От малого слова великое дело

Многоразличны пути Промысла Божия в обращении грешника от его погибельного заблуждения. Только было бы у него искреннее желание познать истину, а Господь всегда готов подать ему руку помощи. Иногда одно слово, от любви сказанное, так глубоко западет в сердце, что при помощи Божией выйдет человек на путь истинный. Вот что рассказывает о своем обращении один бывший начетчик поморской секты.

Вхожу я раз в один дом с обычной проповедью и встречаю какого-то приезжего старца, православного. Понравился мне с первого взгляда старец этот, и я положил в сердце своем непременно обратить его в свое учение. Сел я по обычаю за стол, достал из мешка мои книги и выписки и начал речь об антихристе, о его заразе в Православной Церкви и о той гибели, к которой ведет эта Церковь. Особенно силился я доказать, что Великороссийская Церковь приняла все заблуждения и стала чрез это слугой антихриста и матерью всех ересей.

Долго и с жаром говорил я, а старец все слушал, не перебивая меня. Казалось мне, что слово мое настолько убедительно и сильно, что старцу ни за что не устоять. Кончил я, а старец только тихо вздохнул, подошел ко мне и, положив свою руку на мое плечо, с улыбкой спросил: "Друг мой! Ты говоришь, что Великороссийская Церковь мать всех ересей. Скажи же мне, киих (то есть каких ересей). Точно раскаленной стрелой пронзил меня старцев вопрос, а потом словно водой обдало горячее сердце мое. Начал было говорить в ответ старцу, но сам чувствую, что слово мое не вяжется, что говорю вздор. Мысли в голове перемешались, язык стал путаться. Чем более усиливался я говорить и доказывать правоту свою, тем стыднее становилось мне самого себя и слушателей моих. Чувствую, пот выступил на мне, и слезы навертываются на глазах, а тут еще вся семья хозяина так и впилась в меня глазами и ждет, как-то увернусь от старцева вопроса. А старец кротко смотрит на меня и едва заметно улыбается. "Это он глупости моей улыбается", — подумалось мне, — и еще большее смущение овладело мной, в глазах огни засверкали, в ушах звон послышался. Наскоро уложил я свои книги в мешочек и выбежал из дома точно ужаленный. Не помню, как очутился я дома и бросился на постель. Старцево слово — "киих" — жгло меня, как огнем; я метался по постели, силился собрать мои мысли, припоминал все твердо заученные места в старопечатных книгах — ничего не выходило у меня. Даже заплакал я от стыда и досады. Огорченный и измученный уснул я, и вот вижу: стоит предо мною старец и с улыбкой спрашивает: "Киих?".

Страх обуял меня, как преступника пред грозным судьей, и я очнулся от тяжелого сна с сильной головной болью. Умылся холодной водой, помолился пред иконами и принялся за старопечатные книги. Быть не может, чтобы я не дал ответа на такой пустой вопрос, думалось мне. Но чем более я читал, тем неувязчивее приставало ко мне старцево "киих". Просмотрел я все главные места в книгах и моих выписках, а ответа нет и нет... Перебрал все правила "Кормчей", все постановления Вселенских и поместных Соборов о всех ересях, начиная с Ариевой, и не нашел ни одной ереси, в которой бы хоть отчасти была повинна Церковь Православная Греко-Российская. Крепко задумался я и стал бродить, точно помешанный. Страшен стал для меня неведомый старец и я, как Божия Суда, стал бояться встречи с ним. Справился стороной и оказалось, старец уже давно уехал из селения. Как будто немного полегчало на сердце.

Попробовал было опять пойти на проповедь, но дивное дело! Лишь только начну говорить, как неотвязчивое "киих" опять появится в памяти и путает мысли. "Уж не наваждение ли это лукавого", —думалось мне. Попробовал, было, молиться, но "киих" не дает выговорить слова молитвы, охлаждает усердие и как камень тяготит мысли. Пробовал заняться ремеслом, — дело не спорится, руки плохо слушаются. Спросить у кого-либо ответа на вопрос мой я страшился и стыдился, гордость моя не допускала этого, и в то же время дивную перемену стал я замечать за собой. Бывало, услышишь звон колокола на православном храме — и какие хульные мысли на Православную Церковь приходят в голову! А теперь звонят, а по сердцу тихо разливается точно радостный призыв Архангела. Бежишь, бывало, мимо храма Божия, а теперь подойдешь к нему и полюбуешься на красоту его. Долго стоишь и смотришь, а "киих" все неотвязчивее и неотвязчивее пристает к тебе. "Взойди и посмотри, — говорит мне внутренний голос, — кия тут ереси, правду ли ты проповедуешь в народе о Церкви Великороссийской". Увидишь, бывало, прежде священника, увернешься от него, хулишь его, как слугу антихриста, а теперь при встрече с ним готов сам подойти к нему, поведать ему все, что на душе, и попросить научить и наставить на путь.

Так промучился я с год, устал от работы, оставил проповедь, завязал в мешок книги и выписки свои. Настал светлый праздник Пасхи, заблаговестили к заутрене, и нужно было видеть, что происходило со мной! "Киих! Киих! Киих!" — точно выговаривал колокол и страшно бередил мои душевные раны. Метался я по комнате, выбегал на улицу, озирался кругом, одевался и снова раздевался. Хотелось идти к светлой утрене, а не знал куда. К поморцам меня уже не тянуло, я уже ясно видел из старопечатных книг моих, что в Христовой Церкви должны быть епископы, священники и диаконы, а также и все семь Таинств святых, а у поморцев есть ли все это? Наконец, оделся еще раз и решил пересилить стыд свой, и сходить по старой памяти в раскольническую поповскую моленную. Путь мой лежал мимо православного храма. Светлый, сияющий огнями, широко распахнул он свои двери и принимал в себя православных христиан. От храма далеко разносилось благоухание ладана. Внутренний голос звал меня, настаивал войти и посмотреть, — правда ли есть тут кия ереси, верно ли, что здесь служат антихристу? — как был убежден я и как убеждал других. Остановился в темноте и смотрю. Стыд и страх овладели мной, сердце будто хочет выскочить из груди, так бьется оно. Не помню, как очутился я вместо поморской моленной в православном храме Божием, в том самом храме, от которого всю жизнь мою бегал, как от места зараженного. "Господи! Как тут хорошо!" — невольно подумал я и остался на всю службу. Кончилась утреня Пасхальная, а за ней и обедня, и я вышел из храма Божия еще в темноте, почти незамеченный никем из знакомых. На сердце и грустно, и радостно. Иду домой, поникнув головой, а тайный голос на сердце спрашивает: "Кия же ереси ты слышал сейчас в храме православном? Правду ли говорил, что Великороссийская Церковь — мать всех ересей?".

Еще крепче задумался я и снова принялся за мои старопечатные книги. И дивное дело! Те же самые книги, с которыми, бывало, я хулил Православную Церковь, стали говорить мне теперь совсем другое, — в каждой главе я находил опровержение моих верований, на каждой странице читал о истине Православной Греко-Российской Церкви. Вижу, что заблуждаюсь, гублю себя и доверчивый простой народ. Страх напал на меня, и я не говорил ни с кем ни слова о вере. Семья моя (все поморцы) сочла меня больным, испорченным. Дивилась перемене моей и вся община поморская. Так прошел еще год. Стала снедать меня жалость к Православной Церкви, которой я сделал так много зла. Раскаяние овладело мной. Душевные муки мои сделались наконец невыносимыми. Выбрал я ночку потемнее и явился к священнику. "Прими, — говорю, — меня, батюшка, в Церковь Православную". Сказал это, и точно тяжелый камень свалился с меня, на сердце полегчало.

Проведали об этом поморцы, уговаривали, стыдили, страшили, проклинали меня и восстановили против меня семью мою. Предложили мне хорошее жалованье и обильное содержание со всей семьей моей, лишь бы я остался поморским наставником. Приступила ко мне семья моя, уговаривает, кланяется, плачет, умоляет принять предложение. Поднялась во мне корысть, а с ней начались опять муки душевные. Корысть убеждала меня согласиться, а совесть говорила совсем другое. Были минуты, когда я хотел заглушить мою совесть, но, верно, глубоко запало в сердце мое старцево слово, верно, не оставила меня милость Божия. Чтобы скорее покончить с колебаниями моими, я скрылся из своего селения на целый год, успокоился душевно и возвратился домой уже присоединившимся к Православию. Оглядываюсь на свое прошлое — и стыдно, и страшно становится мне. За что хулил я чистую и непорочную невесту Христову, Церковь Православную? Как двигался язык мой, и как терпел меня Милосердый Господь? Как это я, читая, — не разумел, слушая, — не слышал, видя, — не видел... Да, велико было помрачение мое, велико заблуждение!

(Из Саратовских епархиальных ведомостей, 1889, №16)

Поиск по сайту: