Шкаф был вместительным. Он занимал большую часть комнаты и считался не только ее украшением, но, как привыкли многие думать, самым серьезным ее увлечением

Шум в шкафу

В шкафу почти всегда было темно, и только из щели между дверями внутрь порой пробивалось несколько тоненьких полосочек яркого солнечного света. Полосочки ломаными линиями падали на пол и стенки шкафа, и их можно было принять за золотистые ниточки, прикрепленные к старому кедровому дереву, из которого был сделан шкаф.

Каждый раз полосочки появлялись в шкафу ненадолго, всего на пару часов в день, да и то, если в окно комнаты заглядывало солнце. В течение дня они перемещались, следуя за солнцем, шаг за шагом переходя от одной вешалки к другой, как бы совершая некий таинственный ритуал, который то и дело вызывал у них одновременно и вздохи сожаления, и вздохи восторга.

Никто не помнил, когда все это началось, но в других шкафах ничего подобного не происходило. Поэтому все вешалки и вещи в доме стремились попасть именно в этот шкаф, чтобы потом им было чем похвастаться перед остальными. Шкаф считался самым модным местом, невероятно престижным и очень шикарным.

К самому себе шкаф относился с большим уважением, но вовсе не из-за полосочек солнца, которые периодически появлялись внутри него. Его уважение к себе основывалось на том, что он считал себя настоящим произведением искусства.

Шкаф появился в комнате очень давно, так давно, что даже сама комната иногда сомневалась, кто существовал раньше -- шкаф или она. То, что шкаф и комната -- старые знакомые, было понятно с самого первого взгляда, потому что только старым знакомым удается так старательно уходить от всякого рода общения. А может быть, все дело в том, что когда находишься вместе так долго, как шкаф и комната, слова больше не нужны?

И шкаф, и комната довольно долго стеснялись друг друга, и, когда он обращался к ней с какой-нибудь просьбой, она начинала смущенно прикрываться от него тяжелыми портьерами на дверях и кокетливо поблескивать натёртым паркетом.

Однако, довольно скоро комнате наскучили светские церемонии, ее эмоции и здоровое желание ничего не упустить в жизни взяли верх над воспитанием, или над тем, что его заменяло. Однажды на очередное галантное обращение шкафа она ответила так откровенно, так недвусмысленно, что ему, бедному, ничего не оставалось, как отвернуться, с трудом скрывая конфуз и растерянность. От неожиданности у него даже подвернулась одна из ножек и выдвинулся ящик. Но шкаф лишь на мгновение потерял равновесие и не стал отвечать ей грубостью. Правда, для ремонта потом все-таки пришлось вызвать столяра.

Комната неоднократно повторяла свои выходки, и шкаф, наконец, решил, что нет смысла поддерживать отношений с тем, кто ими не дорожит, то есть с комнатой. “Понятно, что комнату не переделаешь, - рассуждал он, - но ведь деться некуда! Может быть, для того, чтобы отвлечься, стоит найти какое-нибудь серьезное увлечение, к примеру, начать собирать коллекцию одежды или экзотических насекомых, а все остальное просто не принимать близко к сердцу?”.

Комната не ожидала такой реакции шкафа, она была готова к чему угодно, только не к равнодушию. “Бессердечная деревяшка!!! - жаловалась она своим подружкам. - Он понял меня совершенно неправильно, я просто хотела разрядить обстановку!” Правда, иногда она все же тайком признавалась самой себе в том, что действительно часто вела себя, мягко говоря, некорректно по отношению к шкафу. Но, объективность -- дело хлопотное и неприбыльное, и поэтому все в конце концов заканчивалось периодическими приступами жалости к себе, несчастной, и непрошенными слезами на оконных стеклах.

Бывало, что от скуки, или в очередной раз в пику шкафу, или по какой-то другой, ей одной известной причине, комната вдруг распахивала настежь и окна, и двери, и устраивала сквозняк, неприлично громко хлопая при этом развевающимися занавесками. В такие минуты шкафу приходилось довольно трудно -- он нервно скрипел, но держался, хотя зрелище было, откровенно говоря, малопристойным, а ощущения дискомфортными. Комната же, как и все создания, в которых регулярно гуляет ветер, считала, что свежие впечатления не только не повредят настоящим чувствам, но и наборот -- придадут им романтический оттенок.

Шло время, и незаметно для себя шкаф не только привык к эксцентричному поведению комнаты, но и сам иногда стал приоткрывать дверцы и ящики и проветривать свое содержимое на сквозняке. Он понял, что даже из конфликтной ситуации нужно уметь извлекать пользу. В конце концов, недостатки есть у всех, и если научиться относиться к ним просто как к чьим-то милым странностям, то сил для положительных эмоций останется значительно больше.

Шкаф был вместительным. Он занимал большую часть комнаты и считался не только ее украшением, но, как привыкли многие думать, самым серьезным ее увлечением.

Верхняя часть шкафа была украшена великолепным резным фронтоном с мифологическим сюжетом: на нем были изображены пухлощекие купидоны, стреляющие своими волшебными стрелами в лесных нимф. Фигурки, как и полагается, были обнаженными, и поэтому постоянно вызывали у шкафа вполне оправданное раздражение. Не то, что бы он хотел видеть купидонов в штанишках, а нимф в платьицах. Просто с его происхождением, внушительной комплекцией, бронзовыми ручками и изящной отделкой этот легкомысленный, как он считал, сюжет не очень-то вязался, не говоря уже о том впечатлении, которое шкаф хотел производить на окружающих. По его мнению, такие сюжеты вполне могли бы разместиться на занавесях алькова, а не у него на фронтоне.

Комната же частенько дразнила шкаф, намекая на некоторые, якобы ей одной известные факты из его биографии, и, указывая на фронтон: дескать, не бывает дыма без огня. Однако если постоянно кому-то говорить о том, что он какой-то не такой, то в скором времени он обязательно начнет невольно стремиться соответствовать тому, что о нем говорят. Шкаф знал об этом, и это его совершенно не устраивало.

Своего прошлого шкаф не помнил, но вовсе не потому, что прошлого у него не было. Просто он начал воспринимать себя таким, какой есть как-то сразу, и с тех пор мало в чем изменился. В генетической памяти шкафа иногда всплывали обрывки смутных воспоминаний о чьих-то сильных руках, тщательно шлифующих его доски, о мучительных прикосновениях острого лезвия рубанка, о запахе столярного клея. Шкаф даже помнил, как кто-то, очевидно, его создатель, несколько раз обошел его вокруг, с нежностью на него посмотрел и сказал: “Какой же ты все-таки у меня красавец! Ну, будь молодцом и дальше!”.

Шкаф был породистым (если можно так сказать о шкафе). Он был сделан из лучших сортов настоящего кедрового дерева, и до него иногда долетали обрывки фраз жителей дома о том, что если одежду повесить в шкаф, то это непременно спасет ее от моли. С молью он, по правде говоря, никогда не встречался, но очень гордился тем, что может кого-то от нее защитить.

Иногда в шкафу действительно прятались. Дети, которые приходили играть в дом, где жил шкаф, забирались в него, как в самое укромное, по их мнению, место. Но игра эта длилась недолго: очень скоро дверцы шкафа распахивались, и раздавался возглас: “Ах, вот вы где!”. За этим следовала веселая возня, шум, смех.

Все бы устраивало шкаф в его существовании, если бы не одна проблема, решить которую ему не удавалось никак. Его мучил вопрос, как он должен относиться к вешалкам, находящимся внутри него, -- как к тому, что является его неотъемлемой частью, или как к тому, что живет в нем самостоятельной жизнью?

Насколько он помнил, вешалки всегда находились у него внутри, они неожиданно, как-то сами по себе, появлялись в нем и потом вдруг так же неожиданно из него исчезали - куда и зачем, ему было непонятно. О том, что одежда в шкафу обязательно должна висеть на вешалках, он знал, но вот сможет ли он называть себя шкафом, если в нем не будет вешалок, в этом он постоянно сомневался.

Иногда он относился к вешалкам как к экскурсанткам, ненадолго приехавшим к нему за новыми впечатлениями. Иногда между шкафом и вешалками даже завязывался односложный, но вполне корректный разговор, мол: “Как поживаете? Что нового в моде?” Однако ответить себе на вопрос, кем они ему доводятся: родственницами, коллегами, квартирантками, просто посторонними созданиями или его неотъемлемой частью, шкаф никак не мог.

Поиск по сайту: