Наука, религия и истина

ДАЛАЙ-ЛАМА

ПОЛ ЭКМАН

МУДРОСТЬ

ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПСИХОЛОГИЯ РАВНОВЕСИЯ

EMOTIONAL

AWARENESS

Overcoming the Obstacles

to Psychological Balance

and Compassion

A Conversation Between The Dalai Lama
and Paul Ekman, Ph.D.

Edited by Paul Ekman

A Holt Paperback Times Books /
Henry Holt and Company / New York

В мире не так мало умных людей. Но по-настоящему мудрых — единицы. Их мысли и слова представляют особую, ни с чем не сравнимую ценность для всех нас.

Это книга-разговор. Диалог двух замечательных представителей Востока и За­пада — Его Святейшество Далай-ламы и выдающегося американского психолога Пола Экмана.

Правда и ложь, деструктивные эмоции, трудные люди, разум и чувства, искус­ство счастья и финансовый успех, прощение и ответственность, исцеляющий гнев, природа сочувствия и применение медитации — круг обсуждаемых тем максималь­но широк. На каждый вопрос дан интересный и полезный ответ.

Прочитайте эту книгу, чтобы понять то, что не понимали прежде. Только обще­ние с наимудрейшими обогащает!

Предисловие

Дэниел Гоулман

Под эмоциональным интеллектом понимается способность лучше знать нашу эмоциональную жизнь: обладать большим самоосознанием, уметь лучше справляться с беспокойными эмо­циями, быть более восприимчивым к эмоциям других — и быть в состоянии собрать все это вместе для достижения эффективных и полезных взаимодействий. У одних людей эти фундаменталь­ные навыки развиты лучше, чем у других, но хорошей новостью оказывается то, что все эти способности являются усвоенными — и им можно научить.

В любой области человеческих навыков, когда речь идет о вы­работке знаний и опыта, полезно получать указания от экспер­тов. Как гласит старая пословица: «Если вы хотите подняться на вершину горы, спросите совета у того, кто часто проделывает этот путь».

Подобным образом и представленный здесь диалог имеет осо­бую ценность людей, стремящихся больше знать об эмоциях. Я полагаю, что вряд ли на нашей планете есть два других чело­века, лучше разбирающихся в природе эмоций, чем Далай-лама и Пол Экман.

Его Святейшество Далай-лама на первый взгляд может пока­заться человеком, вряд ли способным послужить источником ин-сайтов об эмоциях. Но я имел удовольствие лично познакомить­ся с его познаниями об этой области нашей внутренней жизни во время нескольких его встреч с западными учеными. Я неизменно покидал эти мероприятия под впечатлением той ясности и того тонкого понимания нюансов, которые он демонстрировал при обсуждении каждого аспекта человеческого сознания, в том числе и эмоций. Его Святейшество придает рассмотрению этой темы не­повторимый оттенок в первую очередь как мастер созерцательного размышления, который исследовал свою душу с тщательностью и беспристрастностью аналитика, а также как представитель ты­сячелетней интеллектуальной традиции, которая всегда держала в фокусе своего внимания вопросы позитивной трансформации человеческих эмоций. Далай-лама подходит к эмоциям как про­ницательный ученый и практик, занимающийся этой специфиче­ской наукой.

С другой стороны, Пол Экман является олицетворением наи­высших достижений комплементарной интеллектуальной тради­ции, современной психологии. В течение десятилетий он остается научным лидером в области экспериментального исследования эмоций и непререкаемым авторитетом в более узкой области уни­версальных выражений эмоций на лице человека. Пол Экман про­должает научную традицию, заложенную Дарвином, который ви­дел наследие нашего эволюционного прошлого в сигналах любви и ненависти, страха и гнева, которые и по сей день появляются в равной мере у людей и животных. Пол, мой давний друг, стал непревзойденным специалистом-практиком по распознаванию эмоций, а также экспертом по выявлению лжи. Он разработал эф­фективные методы повышения нашей способности безошибочно читать выражения эмоций на лицах других людей. Пол привнес в эту беседу трезвый взгляд беспристрастно мыслящего ученого-эмпирика.

Я испытываю особое удовольствие от того, что оказался тем че­ловеком, который первым свел вместе Пола и Его Святейшество в марте 2000 года, когда я был модератором во время диалога на те­му деструктивных эмоций, организованного Институтом разума и жизни. Как будет рассказано на последующих страницах, на этом мероприятии состоялась встреча двух замечательных людей, которая способствовала эмоциональному перерождению Пола и оказала огромное влияние на его личную и профессиональную жизнь. Их диалог стал одним из следствий той первой встречи.

Их дискуссия — богатое пиршество для ума, так как беседа за­трагивает широкий круг привлекательных тем и дает ответы на многие интересные вопросы. Что делает гнев конструктивным? Как мы можем лучше управлять нашими деструктивными эмоциями и как этому помогает увеличение промежутка времени между импульсом и действием? Почему мы должны по-разному реагировать на огорчившего нас человека и на огорчивший нас его поступок — и что поможет нам вести себя именно таким образом? Как мы можем расширить круг людей, к которым мы испытываем искреннее сострадание?

Пол решил передать читателю аромат этой беседы, тщатель­но сохранив в тексте все, что произносилось в действительности. Такой подход позволяет читателям почувствовать себя непосред­ственными свидетелями встречи, имеющими возможность самим услышать слова собеседников, а не узнать их в чьем-то пересказе. Это позволяет также сохранить для истории память об уникаль­ной встрече двух интеллектуальных традиций — и двух замеча­тельных людей, умы и сердца которых озабочены решением од­них из самых важных проблем, стоящих перед человечеством.

Благодарности

В главе 7 я поблагодарил всех людей, при содействии которых со­стоялась эта встреча: самого Далай-ламу, Доржи Дамдула, Ричар­да Дэвидсона, Дэна Гоулмана, Туптена Джинау, Мэттью Райкарда и Алана Уоллеса. Здесь же я хотел бы в первую очередь выразить признательность Адаму Энглу, так как я никогда не смог бы встре­титься с Далай-ламой без поддержки его организации — Инсти­тута разума и жизни. Я также хочу поблагодарить всех тех, кто помогал мне превратить материалы этой почти сорокачасовой бе­седы в книгу.

Салли Фрай старательно преобразовывала аудиоматериалы в ис­ходный печатный текст. Пол Кауфман и Клифф Сейрон читали эту начальную версию книги и делали свои бесценные предложе­ния. Я благодарен небольшой группе коллег и друзей — Маргарет Каллен, Патрисии Дженнингс, Маргарет Кемени, Эрике Розеньерг, Клиффу Сейрону и Марку Шварцу, — которые выслушали аудио­запись нашей первой встречи и задали вопросы, на которые я искал ответы во время следующих встреч. Я благодарен всем тем, кто пи­сал комментарии, которые впоследствии были включены в текст. Каждый из них работал быстро и с удовольствием: Маргарет Кал-лен, Доржи Дамдул, Ричард Дэвидсон, Джон Данн, Боб Левенсон, Лобсанг Тенцин Неги, Чарльз Рейсон, Мэттью Райкард, Клифф Сейрон, Марк Шварц, Алан Уоллес и Франс де Ваал. Мой литера­турный агент Роберт Лешер привычно подбадривал меня и уме­ло использовал свои навыки ведения переговоров для разрешения контрактных проблем, типичных для книг, которые пишутся в со­авторстве.

Роберта Деннис, редактор, оказала мне значительную помощь, внимательно анализируя не только каждое предложение, но и прак­тически каждое слово. Без ее самоотверженности и настойчиво­сти эта книга оказалась бы менее яркой и запоминающейся.

Пол Экман

Об авторах

Тенцин Гьяцо (Tenzin Gyatso) — Его Святейшество Далай-лама XIV, лауреат Нобелевской премии мира. Является светским и духовным лидером тибетского народа. Автор многих книг, в том числе и «Ис­кусства счастья». Возглавляет тибетское правительство в изгна­нии. Проживает в Дарамсале (Индия).

Пол Экман (Paul Ekman) — крупнейший в мире специалист по выражениям эмоций на лице, является почетным профессором психологии медицинского факультета Калифорнийского универ­ситета в Сан-Франциско. Автор четырнадцати книг. Проживает в Калифорнии.

Введение

Пол Экман

Эмоции объединяют и разъединяют миры, в которых мы жи­вем, как на индивидуальном, так и на глобальном уровнях, мотивируя самое лучшее и самое плохое в нашем поведении. Они спасают наши жизни, давая возможность совершать быстрые дей­ствия в чрезвычайных ситуациях. Однако то, как мы ведем себя под влиянием эмоций, может сделать несчастной и нашу собствен­ную жизнь, и жизнь тех, о ком мы заботимся. Без эмоций не было бы героизма, сочувствия или сострадания, но не было бы также и жестокости, эгоизма и злобы. Используя разные точки зрения— Запада и Востока, духовности и науки, буддизма и психологии, — Далай-лама и я пытались прояснить эти противоречия и наметить способы обеспечить каждому человеку возможность вести сбалан­сированную эмоциональную жизнь и испытывать чувство состра­дания к ближнему.

В качестве выразителя тысячелетней духовной традиции и ли­дера нации в изгнании Далай-лама обладает чуть ли не божествен­ным статусом в глазах жителей Тибета. Он является наиболее из­вестным из ныне здравствующих поборников идеи ненасилия. За свою деятельность он был удостоен в 1989 году Нобелевской премии мира, а в 2007 году получил Золотую медаль конгресса — высшую награду, вручаемую гражданским лицам правительством США. Его деятельность осуждается, причем иногда в очень резкой форме, руководителями Китайской Народной Республики, которая ок­купирует Тибет с 1950 года. Но при этом он больше чем религиозный и политический лидер: в западном мире его известность при­ближается к известности звезд рок-музыки. Далай-лама является автором нескольких популярнейших книг, и при этом он по­стоянно путешествует, проводит беседы и воодушевляет много­тысячные аудитории слушателей. Он также проявляет большой интерес к интеграции достижений современной науки в буддист­ское мировоззрение. Во время наших бесед мне стало ясно, что он считает себя в первую очередь буддистским монахом и человеком, призванным разъяснять суть буддистского учения остальному миру. Он верит в то, что буддистская мудрость обеспечивает ту этическую основу, на которой наш мир сможет лучше справлять­ся с разделяющими нас проблемами.

Я являюсь почетным профессором медицинского факультета Калифорнийского университета в Сан-Франциско. Более сорока лет моей жизни я потратил на доказательство универсальности эмоционального поведения людей, составление атласа выраже­ний человеческого лица, выяснения того, как ложь проявляется в нашем поведении, и на разработку теорий, объясняющих при­роду эмоций и то, когда и почему люди лгут. Эти исследования помогли вновь пробудить научный интерес и к эмоциям, и к по­пыткам обмана. Я являюсь также автором четырнадцати книг, пять из которых адресованы широкой публике, а за годы своей научной деятельности я стал знатоком трудов Чарльза Дарвина, посвященных выражению эмоций. Моя деятельность вызвала интерес самых разных организаций, от анимационных студий до департаментов полиции, и сейчас я владею фирмой, занимающей­ся разработкой интерактивных тренинговых инструментов для улучшения понимания эмоций и оценки правдивости. Я также консультирую несколько государственных учреждений, зани­мающихся борьбой с терроризмом. Я еврей по крови, но не соблю­даю религиозных ритуалов и одинаково скептически отношусь как к буддизму, так и к любой другой религии. Всю свою жизнь я занимался изучением поведения, разрабатывая и применяя объ­ективные, основанные на строгих научных фактах методы иссле­дования того, что относится к феномену эмоций.

Несмотря на имеющиеся между нами различия, мы обнаружи­ли важную общую основу в наших воззрениях. Мы оба приверже­ны идее о необходимости уменьшения человеческих страданий, обладаем большим любопытством и убеждены в том, что мы долж­ны учиться друг у друга. Наши беседы позволили обнаружить то, что развилось в прочную дружбу на протяжении тех почти что сорока часов, которые мы с Далай-ламой провели вместе, занимаясь изучением этих вопросов. Наша общая озабоченность проблема­ми индивидуального и общественного благополучия, возникшая в результате десятилетий размышлений и работы в совершенно несхожих условиях, помогла нам объединить усилия и выдвинуть новые идеи, предложив новые пути самопознания, новые практи­ческие шаги по созданию лучших миров в наших близких и в то же время далеких отношениях.

Впервые я встретился с Далай-ламой в 2000 году на конфе­ренции по деструктивным эмоциям, проводившейся Институтом разума и жизни в городе Боулдере, штат Колорадо. С 1987 года этот институт приглашал ученых в индийский город Дарамсала, где живет в изгнании Далай-лама, для участия в конференциях по разной научной тематике. На конференции 2000 года я оказался в числе шести приглашенных ученых, которым была предостав­лена возможность беседовать с Далай-ламой в течение пяти дней. Мне было поручено представить дарвиновский взгляд на эмоции и результаты моих собственных научных исследований, посвящен­ных универсальности выражений эмоций и вопросам физиологии. Благодаря свойственному нам обоим веселому и упорному любо­пытству, нашему общему стремлению к облегчению человеческих страданий и убежденности в том, что мы могли бы чему-то научить­ся друг у друга, между Далай-ламой и мной быстро установились неожиданно прочное взаимопонимание в отношении того широ­кого интеллектуального наследия, которое мы оба представляли.

В последующие годы я в составе небольших групп ученых уча­ствовал в трех других конференциях, на которых присутство­вал Далай-лама. Кроме того, я присутствовал на международ­ной конференции «Раскрывая сердце», проведенной в Ванкувере в 2004 году, в которой Далай-лама принимал участие наряду с лиде­рами других религиозных конфессий. Один за другим эти религи­озные лидеры обращались к своим слушателям: епископ Десмонд Туту говорил о том, как его религия помогла ему раскрыть свое сердце; доктор Джо-Энн Арчибальд, потомок североамерикан­ских индейцев, говорила о том, как раскрылось ее сердце благо­даря ее религии; иранский судья Ширин Эбади, а затем и раввин Залман Шахтер-Шаломи рассказывали о том, как их религии помогали каждому из них раскрыть свое сердце. Его Святейшество Далай-лама выступал последним.[1] Он взглянул на каждого, кто выступал перед ним, и с широкой улыбкой на лице сказал при­близительно следующее: «Но религии часто разделяют мир. Что объединяет нас, так это наши эмоции. Мы все хотим быть счастли­выми и меньше страдать». Я сам думал точно так же, но при этом понимал, что эмоции также разделяют нас.

Когда я покидал конференцию в Ванкувере, моя голова была переполнена вопросами об эмоциях, вызванных у меня замеча­ниями Далай-ламы, которые, безусловно, заслуживали дальней­шего изучения. Он был прав, утверждая, что эмоции — это то общее, что имеется у всех нас, но он ничего не сказал о том, как эмоции могут разделять нас и вынуждать вступать в конфликты друг с другом. Я был озабочен тем, что, возможно, я чрезмерно упростил ситуацию в своем докладе об эмоциях, сделанном четы­ре года назад. Я начал составлять список неисследованных вопро­сов. Часть из них была посвящена тому, как люди могли бы устра­нить разделяющие их барьеры благодаря универсальной природе наших эмоций, а другая часть — тому, как устранить возможное деструктивное влияние эмоций на нашу жизнь. Мой первоначаль­ный конспект поместился на двадцати страницах.

Предчувствуя, что благодаря различиям западной и буддист­ской философий наша дискуссия может породить новые идеи, я по­пытался выяснить мнения двух моих коллег, с которыми я встре­тился на конференции, организованной в 2000 году Институтом разума и жизни. Одним из них был Мэттью Райкард. Мэттью по­лучил докторскую степень по биологии в 1972 году, но затем ушел из мира науки и стал тибетским буддистским монахом, известным автором книг и фотографом.2 Он провел в монастыре Шехен в Непале более тридцати лет и служил у Далай-ламы переводчиком с французского. Мэттью неоднократно гостил в моем доме и лю­безно согласился стать объектом научного исследования выраже­ний эмоций и их физиологии. Это исследование состояло из се­рии экспериментов.3 Я также отослал конспект своих идей Алану Уоллесу, который принял монашеский сан в 1973 году и учил­ся вместе с Далай-ламой до того, как покинул монастырь, чтобы вернуться в США для завершения образования и для женитьбы. Алан является автором многих книг по медитации и основате­лем некоммерческого Института исследования сознания в городе Санта-Барбара. Он также стал моим хорошим другом и участво­вал в качестве преподавателя медитации в одном из моих исследо­вательских проектов. И Мэттью и Алан добавили в мой конспект собственные идеи и затем убедили меня попытаться установить контакт с Далай-ламой через его канцелярию.

Зная, что рабочий график Далай-ламы и так уже. очень плот­ный, я не рассчитывал, что мне будет выделено те десять — две­надцать часов времени, которые, как я полагал, потребуются для обсуждения этих вопросов. Тем не менее я направил свою прось­бу Туптену Джинпе, известному тибетскому ученому и бывшему монаху, который состоял при Далай-ламе переводчиком с англий­ского, когда тот путешествовал за пределами Индии. Джинпа ока­зался очень приятным и любезным человеком, с которым мы легко установили теплые отношения. В своем письме к нему я спросил, считает ли он вопросы, изложенные в моем конспекте, достаточно важными для того, чтобы я имел основание просить о личной встре­че с Далай-ламой. Джинпа направил мне восторженный ответ. Он добавил несколько своих вопросов и затем приложил макси­мум усилий для того, чтобы организовать мне трехдневную встре­чу с Далай-ламой. Этого события мне пришлось ждать четырнад­цать месяцев.

В результате настойчивости Джинпы 23 апреля 2006 года Далай-лама и я провели одиннадцать часов вместе, обсуждая вопросы, изложенные на двадцати четырех страницах текста, об эмоциях и сострадании, а также другие вопросы, которые естественным образом возникали в ходе нашей беседы. Это был первый из трех наших откровенных диалогов, которые состоялись между нами в период пятнадцати месяцев и продолжались в общей сложности тридцать девять часов.

Наша первая беседа состоялась в Либервилле, штат Иллинойс, в роскошной комнате загородного дома семьи Прицкеров, управляющей Hyatt Corporation. Стены комнаты был украшены предме­тами одной из лучших частных коллекций азиатского искусства в США. Я занял место слева от Далай-ламы. Однако правильнее было бы сказать — «примостился», поскольку во время всей бесе­ды я сидел на самом краешке стула, вытянувшись в направлении Далай-ламы. Передо мной на кофейном столике лежал подготов­ленный мною конспект вопросов. Рядом с конспектом находились листы бумаги с заметками, которые я делал во время беседы. Мы обсуждали каждый пункт моего конспекта и многие другие вопро­сы, одни из которых имели прямое отношение к заявленной теме, а другие были просто слишком интересны, чтобы оставить их без внимания.

Мы оба испытывали возбуждение, вызванное задачей реорга­низации мышления с учетом мнения собеседника, и такая целе­устремленность была хорошо заметна. Но мы также выражали искренний энтузиазм и радость, что проявлялось в громком разго­воре и частых взрывах смеха. Мы сели за стол, имея собственные устоявшиеся точки зрения, которые вели свое происхождение из совершенно разных источников, и каждый из нас был знатоком в своей области. Мы также знали, что у нас, вероятно, не будет другой такой возможности. Далай-ламе на момент нашей беседы был семьдесят один год, а мне — семьдесят два.

Мы решили посвятить значительную часть этих трех дней ин­тенсивной двусторонней дискуссии. Я этим прежде никогда ни с кем не занимался, а для Далай-ламы, как мне было известно, такое мероприятие также было крайне редким. Мы уже осозна­вали ту прочную связь, которая возникла между нами во время предыдущих встреч, сопровождавших научные конференции, в присутствии большого числа людей. Во время конференции 2000 года у меня возникло ощущение deja vu, как если бы я был знаком с Далай-ламой в течение долгого времени. Далай-лама так­же почувствовал эту связь, возникшую между нами. В своей книге «Вселенная в одном атоме» он написал: «Я ощутил родственную связь с ним и почувствовал, что в основе его деятельности лежит искренняя этическая мотивация, предполагающая, что если бы мы лучше поняли природу наших эмоций и их универсальность, то мы могли бы выработать у людей более сильное ощущения сходства». Буквально в следующем предложении он отпускает шутли­вое замечание, в котором, как и во всех его шутках, содержится доля правды: «К тому же Пол говорит как раз в том темпе, кото­рый позволяет мне без труда понимать его мысли, выражаемые на английском языке».

Как и следовало ожидать, во время этой беседы с главным пред­ставителем одной из мировых религий, который к тому же яв­ляется главой государства и регулярно получает угрозы в свой адрес, мы были не одни. У входа в комнату дежурил офицер служ­бы охраны Государственного департамента США, которого каж­дые тридцать минут сменял его напарник. Другие агенты службы безопасности дежурили вокруг дома. У ворот круглые сутки на­ходилась специальная машина на случай необходимости быстрой эвакуации. На другом конце комнаты в сорока футах от нас член тибетского правительства в изгнании наблюдал за обстановкой во­круг дома с высокого балкона.

Справа от Далай-ламы сидел мой союзник в этом предприятии Туптен Джинпа, который выступал в роли переводчика, а рядом с ним находился другой тибетец, геше Доржи Дамдул (слово геше применяется к тем тибетским ученым, которые в изучении тибет­ского буддизма достигли уровня знаний, эквивалентного уровню знаний доктора наук на Западе). Время от времени Доржи отве­чал на вопросы Далай-ламы о том, насколько мой комментарий соответствует тибетской философии. Он прекрасно говорит по-английски и поэтому не нуждался в переводчике для понимания того, что говорил я, и обращался непосредственно к Далай-ламе по-тибетски, но делал это только тогда, когда его об этом про­сили.

Свидетелями нашей беседы были также несколько других лю­дей, включая американского врача Далай-ламы Барри Керзина, ко­торый тремя годами ранее принял сан буддийского монаха, и лич­ного тибетского врача Далай-ламы доктора Цетана Садутшанга. Врачи присутствовали как потому, что их интересовала тема на­шей беседы, так и потому, что Далай-лама только накануне вы­писался из Mayo Clinic, где он проходил регулярное обследование. На расстоянии двадцати пяти футов от нас, в другом конце боль­шой комнаты, сидела моя семья: мой сын Том Экман, который не­давно окончил школу правоведения и никогда прежде не встре­чался с Далай-ламой; моя жена Мэри Энн Мейсон, которая была деканом факультета Калифорнийского университета в Беркли и в 2003 году присутствовала (в качестве безмолвного наблю­дателя) на моей двадцатиминутной аудиенции у Далай-ламы, во время которой обсуждался вопрос, возникший у меня в ходе науч­ного исследования («Почему медитация, сосредоточенная на ды­хании, благотворно влияет на эмоции?»); и моя дочь Ева Экман, актриса, писательница и социальный работник, участвовавшая в той пятидневной конференции по деструктивным эмоциям, на которой я впервые встретился с Далай-ламой в 2000 году.

Последним членом этой группы наблюдателей был Клиффорд Сейрон, психолог, исследователь высшей нервной деятельности, «технический специалист высшей квалификации» и мой близкий друг. Клнфф, разбиравшийся в вопросах работы мозга и в буддиз­ме лучше, чем я, был приглашен не только для осуществления вы­сококачественной аудиозаписи беседы, но также и для оказания мне помощи во время перерывов в формулировании вопросов, ка­сающихся буддизма.

Опыт ежедневного обсуждения в формате беседы, а не дебатов тех вопросов, о которых я размышлял и писал в течение многих лет моей жизни, трудно описать словами. Время от времени воз­никали новые вызовы, и, как я и надеялся, внезапно вспыхивали новые идеи, которые не приходили мне в голову прежде. Я всегда прихожу в возбужденное состояние, когда у меня выкристаллизо­вывается новая идея, но на этот раз мое возбуждение усиливалось многократно благодаря тому, что я начинал глубже понимать буд­дизм, лучше узнавал этого выдающегося человека и был свидете­лем развития его идей в ходе нашей беседы. Если бы я сказал, что я находился в «приподнятом настроении», то это лишь в малой степени соответствовало бы тому, что я испытывал после заверше­ния беседы; если бы я сказал, что был «удовлетворен», то это так­же лишь приблизительно бы отражало мое тогдашнее состояние. Нельзя сказать, что я был опустошен, и хотя я чувствовал, что эта наша дискуссия не будет последней, я не ожидал, что эта встре­ча будет длиться менее трети того времени, которое мы должны будем провести вместе в следующем году. В следующем месяце я прослушивал записи беседы с группой проявлявших интерес к этой теме моих коллег и друзей, которые задавали множество вопросов по поводу того, что говорил он или я. Тогда я понял, что мне необходимо будет встретиться с Далай-ламой еще раз. Год спустя в апреле 2007 года мы встретились в Индии во время пятидневной конференции, организованной Институтом разума и жизни. Во время этой конференции каждого ученого просили рас­сказать о его реакции на книгу Далай-ламы «Вселенная в одном атоме», в которой он описывал то, что узнал во время своих много­численных встреч с учеными.

Нам с Далай-ламой удалось встретиться дважды во время пере­рывов в работе конференции, каждая наша встреча продолжалась приблизительно полтора часа. Эти приватные беседы происходи­ли в специальной комнате для подобных встреч; стены комнаты были покрыты тангкас, кроме того, в ней исправно работал кон­диционер. (Далай-ламе нравится более низкая температура, чем мне, несмотря на то что его монашеское одеяние меньше закрыва­ет тело, чем традиционная европейская одежда.) Как и всегда во время таких дружеских бесед, он снял обувь и сел, скрестив под­жатые ноги. Мы сидели очень близко друг к другу, и ни один из нас не касался спинки своего стула. Меня предупредили, что если Далай-лама откидывается назад на спинку стула, то это означает, что вы перестали вызывать у него интерес, — но этого не произо­шло ни разу.

Геше Доржи Дамдул также присутствовал на этой встрече, вы­полняя работу переводчика, и временами вставляя свое слово в на­шу беседу. Иногда они с Далай-ламой вступали в длительную дис­куссию на тибетском языке, пытаясь решить, имеет ли моя научная точка зрения соответствующее отражение в буддистских текстах. В конце каждой такой сессии я объяснил свой план по­следовательно объединить большую часть того, о чем мы говорили во время нашего диалога, чтобы наши подкрепленные точки зре­ния проявлялись именно тогда» когда это требовалось читателю.

Я предложил передать интегрированный текст Джинпе, который мог бы проверить его на предмет правильности расшифровки сде­ланных мною записей. Мне хотелось также узнать, не пожелает ли сам Далай-лама прочитать рукопись до того, как я отправлю ее редактору. «Кто будет указан в качестве авторов?» — спросил он для полной ясности. «Далай-лама и Пол Экман», — ответил я. Тогда он пригласил меня еще раз приехать в Индию и прочитать ему текст рукописи вслух, чтобы он лично мог проанализировать его я сделать необходимые уточнения.

Это оказалось для меня неожиданностью. Спустя несколько не­дель у меня была запланирована важная поездка в Европу, кото­рую я никак не мог отменить. Но позднее один из управляющих делами Далай-ламы сказал мне, чтобы я не беспокоился: мне не­обходимо было подождать как минимум год, потому что в рабочем графике Далай-ламы в ближайшее время не было свободного не­дельного «окна», необходимого для того, чтобы выслушать и про­комментировать весь текст. Когда Джинпа, который также при­сутствовал на конференции, узнал об этом, то, будучи активным поборником издания этой книги, он начал доказывать, что такая задержка публикации книги стала бы серьезной ошибкой. В ре­зультате в конце июня 2007 года я снова отправился в Индию как раз перед началом сезона муссонов. Мы работали пять дней под­ряд по пять часов каждый день. Эти встречи доставляли мне мно­го радости, но и потребовали больших затрат сил.

На этот раз при наших встречах присутствовали другие люди. Доктор Бернард Шифф, бывший психолог и мой близкий друг, чи­тал вслух мои слова в нашей предыдущей дискуссии. Я думал, что он благодаря своему профессиональному опыту сможет давать мне полезные советы, но оказалось, что я был сосредоточен на беседе с Далай-ламой настолько, что не желал выслушивать ни­каких рекомендаций. Бернард был рад возможности встретиться с Далай-ламой, но иногда испытывал разочарование от того, что мог выступать только в роли чтеца, а не собеседника. Я читал вслух те слова, которые произносил Далай-лама. Мы редко переворачи­вали страницу без того, чтобы он, я или мы вместе не прерывали чтение для того, чтобы задать свои вопросы или развить произне­сенную мысль. К нам присоединились брат Далай-ламы, который сделал несколько комментариев, и его сын. Тибетский ученый из близлежащего Института диалектики присутствовал для того, что­бы устранять любые неопределенности в отношении объяснения конкретных вопросов в буддистских текстах; во время чтения он никогда не произносил ни слова по-английски. Эти последние встречи позволили добавить очень ценную третью часть в эту книгу и убедили меня реорганизовать исходные дискуссии по темам, объединяя вместе то, что мы говорили по каждому рассмотренному вопросу, — независимо от того, происходило это в первой, второй или третьей серии наших бесед.5 Они помогли мне также опреде­лить те моменты, для которых дальнейшие объяснения, помимо сделанных Далай-ламой и мной, также оказались бы полезными. Эти пояснения в книге появились в форме специальных примеча­ний (вводящих или разъясняющих буддистские или научные тер­мины либо содержащих краткие сведения об упомянутых в тексте людях) или комментариев буддистских мыслителей, в частно­сти геше Доржи Дамдала, преподавателей медитации Маргарет Каллен и Алана Уоллеса и других ученых, включая Франса де Ваала, Ричарда Дэвидсона, Маргарет Кемени, Роберта Левенсона и Клиффа Сейрона.

Произнося свою часть текста, я старался указывать, когда мои комментарии основывались на научных результатах, — получен­ных мною или другими учеными. Но по многим наиболее инте­ресным и важным вопросам, которые мы рассматривали, еще не было получено строгих научных разъяснений. По этой причине я использовал высказывания других ученых для комментирова­ния некоторых из этих вопросов, а также вопросов об их деятель­ности, которые возникали в ходе наших дискуссий. Хотя я уверен, что мои идеи представляют собой экстраполяции существующих результатов, их следует оценивать в большей степени с точки зрения традиции философии, чем естественных наук, принимать или отвергать их с учетом того, насколько они являются полезными или интересными. От Далай-ламы я узнал о том, что буддисты учат своих читателей принимать только то, что они находят полезным.

Мы начали с обсуждения того, как люди видят мир, — тема, которая, как я выяснил, является фундаментальной для исполь­зуемой Далай-ламой концепции сострадания, и с углубленного изучения предполагаемого антагонизма между наукой и религи­ей. После того как здесь были заложены необходимые основы, мы переключились на природу эмоций, так как именно эта тема побудила нас к встрече один на один. Когда мы рассматривали различия между эмоциями и другими психическими состояниями, я рассказал Далай-ламе о результатах проведенного мной и моим коллегой Робертом Левенсоном эксперимента по изучению спо­собности Мэттью Райкарда успокаивать своего требовательного и обидчивого собеседника. Является ли эта способность неотъемле­мой частью характера Мэттью или же продуктом его буддистско­го воспитания? Случай с Мэттью выглядел весьма поучительным, когда мы рассматривали проблемы, с которыми сталкиваются люди, быстро приходящие в состояние эмоционального возбужде­ния. Мы обсуждали тактики достижения эмоциональной уравно­вешенности, основанные на буддистских и западных традициях психологии.

Позднее мы рассмотрели эмоции гнева, обиды и ненависти преж­де, чем обратиться к вопросу о том, как воспитывать сострадание. Хотя мы изначально согласились с тем, что гнев может быть кон­структивным, Далай-лама убедил меня в том, что в долгосрочной перспективе ненависть всегда портит нашу жизнь, и мы размыш­ляли с ним о том, как люди могут избавиться от своих жалоб и обид, которые являются причинами многих конфликтов в нашем мире. По мере того как наша дискуссия приближалась к теме сострада­ния, я замечал, что Далай-лама становился в этом вопросе дарви­нистом и, отвечая мне, часто цитировал Дарвина! По мере того как мы анализировали примеры сострадания и моральных добродете­лей у животных, мы начинали рассматривать возможность про­явления сострадания всеми живыми существами.

В заключительной главе я рассказываю историю о моей соб­ственной трансформации, произошедшей шестью годами ранее во время перерыва, наступившего после моей первой встречи с Да­лай-ламой. Когда моя дочь Ева задала Далай-ламе вопрос о гневе и любви и получила от него ответ, я сам приобрел при этом совер­шенно необычное знание, которое изменило мою эмоциональную жизнь. Всегда оставаясь ученым, я предоставил Далай-ламе свои свидетельства и свои объяснения того, что произошло тогда со мной, и затем попросил его объяснить произошедшее с его точки зрения.

Хотя все эти темы рассматривались в нескольких предыдущих книгах, включая книги Далай-ламы и мои собственные, наша бе­седа предлагает особый уровень непосредственности, страстного увлечения и интеллектуальной глубины, который прослеживается на протяжении всего нашего обмена мыслями. Наши диалоги предоставляют также уникальный живой взгляд на удивитель­ную личность Далай-ламы. В какой-то момент я сказал ему, как легко мне было от того, что во время нашей беседы мне не прихо­дилось сдерживать мой энтузиазм или силу моей аргументации. Обычно я чувствовал себя обязанным делать это, так как люди могли ошибочно принять мое возбуждение и мою страстность за проявление гнева. Далай-лама ответил: «Зачем вообще говорить, если вы не испытываете воодушевления!»

Поскольку против обыкновения я говорил ясно, громко и отчет­ливо, то переводчик нам требовался довольно редко, что делало на­шу беседу более живой и непосредственной, чем в том случае, ког­да нам нужно было бы переводить каждое мое слово. Хотя время от времени непрерывность беседы нарушалась, когда Далай-лама произносил какую-то фразу на тибетском языке, которая требо­вала перевода, иногда он испытывал такое желание изложить свои идеи, что продолжал говорить по-английски, предоставляя мне уникальную возможность проследить весь ход его мышления. Примерно треть всего времени он говорил по-английски, а во вре­мя наших более поздних встреч — еще больше. Я не пытался ис­правлять его грамматические ошибки. Его речь характеризуется обилием оттенков интонаций и акцентов, которые, разумеется, никак нельзя отразить на бумаге, но ощущение того, что значит разговаривать с этим человеком, лучше всего передают именно те его высказывания, которые были сделаны без помощи переводчика.

Я надеюсь, что эти беседы будут стимулировать ваше мышление точно так же, как они стимулировали наше.

Восток и Запад

Зная о любви Далай-ламы ко всяким техническим приспособ­лениям, я решил перед началом нашего диалога подарить ему складной нож, у которого помимо лезвий имелись отвертка, пин­цет, ножницы и другие инструменты. Во время этой беседы Далай-лама неоднократно доставал мой подарок, испытывая явное же­лание познакомиться со всеми его возможностями поближе, но всякий раз ему удавалось себя сдерживать. Совершенно безо вся­кого умысла с моей стороны этот нож позднее предоставил нам тему для очередной нашей дискуссии: о готовности Далай-ламы изучать инструменты для научных исследований и о моем интере­се к овладению «инструментами» буддизма.

Экман: У меня для вас маленький подарок.

Далай-лама: Спасибо. Очень любезно с вашей стороны.

Экман: Когда перед вашим приходом я показал эту безделуш­ку Джинпе, он попросил меня сказать вам, чтобы вы не клали его в ту дорожную сумку, которую вы носите с собой, так как иначе вас не пустят в самолет.

Далай-лама: Однажды в Японии у меня были с собой малень­кие щипчики, прикрепленные к перочинному ножу, и работники службы безопасности аэропорта заставили меня сдать им эту без­делушку на хранение. Как только я вернулся домой, я сразу же сделал все возможное, чтобы они мне ее вернули. (Все смеются.) Большое спасибо.

Две традиции

Экман: Я очень признателен вам за то, что вы нашли время для этих бесед. Надеюсь, что благодаря взаимодействию двух таких рядных интеллектуальных традиции — буддизма и западной пси­хологии - мы сможем помочь друг другу высечь в себе искры но-пых идей, которые обеспечат нам лучшее понимание эмоций и со страдания.

Вы писали, что мы должны приучать наш разум наблюдать. Согласны ли вы с тем, что к тому, как мы приучаем наш разум, и к тому, как мы можем мотивировать людей к этому, можно под­ходить с научной точки зрения?

Далай-лама (через переводчика): Никто не отрицает существо­вания эмоций, чувств или разума. В повседневной жизни мы ис­пользуем эмоции, они находятся здесь. Наука и техника служат главным образом обеспечению физического комфорта. Когда де­ло касается трудностей или проблем с эмоциями, технология ма­ло что может сделать. Я думаю, что инъекция успокоительного лекарства для снятия беспокойства оказывает только кратковре­менный эффект. Поэтому теперь наступает время исследовать ту беду, с которой столкнулся наш эмоциональный разум, рассмо­треть методы или средства, позволяющие справиться с этой вред­ной и порочной природой разума.

Экман: Телевидение постоянно вдалбливает нам в голову: «Если ты станешь богатым, если ты станешь знаменитым, то ты будешь счастливым». Очень немногие обнаруживают» что это совсем не так, потому что большинству людей не удается стать богатыми. (Далай-лама смеется.)

Как же мы можем достучаться до людей, которые хотят сча­стья, но под влиянием телевидения считают, что путь к нему лежит через славу, богатство и власть? Знаете ли вы какой-нибудь способ, с помощью которого ученые могли бы помочь исправить ото заблуждение?

Далай-лама: В течение последних ста лет вся концепция мате­риального развития предполагала, что оно сможет разрешить все наши проблемы. Одной из реальных проблем является проблема бедности. Но мы не поняли, что решение проблемы бедности не обеспечивает внутреннего мира. Я могу привести один пример из истории Китая. Я полагаю, Дэн Сяопин надеялся, что когда люди станут богатыми, все их проблемы решатся сами по себе. Он лаже утверждал, что любой способ, позволяющий достичь богат­ства, является оправданным. В семидесятых годах он дал импульс новому движению. Он говорил, что цвет кошки не имеет никакого значения, пока эта кошка ловит мышей. Из этого следовало, что вы можете богатеть, даже используя ошибочный метод (капита­листический). (Смеется.) Поэтому сегодня в Китае люди становят­ся асе более богатыми — и все более испорченными. Бедные лю­ди страдают еще больше. А многие богатые люди не считают себя счастливыми.

Экман: Да, это так.

Далай-лама: Многие люди полагают, что если они будут богаты, если у них будет много денег, то все их проблемы разрешатся сами собой. Или если они будут обладать властью, то у них не будет ни­каких проблем. Но это не так. И богатые, и бедные, и очень извест­ные люди в психическом отношении могут быть очень несчастли­вы. Это совершенно очевидно. Ненависть и другие эмоции создают еще больше проблем.

Экман: Совершенно верно.

Далай-лама: В восемнадцатом, девятнадцатом и в начале двад­цатого века ни одно правительство не говорило о важности душев­ного спокойствия человека. Все говорили только одно: экономика, экономика, экономика. Почему? Потому что бедность побужда­ет к действиям. Поэтому люди повсюду прилагали любые усилия, в том числе с использованием нашего образования, для искорене­ния бедности. Разве не так?

Экман: Так.

Далай-лама: Что же касается телевидения, то все, что вы ви­дите, посвящено повышению материального благосостояния ра­ди достижения экономического процветания. Но вы видите, что люди, по крайней мере те, которые больше не заботятся об удо­влетворении своих материальных потребностей, все равно стал­киваются с проблемами, главным образом на психическом уров­не. Это психическое беспокойство доставляет человечеству много страданий. Следовательно, теперь мы должны изучать другую об­ласть — область психического здоровья. Мы не можем улучшить психическое здоровье за один день. Ученые долгое время сосредо­точивали усилия на том, что имеет отношение к материальному благополучию. Но теперь они начинают понимать, что существует возможность вырабатывать правильные, здоровые психические установки, которые приносят нам пользу, когда мы сталкиваем­ся с проблемами. Вы как ученый занимаетесь именно этим — и вы должны этим заниматься.

Наука, религия и истина

Далай-лама: В прошлом обстоятельства были таковы, что нау­ка применялась в сфере материального развития, а не в области психики. На Западе традиционно под религией понимались хри­стианство, иудаизм и ислам. Эти религии соответствуют главным образом традициям веры. В них уделяется мало внимания науч­ному исследованию. Наука требует попыток изучения реального мира с помощью исследований и экспериментов. Таким образом, мы можем сказать, что наука не имеет ничего общего с религиоз­ной верой.

Экман: Действительно, не имеет.

Далай-лама: Разумеется. Но это не означает, что каждый чело­век из мира науки, то есть ученый, обязательно является неверу­ющим.

Экман: Совершенно верно.

Далай-лама: Наука в прошлом занималась преимущественно материальным развитием. Так что в этой области наука не имеет ничего общего с религиозной верой.

Экман: Да, да.

Далай-лама: Некоторые ученые являются очень религиозными людьми. Но их профессия, их профессиональная сфера деятель­ности не имеет ничего общего с религией. Теперь, как я полагаю, общество сталкивается с новым кризисом или новой проблемой» и эта проблема является главным образом проблемой эмоций, Следовательно, наука начинает заниматься эмоциями. Таким об­разом, современная наука — ее исследования, ее интересы и ее заботы — сосредоточивает усилия на изучении не только физической материи, но и психической энергии — эмоций. Я думаю, что -это так. Вы со мной согласны?

Экман: Да. Вы правильно определили ситуацию. Благодаря ра­ботам Вильгельма Вундта, Зигмунда Фрейда и Чарльза Дарвина в конце девятнадцатого века возникла наука психология. Это бы­ла начальная попытка изучения психики, но наука существовала и до этого. И даже в двадцатом веке наука преимущественно зани­малась матерней. В течение сотен лет в научных исследованиях почти полностью игнорировался вопрос о том, как мы можем до­стичь счастья. И здесь нам не удалось заметно продвинуться впе­ред.

Ученые начинают теперь делать попытки выйти за пределы традиционного западного мышления, чтобы увидеть, что из от­носящегося к этому вопросу они могли бы узнать или научно ис­следовать. Все большее число ученых начинает проявлять интерес к тому, что мы можем узнать об этом благодаря буддистскому мыш­лению.

Далай-лама: Итак, мы имеем «мягкую» науку и «жесткую» нау­ку. Где же пролегает граница между ними?

Экман: Прежде граница была более четкой. К «жестким» отно­сились точные и биологические науки. К «мягким» относились науки общественные и связанные с поведением человека — бихе­виористские науки. Теперь когнитивная наука нейрофизиология располагается по обе стороны от этой границы, потому что она ис­пользует некоторые чисто биологические показатели — в частно­сти, деятельности мозга и биохимического состава крови — для рассмотрения психологических феноменов.

Я измеряю движение мышц лица — трудно придумать более «жесткую» науку, — но делаю это для изучения эмоций. Мы не можем видеть эмоцию — движения лица являются лишь ее отоб­ражением, но мы можем многое узнать, если научимся измерять это отображение с необходимой точностью. Сегодня в когнитив­ной нейронауке и даже в таких областях психологии, как изуче­ние эмоций и памяти, многие ученые используют объективные методы, часть из которых является биологическими, а часть — нет.

Некоторые ученые проявляют откровенное неуважение к науч­ным открытиям, сделанным на основе информации, которую люди сообщают в ходе обследовании, проводимых с использованием опросников. Но на мой взгляд, то, что говорят вам люди, всегда представляет интерес; это не обязательно то, что они действитель­но думают, а то, что они знают, может лишь частично отражать то, что они в действительности представляют собой, или то, чем они занимаются, — поэтому такой подход имеет ограничения, но у него есть также и свои достоинства. Исследования, в которых используются исключительно опросники, относятся к очень «мягким».

Далай-лама: А Дарвин?

Экман: Психология вышла из философии. Я сам считаю, что Дарвин был первым ученым, написавшим книгу по психологии, — эта книга, вышедшая в 1872 году, была посвящена выражению эмоций. По моему убеждению, во многих областях психологии трудно определить, относится ли эта область к биологии или же непосредственно к психологии. Это две стороны одной и той же медали. Во всем проявляется и та и другая сторона; вопрос заклю­чается в том, каким образом и в каком феномене каждая из них играет свою особую роль.

Далай-лама: На Западе не существует традиции глубокого ис­следования религии. В то же время в нетрадиционных религиях, в особенности в буддизме в Индии, все обстоит иначе — там дей­ствительно существуют традиции проведения экспериментов и ис­следований.

На самом деле наука не является абсолютно антирелигиозной. Проще говоря, она пытается познать окружающую действитель­ность, выяснить, какова эта действительность, с помощью иссле­дования, с помощью эксперимента, но не посредством веры. В этом нет ничего антирелигиозного. Даже папа — а новый папа явля­ется очень умным и во многих отношениях замечательным чело­веком — подчеркивает, что вера и разум должны идти рядом. Он отмечает, что начал развивать эту идею вместе с некоторыми из своих последователей. Если бы люди имели веру без разума, то тогда у них не было бы ощущения связи религии с их жизнью, так что разум обязательно должен здесь присутствовать.

Но у некоторых ученых есть один лишь разум без веры — они великие ученые, но с точки зрения психики они несчастные люди. (Смеется.) Поэтому вера также необходима.[2] Так обстоят дела, я ду­маю, что именно так. Поэтому теперь даже христиане вынуждены признавать важность разума. Что касается буддистов, то здесь нет проблем. Мы имеем право сказать, что настоящее исследование — это нечто особенное. Если наши результаты — полученные с по­мощью исследований или экспериментов — противоречат идеям буддизма, то тогда мы обладаем свободой отвергнуть старые идеи. Это слова самого Будды.

Китайские коммунисты говорят, что в тибетском буддизме от­сутствует научное знание, и называют нас «глупыми тибетцами, полными слепой веры или предрассудков». Таково было их отно­шение к нам в начале шестидесятых, в семидесятых и в восьми­десятых годах. Я думаю, что с самого начала они чувствуют, что непризнание буддизма поощряет установку на исследование и от­каз от догм.

Однажды я был приглашен в Москву на встречу с учеными. Я думаю, это была моя первая или вторая поездка в Россию. В то время марксистская, или коммунистическая, идеология бы­ла еще крепка. Некоторые ученые верили или чувствовали, что наука представляет собой нечто такое, что обязательно должно противостоять религии. Но это совсем не так. Наука — это толь­ко метод исследования действительности. Религия же имеет де­ло главным образом с ее субъективной стороной.

Экман: Мотивация большинства ученых и врачей, по крайней мере в начале карьеры, а для многих и до конца жизни, заключа­ется в уменьшении страданий человека. Кто-то из них может сказать, что их мотивация является религиозной. Далай-лама: Религиозной?

Экман: Они хотят творить добро.

Далай-лама: О да.

Экман: Они хотят избавить людей от страданий.

Далай-лама: Понимаю — сострадание.

Экман: Да.

Далай-лама: Их чувство — озабоченность страданием. Это пра­вильно. Я думаю, что это присутствует в каждом виде человеческой деятельности, во всех действиях и занятиях людей. Я думаю, что все люди, каждый из них, не хочет страдания и не хочет ви­деть боль.

Экман: Практически каждый не хочет страдать сам.

Хотя наука — это метод исследования. Имеется очень мало уче­ных, мотивация которых заключается не в том, чтобы творить в этом мире добро, и в этом смысле мотивация большинства ча­стично совпадает с религиозной мотивацией. При этом не имеет значения, верят они в Создателя или нет. В иудаизме считается, что если вы служите своему сообществу, то вы преданный своей религии еврей. Вам не нужно верить в Создателя. Это зависит от религии. С моей точки зрения, большинство хороших ученых мо­тивированы духовной ценностью, желанием служить и помогать людям в этом мире.

Далай-лама: Сейчас существует несколько институтов, несколь­ко школ, то есть множество людей, занимающихся образованием, сейчас их достаточно много, и они проявляют интерес к тому, как воспитывать понимание важности сострадания. К счастью, неко­торые представители медийного сообщества также начинают про­являть к этому интерес.

Мы не можем изменить жизни или мировоззрения всех людей. Наш месседж, наше послание и наш голос очень слабы. Очень сла­бы! А многое другое в этом мире выглядит таким привлекатель­ным! Но по мере того как я рассказываю об этой внутренней цен­ности на Западе, люди стремятся к ней все настойчивее, в то время как в Индии это стремление проявляется в более слабой форме. В Африке, как я полагаю, людям очень трудно — их главная за­бота состоит в том, чтобы добыть пищу и обеспечить себе кров. Так откуда же возник интерес на Западе? Хотя материальное благо­получие там достигнуто, но люди не чувствуют себя счастливыми. Поэтому теперь, основываясь на своем личном опыте, они ищут альтернативу.

Экман: Один из героев пьесы «Трехгрошовая опера» немецкого драматурга Бертольда Брехта утверждал: «Сначала хлеб, а нравственность потом. Добейтесь, чтоб людская голь сначала ломоть от каравая получала» (перевод С. Апта).

Далай-лама (смеется): Очень хорошо.

Фильтр настроений

Экман: Прежде чем двигаться дальше, я считаю необходимым выяснить, чем эмоции отличаются от настроений. Если мы не сде­лаем этого, мы не всегда сможем в точности знать, говорим ли мы об эмоциях или же о настроениях, так как люди часто путают эти два понятия, Я помню, как семь лет назад, когда я впервые встре­тился с вами и описал это различие, вы сказали мне, что его не существует в тибетских взглядах на психические состояния и что оно является очень полезным, Я надеюсь, что оно и дальше будет вызывать у вас интерес по мере того, как я буду описывать его бо­лее подробно.

Я уверен, что настроения чаще создают нам трудности, чем не­которые из наших эмоций. Одно из различий между эмоциями и настроениями состоит в понимании человеком того, что вызы­вает каждую из них. Он может не знать, что приводит в действие эмоцию, когда она возникает в первый раз, но впоследствии он почти всегда легко может это установить. Человек может не ду­мать о том, что он испытывает гнев, но он в состоянии понять, по крайней мере через какое-то время, чем этот гнев был вызван на самом деле. Если же человек находится в раздраженном состоя­нии, то он может никогда не узнать причины его возникнове­ния.

Далай-лама: А разве они не могут подкреплять друг друга? Разве из-за плохого настроения вы не будете более склонны к бур­ному проявлению каких-то эмоций? Например, вчера у вас бы­ло плохое настроение. Если бы вчера к вам зашел ваш друг, то вы в какой-то момент могли бы не сдержаться. Но на следующий день ваше настроение может улучшиться. Теперь приход друга был бы воспринят вами совсем по-другому. Таким образом, многое зави­сит от вашей психической установки, вашего взгляда на окружа­ющий мир. В соответствии с нашим опытом это представляется вполне очевидным. Экман: Да. В этом заключается одни из проблем, ассоциируемых с настроением.

Далай-лама: Подобным образом» когда вы имеете прочный эмоциональный опыт, он может влиять на ваше настроение.

Экман: Вы правы и в том и в другом. Когда мы находимся в тре­вожном настроении, мы выглядим испуганными. Мы реагируем на окружающий нас мир главным образом со страхом, причем не­редко мы воспринимаем этот мир совершенно неправильно. Это происходит так, как если бы нам необходимо было бы бояться, когда мы находимся в тревожном настроении, подобно тому как нам необходимо было бы проявлять гнев, когда мы находимся в раздраженном настроении.

Большинство ученых считают, что настроения возникают по причинам, которые человек, испытывающий конкретное настрое­ние, не понимает. — возможно, настроение было вызвано нейрогормональными изменениями, не имеющими непосредственного отношения к какому-то внешнему событию. Однако есть события, способные вызывать определенные настроения; например, если вас лишить сна, то вы, скорее всего, будете либо испытывать раз­дражение, либо находиться во взбалмошном состоянии и смеяться над вещами, над которыми вы обычно никогда не смеетесь.

Далай-лама: А может ли бессонница или лишение сна вызвать взбалмошное состояние?

Экман: Конечно, особенно у детей и подростков. Они могут сме­яться без устали. Они могут бодрствовать всю ночь напролет и на­ходиться в чудесном приподнятом настроении.

Далай-лама (через переводчика): А может ли причинная связь

иметь противоположное направление? Так как вы находитесь в возбужденном состоянии, то вам трудно заснуть?

Экман (смеется): Здесь я просто делаю предположения. И я дей­ствительно хочу провести различие между тем, когда я делаю утверждения, опираясь на факты, имеющие научную основу, когда я говорю, опираясь на теорию, с которой согласны те, кто изучают эмоции, и тем, когда я говорю, просто основываясь на моих соб­ственных идеях. Я могу быть прав, но я не верю, что кто-то другой также рассматривал этот вопрос; идея о том, что человек, которо­го лишили сна, может оказаться во взбалмошном состоянии, основана на моих собственных предположениях.

Экман: К сожалению, некоторые из наиболее интересных во­просов касаются фактов, о которых еще никто не писал, не говоря уже о том, чтобы заниматься их научным изучением, так что мы не знаем, являются ли они абсолютно достоверными.

Далай-лама: Значит, скорее всего, не являются. (Смеется.)

Экман: Что касается лишения сна, то я убежден, что когда че­ловеку долго не дают спать, то если он провоцируется на неже­лательные для него действия или чувствует себя изнуренным, то у него возникнет раздраженное состояние, которое может сохра­няться часами. Если же человек чем-то очень доволен, то у него может возникнуть взбалмошное состояние. Если человек был лишен возможности нормально спать, то любая возникающая у него эмоция будет задавать его настроение. Когда пассажиры после длительного перелета выходят из самолета, необходимо де­лать так, чтобы они слушали приятную музыку и веселые шутки других людей, а не расстраивались из-за мысли о том, что их багаж мог застрять где-то в пути, Вы не хотите расстраивать людей, вы хотите сделать им приятное после того, как они долгое время были лишены сна.

Далай-лама (смеется): О!

Экман: Вы сказали, что сильная эмоция может создать настроение. Я писал об этом в моей последней книге «Психология эмо­ций». Никто еще не отреагировал на мое предположение, уточ­няющее, когда эмоциональный опыт может создавать настроение, Я полагаю, что эмоциональный опыт должен быть: (1) очень ин­тенсивным и (2) очень плотным, то есть вы должны испытывать эмоцию снова и снова в течение короткого периода времени. Когда это происходит, вы преодолеваете определенный порог — и теперь вы находитесь в том или ином настроении. Если бы вы снова и снова делали меня очень счастливым, то я бы часами находился в со­стоянии эйфории. Если бы вы в течение короткого промежутка времени заставляли меня испытывать страх, то я находился бы в очень тревожном состоянии. Но это только мое предположение, и я не знаю, насколько оно верно.

Далай-лама (через переводчика): Иногда эмоция может быть очень интенсивной, потому что вызывающее ее событие оказыва­ется очень бурным; в этом случае эмоциональная реакция будет очень интенсивной. Но иногда триггером эмоции может быть во­все не само драматическое событие, а длительное размышление человека о нем. В этом случае эмоция также может быть очень ин­тенсивной.

Экман: Да, я совершенно согласен с вами. Для описания такой ситуации я использую термин «гноение». Когда эмоция «гноит­ся», то она оказывается доминирующей в вашей жизни, по край­ней мере на какой-то период. Мы давно знали — хотя ученые стали признавать это лишь в последнее время, — что животные также имеют эмоции. Это известно каждому, у кого есть собака или кошка, но ученые на протяжении многих лет боялись обвине­ний в антропоморфизме, в необоснованном приписывании челове­ческих черт животным. Теперь факт наличия у животных эмоций подтвержден неопровержимыми доказательствами. Но мы не зна­ем, возникают ли у них настроения. Об этом было бы интересно узнать от людей, имеющих домашних животных. Бывают ли дни, когда вы понимаете, что ваша собака находится в дурном, нервном или испуганном настроении? Но мы не знаем, имеют ли на­строения животные[3].

Далай-лама: Разумеется, видимые проявления эмоций и на­строений у людей и у животных могут быть разными, но общая модель должна быть одинаковой. Если человеческие существа имеют эмоции и настроения, то можно ожидать, что их имеют и жи­вотные.

Вы знаете, мне хотелось бы выяснить, имеют ли мелкие насеко­мые наподобие москитов или другие крохотные существа какие-нибудь эмоции. Я не знаю, является ли одной из таких эмоций сострадание. Или забота. Я не знаю. Вам известно, что если мы проявляем привязанность к животному, то оно в конце концов это ощущает. Но москиты?

Экман: Я не знаю, способны ли на это москиты. (Смеется.)

Далай-лама (через переводчика): Возможно, различие объяс­няется размерами мозга. В отличие от млекопитающих некоторые простые существа наподобие москитов не имеют более сложных эмоциональных реакций, помимо немедленных потребностей, на­пример в размножении и пище.

Экман: Это может также быть результатом селекции. Недавно мы с женой были в Танзании и видели гиен, которые были раз­мером с собаку, но отличались такой злобностью, что вы не захо­тели бы к ним приблизиться. У служителя, который долгое вре­мя кормил гиену в лаборатории, имелись многочисленные следы укусов на руке. Что касается собак, то здесь происходила много­вековая селекция, в результате которой отбиралось потомство тех животных, которые любили людей и которые были готовы рабо­тать с ними. Возможно, если бы кто-то занимался селекцией мо­скитов, то мы могли бы иметь породы москитов или пчел, более добрых к нам!

Позвольте мне познакомить вас с одним спорным предположе­нием, в которое я безусловно верю, но которое не принимается многими моими коллегами. Я считаю, что настроения представ­ляют собой то, что Стивен Джей Гулд называл словом «антрвольт», тоесть то, что не является адаптивным или полезным для нашего биологического вида, а возникает как побочный продукт чего-то еще. Я утверждаю, что настроения не являются полезными для нас; они фильтруют то, что мы видим в окружающем мире, и на­ставляют нас реагировать на основе узкого, если не сказать иска­женного, видения реальности. Я не думаю, что мы могли бы жить без эмоций, но я полагаю, что мы могли бы вести лучшую жизнь, если бы не имели настроений вообще и, следовательно, могли бы быстрее реагировать на то, что фактически происходит в мире, а не на ту малую часть происходящего вокруг нас, которую мы мо­жем вдеть через узкий фильтр того или иного настроения.

Далай-лама (через переводчика): Мы не можем подобрать подхо­дящего тибетского слова, в точности передающего смысл понятия «настроение». В буддистской психологии используется концеп­ция «латентных эмоций», но она также имеет отношение к со­стоянию психики.

Экман: Эмоции также фильтруют доступные нам знания. Когда мы находимся под влиянием эмоции, то я предполагаю, что мы переживаем «период невосприимчивости», во время которого мы можем вспоминать только ту информацию, которая соответствует эмоции, мы можем интерпретировать других только таким обра­зом, который соответствует эмоции. Часто период невосприимчи­вости оказывается очень коротким, и в этом случае он может быть полезным, помогая концентрировать наше внимание. Что касает­ся настроений, то период невосприимчивости может длиться це­лый день, и все это время мы неадекватно воспринимаем окружающий мир. Мы имеем доступ не ко всему тому, что мы знаем, а лишь к тому, что соответствует нашему настроению.

Вот почему, будучи последователем Дарвина, я считаю, что. не­строения являются побочным продуктом чего-то еще. Они яв­ляются нашим наказанием, поскольку они искажают то, как мы видом мир и как мы реагируем на других людей. Те, кто слышали о моем желании избавиться от настроений, спрашивают меня, как я отношусь к хорошему настроению. Но в хорошем настроении мы не чувствительны к потенциальным проблемам, мы находим­ся в состоянии самообмана. Мы наслаждаемся им, но сам по себе факт того, что мы им наслаждаемся, вовсе не означает, что оно действительно для нас полезно. В прессе и в среде профессиональных психологов много гово­рится о хорошем самоощущении, о достижении счастья. Хотя ис­пользуемый при этом язык не всегда позволяет ясно понять смысл произносимых фраз, обычно речь идет об общем ощущении благо­получия, об уверенности в том, что в жизни все идет хорошо или настолько хорошо, насколько это можно ожидать, а вовсе не об эмоции радости или настроении эйфории.

С учетом этого различия между эмоциями и настроениями для меня имеет огромное значение то, что настроение длится долгое время — хотя обычно не неделями, а всего в течение нескольких часов. — и то, что мы не видим мир таким же, каким бы мы его видели, если бы не находились в этом настроении. Оно искажает и сужает наши реакции. Следовательно, оно не идет нам на пользу.

Итак, вопрос. В сегодняшней Америке существует большой ин­терес к освоению методов медитации, основанный на уверенности в том, что медитация способна улучшить эмоциональную жизнь того, кто ее практикует. Я думаю, что мы начинаем получать на­учные доказательства того, что медитация может помочь нашим эмоциям, но какая медитативная практика могла бы помочь нам справляться с настроением? Кто-то может сказать вам: «Почему вы всегда такой несдержанный?» — и вы понимаете, что вы на­ходитесь в раздраженном состоянии. Но что вы можете сделать, чтобы обуздать свое настроение? Если вы просыпаетесь утром и чувствуете себя раздраженным, то какой тип медитативной практики мог бы помочь вам выйти из этого состояния?

Далай-лама (через переводчика): Мы еще не определились с тем, какой тибетский термин соответствует термину «настроение». Но, несмотря на это, моя точка зрения состоит в том, что такие прак­тики, как медитация, направленная на развитие осознанности, и медитация, при которой вы сосредоточиваетесь на дыхании, яв­ляются весьма эффективными средствами приведения психики из турбулентного состояния в более нейтральное. Так как осознанность способна привести психику в более спокойное нейтраль­ное состояние, то можно рассчитывать, что этот эффект отразится также и на настроении. Идея здесь заключается в том, что настроение является в определенном смысле отпечатком, последействием эмоционального состояния психики.

Существует несколько типов настроения, которые могут быть связаны с чисто биологическими факторами, а не являться следствием каких-то внешних событий; например, когда вы, проснувшись утром, ощущаете глубокое безразличие ко всему. Даже в учебниках по медитации Шаматха признается, что существует несколько типов психических состояний, или темпераментов, которые не могут корректироваться только с помощью медитации. Одно из двух главных препятствий для метода Шаматха, который тренирует внимание, имеет отношение к психической несобран­ности. Она проявляется в виде ощущения вялости и безразличия. Я думаю, что Алан Уоллес [4]переводит этот термин как небреж­ность, ка

Поиск по сайту: