Лучше больше или лучше?

В отличие от некоторых малых стран, например Бельгии или Норвегии, которые полностью интегрированы в западный мир и могут не обеспечивать работу своих ученых во всех значимых предметных областях, а поддерживать несколько локальных, но очень качественных исследовательских направлений, обеспечивая их самыми лучшими кадрами (за счет жесткой конкуренции) и ресурсами, российское общество в определенной мере дистанцировано от западной цивилизации (я не осуждаю эту нашу особенность, но просто констатирую ее наличие). В этих условиях функции трансляции знаний и экспертизы требуют сохранения в России так называемой «Великой» науки, т.е. сети научных центров, перекрывающих практически весь фронт современного научного знания. В этой ситуации нам жизненно важно избегать профанации научной работы, которая в последние десятилетия стала настоящим бичом российской науки. Во многом это следствие длительного кризиса недофинансирования, который привел во многих учреждениях к деградации кадрового потенциала и утрате нормального функционирования профессионального сообщества, понижению до неприемлемого уровня внутренних стандартов. В итоге в большинстве российских научных журналов качество рецензирования рукописей упало до уровня, позволяющего опубликовать практически любую ерунду, поддерживая статус ученого при отсутствии реальной компетентности. На мой взгляд, то, что сейчас нужно России, — это не несколько разрозненных групп великолепных исследователей, собранных «в башнях из слоновой кости», способных публиковать время от времени работы в журналах Nature и Science,но нормально функционирующая система институтов и вузовских лабораторий, подавляющее большинство групп в которых регулярно публикуется в журналах среднего уровня, в соответствующих областях. В моей области науки, например, я полагаю целесообразным требовать при защите докторских диссертаций хотя бы трех международных публикаций (и, желательно, не в любых, а в приличных журналах с импакт-фактором не менее 1,5-2).

Учись учить

Не менее важной функцией фундаментальной науки является участие в подготовке кадров, как собственно научных, так и преподавательских и технических. Необходимость непосредственного контакта с хорошими действующими учеными для полноценной подготовки будущих учителей и врачей не вызывает сомнения у большинства коллег, работающих в высшей школе. Наличие условно доступного резерва научных кадров для всё-таки появляющихся осмысленных прикладных проектов (не министерской «инноватики», а реальных работ для компетентных заказчиков) также требует, чтобы эти кадры где-то были обучены и чем-то занимались до их вовлечения в подвернувшийся прикладной проект. Единственная по-настоящему работающая в России сфера науки, во всяком случае биологической, — это фундаментальные исследования (хотя, как я уже говорил, имеются отдельные исключения). Кстати, стать хорошим ученым-прикладником, способным руководить сложным проектом и генерировать его идеологию, заметно сложнее, чем ученым, работающим в фундаментальной науке. Дело в том, что для прикладных исследований помимо научной компетентности нужно еще и очень хорошо понимать реалии практической области (т.е. уметь переключаться между весьма различными стилями мышления), а также обладать определенной психологией, позволяющей эффективно работать именно на применимый результат. Такого рода талант встречается реже, чем просто научный, и подобные кадры куются в нынешней России именно в среде сильных лабораторий, ведущих фундаментальные исследования.

Ум, честь и совесть?

Сходная, но не идентичная образовательной, функция науки — это обеспечение присутствия в обществе определенного процента людей, для которых научное мышление является базовым и естественным. И, с другой стороны, формирование стандартов такого мышления, ориентиров, на которые можно равняться. При кажущейся искусственности этой функции по своему значению она сопоставима со всеми остальными. Простое наличие людей, которые впитали в плоть и кровь такие понятия, как «контроль» и «достоверность», всегда помнящих, что смысл высказывания зависит от принятых определений терминов и понятий, а также еще большего числа людей, регулярно общающихся с первыми (родственников, друзей, учеников), существенно оздоровляет ментальность общества, позволяет противостоять мифологизации и искажению научных истин, ограничивает выход ненаучных стилей мышления (например, религиозного, административного, магического) за пределы свойственных им областей применимости. Иными словами, спасибо нам (ученым) за то, что мы есть (скромность, несомненно, одно из важных моих достоинств. - Прим. автора). Кстати, возможно, в 2018 году нам следует серьезно подумать о кандидатуре нового президента из числа уважаемых ученых-естественников.

Оргвыводы

Таким образом, в целом, с точки зрения общественного блага, российская наука приносит пользу не столько непосредственно научными достижениями, но в основном побочными плодами своего существования. Но стоит ученым хотя бы немного поверить в то, что научный поиск — это не главное в их работе, вся польза этого общественного института испарится как по мановению волшебной палочки. Ровно таким же образом как и исчезнет наша защищенность, если солдаты и генералы поверят в то, что им никогда не придется вступить в бой.

Поэтому, я полагаю, государству следует изменить политику в сфере науки, снизить накал «инновационной» риторики и не пытаться формировать списки «критических технологий», направлений научного прорыва и социально значимых проблем. Лучше будет обеспечить поддержку научных групп в обмен на выполнение разумных требований по качеству и продуктивности их работы. В современной России нет интеллектуального центра, способного направлять научную деятельность в масштабах страны. Но в свете вышесказанного в этом нет никакой необходимости. Вполне можно позволить науке развиваться, подчиняясь ее внутренней логике, ведь для общества на самом деле важно не то, чем конкретно занимается тот или иной коллектив ученых, но то, насколько качественно он это делает.

Для чего нужна наука?

Наука, задача которой состоит в понимании природы,

должна исходить из предположения возможности

этого понимания и согласно этому положению

должна делать свои заключения и исследования.

Г.Гельмгольц.

Для чего нужна наука? Разные люди по-разному отвечали на этот вопрос. Один из ответов гласит, что наука нужна для удовлетворения своего любопытства за счет государства. Другие полагают, что наука нужна для повышения наших знаний о природе, но зачем нужны эти знания, не говорят. А третьи полагают, что наука вообще не нужна, потому что отцы и деды обходились без нее, и ничего, жили. Они, конечно, правы, и отцы, и деды жили, но жили не очень хорошо, а, кроме того, со времен отцов и дедов человечество подросло, и поэтому благ на душу населения поубавилось бы, если бы наука не нашла способ увеличить число благ. Остался бы всего один выход, на котором настаивал первый зав. кафедрой политэкономии англичанин Томас Мальтус. В 1788 году, когда на всем земном шаре проживало всего 800 миллионов человек, этот ученый монах официально выдал такую рекомендацию: кого природа (рынок, разумеется) не сможет прокормить, тому она повелевает удалиться из жизни. Так-то вот!

Для того чтобы все же понять, для чего нужна наука, нужно рассмотреть взаимоотношения человека с природой, частью которой он является, и структуру общественного производства, которое его кормит, поит, одевает и воспитывает.

Прежде всего, возникает вопрос, правильно ли человек воспринимает природу? Есть мнения, что воспринимает, но с большими искажениями и даже вовсе неверно. Некоторые даже считают, что природа это то, что человек себе вообразил. И тут нужно всем таким ученым, т. е. людям, которых чему-то учили, но мало чему выучили, возразить, что человек все то, от чего зависит его существование, как рода, воспринимает в основном правильно, хотя и не во всей полноте. Потому что иначе он спотыкался бы на каждом шагу и не дожил бы до свадьбы. А тогда не было бы потомства, и род человеческий прекратился бы. Здесь вопрос решается в пользу материализма: сначала природа (материя), а потом уж представления о ней (сознание). Поэтому природу приходится признавать за объективную реальность и делать из этого свои выводы. Если же поступать наоборот и, как полагают идеалисты, природу можно выдумать то человек начнет совершать ошибки, и человечество сгинет, а природа останется. Ей-то на человечество…

Но для того чтобы человечество жило более или менее сытно и комфортно, ему нужны предметы потребления. Это и пища, и одежда, и жилье, и транспорт, и связь, и даже компьютеры и Интернет. Но все эти предметы потребления на елках не растут, их надо сделать. Вот для этого и существует общественное производство, которое создает потребительскую стоимость, т. е. то, что полезно людям, и для эффективности которого существует разделение труда. Это уже вопросы политэкономии и обсуждаются они в другом месте. Здесь же нужно обратить внимание на другое: для того чтобы изготовить предметы потребления, нужны средства производства (машины, техника и т. п.), которые являются конечным звеном технологий. А технологии можно создать только на основе естествознания, т. е. реальных, а не выдуманных знаний о природе. И тут опять проблема решается на базе материализма, ибо, прежде чем разрабатывать технологии, нужно знать природные законы, какие они есть на самом деле, а не то, что придумали гениальные ученые, даже если они лауреаты Нобелевских премий.

Таким образом, наука о природе – естествознание нужна для того, чтобы ориентироваться в окружающей среде, знать, что от нее можно ожидать в настоящем и в будущем, и уметь создавать на основе этих знаний технологии, в которых конечным звеном являются средства производства, с помощью которых можно создавать предметы потребления, без которых человечество не может существовать. Все просто и ясно, хотя и утилитарно.

Поиск по сайту: