Радикальная рыночная реформа

Первой полуофициальной программой радикальной экономической реформы (с очень серьезными оговорками) стала знаменитая программа «500 дней». Программе не повезло в экономической и исторической литературе: в момент выхода ее либо восторженно восхваляли сторонники скорейшего слома коммунистической системы и СССР, либо столь же яростно проклинали противники. Но вдумчивого профессионального анализа ее содержания не было ни у тех, ни у других. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что от нее очень быстро отказались ее учредители - М. С. Горбачев и Б. Н. Ельцин.

Для выработки программы была создана рабочая группа в составе ряда известных (в роли свадебных генералов) и малоизвестных ученых, а также некоторых членов правительства Н. И. Рыжкова, устранившихся от участия в рабочей группе. Фактически работой этой группы руководил Г. А. Явлинский, назначенный заместителем Председателя Совета министров РСФСР и председателем Комиссии по экономической реформе Совета министров РСФСР - прыжок в карьере, возможный только в такое революционное время.

С учетом того, что на составление программы отводился всего один месяц, ошибки были неизбежными. Верно и то (в чем ее упрекал Л. И. Абалкин), что при ее подготовке были использованы наработки правительственных программ, в составлении которых принимали участие Е. Г. Ясин и Г. А. Явлинский.

Наиболее бросающимся в глаза и существенным отличием программы «500 дней» от других была концепция экономи- ческого Союза. В соответствии с характером поручения двух президентов авторы представили свое видение экономической части Союзного договора, в котором от прежнего Союза ничего не оставалось. При этом волей-неволей им пришлось вторгнуться в сферу большой политики. В полном противоречии с Конституцией СССР (уже привычный к этому времени правовой нигилизм) создавалось объединение по типу Европейского союза.

Эта идея соответствовала чаяниям национальной бюрократии и части интеллигенции союзных республик, но прямо противоречила азбучным принципам международной экономической интеграции, предполагающей для такого рода объединений относительную близость уровня экономического развития входящих в них стран. Между тем в этот Союз должны были войти страны, не обладающие рыночными институтами, с подорванной денежной системой. Создавался совершенно нежизнеспособный и к тому же неправовой конгломерат. Он неизбежно развалился бы при попытке его реализации хотя бы при решении вопросов о субсидиях отдельным республикам и ассигнованиях на содержание общесоюзных органов.

Свое название - «500 дней» - радикальный план получил прежде всего за заявленное намерение создать основы рыночной экономики всего лишь за 500 дней вместо пяти лет, отводимых в правительственной программе. Действительно, этот срок может вызвать оторопь. Для обсуждения и принятия тысяч законов, не говоря уже о подзаконных актах, для функционирования рыночных институтов и обучения методам их работы десятков тысяч ведущих сотрудников требуются годы. Только слабой общеэкономической образованностью и острым желанием быстрых перемен можно объяснить, что первоначально эта программа была встречена почти с восторгом значительной частью советских экономистов (я, увы, не был исключением). В лучшем случае речь могла идти об опасной игре в необратимость реформ.

Вместе с тем, более тщательное изучение текста программы позволяет усомниться в ее чрезмерном радикализме. Начну с вопроса о собственности. В ней не шла речь о быстрой «капитализации» экономики. Впервые употреблялся термин «приватизация», но ее размеры предполагались весьма ограниченными, поскольку с самого начала авторы программы исходили из платности разгосударствления и приватизации и широкого привлечения в этот процесс трудящихся. Наиболее наглядно видна умеренность авторов в социально- экономических преобразованиях из прогнозируемого в программе изменения доли отдельных укладов в промышленности. Доля частного сектора даже к концу 20-летнего периода предполагалась в размере лишь нескольких процентов. Более значительной она намечалась лишь в таких областях сферы услуг, как торговля, общественное питание, бытовое обслуживание, а также в сельском хозяйстве и грузовом автомобильном транспорте. Правда, в приложении указывался преобладающий размер основных фондов, подлежащих приватизации, но очевидно, что имелись в виду и приватизация, и разгосударствление.

Другим свидетельством умеренности и частично социалистического (хотя этого слова в тексте программы не было) характера намечаемых преобразований было огромное внимание к сохранению уровня жизни и социальных гарантий для населения. Наиболее очевидное его проявление - установление к концу переходного периода минимальной заработной платы для мужчин трудоспособного возраста в размере 138 руб. в месяц при средней заработной плате в 1989 г. в 240,4 руб. К другим социальным гарантиям относились индексация доходов в соответствии с ростом потребительских цен, введение пособия по безработице, социальное вспомоществование для бедных и почему-то право на собственность и доходы от нее .

Конечная цель этих социальных гарантий - создание социально ориентированной экономики и недопущение даже в переходный период (в отличие от правительственной программы) падения уровня жизни населения. При всем благородстве поставленных социальных целей авторы явно недооценили реальное состояние советской экономики: степень ее дезорганизации, негативное влияние на социальное расслоение стремительно растущей теневой экономики, уровень внешней задолженности и т. д. Реально было лишь замедление снижения реальных доходов населения.

Оторванность авторов программы от жизни отчетливо видна в их рассуждениях о теневой экономике. Они рассматривают ее исключительно как продукт разложения дефицитной командной экономики и надеются на значительный положительный эффект от ее легализации. Ее паразитическая и грабительская сущность попросту игнорируется. Утопичны были методы (и особенно результаты) макроэкономической стабилизации, которую планировалось достичь уже в первые 100 дней проведения реформы благодаря сокращению бюджетных расходов и кредитных вложений, малой приватизации и распродаже свободного государственного имущества. Возникающие трудности и реальное время проведения этих мероприятий не принимались во внимание. Столь же призрачны были надежды на быстрое формирование рыночных институтов. Совершенно не замечалось авторами моральное разложение советского общества в этот период.

Вместе с тем отдельные разделы программы производят хорошее впечатление. Так, глубокое понимание состояния экономики показывает раздел, посвященный структурной политике и конверсии, в котором авторы воспользовались разработками Института народнохозяйственного прогнозирования АН СССР.

В целом программа «500 дней» является зеркалом состояния значительной части советской экономической науки того времени - незрелость ее в институциональных вопросах, оценке состояния общества и умении прогнозировать экономические явления, и в то же время - понимание физического состояния экономики и сохраняющийся социальный романтизм (в лучшем смысле этого слова). Можно с уверенностью утверждать, что принятие программы быстро обнаружило бы ее утопичность, а кризис советской экономики продолжался бы примерно так же, как и без нее. В то же время это была полезная в учебном плане попытка набросать комплексную экономическую программу экономических преобразований для выявления возникающих при этом проблем.

Последующая судьба программы «500 дней» весьма показательна. Поддержанная первоначально М. С. Горбачевым и Б. Н. Ельциным, она не была осуществлена ни на союзном, ни на республиканском уровне по многим не до конца ясным причинам. Депутатов Верховного совета СССР мог испугать ее чрезмерно радикальный характер и весьма убедительная критика ее Л. И. Абалкиным18, а также фактическое упразднение многих союзных органов власти.

Более парадоксально отношение к этой программе российских властей. Она была практически без обсуждения одобрена Верховным советом РСФСР уже через несколько дней после ее опубликования (!), но безо всяких объяснений так и не проведена в жизнь и практически дезавуирована рядом мероприятий в экономической политике. Уже в октябре 1990 г. Г. А. Явлинский подал в отставку. Можно полагать, что эта программа для Б. Н. Ельцина была скорее средством политической борьбы с центром, нежели имела практическое значение. Имеются свидетельства того, что он опасался в результате ее реализации подорвать свои шансы на избрание на пост президента России в июне 1991 г.

Только после этих выборов возникла потребность в новой программе экономических реформ в России. Центром ее разработки стало Министерство экономики РСФСР, которое в июле 1991 г. возглавил Е. Ф. Сабуров. Следует иметь в виду, что по сравнению с летом 1990 г. экономическое положение СССР и России значительно ухудшилось. Основными отличиями программы Сабурова от программы «500 дней» стали: 1) упор на бесплатную приватизацию как более быструю; 2) ускоренная либерализация цен; 3) готовность допустить инфляцию; 4) введение российского рубля, что практически означало выход России из состава СССР . Очевидно, что это была еще более радикальная программа, чем «500 дней», но она даже не рассматривалась ни правительством России, ни Верховным советом РСФСР.

Выводы

Безусловно, впервые в истории СССР гласность позволила выявить весь спектр экономических концепций, существовавших в советском обществе. То, что ранее выходило только в самиздате или тамиздате ничтожными тиражами (или закамуфлировано в легальной литературе) теперь открыто распространялось по всей стране, влияя на понимание широкими кругами интеллигенции происходящих в экономике процессов и вариантов экономического развития. Вопрос в том, насколько общество способно было квалифицированно оценить качество предлагаемых альтернатив. Это зависело от уровня экономического образования, общего интеллектуального уровня общества, интересов и общественных предпочтений его членов, состояния экономики и общественной жизни. Судя по голосованию на выборах и опросам общественного мнения, основная часть интеллигенции воспринимала экономические концепции скорее эмоционально, нежели рационально. Даже профессиональные научные работники в подавляющем большинстве были долгое время не готовы оценить качество предлагаемых программ. В этом сказывались дефекты экономического образования в СССР и длительное отсутствие гласности в экономической науке.

Низкий уровень экономических знаний был характерен и для советского руководства. Поэтому оно с большим опозданием реагировало на изменение экономического положения и было неспособно оценить относительные достоинства предлагаемых программ. На его действия влияли материальные интересы (например, выгоды спонтанной приватизации) и давление общественного мнения.

Выявились сильные и слабые стороны экономической науки. К сильным можно отнести способность реально оценить состояние экономики сторонниками всех концепций. Наиболее глубоко его оценивали в Институте народнохозяйственного прогнозирования, где давно вели соответствующие расчеты. Намного хуже обстояло дело с обоснованием предлагаемых реформ.

В целом советская экономическая наука оказалась плохо подготовлена к этой проблеме - сказались многолетние гонения на объективные исследования в области экономической теории, которые отвращали от нее наиболее талантливых членов общества. Нужно скорее удивляться не провалам в данной сфере, а появлению довольно содержательных концепций. Их авторами чаще всего были не именитые сановники от науки, а ранее малоизвестные научные работники, готовившие тексты экономических программ, даже если они и подписаны были свадебными генералами от науки (за исключением работ под руководством академика Ю. В. Яременко). Перестройка и гласность позволили намного лучше установить, кто есть кто в экономической науке. Впрочем, на этой волне также всплыли научные демагоги и «мыльные пузыри».

Однако самым большим недостатком почти всех экономических программ было игнорирование социально-нравственного состояния общества, национального менталитета (об этом упоминала только Ж. Келен). Данный фактор мог игнорироваться лишь при стабильном состоянии общества и реформах ограниченного масштаба. Здесь же речь шла чаще всего о коренных реформах. Дело, возможно, не только в «экономическом кретинизме», т. е. неспособности выйти за рамки чистой экономики, но кое-где - и в выгодности такой позиции.

Осознание взаимосвязи экономических преобразований и социального поведения населения стало происходить лишь на самом закате перестройки у отдельных российских исследователей и никак не сказалось на подготовке реформ. В 1990 г. В. В. Криворотов говорил: «Если честно отвечать, то сейчас некому строить экономику. Индустриализация, или реформы, или перестройка - назовите как угодно, предполагают того, кто все это делает. Вот этого "кто" просто нет, он отсутствует».

Развивая этот тезис, С. Б. Чернышев писал: «У нас 100 млн маргиналов... Наше общество на самом деле - общество маргиналов, они у нас составляют большинство». Говоря о рыночных реформах, он предсказывал: «После этого, во-первых, будет грандиозный бардак, во-вторых, мы при этом, в лучшем случае, продвинемся с 10-х годов XVII века до 1830-х годов. Неизбежны тяжелейшие социальные последствия». Поясняя свою мысль о незрелости советских общественных наук и самосознания советского общества, он продолжал: «Мы находимся в ситуации полного непонимания того, что же надо делать, непонимания от начала до конца...».

В. В. Криворотов поэтому полагал, что «в этих условиях реформа возможна, только если появится так называемый просвещенный государь или реформатор. Как он появится - вопрос загадочный». Не стану обсуждать достоверность приведенных данных о количестве маргиналов - их источники не указывались и вряд ли вообще существовали, но, по крайней мере, авторами ставился вопрос о социальном фоне реформ и делался вывод о об опасности их поспешного и всеобщего проведения.

Еще более остро влияние социально-нравственного состояния советского общества на проведение реформ показывалось М. П. Казачковым. Основное внимание он уделяет коренным отличиям российского общества от западного и восточного и влиянию советского периода на его состояние. «Лак культуры на Западе слой за слоем накапливался веками и образовал довольно прочную конструкцию. Все же, чем сегодня располагает советское общество, это тоненькая пленочка, чуть схватившаяся лишь в последние десятилетия упадка режима. Ведь все, что Россия к Октябрю 1917 г. накопила в культуре, было затем безжалостно выскоблено, как при самом топорном криминальном аборте... С тех пор основная масса населения утратила последние остатки и этих традиционных крестьянских ценностей, и из народа во многом превратилась в толпу социально и культурно перемещенных лиц, а интеллигенция в ее классическом понимании просто вымерла».

Вслед за Иосифом Бродским он сравнивает общество с пирамидой, в основании которой находится национальное подсознание, из чего делает совсем нетривиальный для сторонника демократизации общества вывод, что «если действительно существенная перестройка национальной пирамиды по всей ее высоте все же каким-то образом осуществится, то результатом ее с необходимостью станет разрушение этнокультурной самобытности данного народа, то есть в той или иной степени его исчезновение».

Явный «западник» Казачков тем не менее считает, что конвергенция с Западом «принципиально невозможна. Основные свойства национального менталитета нимало не изменились, так что типологически речь, видимо, идет об очередной русской утопии. Конвергенция, осуществляемая технократами (как и в 1917 г., и вообще всегда с лучшими намерениями), - это... сооружаемая из подручного материала еще одна идеологическая морковка на линии исторического горизонта, и она обречена на неограниченное удаление по мере "приближения" к ней»-.

Справедливости ради следует отметить, что изредка указанные мысли посещали умы и высокопоставленных государственных деятелей. Так, отвечая на вопрос о том, верит ли он в перестройку, Л. И. Абалкин ответил: «Нет, пока у нас мальчишки пишут в лифтах бранные слова... Пока не появится новое поколение, в котором с детства двигателем будет стыд - народ будет падать глубже, и перестраиваться будет некому»-3. Впрочем, никаких практических выводов из этих справедливых замечаний сделано им не было.

Советское общество и государство, определяя экономическую политику в период перестройки, не могли опираться на достаточно глубокую научную ее проработку интеллектуальным сообществом, расплачиваясь таким образом за многолетние его гонения. Однако все же у сообщества оказалось немало здравых и ярких идей, в основном, у аутсайдеров. Но власть оказалась неспособной воспринять их.

Поиск по сайту: