XXVIII. Народные праздники 7 страница

¹ Ч. О. И. и Д. 1864, 1, 9—10; Об истор. зн. народ, рус. поэз., 18—19; Семеньск., 18—19; Дух Христи­анина 1861—2, XII, 274.

² Летоп. занятий Археогр. Ком. 1861, I, 38; Памят. отречен, рус. литер., I, стр. IV; II, 5—10; сравни Н. Р. Лег., 7.

³ Болгары и словенцы называют Рождественские Святки Крачун, карпато-русы — Керечун (со­чельник — Керечун вечер), румуны — Krečunu; сверх того, в Болгарии называется Крачуном и всякий родившийся 25-го декабря. Название это в старину было известно и на Руси; в Новгородской летопи­си под 1143 годом сказано: «стояше вся осенина дъждева от Госпожина дни до Корочюна». — П. С. Р. Л., III, 9; Изв. Ак. Н., II, 289; Гануш, 42-43; Каравел., 279; Терещ., VII, 20—21. Слово Корочун доныне остается необъясненным. Карамзин производил его от коротать (укорачивать) на том основа­нии, что в декабре бывают самые короткие дни; но с половины декабря солнце поворачивает на лето и дни начинают удлиняться, что и было признано за самый характеристический признак этого месяца, названного коложегом и просинцем. Г. Эрбен (Рус. Бес. 1857, IV, 95, 124—5) сближает название Коро­чун с именами Кърт и Крак (от крети); основываясь на глоссах Вацерада, в которых сказано: «Mercurius — Radihost, wnuk Kirtow», он признает Кърта славянским Сатурном; известно, что праздно­вание сатурналий начиналось с 17-го декабря. По указанию г. Срезневского, у хорутан и хорватов сло­во кърт употребляется в значении «огня»; у последних существуют поговорки: «ne wsi gremo w K'rtowo, marsikteri w č'rtowo»(не все пойдем к Кърту, иные к черту), «wsi gremo w K'rtowo» (все пойдем в Къртово царство = все помрем); K'rtowa dežda (Къртова область) = небо или рай. — Ж. М. Н. П. 1846, VII, 50—51. Другое имя славянского Сатурна, сообщаемое в глоссах Вацерада, — Sitivrat (Ситиврат). По мнению Эрбена (Рус. Бес. 1857, IV, 88), оно обозначает поворот света (серб. cит = cjeт = свjeт. — Срп. рjечник, 682); Яков же Гримм (D. Myth., 227—8) высказал догадку, что начальная половина этого име­ни должна указывать на сито, которое, во-1-х, своею кругловидною формою приравнивается «колесу», а во-2-х, самым названием своим возбуждает мысль о посевах и земном плодородии (обл. ситиво, се-

та, Дажьбога, Перуна, Волоса, Лады), согревающих ее солнечными лучами и поя­щих леса, поля и нивы живительною влагою дождя. На Руси говорят о хлебе: «дар божий» (пол. zboże — жито), «святой хлеб», «сноп святого жита»; хлеб-соль прини­мается за эмблему плодородия, богатства и счастья, служит необходимою принад­лежностью всякого семейного и общественного торжества¹, предохраняет от кол­довства и нечистой силы²; первая песнь, при святочных гаданиях, возглашается хлебу: «мы хлебу песнь поем, хлебу честь воздаем!»³ Принимаясь за новую ковригу хлеба, крестьяне произносят: «Господи благослови!» «Сказать на хлеб худое слово» они считают за величайшее беззаконие; не следует ни сорить хлебом, ни катать из него шариков — не то Бог накажет неурожаем и голодом. Кто, вкушая хлеб, роняет крошки наземь, за тем подбирают нечистые духи, и если собранные ими крошки будут весить больше самого человека, то душа его, по смерти, достается дьяволу. Напротив, кто не брезгает хлебом, ест его черствый и цвелый (с плесенью), тот не будет бояться грома, не потонет в воде, доживет до преклонной старости и не изве-

тево — лукошко для высева хлебных зерен = сеялка, серб. ситар — сеятель). Таким образом, Ситиврат (= коловрат) будет бог, поворачивающий солнечное колесо на лето и вместе с этим возвращающий земле силу плодородия; выше (I, 290—291) были приведены и объяснены народные поверья, сближа­ющие капли дождя с хлебными семенами и утверждающие, что дождь падает с неба сквозь решето или сито. Финны называют сеялку Ukkonak (коробка бога-громовника Укко). В Малороссии при «посыпа­нии» на Новый год причитывают (Метлинск., 344):

Сито, сито

На нове лито!

Зароды, Боже, жыто-пшеныцю,

Усяку пашныцю.

Немцы, празднуя на Рождественские Святки возврат светлых богов, представляют это событие в драматическом обряде, причем лицо, играющее роль Одина, держит на высоком шесте сито. — Die Gottervelt, 141—2. Память о Ситиврате уцелела в названиях некоторых местностей: Ситомир, Ситива-ратенштейн = Ситивратов камень, и др. — Макушева: Сказан. к быт. и нрав. славян, 82. — Идея борьбы между летом и зимою, жизнью и смертью составляет главнейшую основу всех мифологий. По указа­нию Зендавесты, Ормузд (свет) постоянно борется с Ариманом (тьмою), каждый торжествуя в свою очередь. Египтяне ежегодно весною праздновали возвращение к жизни Озириса (бога света и плодо­родия), убитого Тифоном: явившись на землю в образе человека, он оказывал людям благодеяния и пред возвратом на небо был умерщвлен, но в определенное время восстал для новой жизни. По грече­скому сказанию, Дионис, в котором олицетворялась плодотворящая сила весны и лета, странствуя по земле, поучал людей добру и побеждал зло; был убит злыми титанами, но потом воскрес и принял уча­стие в управлении вселенной; детородные части этого бога, найденные после его смерти, послужили залогом нескончаемой жизни в природе. Весенний праздник Адонису выражал ту же мысль; он про­должался два дня: в первый день носили изображение (куклу) умершего Адониса, пели печальные пес­ни и совершали погребальную жертву; в Александрии изображение это выносили на огромном ката­фалке и топили в воде. На другой день совершался обряд обретения или восстания Адониса, сопро­вождавшийся шумными и веселыми оргиями (I, 402). Сходно с этим, на Украйне в начале весны праз­днуют воскресение Коструба (Рус. Бес. 1856, III, 106—7). Поселянки водят хоровод и заунывным го­лосом поют: «помер-помер наш Кострубонько!» В средине круга лежит на земле девица, представляю­щая мертвого Коструба; немного погодя она вскакивает, и в ту же минуту хоровод изменяет печальный тон на веселый и запевает

Ожив, ожив наш Кострубонько!

Ожив, ожив наш голубонько!

¹ Каковы: новоселье, крестины, свадьба, встреча почетных гостей; в Мосальском уезде приноси­мые на дом иконы встречаются всегда с хлебом и солью.

² D. Myth., 1056; Этн. Сб., II, 57. Против уроков и сглаза преимущественно употребляют соль чет­верговую (т. е. пережженную в чистый четверг). — Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 102; Посл. Даля, 429; D. Myth., 1030; Черты литов. нар., 95. Рассыпать соль — дурной знак; подавая за столом солонку, необ­ходимо положить в нее кусочек хлеба, т. е. надо подавать не просто соль, а хлеб-соль. — Пузин., 8, 164; D. Myth., 1090.

³ Сахаров., 1, 11.

дает нищеты. Крестьяне тщательно собирают хлебные крошки и кормят ими до­машнюю птицу, а черствые корки бросают в затопленную печь¹. Все земледельче­ские работы (посев, жатва, молотьба и проч. ) уже в глубочайшей древности получи­ли священное значение; они обставлялись различными религиозными церемония­ми, жертвоприношениями и призыванием богов².

С приходом весны приступают к удобрению и вспахиванию полей и засеву яро­вых хлебов. Перед началом этих работ, а равно и после — перед покосом и жнитвою, совершается крестный ход на поля, причем церковные хоругви и образа быва­ют увиты свежею зеленью и цветами; священник благословляет нивы и кропит их святою водою. На Сретенье каждый хозяин освящает для себя восковую свечу; эту свечу он заботливо хранит в амбаре, а при посеве и зажинках выносит ее на собст­венное поле, как эмблему того небесного огня, который возжигается богинею Ла­дою и действием которого земля получает силу плодородия. На Благовещенье и в чистый четверг поселяне освящают просвиры и потом привязывают их к сеялкам; в некоторых же деревнях просвиры эти высушиваются, стираются в порошок и смешиваются с хлебными зернами, предназначенными для посева³; в Чернигов­ской губ. принято освящать в церквах самые семена⁴. Засевалыцики, выступая в поле, молятся на три стороны: восточную, южную и западную, в каждую бросают по горсти зёрен с низкими поклонами и затем уже принимаются за посев⁵.

Во Владимирской губ. уцелел любопытный обряд водить колосок. Около Трои­цына дня, когда озимая рожь начинает колоситься, бывает обрядовое шествие на засеянные ею поля. Молодые женщины, девушки и юноши, собираясь на окраине селения, схватываются попарно руками⁶ и установляются в два ряда, обращенные друг к другу лицами; по их соединенным рукам, словно по мосту, идет маленькая девочка, убранная разноцветными лентами. Каждая пара, которую она прошла, спешит забежать вперед и стать в конце ряда; таким образом процессия подвигает­ся до самой нивы. Здесь девочку спускают наземь; она срывает несколько колосьев, бежит с ними в село и бросает их возле церкви. Во время шествия поют следующую песню:

Пошел колос на ниву,

На белую пшеницу.

Уродися на лето

Рожь с овсом,

Со дикушей⁷, со пшеницею.

Или:

Ходит колос по яри,

По белой пшенице;

Где царица шла —

Там рожь густа:

Из колосу осьмина,

Из зерна коврига,

Из полузерна пирог.

¹ Херсон. Г. В. 1852, 17; Ч. О. И. и Д. 1865, 11, 40; Громанн, 102—4; Beiträge zur D. Myth., I, 218.

² Куланж, 209.

³ Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 101, 103; Терещ., V, 35.

⁴ Черниг. Г. В. 1855, 20.

⁵ Сахаров., II, 28.

⁶ Это делается так, чтобы четыре руки составили квадрат; каждый сначала берет правой рукою свою же собственную левую, а этой последнею схватывает около локтя руку того, кто с ним в паре.

⁷ Гречихою.

Родися, родися

Рожь с овсом;

Живите богато

Сын с отцом!¹

Когда рожь, ячмень и пшеница поспеют, хозяйка с хлебом-солью и громнитною² свечою в руках отправляется зажинать ниву. Первый нажатый ею сноп назы­вается именинником; хозяйка приносит его в избу и ставит в переднем углу у бож­ницы. Впоследствии сноп этот обмолачивают отдельно; собранные от него зерна носят для освящения в церковь и частью мешают с семенами, оставляемыми для засева полей, частью же берегут как целебное снадобье — на случай различных не­дугов. Соломою от этого снопа кормят больную скотину. В старину — для того, что­бы умолот был изобильнее и лучше, первый (зажиночный) сноп относили в овин или на гумно и оставляли там до молотьбы. По обычаю, принятому в некоторых малорусских уездах, зажин делается священником. По окончании жатвы жницы обходят ниву, собирают случайно не срезанные серпом колосья и вьют из них зо­лотистый венок³, переплетая его васильками и другими полевыми цветами; венок этот надевают на самую красивую девушку и затем отправляются на хозяйский или господский двор с песнями. Впереди идет мальчик и несет украшенный цвета­ми сноп. Подходя к воротам, поют:

Одомкни, пане, новы ворота,

Несем вяночек з'щираго злота;

Ой выйдзи, пане, хоць на ганечек⁴,

Ой выкупь-выкупь злоты вяночек,

Бо то вяночек з'злота увитый.

Хозяин или помещик выходит на крыльцо, встречает жниц с хлебом-солью и угощает их обедом и горелкою. Венок, свитый из последних колосьев, и сноп, при­несенный мальчиком, передаются хозяину со словами: «дай Боже, щоб и на той год уродывся хлиб!» — и до 6-го августа должны оставаться в переднем углу под обра­зами; в этот же праздничный день носят их в церковь и освящают, вместе с разны­ми первинками, а именно: вместе с хлебом, приготовленным из нового жита, сота­ми, только что вырезанными из улья, новыми яблоками и грушами. Зёрна от этих освященных колосьев сохраняются для будущего посева. Чтобы узнать, какой по­сев будет урожайнее: ранний, средний или поздний, отрывают от венка три колоса и закапывают их в землю; один колос знаменует ранний посев, другой — средний, третий — поздний, и смотря по тому, какой из трех колосьев скорее и лучше пустит ростки, заключают о сроке, наиболее выгодном для осеменений полей⁵. У лужичан большой сноп, перевитый цветами, устанавливается на возу стоймя, поверх всех других снопов, и доставляется в деревню в сопровождении жниц, из которых одна несет венок из колосьев, а другие держат в руках полевые цветы. В Пензенской и Симбирской губерниях последний (дожиночный) сноп называют именинником и наряжают его в сарафан и кокошник; в Смоленской губ. приделывают к нему руки

¹ Москв. 1853, XV, 147—8; Владим. Г. В. 1853, 29. Болгары обвивают первыми колосьями мальчи­ка, подымают его на руки и поют песни (сообщено Каравеловым).

² Сретенскою.

³ Иногда же два венка: один изо ржи, другой из пшеницы.

⁴ На крылечко.

⁵ Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 108—110; 1857, IV, 271; Маяк, VIII, 73; Черниг. Г. В. 1856, 22; Молодик 1844, 95; Метлин., 328; Малорос. деревня, соч. Кулжинского, 47—50; Вест. Евр. 1827, XI, 191; Терещ., V, 105, 109, 128—9; Сахаров., II, 44, 47; Нар. сл. раз., 154.

и одевают его в белую накидку и кичку. С песнями и плясками несут эту куклу на господский двор, где уже загодя приготовляется для жниц обильное угощение. Во время пиршества именинный сноп стоит на столе, а потом переносится в передний угол. Существует еще обычай: по снятии хлеба обвязывать серпы житною соломою и полагать их под иконами¹. Праздник окончания жатвы известен под названиями обжинок, дожинок и талаки. Последнее название употребительно в белорусских гу­берниях. Как скоро у какого-нибудь зажиточного землевладельца назначается окончательная уборка хлеба, к нему тотчас же со всех сторон собираются жницы, готовые на бесплатную работу ради талаки, т. е. собственно ради праздничного угощения². Под сумерки, когда дожинают последний загон, каждая жница откладыва­ет по нескольку колосьев, из которых и связывается общий дожиночный сноп. По­сле того девицы-талачейки для решения вопроса: кому из них нести этот сноп, или (как они сами выражаются) кому из них быть Талакою, бросают между собой жре­бий. Указанную жребием Талаку они убирают цветами, в руки ей дают дожиноч­ный сноп, а на голову надевают ей длинное белое покрывало и венок, сплетенный из хлебных колосьев, пахучих трав и цветов; при этом поют следующую обрядовую песню:

Добры вечар, Талака!

Да вазьми ж ад нас, вазьми-но

Гэты збожны³ ты снапок;

Да надзень-же, надзень-но

З'красками⁴ прыгож венок!

З'гэтым добрым пойдзем же мы

К пану да к гаспадару,

Принесем же мы яму

Счасьцечко тваё в хоромы.

Jон той пан-господарык

Справиць нам дажыначки...

Затем жницы выстраиваются в длинный ряд — пара за парою, становят впереди себя Талаку и отправляются на хозяйский двор с песнею, в которой приглашают пана-господаря приготовиться к надлежащей встрече. Заслышав их голоса, хозяин и хозяйка выходят к воротам, кланяются Талаке в пояс и подносят ей хлеб-соль, а от нее принимают дожиночный сноп; Талаку, как самую почетную гостью, они уса­живают на покуте, под образами; все же прочие жницы размещаются частью в избе и сенях, частью на дворе. По окончании пиршества, за которым бывает всего вдо­воль — и меду, и пива, и саламахи⁵, следуют веселые пляски и песни. Праздник за­ключается тем, что Талака снимает с себя венок и отдает его хозяину, причем хор обращается к ней с такою просьбою:

А Талака ж ты, Талака,

Да щырая ж ты, Талака!

Да нагадуй же 6т узнов

Гаспадару таму снапков,

Да нарадзи ж ты яму

Жытца-жытца сто карабов...

¹ Терещ., V, 110, 131—4; Рус. прост. праздн., IV, 83—84; Сахаров., II, 49—50; Volkslieder der Wenden, II, 221.

² В великорусских областях толока — общинная уборка хлеба или сена, помочь; толбк — ток, где молотят хлеб, и нива, оставленная под пар. — Обл. Сл., 230.

³ Житный.

⁴ Цветами.

⁵ Напиток, приготовляемый из водки, меду, слив и вишен.

В Гродненской губ. венок этот надевают на киоту; что же касается «дожиночного» снопа, то его кропят св. водою и ставят на покутье, рядом с другим — прежде при­несенным или «зажиночным» снопом, где и остаются они нередко в продолжение целого года¹. Болгары делают из последнего снопа куклу, называемую жжгварка-царка (житная царица) или жжтварска мома, одевают ее в женскую сорочку и носят вокруг села, а потом или бросают ее в реку (дабы призвать на посевы обильные до­жди и росы), или сожигают на огне и пепел разбрасывают по нивам. В некоторых же местностях куклу эту сберегают до будущей жатвы и, когда случается засуха — носят ее в крестном ходе, с мольбами о дожде и с возглашением обрядовой песни:

Кат жжгварка бегаше,

Тих ветрец вееше;

Кога мома плачеше,

Ситна роса росеше;

Мома-те са засмея,

Ясно слжнце огрея, и проч.

Того, кто приносит житный венок с поля, в венгерской Сербии окачивают во­дою; у нас же в белорусских деревнях ведро воды выливается на самый венок. Но цель обряда и там, и здесь одна: это именно — желание, чтобы в будущем году не было недостатка в дождях². Покончив жнитво и приступая к запашке полей под озимые посевы, великорусские крестьяне заваривают пиво или брагу и назначают ближайший праздничный день для служения общественного молебна. Когда насту­пит этот день, каждый домохозяин приносит в церковь освящать баранье плечо или петуха, и потом приготовленными яствами, пивом и брагою угощают своих сродников и знакомых. В некоторых деревнях пиршество отправляется всеми кре­стьянами вместе: к назначенному дню они варят брагу, пекут пироги и заколают барана на мирской счет, т. е. в складчину³. В старину, по окончании жатвы, заколали в житнице козла; кровь его собирали в чашу и окропляли ею присутствующих, а мясо варили и съедали за общею трапезой⁴.

С сентября месяца принимаются молотить хлеб. Во многих великорусских де­ревнях в тот день, с которого начинается эта работа (замолотки), овин слывет у крестьян именинником. Вечером, накануне этого дня, хозяин протапливает овин, а наутро созывает туда молотильщиков и угощает их кашею; после завтрака, присту­пая к работе, затыкают во все углы гумна или риги по нескольку колосьев — для то­го, чтобы умолот был хороший, изобильный. Молотить обыкновенно начинают с так называемого «имянинного» снопа. В некоторых же деревнях именины овина справляются в день окончания молотьбы и приготовляемая тогда каша называется домолотною⁵. Овин, как место, где просушивается зерновой хлеб, издревле пользо­вался тем же самым религиозным почетом, что и домашний очаг (см. II, 39). Цер­ковный устав св. Владимира, в числе других остатков языческого суеверия, подле­жащих духовному суду, указывает и на моленье под овином⁶. В Слове христолюбца встречаем подобное же указание: «еже молятся огневе под овином»⁷. В Орловской

¹ Приб. к Ж. М. Н. П. 1846, 111-120; Описание Гродненск. губ., I, 840.

² Сообщ. Каравеловым; Миладин., 524; Археолог. Вест. 1867, II, 57.

³ Рус. прост. праздн., IV, 82—83; Сахаров., II, 48—49, 54.

⁴De diis samagitarum, 19—20.

⁵ Сахаров., II, 59; Рус. прост. праздн., IV, 83; Терещ., V, 140—1; Нар. сл. раз., 154.

⁶ Доп. к Ак. Ист., I, 1: «или кто молиться под овином».

⁷ Лет. рус. лит. и древн., т. IV, 90, 94; Оп. Румян, муз., 229.

губ. и доныне режут кур под овином 4-го сентября, следовательно, при начале мо­лотьбы; в других же местностях уцелел обычай резать в овине петуха 1-го ноября¹. В Ярославской губ. крестьяне, чувствующие боль в пояснице, ходят в подлаз овина и, потираясь спиной об его стену, произносят следующие слова: «батюшка овин! просци мой уц(т)ин»². Отсюда объясняется и старинная поговорка: «церкви — не овины, в них образа всё едины»³, т. е. все равно, в какой ни молиться церкви — в своей приходской или в чужой; напротив, языческий культ ограничивался исклю­чительным чествованием своего очага, своего овина.

Земные урожаи зависят от деятельности стихийных духов. Носясь по воздуш­ным пространствам в буйном полете грозовых туч и ветров, духи эти нисходят на землю оплодотворяющим семенем дождя, преобразуются в ее материнских недрах в бесчисленные зародыши и затем нарождаются разновидными и роскошными злаками. Вообще все растительное царство представлялось древнему человеку воп­лощением стихийных духов, которые, соединяя свое бытие с деревьями, кустарни­ками и травами (= облекаясь в их зеленые одежды), чрез то самое получали харак­тер лесных, полевых или житных гениев. По немецким, славянским и литовским преданиям, житные духи⁴ в летнюю половину года обитают на нивах. Когда хлеб поспеет и поселяне начинают жать или косить его, полевик бежит от взмахов серпа и косы и прячется в тех колосьях, которые еще остаются на корню; вместе с послед-несрезанными колосьями он попадается в руки жнеца и в последнем = дожиночном снопу приносится на гумно или в дом земледельца. Вот почему дожиночный сноп наряжают куклою и ставят его на почетном месте, под образами. В Германии erntpuppe помещается иногда в переднем углу, иногда у домовой двери или на вер­хушке кровли, и в некоторых местностях остаётся там в продолжение целого года — до тех пор, пока новая кукла не сменит прошлогодней. Верят, что пребывание ее в доме приносит хозяину, его семье и житницам божье благословение. Большею же частью кукла эта сберегается только до времени посева: тогда ее обмолачивают и добытыми из нее зернами осеменяют поля — с тою целью, чтобы житный дух, за­ключенный в последнем снопе, мог возродиться и заявить свою благотворную силу в новых всходах. Дожиночный сноп одевают в мужские или женские наряды; в пер­вом случае его называют: немцы — roggenmann⁵, erntemann, grossvater, славяне — дед, dziad, dĕdek; во втором случае немцы называют его kornmutter, erntemutter, roggenalte, grossmutter, а славяне — баба, žytna baba, žytna (pszeniczna, grochowa) matka. По литовскому поверью, последний удар, наносимый серпом во время жат­вы или цепом во время молотьбы, падает на житную бабу, и тот, кто его наносит, называется ее убийцею. В Германии жнецы к тому из своих товарищей, кто срезы­вает последние колосья или связывает последний сноп, обращаются с следующим восклицанием: «du hast den Alten und musst ihn behalten!» Растя хлебные злаки и тво­ря урожаи, житные духи приготовляют запасы для своего собственного пропита­ния, подобно тому, как пчелы запасают для себя пищу в медовых сотах.

Человек питается плодами их творческой деятельности, но не должен забирать всего; часть хлеба он обязан оставлять для житных духов, дабы они могли прози-

¹ Литовцы, заканчивая молотьбу, убивали черного или белого петуха, с мольбою, обращенною к богу, который обитает в овине и сушит зерновой хлеб. — De diis samagitarum, 39—40. У немцев жатвен­ное пиршество называется hahnmahlzeit.

² Этн. Сб., I, 164.

³ Архив ист.-юрид. свед., II, 2-я полов., 217.

⁴Славяне дают им названия: полевой дед, полевик, гречуха, жыцень.

⁵ Или weizen(gersten, hafer)-mann.

мовать без нужды и заботы. Следуя стародавнему обычаю, крестьяне оставляют на полях несколько несрезанных колосьев, в саду несколько несорванных яблок, а на току несколько пригоршней обмолоченного зерна и за все это ожидают на будущий год богатого урожая. Кто не исполняет этой обязанности, у того житные духи похи­щают хлеб из закромов!. Западные славяне рассказывают, что дедко всю зиму си­дит заключенный в житнице и поедает сделанные запасы (II, 247)². Как существа стихийные, являющиеся в бурных грозах и дождевых ливнях, житные духи смеши­ваются с духами дикой охоты и неистового воинства. Вместе с этим житный дед сближается с Одином, а житная баба, kornmutter, с frau Gode, Гольдою или Бертою. И Один, и frau Gode чествуются, как податели земного плодородия; и тому, и дру­гой поселяне оставляют на лугах и нивах часть нескошенной травы и несжатого хлеба; frau Gode сидит в колосистом жите, и последний сноп называется Erntewôd; чтобы Гольда (frau Holle) не поедала хлеба из житниц, для нее оставляют на ниве три несрезанных колоса. Согласно с двойственным представлением Гольды то светлою, благодетельною богинею, то злою, демоническою ведьмою, житная баба не всегда дарует урожаи; раздраженная на земледельца, она палит его нивы и пожи­рает его хлеб³, славяне отождествляют ее с бабой-ягою, а немцы с железною Бер­тою (см. выше стр. 290—291). Описанные нами обряды «водить колос», водить «Талаку» и носить наряженный в женские платья сноп знаменуют шествие богини земного плодородия. Что уборка хлеба обставлялась у славян различными религи­озными церемониями, на это имеются положительные свидетельства. По словам Ибн-Дасты⁴, славяне в пору жатвы насыпали в ковш просяные зерна, подымали их к небу и молились: «Господи — ты который даешь нам пищу! снабди теперь нас ею в полной мере». В Арконе жатвенный праздник сопровождался мольбою и жертво­приношениями Святовиту, гаданиями о будущем урожае и общественным пирше­ством (I, 191—2; III, 364—5). Иногда кукла, приготовляемая из последнего снопа, представляется ребенком (erntekind, kornkind). В зрелом колосистом хлебе древний человек видел прекрасное дитя, порожденное плодовитою Землею (сравни II, 248), — дитя, которое в жатвенную пору отделяется от ее материнского лона. Это воззрение очевидно из польского обыкновения кричать тому, кто срезывает по­следние колосья: «ты отрезал пуповину!» По народной примете, та жница, которая связывала последний сноп, должна непременно родить в продолжение года⁵.

После представленных нами исследований мы вправе сказать, что духовная сто­рона человека, мир его убеждений и верований, в глубокой древности не были вполне свободным делом, а неизбежно подчинялись материальным условиям, ле­жавшим столько же в природе окружающих его предметов и явлений, сколько и в

¹ В Германии насекомое, пожирающее зерновой хлеб в амбарах, называется kornwolf; о связи жит­ных духов с мифическими волками и другими животными сказано было выше (Поэт. Воз., I, 395). Не менее любопытны поверья, олицетворяющие житного духа в образе петуха (getreidehahn). Немцы приготовляют изображение петуха из зрелых колосьев и ставят его на шесте, посреди сжатого поля. В Галиции и Польше поверх венка, сплетенного из цветов и колосьев и надетого на голову избранной жницы, привязывают живого петуха, и если петух начинает клевать колосья — это принимается за предвестие урожая на следующий год. В некоторых местах Германии привязывают живого петуха к последнему снопу или зарывают его на ниве в землю, оставляя свободною одну голову; затем жнец бе­рется за серп и срезывает ему голову.

² В Галиции житного деда представляют стариком с тремя длиннобородыми головами и тремя ог­ненными языками.

³ Т. е. производит засуху, пускает град и посылает истребительных насекомых.

⁴ Ж. М. Н. П. 1868, X, стат. Хвольсона, 671.

⁵ Die korndämonen, соч. Маннгардта, 7—32.

звуках родного языка. Слово человеческое, по мнению наших предков, наделено было властительною, чародейною и творческою силою; и предки были правы, при­знавая за ним такое могущество, хотя и не понимали, в чем именно проявляется эта сила. Слово, конечно, не может заставить светить солнце или падать дождь, как верили язычники; но если не внешнею природою, зато оно овладело внутренним миром человека и там заявило свое чарующее влияние, создавая небывалые отно­шения и образы и заставляя младенческие племена на них основывать свои нрав­ственные и религиозные убеждения. Часто из одного метафорического выражения, как из зерна, возникает целый ряд примет, верований и обрядов, опутывающих жизнь человеческую тяжелыми цепями, и много-много нужно было усилий, сме­лости, энергии, чтобы разорвать эту невидимую сеть предрассудков и взглянуть на божий мир светлыми очами!

ДОПОЛНЕНИЯ И ПОПРАВКИ

Tom I

Стр. 19: Кто упадет в первый день нового года, тому предстоит скорая смерть. — Neues Lausitz. Magazin 1843, III-IV, 332.

Стр. 21: Свежие следы, оставленные вором, советуют собирать в мешок и вешать в дымовую трубу, чтобы он иссох как щепка. — Beiträge zur D. Myth., I, 240.

Стр. 35: «Zaklinjem te suncem i misecom». — Иличь, 275 (народная песня).

Стр. 39: Во Франции крестьяне, завидя на небе молодой месяц или вечернюю звезду (Вене­ру), преклоняют колена и творят молитву. — Beiträge zur D. Myth., I, 252—3.

Стр. 39—40: «Die Ehe ist also die glücklichste, wenn während der Trauung Sonne und Mond zu gleicher Zeit am Himmel stehn, also das himmlische Paar ebenfalls ihre Vereinigung findet. Nach dem Grishyasûtra wurde die indische Hochzeit mit einem Hymnus auf die Hochzeit der Sonne und des Mondes (Sûrya und Soma) eingeleitet». — Громанн, 116.

Поиск по сайту: