В нашем народе колядские обряды с большею свежестью удержались на Украйне и в белорусских губерниях. В старые годы украинцы уже 12-го декабря варили пиво и с того же числа каждый день откладывали по одному полену — так что к кануну Рождества Христова всех поленьев набиралось двенадцать; этими поленьями и затапливалась печь на святой вечер3. В день, предшествующий Рождественским Святкам, поселяне не вкушают пищи до восхода вечерней звезды, которая появлением своим свидетельствует о рождении божественного младенца и тем самым знаменует начало праздника (сравни I, 400). Как только загорится на небе вечерняя звезда, тотчас же приносят в хату связку соломы или сена, расстилают ее в переднем углу — на прилавке, покрывают сверху чистою скатертью и на приготовленном месте ставят под образами необмолоченный сноп жита или пшеницы, кутью и узвар; сноп этот остается здесь до 31-го декабря. В Галиции ставят по снопу во всех четырех углах избы. Кутьей называется каша из зерновой пшеницы, ячменя или рису, разведенная медовою сытою; узвар (взвар) приготовляется из сушеных плодов (яблок, груш, слив, вишен, изюма и проч. ), сваренных на воде. Оба горшка с кутьей и узваром накрываются кнышами (пшеничными хлебами). Перед вечерею (т. е. ужином) хозяин дома зажигает у образов лампадку и восковые свечи, читает вслух молитвы и кадит ладаном; вся семья благоговейно молится Богу и потом усаживается за стол, усыпанный сеном и застланный чистою скатертью; глава семейства занимает почетное место на покуте (в переднем углу); рядом с ним, по правую руку, садится его жена, а далее следуют их родичи и дети. Кутья и взвар подаются обыкновенно после всех других кушаний, и если не будут съедены в тот же вечер, то доканчиваются в продолжение Святок; часть кутьи отделяют курам, чтобы давали больше яиц. Сидя за «вечерею», гадают о будущем урожае: вытягивают из-под скатерти несколько былинок сена и по их длине заключают о том, каков
1 Розмарин был посвящен Фрейру.
2 Die Götteiwelt, 140—2; Beiträge zur D. Myth., I, 127; II, 124—8; Neues Lausitz. Magazin 1843, III—IV, 337.
3 Маяк, XI, 55.
уродится лён; или выдергивают из снопа соломинку, и если она окажется с полным колосом, то наступающий год будет изобильный, и наоборот, — пустой колос сулит неурожай. По остающимся на столе травяным семенам делают такое заключение: если семян будет больше черных, то следует ожидать урожая на гречиху, а если желтых, то надо рассчитывать на овсы, просо и пшеницу. Подобная же обрядовая трапеза, с кутьею и узваром, бывает и на крещенский сочельник, после водосвятия. Накануне Нового года обмолачивают стоящий в переднем углу сноп и полученные зёрна отдают мальчикам-посыпальщикам, а соломой прикармливают домашний скот или употребляют ее на обвязку плодовых деревьев1. Вечер 31-го декабря известен в народе под именем щедрого и богатого; ибо с наступлением нового года нераздельна мысль о явлении возрожденного бога, несущего миру ясное лето, изобилие плодов земных и всякое довольство2. Хозяйка приготовляет к щедрому вечеру как можно более пирогов и кнышей, складывает их в одну общую кучу на стол и просит мужа исполнить закон. Этот затепливает перед иконами восковую свечу, курит по избе ладаном и садится на покуте; входят домочадцы, молятся Богу и, притворяясь, будто не видят отца за накладенными на столе пирогами, спрашивают: «де ж наш батько?» — Хиба ж вы мене не бачите? — спрашивает отец. «Не бачимо, тату!» — отвечают дети. — Дай же, Боже, щоб и на той рок не побачылы, т. е. чтобы и в будущем году было такое же изобилие в яствах, как в настоящую минуту. Затем жена и дети садятся за стол, и отец разделяет между ними пироги3. Сходно с этим в Герцеговине на Рождественский праздник «узму дворца чесницу, па je окрећу меhу собом и пита jeдан другога: милам ли се? (т. е выдался ли я = виден ли из-за хлеба?) Она jму одговори: милаш мало. А она jпpви онда рече: сад мало, а до године ни мало!» (т. е. да родится доброе жито и да будет чесница так велика, чтобы за нею можно было совсем укрыться)4. Эти обряды малорусский и сербский идут из отдаленной старины. По свидетельству Саксона-грамматика, к Святовитову празднику, какой ежегодно совершался в Арконе по окончании жатвы, приготовляли огромный медовый пирог — величиною почти в рост человека. Жрец становился за этим пирогом и спрашивал у народа: видят ли его? и когда ему отвечали утвердительно, он тотчас же высказывал желание, чтобы будущий год был еще плодороднее, а праздничный пирог еще больше5. На первый день нового года по всему русскому царству совершается обряд засевания. Рано поутру, перед обеднею, ходят по домам мальчики, нося в мешке или рукавице хлебные зёрна; при входе в избу они посыпают по ней этими зернами, с следующими эпическими причитаниями: «на счастье, на здоровье — на новое лето роди, Боже, жито-пшеницу и всякую пашницу!» или: «уж дай ему Бог, зароди ему Бог, чтобы рожь родилась, сама в гумно свалилась, из колоса осьмина, из полузерна пирог — с топорище долины, с рукавицу ширины!» Посыпальщику дают что-нибудь в подарок, а разбросанные им зёрна тщательно собирают, хранят до весны и при посеве яровых смешивают с прочими семенами. Когда посыпальные зерна будут собраны, — по роду и количеству их заключают о том, какие именно хлеба дадут на будущее лето больший или меньший урожай. Иногда
1 Сравни со сведениями, сообщенными о рождественской соломе (julstroh) в Beiträge zur D. Myth., I, 120-1.
2 Терещ., VII, 19, 28; Могил. Г. В. 1852, 4, 11; Цебриков., 289; Вест. Р. Г. О. 1853, V, 12; VI, 99; Киев. Г. В. 1850, 16; Херсон. Г. В. 1844, 52; Молодик 1844, 98-100; Маяк, XV, 22; Москв. 1852, VI, 83; Гануш, 15.
кормят этими зернами кур и по их клёву гадают о будущем плодородии нив. Обряд «посыпания», совершаемый у нас на первый день нового года, а у сербов на Рождество, знаменует весеннее осеменение матери-Земли, вступающей в брачный союз с просветленным Небом, причем хлебные зёрна служат эмблемою оплодотворяющего семени дождя (I, 144—5, 290—291) и солнечных лучей1. Заметим, что на старинных свадьбах новобрачную чету осыпали овсом, ячменем и пшеницею и укладывали спать на ржаных (необмолоченных) снопах и что доныне крестьянки наши гадают о своих суженых по хлебным семенам и колосьям2. Для того, чтобы земля принесла добрый урожай, поселянин, отправляясь засевать поле, надевает на себя подвенечную сорочку; встретить, при выезде на посев, вдовца, вдову, холостого парня или девушку считается дурною приметою, и наоборот, — встреча с женатым человеком или замужнею женщиною принимается за счастливый знак.
В великорусских преданиях уцелело темное воспоминание о мифическом лице Овсеня; обрядовая песня славит его приезд, совпадающий по времени с наступлением нового года:
Мосточик мостили,
Сукном устилали,
Гвоздьми убивали.
Ой Овсень, ой Овсень!
Кому ж, кому ехать
По тому мосточку?
Ехать там Овсеню
Да Новому году.
Ой Овсень, ой Овсень!3
Имя Овсень (Авсень, Говсень, Усень) может быть возведено к тому же санскритскому корню ush, к которому возводится и вышеобъясненное имя Остары (стр. 342)4; согласно с этим производством, Овсень должен означать бога, возжигающего солнечное колесо и дарующего свет миру (т. е. приводящего с собой утро дня или утро года = весну). Весеннее просветление неба постоянно отождествляется и в языке и в народных поверьях с утренним рассветом; лит. auszra — утренняя зоря, auszti — светать, pawasaris i sz-auszta — весна светает, т. е. начинается. У немцев богиня Остара (зоря) сообщила свое название светлому празднику весны; у нас имя Овсеня сочеталось с праздником новорожденного солнца, так как светило это возгоралось тогда новым пламенем и дневной свет начинал побеждать ночную
1 Слово сеять нередко употребляется в значении светить; так хорутанская песня говорит о солнце, что оно обсеивает долины (Ч. О. И. и Д. 1865, III, 225), а малорусская загадка выражается об очах: «двома узликами все поле засию» или «два вузлика все поле освитять». — Сементов., 9, 39.
2 Терещ., VII, 108—9; Шафонск. Описание Чернигов, наместничества, 29; Молодик 1844, 101; Москв. 1849, IX, 15; Сахаров., II, 2—3. По указанию Сахарова, 1-го января хозяйка варит кашу и, вынимая горшок из печи, приговаривает: «милости просим к нам во двор — со своим добром!» Потом замечает полон ли горшок и хорошо ли уварилась каша? Если каша будет белая или вылезет из горшка, то предвещает голод и всякие беды; наоборот, каша красная, изготовленная вровень с краями горшка, предвещает изобилие и счастье. — О женихах гадают так: а) вечером на Святках девица сеет где-нибудь на дворе горсть конопляного семени, заволакивает зёрна сорочкою или исподницею и приговаривает «кто мне суженый, тот придет со мной конопли брать». После этого суженый непременно явится во сне. б) Другое гаданье состоит в том, что собравшиеся девицы выдергивают по стеблю соломы и по этим стеблям догадываются о своей судьбе: если попадется колос с зерном — жених будет богатый, пустой колос предвещает бедного жениха, а стебель без колоса — безбрачную жизнь (Херсон. Г. В. 1846, 4, 10; Ворон. Г. В. 1850, 17; Маяк, XI, 31—32; Совр. 1856, IX, смесь, 81).
3 Терещ., VII, 124.
4 Ч. О. И. и Д. 1865, II, 21. Сабинск. ausel, этрус. usil — солнце (Гануш, 56).
тьму. По свидетельству царской грамоты XVII века1, в самой Москве в навечерии Рождества Христова многие люди по улицам, переулкам и ямским слободам кликали Коледу и Усень, а в навечерии Богоявления Господня кликали плугу, т. е. возглашали хвалебные песни плугу, с помощью которого возделываются пашни (I, 286—7). Одна из обрядовых песен заставляет доброго молодца Овсеня выезжать на свинье:
На чом ему ехати?
На сивинькой свинке.
Чем погоняти?
Живым поросенком2.
Черта — в высшей степени знаменательная, ибо она указывает на тождество нашего Овсеня с светоносным богом германцев — Фрейром, который в период зимнего солнцеповорота выезжал на небо на златощетинистом борове и которому в это время совершались обильные жертвоприношения (I, 400—401). Являясь в сей мир, Овсень открывает путь новому лету (новому году), несет из райских стран щедрые дары плодородия и как определено божественным судом — так и распределяет их между смертными: одним дает много, с избытком, а других лишает и самого необходимого. Белорусы выражают эту мысль в следующем символическом обряде: накануне Нового года они водят по домам двух юношей, из которых один, называемый богатою Коледою, бывает одет в новое, праздничное платье и имеет на голове венок из ржаных колосьев; на другого же (бедную Коледу) надевают разорванную свитку и венок из обмолоченной соломы. При входе в избу обоих юношей завешивают длинными покрывалами и заставляют хозяина выбирать из них любого; если он выберет «богатую Коледу», то хор поет ему песню, предвещающую урожай и богатство; наоборот, если выбор падет на «бедную Коледу» — это служит предзнаменованием неурожая и бедности3. Отсюда объясняется и то важное значение, какое приписывается сербами положайнику: этот первый рождественский гость, от которого зависит все счастье домохозяина и его семьи в течение целого года, является таинственным представителем самого божества; по белорусской пословице: «госьць у дом, Бог у дом» (II, 35—36).
На тесную связь праздника Коляды с культом громовника указывают и многие другие святочные обряды и обыкновения, о которых мы уже имели случай говорить прежде, а именно: а) обычай наряжаться в мохнатые шкуры и принимать на себя звериные подобия, в каковых воображение древнего человека олицетворяло дожденосные тучи (I, 368—9)4; b) обычай водить по деревне волка или носить змею (I, 393); с) воззвания, обращенные к Туру, о тождественности которого с Фрейром замечено на 339 стр. 1-го тома; «неции, говорит Гизель, памяти того беса Коляды и доселе не престают обновляти, наченше от самаго Рождества Христова, по вся святыя дни собирающеся на богомерзския игралища, песни поют, и в них аще и о рождестве Христовом воспоминают, но зде же беззаконно и Коляду, ветхую прелесть диявольскую, много повторяюще присовокупляют; к сему на тых же своих законопротивных соборищах и некоего Тура-сатану и прочия богомерзския скареды измышляюще воспоминают». d) Стрельба из ружей и пистолетов накануне Рождества, после обрядовой «вечери», и в день Крещения — во время совершаемого тог-
1 Сахаров., II, 99.
2 Терещ., УП, 118.
3 Маяк, XVII, 43—44.
4 Weihnachten in Schleswig-Holstein, 73—75.
да водосвятия, служит знамением громовых ударов, поражающих темных демонов1. е) С поворотом солнца на лето тотчас же возникала мысль о грядущем освобождении земных и небесных источников от зимнего оцепенения, о превращении мертвых вод (= окованных льдами рек и озер и снеговых туч) в живые потоки, несущие земле обновление и силу плодородия, или, выражаясь метафорически: о превращении их в вино = нектар. Поэтому на праздник Коляды принято было совершать религиозные омовения, каковой обряд в христианскую эпоху приурочен ко дню церковного водосвятия (Крещения). По словам Герберштейна, в Москве XVI столетия в иорданской проруби купались и здоровые и больные, последние — с надеждою на исцеление. Маржерет уверяет, что не только простолюдины, но и бояре и сам царь погружались в этот день в воду. Обыкновение это и доныне удерживается между русскими поселянами и сербами. Вода, почерпнутая в полночь перед Крещением, помогает от недугов и никогда не портится; этою водою окропляют избы, хлева и ульи, поят больных и домашнюю скотину — для предохранения ее от заразы2. f) Как праздник, посвященный возрождению творческих сил природы, Коляда всею своею обстановкою указывает на те щедрые дары, которые несет шествующее из дальних стран Лето. Необмолоченный сноп, поставляемый в переднем углу и величаемый именем Деда3, солома и сено, постилаемые на столе и покуте, хождение по домам с плугом (обряд, уцелевший в Червонной Руси), посыпание зерновым хлебом, разнообразные гадания о будущем урожае, семейная трапеза, за которою вкушают праздничный хлеб («боговицу»), кутью, мед и садовые плоды, — все говорит о посеве, жатвах и изобилии плодов земных. Зерно — символ зачатия, нарождения к новой жизни: брошенное в землю, оно вырастает зеленой былинкою и дает колос; медовая сыта знаменует амриту. Узвар и каша доныне считаются необходимыми на родинах, а мед и кутья — на похоронах и поминках, ибо смерть человека, по народному воззрению, есть вторичное его рождение для иной, загробной жизни. Вместе с поворотом солнца на лето вся природа призывается к пробуждению от зимнего сна. У чехов накануне Рождества, перед самым рассветом, семья отправляется в сад; отец и мать трясут плодовые деревья, приговаривая: «stromečku, vstávej, ovoce dávej! dnes je šiĕdrýden»4—и бросают на них яблоки и груши, а дети подбирают падающие плоды. Тот же обряд исполняется моравами, лужичанами и немцами; последние произносят при этом: «bäumchen schlaf nicht, frau Holla kommt!» или: «bäumchen wachauf, Neujahr ist da!» Сербы и малороссы замахиваются на дерево топором (= символ молнии), с угрозою срубить его, если оно не родит летом (II, 165—6)5. Во всей Европе известен обычай приготовлять к Рождественским Святкам елку; это вечнозеленое дерево, убранное зажженными восковыми свечами и обвешанное яблоками, грушами, золотыми орехами и другими лакомствами, напоминает собою то райское древо жизни, на котором растут золотые яблоки и орехи (см. гл. XVII). На Руси обычай этот появился в недавнее время и заимствован от немцев; нельзя не заметить, однако, что подобное же дерево, украшенное искусственными цветами, зеленью и плодами, возили у нас в старину в крестном ходе на цветоносное или Вербное воскресенье6.
Все указанные нами представления, какие связывались с праздником Коляды,
1 Терещ., VII, 64.
2 Ibid., 41—42; Срп. рjeчник , 33; Иличь, 95.
3 Маяк, XI, 55.
4 Вставай, деревцо, давай нам плодов; нынче ведь щедрый день.
5 Гануш, 31, 117—8; Срп. рjечник, 35; Маяк, XI, 39; Beiträge zur D. Myth., II, 126; Die Götterwelt, 286.
засвидетельствованы в святочных песнях: колядках и щедривках. Начиная с вечера 24-го декабря и до Крещения ходят по дворам коледовщики, славят праздник, т. е. поют обрядовые песни и собирают от хозяев дары разными припасами и деньгами; в Киевской и Волынской губ. половина собранных ими денег отдается в приходскую церковь. По всему вероятию, и сбор припасов имел некогда религиозное назначение: жертвенные приношения и праздничное пиршество могли совершаться не только в каждой отдельной семье перед ее отцовским очагом, но и сверх того — перед очагом князя, от имени всего подвластного ему племени, и в этом последнем случае должны были устрояться на общий счет, в складчину1. Колядки и щедривки сохранили для нас черты народных воззрений, идущие из глубочайшей древности; несмотря на целый ряд веков, на протяжение которых песни эти должны были подвергаться постоянной переделке, несмотря на то, что, по-видимому, они воспевают рождество Спасителя, — в них и доныне довольно явственно выступают предания и образы, принадлежащие язычеству. Когда народился младой Бог, поют болгары, то мать искупала его в золотых котлах; сербы в своей обрядовой песне выражают желание, да будут у них коровы дойные, да надоят им полное ведро молока,
да окупам, коледо!
Малог Бога, коледо!
и Божића, коледо!
Малорусская же колядка говорит о купанье новорожденного Бога в море:
Божья Мати в полозе л ежить.
В полозе лежить, сынойка родить;
Сына вродила, в море скупала... 2
Припомним, что по общему индоевропейскому представлению восходящее солнце является из морских волн, что Солнцева мать (богиня утренней зори), нарождая светоносного сына, купает его в молоке небесных коров = в росе или весенних дождях (II, 65—69). Так как рождение солнца, по другому поэтическому выражению, называлось его воскресением, то колядки воспевают не только рождество, но и восстание Спасителя из мертвых: из-за горы из-за высокой
Выходить нам золотый хрест,
А пид тим хрестом сам милый Господь;
На нем сорочка та джунджовая,
т. е. жемчужная. Усмотрела жидовская девочка, «же русский Бог из мертвых устав»; сказала про то своему отцу, но еврей возразил: «тогда русский Бог воскреснет, когда жареный петух полетит!» — и в ту же минуту жареный петух полетел, уселся на облако и «красненько запел» (I, 265)3. Петух — провозвестник утра, побеждающего ночную тьму, и вместе с тем представитель грозового пламени, которым возжигается солнце, потушенное облачными демонами. Небесные владыки, пробуждаясь от зимнего сна, являются в сей мир дружелюбными и щедрыми на дары гостями:
1 Поэтому слово коледовать стало употребляться в смысле: собирать милостину, просить хлеба; коледа — дневной сбор милостины нищими; пол. kolęda — подарки на Святки и Новый год; в других славянских наречиях «коледа» стала означать славление; рус. поговорка: «полно коледу томить» = давай милостину, не томи бедного. — Обл. Сл., 87—88; Терещ., VII, 13; Архив ист.-юрид. свед., II, полов. 2, 131.
2 Показалец Раковского, I, стр. XVI; Времен. О. И. и Д., XXII, 10—11; Срп. pjeчник, 285.
3 Ч. О. И. и Д. 1864, 1, нар. песни галицкой и угорской Руси, 6; Об истор. зн. нар. рус. поэз., 18.
Цы дбма бываешь, пане господарь?
Твои рынойки позаметаны,
Твои столойки понадкрываны,
За твоим столом трои гостейки:
Jеден гостейко — светле Сонейко,
Другий гостейко — ясен Месячок,
Третий гостейко — дробен Дожджейко.
Сонейко говорит «нет як над мене,
Як я освечу горы, долины,
Горы й долины, поля й дубровы!»
Ясен Месячок: «нет як над мене!
Як я освечу тёмну ночейку,
Возрадуются гости в дорозе,
Гости в дорозе, волойки в стозе».
Дробен Дожджейко: «нет як над мене!
Як я перейду три разы на ярь,
Три разы на ярь месяця мая —
Возрадуются жита, пшеници,
Жита, пшеници и все ярници»1.
По другому варианту Солнце похваляется снять с рек и потоков ледяные оковы, а Дождь (т. е. дождящий Перун) озеленить горы, долины и верховины2. Бог-громовник выезжает на своем златогривом коне, выбивает из облачных скал искры = молнии и созидает райский пресветлый чертог или храм = весеннее небо, с окном, через которое является очам смертных новорожденное солнце:
Ой в горе, в горе (т. е. на небе) стоит шовковый намет,
А в том намете золотый стольчик,
На том стольчику можный панонько,
Трома яблучки подкидаючи,
Двома орешки та цитаючи.
Выцитав коня та з-под короля,
А в того коня золота грива,
Золота грива, сребни копыта,
Сребни копыта, шовковый хвостик;
Золота грива коника вкрыла,
Сребни подковы кремень лупают,
Кремень лупают, церковь муруют,
Муруют же jи з'трома верхами,
З'трома верхами, з'двома воконцы:
В одно воконце исходит сонце,
В друге воконце заходит сонце,
А в райски двери Господь входит,
Господь входит, службоньку служит.
В других вариантах на золотом престоле восседает сам Бог или божье дитя — «красный паныч», который подбрасывает золотые яблочки и перебирает серебряные орешки, т. е. играет сверкающими молниями (II, 160; 164); пущенная им стрела несется, как гром по небу. Постройка райского чертога есть прочищение неба от зимних туманов и снежных облаков силою весенней грозы; топоры-молнии ударяют по камням-тучам, дробят их и прорубают для светлых богов окна и двери:
1 Ч. О. И. и Д. 1864, 1, 8—11, 19; Приб. к Изв. Ак. Н. 1852 г., 29—30; в Черниговской губ. поют застилайте столы коврами, насыпайте кубки винами, да и буде к вам трое гостей: первый гость — ясен Месячка, другий гость — ясная Сонейка, третий гость — дробен Дожчик, и т. д.
2 Ч. О. И. и Д. 1864, 1, 4.
З-за той ми горы, з-за высокой,
Видны (слышны?) ми тонойкий голос,
Тонойкий голос, топоры дзвенят,
Топоры дзвенят, каменья тешут,
Каменья тешут, церковь муруют,
Церковь муруют во трои двери,
Во трои двери — во три облаки;
У jeдных дверех иде сам Господь,
У других дверех Матенка Божя,
У третих дверех святый Петро.
Перед милым Богом органы грают,
Перед святым Петром свечи гореют,
Перед Матенков Божов ружа проквитат,
А з'той ружи пташок выникат:
He je то пташок, лем сам милый Господь1.
Господь означает здесь солнце (сравни I, 41—42), Пречистая Дева заступает древнюю Ладу, а св. Петр — Перуна; звуки органов = грозовая музыка, горящие свечи = молнии, цветущая ружа = утренняя зоря, при блеске которой вылетает на небо светоносная птица-солнце; о небесном чертоге, его дверях и окнах см. т. I, стр. 81—84. Согласно с древнепоэтическим представлением тучи — кораблем, ясного неба — раем, молнии — ключом, создалась следующая любопытная колядка:
На сивом море (= небе)
Корабель на воде,
В том кораблейку
Трое воротцы;
В перших воротейках
Месячок светит.
В других воротейках
Соненько сходит,
В третех воротейках
Сам Господь ходит,
Ключи тримае,
Рай вотмикае2.
Не забыты в колядских песнях и другие мифические представления о небесных стадах, выгоняемых Перуном, о его громовой трубе и бессмертном напитке:
а) Зачорнелася чорна горонька,
Выйшла з-за неи чорна хмаронька,
Чорна хмаронька — овец турмонька;
Выйшов за ними гордый молодець,
Гордый молодець на передовець,
Заперезався гей ожинкою3,
За тов ожинков4 две-три трубоньки:
Jедна трубонька та роговая,
Друга трубонька та медяная,
Третя трубонька та зубровая.
Ой як затрубив та в роговую —
Пошов голосок ай по-пид лесок,
1 Ч. О. И. и Д. 1864, 1, 7, 66; Ж. М. Н. П. 1867, стат. О. Миллера, 626—8.
2 Ч. О. И. и Д. 1864, 1, 157.
3 Подпоясался житною соломою.
4 За тою ожинкою заткнуты.
Ой як затрубив та в медяную —
Пошов голосок по верхóвинах,
Ой як затрубив та в зубровую —
Пошли голоса по-пид небеса1.
b) Зажурилася чорная гора,
Що не зродила жито-пшеницю,
А изродила зелене вино,
Зелене вино, що Богу мило.
Стерегла-ж его красная панна,
А стерегучи барзо уснула.
Десь ми ся взяли райскии пташки,
Та исхопили зелене вино...
В этой песне слышится отголосок древнейшего мифа о похищении небесного вина (= всеоживляющей дождевой влаги) молниеносными птицами: так, Индра похищал сому, превращаясь в сокола, а Один, в образе орла, овладел драгоценным медом, который сторожила облачная дева Гуннлёда (1, 189, 200—201)2. Светлые боги, силою которых возвращается лето и земля осеменяется дождем, представляются в колядках возделывающими нивы:
Ей в поле, поле, в чистейком поле —
Там же ми й оре золотый плужок,
А за тим плужком ходит сам Господь;
Ему погонят та святый Петро;
Матенка Божя насенечько (семена) носит,
Насенья носит, пана Бога просит
«Зароди, Божейку, яру пшеничейку,
Яру пшеничейку и ярейке житце!
Буде там стебевце саме тростове3,
Будут колосойки, як былинойки,
Будут копойки, як звездойки,
Будут стогойки, як горойки,
Зберутся возойки, як чорны хмаройки,
т. е будет копен так же много, как звезд, стоги станут словно горы, а возы приедут за хлебом тучами. По указанию других вариантов, плуг влекут волы златорогие4. У лужичан известно следующее предание: бедный крестьянин сеял ячмень при дороге; проходила мимо Пресв. Мария с малюткою Христом и сказала: «помогай тебе Бог, добрый человек! как только посеешь, ступай за серпом и начинай жать». Только что скрылась она за горою, а жиды уже гонят за Пречистою Девою. «Не проходила ль тут женщина с малым ребенком?» — спрашивают они у крестьянина. — Недавно прошла — в ту пору, как я ячмень сеял. «Ох, ты глупый! ведь этому будет двенадцать недель», — возразили жиды, видя, что ячмень уже поспел и мужик жнет eгo5. Малорусская колядка, передавая то же предание, дает Пречистой Деве вместо
1 Ibid., 61.
2Ibid., 93, 614; Терещ., VII, 80. В других колядках райские птицы прилетают на дерево-тучу, обламывают с него ветви, золотую кору и рясу и сотрясают жемчужную росу (Поэт. Воз., II, 152; Песни Зенкевича, 19—20); «золота ряса (т. е. плоды; рясный — изобильный, осыпанный плодами) дуже звенела, дуже звенела — деву збудила».
3 Стебли, как трости.
4 Или: «волы в золоте горели». — Ч. О. И. и Д. 1864, 1, 8, 16—17, 39; Шафонского: Топограф, описание Чернигов, наместничества, 29.
5 Volkslieder der Wenden, I, 215—6.
младенца-Христа птицу-сокола, что указывает на древнее представление новорожденного (восходящего) солнца птицею и на суеверное смешение богини Лады (Зори) с Богородицею: пашет убогий селянин,
З'jедного коньця оре, з' другого сее,
Лежит ми там, лежит давно стежейка,
А стежейков иде Матенка Божя,
Несе ёна, несе на ручках сокола:
«Бог помогай вбогий седлячьку!»
— Бодай здорова, Матенька Божи!
«Будут ту ити жиды и жидовки,
Не поведай же ты, же я теперь ишла;
Поведай же ты, же я тоди ишла,
Коли ты-й орав, пшеничейку сеяв!»
Ище Мати Божя пречь гору не прейшла,
Стали ей, стали жидове вгоняти...
«Ци не ишла тоди така белоглава,
Ци не несла ёна на руках сокола?»
— Ишла ёна, ишла, коли я ту орав,
Коли я ту орав, пшеничейку сеяв;
А теперь уж я пшеничейку зажав1.
Жиды выслушали ответ и поворотили назад. Между памятниками апокрифической литературы имеется сказание о том, как св. Петр и другие апостолы увидели в поле «человека, орюща волы, и просиша хлеба; он же иде в град хлеба ради; апостоли же без него взоравше ниву и насеявше, и прииде с хлебы и обрете пшеницу зрелу»2. По свидетельству обрядовых причитаний, произносимых на Новый год при посыпании зерновым хлебом, Илья-пророк носит пугу житяную: где ею махнёт — там жито растет (I, 144—5). И апостол Петр, и пророк Илья являются в народных поверьях с чертами древнего громовника, бога — низводителя дождей, растителя злаков и творца урожаев3. Все, что растит земля, есть дар небесных богов (Святови-