вигг, которая все это время слушала с возрастающим интересом, вдруг вмешалась:

— Ваш фокус с картами напомнил мне знаменитую почтовую разводку конца девяностых.

Может быть, дело было в ее странном голосе, который мог принадлежать и женщине и мужчине, или в том, что она вообще заговорила, поскольку это было редкостью, но она мгновенно приковала к себе всеобщее внимание.

— Адресат получал письмо якобы от частного детективного агентства, в котором они извинялись за вмешательство в его личную жизнь. Компания «признавалась», что в ходе выполнения некоего заказа они по ошибке подвергли адресата наблюдению и в течение нескольких недель фотографировали его в различных ситуациях. Они также заявляли, что по закону обязаны все фотографии отдать ему. И тут возникает ключевой момент: поскольку некоторые из фотографий могут показаться компрометирующими, не предпочтет ли дорогой адресат получить их не на домашний почтовый адрес, а на абонентский ящик? В таком случае потребуется лишь прислать им пятьдесят долларов в счет оплаты расходов.

— Придурки, которые на это ведутся, заслуживают того, чтобы потерять пятьдесят баксов, — мрачно пробормотал Родригес.

— Многие потеряли гораздо больше, — произнесла Вигг. — Дело было не в конкретной сумме. Это был всего лишь тест. Мошенник отправил больше миллиона таких писем, и требование прислать пятьдесят долларов было нужно, только чтобы составить список людей, которым есть что скрывать от своих домашних. Затем с них требовали уже заоблачные суммы за избавление от компромата. Некоторые заплатили до пятнадцати тысяч.

— За фотографии, которых в природе не было! — воскликнул Клайн со смесью возмущения и восхищения находчивостью обманщика.

— Глупость некоторых людей не перестает меня… — начал было Родригес, но Гурни его перебил:

— Господи! Вот же оно! Вот зачем он просил прислать двести восемьдесят девять долларов. Это то же самое! Это просто тест!

Родригес непонимающе уставился на него:

— Какой еще тест?

Гурни закрыл глаза, чтобы представить себе письмо с просьбой о деньгах, которое получил Меллери.

Клайн нахмурился и повернулся к Вигг:

— Этот мошенник, говорите, миллион писем отослал?

— Так писали в газетах.

— Тогда это совсем непохожая ситуация. Там было налицо мошенничество — в огромную сеть одинаковых писем поймалось несколько рыбешек с нечистой совестью. Но у нас совсем другое. Записки, написанные от руки небольшой группе людей, для которых цифра 658, по всей видимости, что-то значила.

Гурни медленно открыл глаза и посмотрел на Клайна:

— Не значила. Сперва я тоже решил, что цифра имеет значение, потому что иначе отчего бы именно она пришла на ум первой? Я несколько раз спрашивал Марка Меллери, о чем ему говорит число 658, с чем ассоциируется, видел ли он его где-то написанным, могло ли оно быть частью адреса, комбинацией замка сейфа… Но он отвечал одно и то же — что эта цифра никогда прежде не приходила ему на ум, она была абсолютно случайной. Следовательно, нужно было другое объяснение.

— Вот вы и вернулись к тому, с чего начали. — Родригес закатил глаза, демонстрируя усталость.

— Возможно, нет. Возможно, история про почтового мошенника ближе к правде, чем нам кажется.

— Хотите сказать, что наш убийца отправил миллион писем? Миллион рукописных писем? Это немыслимо — я уж не говорю о том, что это технически невозможно.

— Миллион — разумеется, невозможно, если только ему не помогли, что в нашем случае маловероятно. Но какое количество он мог бы организовать?

— К чему вы клоните?

— Представим, что у нашего убийцы такой сценарий: отправить письма множеству людей, написав их от руки, чтобы каждый подумал, что послание адресовано ему лично. Сколько таких писем можно написать, допустим, за год?

Капитан вскинул руки, демонстрируя, что этот вопрос не только не имеет ответа, но и не относится к делу. Клайн и Хардвик между тем задумались, как будто пытаясь подсчитать количество. Штиммель, как обычно, был невозмутим как амфибия. Ребекка Холденфилд смотрела на Гурни с нескрываемым восхищением. Блатт сидел с таким видом, словно пытался определить источник неприятного запаха.

Вигг заговорила первой.

— Пять тысяч, — сказала она. — Десять, если очень постараться. Может, даже пятнадцать, но это уже тяжело.

Клайн сощурился:

— Сержант, чем вы руководствуетесь, называя эти цифры?

— Несколькими предположениями.

Родригес покачал головой, как будто не было в мире ничего ненадежнее предположений. Если Вигг и заметила этот жест, она не собиралась на него отвлекаться.

— Во-первых, предположим, что сценарий почтового мошенничества здесь применим. Если так, то логично предположить, что первое послание, в котором запрашивались деньги, было отправлено максимальному количеству адресатов, а последующие письма — только тем, кто ответил. В нашем случае мы видим, что первое послание содержало две записки по восемь строк, то есть всего шестнадцать довольно коротких строк текста плюс три строчки адреса на конверте. За исключением адресов все записки могли быть одинаковыми, значит, писать их было легко. Рискну предположить, что на каждое послание с конвертом уходило порядка четырех минут. То есть четырнадцать посланий в час. Если он посвящал этому занятию хотя бы час в день, то за год он мог отправить больше пяти тысяч. Два часа в день дали бы ему порядка одиннадцати тысяч. В теории он мог написать их гораздо больше, но усердие даже самых одержимых людей имеет границы.

— Вообще-то, — заметил Гурни, который чувствовал себя как ученый, который наконец-то распознал закономерность в хаотичном наборе данных, — одиннадцати тысяч было бы вполне достаточно.

— Достаточно для чего? — уточнил Клайн.

— Для начала этого достаточно, чтобы провернуть фокус с цифрой 658, — пояснил Гурни. — И если он этот фокус провернул так, как я предполагаю, то он объясняет и запрос на двести восемьдесят девять долларов в первом письме к каждой из жертв.

— Стоп, стоп, — сказал Клайн, поднимая руку. — Еще раз и помедленнее.

Глава 45

Поиск по сайту: