Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

РЕЦЕПЦИЯ ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ ТЕОРИЙ В ДИСКУРСЕ ИНТЕГРАЛЬНОГО ТРАДИЦИОНАЛИЗМА



 

Противопоставляя сверхрациональный уровень знания науке и философии эпохи модерна, школа интегрального традиционализма (Рене Генон, Ананда Кумарасвами, Юлиус Эвола, Титус Буркхардт, Фритьоф Шуон) в той же степени противопоставляет его и современным психологическим теориям. Проводя классическое разграничение человеческого естества и, соответственно, областей познания, на сверхрациональный, рациональный и субрациональный уровни (что соответствует, по Анри Корбену, традиционной иерархии дух-душа-материя), традиционалисты, исходя из знания сверхрационального, духовного, подвергают критике попытки абсолютизации не только сферы субъективной рациональности, отождествляемой с уровнем человеческого сознания (собственно с «человеческим, слишком человеческим»), но и тех сфер подсознания, которые служат низшим субстратом человеческого бытия, и которые в кон. XIX – нач. XX в. вызвали значительный интерес психологической науки. Теории Зигмунда Фрейда, развитые позднее его учеником Карлом Густавом Юнгом, а также интуитивистская философия Анри Бергсона, как и ряд квазинаучных течений этого времени, составили серьезный вызов классической рациональности, поставив в центр внимания подсознание, придонные области человеческой psyche, отождествив их с более «глубинным» уровнем понимания человеческого существа, его души, ума, и видя в этой сфере видимо «истинные» истоки человеческого естества как такового. Теории же Карла Густава Юнга, в свою очередь, его обращение к сакральному символизму, религиозному и мистическому наследию, попытки переосмыслить человеческую психику в ключе ревизии алхимии, гностицизма, митраизма, христианского эзотеризма [1], найти связь между мифом и глубинами человеческой психики стали показательными для возрождения живого научного интереса к донаучной парадигме, ее переосмыслению без рационалистских предубеждений в кильватере Просвещения. Фактически следует констатировать целую вспышку суб- и иррационального в культуре и науке кон. XIX – нач. XX в., начиная с дионисийской философии Фридриха Ницше, известной моды на спиритизм, которая в то время захватила широкие круги интеллигенции, психоаналитических экспериментов Зигмунда Фрейда, авангардного искусства, показательного возрождения и популяризации оккультизма, теософии – и заканчивая строго научными поисками в сфере религиеведения, мифологии, которые позволили по-другому осмыслить архаическую парадигму знания: «...Они уже почти неисчислимы и могут быть разделены на множество категорий, начиная от наивных сторонников «неоспиритических» организаций всякого рода и до философов-«интуиционистов», включая ученых-«метафизиков» и психологов новейших школ» [2, с. 188]. В это же время о себе заявляет и школа традиционализма – однако, отмежевавшись от современной ей науки, которую она отождествила с уровнем рациональности, традиционализм с не меньшим пылом опровергает и те субрациональные области знания, которые в критической фазе модерна начали всплывать на поверхность западной культуры и западной науки [3, с. 103–119].

Следует подчеркнуть то различие, которое традиционалисты проводят между духовным и ментальным уровнями, и на котором основывается тонкая дистинкция между сверхрациональным и субрациональным (инфрарациональным), по поводу которой Рене Генон в работе «Царство количества и знамения времени» пишет: «...Для них речь идет совсем не о «духе» на самом деле, а лишь о «ментальном», и здесь может быть лишь ложное единство, так как истинное единство не может принадлежать к индивидуальной сфере, которая одна только и существует для тех, кто об этом говорит, и вообще для всех тех, кто верит, что можно говорить о «человеческом духе», как если бы дух мог бы принимать специфический характер...» [2, с. 97–98]. Тут следует снова вернуться к методу этимологической деконструкции, которую проводит Рене Генон, и указать на происхождение и оригинальное значение термина «психология», производного от гр. ψυχή – «душа». В определяющем смысле психология рассматривалась прежде всего как наука о человеческой душе [4, с. 250], что, с одной стороны, нетождественно ни чисто научному, модерновому понятию «психики», в связи с чем можно говорить об определенной редукции – и о концептуализации традиционного представления о собственно «душе», интерпретированной в т. ч. сакрально, а не исключительно рационально. Однако в то же время Рене Генон констатирует, что современная психология, пусть и ошибочными и вполне неадекватными методами, изучает вообще все ту же область, что и раньше – но с другой позиции (ratio, а не spiritus). Психология как наука проходит через ту же метаморфозу, что и все другие науки в парадигме Современности, будучи редуцированной к чисто рациональному инструментарию и, соответственно, редуцируя и свой предмет к этим же формальным рамкам: «Несомненно, феномены, к которым она имеет отношение, сами по себе заслуживают исследования, так же, как и феномены телесного порядка; но возражения вызывает тот способ, которым она думает их изучать, применяя к ним точку зрения профанной науки...» [2, с. 234]. С традиционалистской позиции выглядит абсурдной попытка адекватно изучать человеческую душу, сведя ее перед тем к определенному отчужденному, механическому концепту «психики», и рассматривая соответственно самого человека как суммарный продукт физических и психических процессов, т. е. как сложный, но все же механизм, как часть материального мира, формализованного на физическом и ментальном уровне. Для самой психологии это означает совершенно неверный подход к предмету своего изучения, искажение определяющего «учения о душе» научными методиками и теориями, которые к собственно душевному и духовному не имеют никакого отношения, отражая только общую механизацию человеческого знания, в конечном итоге приводя к ключевому противоречию: «...Со странной непоследовательностью это манипулирование элементами, несомненно принадлежащими к тонкому миру, постоянно сопровождается, тем не менее, у большинства психологов материалистической установкой, которой они, без сомнения, обязаны своему предшествующему образованию...» [2, с. 245]. Как одно из последствий такого неверного выбора инструментария и искажения самого представления о предмете Рене Генон приводит в пример психоаналитический термин «бессознательное», разоблачая его как продукт абсурдного материалистического предубеждения, под которым маскируется все та же слепая механизация мира: «...Термин «бессознательное», ... понятый буквально, мог бы быть отнесен к еще более низшему уровню, но, говоря по правде, ... менее точно соответствует реальности; если бы действительно речь шла о подлинно бессознательном, не ясно даже, как вообще об этом можно было бы говорить и, в особенности, в понятиях психологии; кроме того, на каком основании нужно предполагать существование в реальности чего-то бессознательного, если это не простой материалистический или механистический предрассудок?» [2, с. 246].

Такое непонимание, по мнению традиционалистов, является признаком вхождения самого модерна в фазу еще большего кризиса, поскольку воинственный рационализм, теряя контроль над реальностью и будучи неспособным ответить на новые культурные и социальные вызовы, начал сдавать позиции в пользу всего того, что находится еще ниже в гносеологической иерархии, как ее видит интегральный традиционализм. Именно в таком ключе Рене Генон и его последователи квалифицируют те виталистские тенденции, которые начали заявлять о себе в философском дискурсе от Артура Шопенгауэра и Фридриха Ницше, а также появление новых психологических теорий в науке. Упадок, который просматривается в этих процессах, очевиден для Рене Генона: «Тенденции, соответствующие в области философии и психологии второй фазе антитрадиционной деятельности, естественно выражаются обращением к «подсознательному» во всех его формах, то есть к самым низшим элементам человеческих бытия; конкретно это обнаруживается, если речь идет о собственно философии, в теориях Уильяма Джемса и в бергсоновском «интуиционизме».» [2, с. 237]. Тот факт, что современная ему наука и философия в критической фазе направляет свой взгляд не к духовному, сверхрациональному знанию, а продолжает инволюционное нисхождение ко все более приземленным онтологическим областям, соответственно этому все более искривляя собственный методологический базис и собственную структуру, для Рене Генона является закономерным продолжением того процесса, который начался со вхождением человечества в цикл Железного века [5, с. 14–27]. Рационалистическая наука, которая лишила себя метафизического, сакрального измерения, на место духа поставив ограниченный своим онтологическим уровнем ум, больше не знает всего того, что качественно ее превосходит, а потому может направлять свой взгляд только ко все более низким планам реальности, доводя наконец саму науку модерна к чистому абсурду, который заявил о себе во второй пол. XX в. в феномене постмодерновой культуры [6, с. 346–382]. По этому поводу, подвергая критике теории французского философа-интуитивиста Анри Бергсона, Рене Генон подчеркивает: «...Вместо того, чтобы искать средство исцеления разума над ним, она, напротив, ищет его под ним; и таким образом, вместо того, чтобы обратиться к подлинной интеллектуальной интуиции, о которой она, так же, как и рационалисты, совершенно ничего не знает, она ссылается на так называемую «интуицию», принадлежащую исключительно сенситивному и «витальному» порядку, в крайне спутанном понятии о которой собственно чувственная интуиция смешана с самыми темными силами инстинкта и чувствования» [2, с. 237].

Рассматривая описанную гносеологическую ситуацию в онтологическом ключе, российский исследователь традиционализма Гейдар Джемаль, анализируя истоки постмодерна, констатирует, что «Бергсон уничтожил интуицию центра исходя из того, что поставил под сомнение интуицию собственного «я».... В начавшемся с приходом новой плеяды постмодернистских философов «женском дискурсе» полностью исчезает субъект как трансцендентный инициатор проекта...» [7, с. 339]. Следствием обращения к инфрарациональному в психологии XX в., которое de facto перекликается и готовит субстанциальные основы для поздних резких тезисов антилогоцентризма в постмодернистской философии, фактически становится аннуляция принципа субъектности как таковой – будь она интерпретирована в сакральном, абсолютном ключе (Субъект с большой буквы, онтологический Центр и Ось реальности в парадигме Традиции) – либо в ключе относительном (субъект со строчной буквы, рациональный центр собственно «человеческого, слишком человеческого» бытия, который знаменует десакрализованную и атомизированную антропоцентристскую реальность модерна). Движения науки и философии в XX в. таким образом могут констатироваться как обращение к чистой Периферии, что означало не только смену онтологической ориентации, но и гносеологических основ и методов оперирования с этой онтологической реальностью, что практически тождественно аннуляции принципа постоянной субъектности и его возведения к принципу аттракции, т. е. нестабильного, релятивного и иллюзорного существования новейшего «тела без органов», который остается после смерти модерновой идеи человека. В этом отношении взгляд психологии на проблему подсознательного, смещение основного акцента в поле ее исследований в сферу инфрарационального фактически создали необходимую почву для новой гносеологии, которая начала опираться на «строго научные достижения» психологии, аргументируя и оправдывая свои тезисы против модерна «открытием» новых глубин человеческого естества – и фундаментального пересмотра представлений о человеческой психике, присущих эпохе модерна, что в действительности означало не что иное, как возведение самой идеи человека до уровня чистой Периферии.

Важно подчеркнуть, что критически противопоставляя постмодернистскому Хаосмосу концепт традиционного Космоса, традиционализм радикально разводит структурированный миф и иррациональное – тождественность, которая для классической науки модерна выглядела практически несомненной, и что было обусловлено предвзято-критической модернистской установкой против традиционного, донаучного сознания и форм познания, ложно интерпретированных как «иррациональные» – тогда как интегральный традиционализм классифицирует их как «супрарациональние», духовные, или, как структурализм – в качестве как минимум «иных», альтернативных форм. Именно на этой почве школа традиционализма ставит под сомнение адекватность переосмысления мифологии и архаического в ключе глубинной психологии, психоаналитики и даже мистицизма, которому Рене Генон отказывает в претензиях на истинное сакральное знание, сводя его к тому же инфрарациональному или чисто душевному уровню [8]. Знания сакрального порядка в дискурсе традиционализма расцениваются как связанные с активной трансформацией самого субъекта познания, что означает преодоление не только рациональной, но и психической обусловленности его имеющегося онтологического статуса в иерархии бытия. Таким образом истинное осмысления традиционного невозможно в ключе привычного рационального – или субрационального инструментария, который, даже если и маскируется под личиной научного философского знания, в действительности обнаруживает сходство с рядом квазинаучных культурных феноменов, которые Рене Генон обобщает под термином «неоспиритуализм». Познание высшего, по аналогии, означает становление выше, а потому означает качественную эволюцию существа – тогда как вектор современного Рене Генону познания направил западную цивилизацию в сторону чистой инволюции, что, по мнению традиционализма, было связано с общей деградацией Запада и его неспособностью и нежеланием открыться для всего высокого, что было опровергнуто в ходе становления собственно европейского мышления. Такую позицию можно расценить, по аллегории Платона, как сознательное погружение в созерцание теней в пещере в качестве единственной – или даже «высшей» реальности, и что для интегрального традиционализма означает конечный, окончательный переворот «нормального» положения вещей, естественной иерархии знания и бытия.

 

Список литературы

1. Юнг, К. Г. Психология и алхимия / Карл Густав Юнг. – М. : Рефл-бук, 2003. – 592 с.

2. Генон, Р. Царство количества и знамения времени / Рене Генон // Царство количества и знамения времени. Очерки об индуизме. Эзотеризм Данте / Рене Генон. – М. : Беловодье, 2003. – С. 7–302.

3. Эвола Ю. Лук и булава / Юлиус Эвола. – СПб : Владимир Даль, 2009. – 384 с.

4. Кумарасвами, А. Об индийской и традиционной психологии, или, вернее, пневматологии / Ананда Кумарасвами // Волшебная Гора. Традиция. Религия. Культура. – 2009. – № XV. – С. 248–295.

5. Генон, Р. Кризис современного мира / Рене Генон. – М. : Эксмо, 2008. – 784 с.

6. Дугин, А. Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли / Александр Дугин. – М. : Евразийское Движение, 2009. – 704 с.

7. Джемаль, Г. За пределами постмодернизма / Г. Джемаль // Революция пророков / Гейдар Джемаль. – М. : Ультра. Культура, 2003. – С. 331–350.

8. Генон, Р. Заметки об инициации / Рене Генон // Символика креста. – М. : Прогресс-Традиция, 2008. – С. 355–691.

 

 

Т. И. Гаврилко

(Минск, Беларусь)

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.