Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

XXI. Великаны и карлики



 

Предания о великанах общи всем индо­европейским народам. Эти исполин­ские образы (создание которых еще не так давно поверхностная критика приписы­вала только грубой, ни на чем не основанной прихоти народного воображения) ни­мало не покажутся нам странными, противоречащими чувству художественной ес­тественности, если мы убедимся, что они олицетворяли собой темные массы туч, заволакивающих все беспредельное небо, и те необоротимые силы природы, каки­ми сопровождается их воздушный полет: вихри, метели, вьюги, град, дождевые ливни и громовые удары. В сокрушенных обломках скал, в исторгнутых с корнем вековых деревьях и в других следах, оставляемых разрушительными бурями и грозами, детская фантазия первобытных племен видела результаты свободной дея­тельности облачных духов; от чрезмерности тех средств, какие требовались для со­вершения подобных подвигов, она необходимо заключала о громадности самых де­ятелей. Такое стихийное значение великанов наглядно раскрывается из присвоен­ных им сверхъестественных свойств, а равно из той обстановки, среди которой яв­ляются они в народных сказаниях. Особенно интересны мифы о их происхожде­нии и гибели.

В начале веков, когда еще не было ни земли, ни неба, существовала, по сказанию Эдды, огромная разверстая бездна; по обоим концам бездны лежало два царства: на юге Muspellsheim — царство света и тепла (myspell — огонь) и на севере Niflheim — царство мрака и холода (nifl = nebel — туман)1. Посреди Hiflheim'a был источник Hvergelmir (= der rauschende kessel — бурливый, шумно-журчащий котел), из кото­рого исходили двенадцать окованных льдами потоков. От действия южной теплоты льды начали таять, а из растопленных капель произошел первозданный великан Ymir — имя, означающее: der tosende, rauschende. Во время сна Имир вспотел: и в плодоносном поте под его левой рукою родились муж и жена, а ноги его произвели

 

1 Та же противоположность между двумя мирами указана в финской поэме Калевале: Вейнела — страна света и Похиола — страна туманов и мрака (Ж. М. Н. П. 1846, III, ст. Гримма, 154—6).

 

 

шестиглавого сына1: так создалось племя великанов инея — hrimthursen (reifriesen). Лед продолжал таять, и явилось новое существо — корова Audhumbla; из четырех сосцов ее лились млечные потоки, которые питали Имира; сама же она лизала ле­дяные скалы (eissteine), и к вечеру первого дня образовались от того волосы, на дру­гой день — голова, а на третий предстал огромный и сильный муж по имени Buri, напоминающий собою нашего сказочного героя: Бурю-богатыря, коровьина сына. От этого Buri народился Вöгг, который взял за себя дочь одного из великанов, и плодом их супружеской связи были три сына, принадлежащие уже к числу богов: Odhinn, Vili и Ve. Эти три брата, представители бурных гроз, убили Имира; из ран его излилось так много крови, что в ней потонули все великаны; только один успел спастись на ладье с своей женою, и от них-то произошла новая, юнейшая порода великанов. Сыновья Вörr'а бросили труп Имира в разинутую бездну и создали из его крови море и воды, из мяса — землю, из зубов и костей — скалы, утесы и горы, из волос — леса, из мозга — облака, из черепа — небо, на котором утвердили огнен­ные искры, вылетавшие из Muspellsheim'a, дабы они освещали землю, как небесные светила. Земля была кругла и со всех сторон опоясывалась глубоким морем (= воз­душным океаном), за которым обитали великаны. Я. Гримм сближает это сказание Эдды с Гезиодовой теогонией: разверстой бездне соответствует хаос ( χάος )2, из ко­торого родились первобытные великанские существа: Έρεβος (= Miflheim), Ночь и Земля; от последней произошел Уран = облачное, грозовое небо, подобно тому, как, по германскому преданию, Земля была матерью громовержца Тора. Стародав­ние мифы, поведающие о создании вселенной, изображают, собственно, переход природы от ее зимнего омертвения (= небытия) к весенней жизни. Влиянием юж­ного или, что то же, — весеннего тепла неподвижные, камню подобные льды, про­изведенные северными вьюгами3, оживают в текучих и журчащих потоках и в лег­ких, подымающихся к небу парах; из капель растаявшего инея (hrîm), т. е. из росы, напояющей воздух (thau — роса, thauen — таять), и сгущенных туманов (nifl) на­рождаются великаны дождевых туч и корова-облако, воздояющая из своих сосцов молоко-дождь4. Вологодское откороветь — оттаять5 и серб. кравити — топить, пла­вить, кравитисе — истаять6, от снкр. cru — fluere, manare (причин. çrâvajâmi)7, ука­зывают на древнейшую связь понятия о доящейся корове с дождевым облаком. Имир вскормлен был молоком Авдумблы; как воплощение тучи, готовой излиться шумными потоками дождя, этот первозданный великан (urriese) получил имя, зна­менующее неистово бурливый разгул весенних вод, что подтверждается и названи-

 

1 Сравни с индийским сказанием, что первый брагман (жрец) сотворен Брамою из уст первоздан­ного человека Ману, первый воин — из его руки, купец — из бедра, а слуга — из ноги (D. Myth., 536). Уста — эмблема вещего слова и тех громовых глаголов, которыми вызывается верховный жрец Агни; рука — эмблема молниеносного оружия, а следовательно, и самого громовника, этого небесного вои­теля и поборателя враждебных полчищ. В стихе о голубиной книге сказано, что цари созданы от главы Адама, князья и бояре — от его честных мощей, крестьяне и женщины — от его колена (Калеки Пер., II, 294); по свидетельству греческого мифа, Дионис, установитель земледелия, родился из лядвеи Зев­са.

2 Griech'. Myth., I, 33: Xάος von χαίνειν vgl. «die Kluft der Klüfte, gap ginnûnga, der nordischeu Mythologies.

3 Север, зима и смерть — понятия, постоянно отождествляемые в мифических преданиях.

4 D. Myth., 498—9, 525—6; 530, 540; Die riesen des germanisch. mythus, mon K. Weinhold, 7—8.

5 Обл. Сл., 147.

6 Срп. рjечник, 296—7.

7 Изв. Ак. Н., IV, 415.

 

 

ем Yma, присвоенным морской жене. Из его пота (метафора скопляющихся паров) образуются все другие исполины — гримтурсы.

Отголосок предания о происхождении облачных духов из тающих весною льдов и снега доселе слышится в нашем народном сказании о Снегурке. Снегурка (Сне­жевиночка, у немцев Schneekind)1 названа так потому, что родилась из снега. Не было, говорит сказка2, у старика, у старухи детей; вышел старик на улицу, сжал ко­мочек снега, положил его на печку — и явилась прекрасная девочка. Перенося миф о рождении облачной нимфы под домовую кровлю, фантазия присвоила благодат­ное действие весеннего тепла — очагу, как божеству, которое благословляет потом­ством и охраняет семейное счастие. Есть еще другая вариация сказки о Снегурке3: жил-был крестьянин Иван, жену его звали Марья; жили они в любви и согласии, состарились, а детей у них все не было; сильно они о том сокрушались! Вот насту­пила зима, молодого снегу выпало много — чуть не по колена; ребятишки высыпа­ли на улицу играть, бегали, резвились и наконец стали лепить снеговую бабу. Иван да Марья глядели в окно. «Пойти бы и нам, жена, да слепить себе бабу!» — Что ж, пойдем! только на что тебе бабу? будет с тебя — и меня одной; слепим лучше дитя из снега, коли Бог живого не дал! «И то правда!» Вышли они из хаты и принялись лепить куклу, сделали туловище и с ручками, и с ножками, приставили головку. «Бог в помочь!» — сказал им прохожий. — Спасибо; божья помочь на все хороша! Вылепили они носик, сделали вместо глаз две ямки во лбу, и только что Иван на­чертил ротик, как тотчас дохнуло от куклы теплым духом. Смотрит Иван — а вот уж из ямок голубые глазки выглядывают, и алые губки улыбаются. Зашевелила Снегурка, точно живая, и ручками, и ножками, и головкою. «Ах, Иван! — вскрикну­ла Марья от радости, — да ведь это Господь нам дитя дает!» Бросилась обнимать Снегурку, и на руках у нее очутилась в самом деле живая девочка. Растет Снегурка не по дням, а по часам, что день — то все пригожее, красивее, и стала за зиму слов­но лет тринадцати, да такая смышлёная — все разумеет, про все рассказывает и та­ким сладким голосом, что заслушаться можно; завсегда добрая, послушная, при­ветливая, а собой белая-белая, как снег, румянца совсем не видать — словно ни кро­винки нет в теле. Прошла зима, стало пригревать весеннее солнце — Снегурка сде­лалась грустна, и чем ближе к летним жарам, тем она печальнее; все прячется от ясного солнышка под тень. Только и любо ей, как набегут на небо пасмурные тучи, или как пойдет она плескаться у студёного ключа. «Уж не больна ли она!» — думала старуха. Раз надвинулась градовая туча, и Снегурка так обрадовалась граду, как дру­гая не обрадуется и жемчугу; а когда град растаял от солнечных лучей — она горько по нем плакала. На Иванов день собрались девки гулять, пошли в рощу и взяли с собой Снегурку; там они рвали цветы, вили венки, пели песни, а вечером разло­жили костер и вздумали прыгать через огонь. «Смотри же, — говорят девки Снегурушке, — не отставай от нас!» Затянули купальскую песню и поскакали через кос­тёр. Побежала и Снегурка, но только поднялась над пламенем, как в ту же минуту раздался жалобный крик и потянулась Снегурка вверх легким паром, свилась в тонкое облачко и унеслась в поднебесье. В таком грациозном поэтическом образе представляет народная фантазия одно из обыкновенных явлений природы, когда от жгучих лучей летнего солнца (купальский костер — эмблема солнца) тают снежные

 

1 D. Myth., 528.

2 Н. Р. Ск., VI, 25, b.

3 Киевлянин 1840, 1, 71—78; Три сказки и одна побасенка, Максимовича (Киев, 1845).

 

 

насыпи, и, испаряясь, собираются в дождевые тучи. В зимнюю пору, когда облака из дождевых превращаются в снеговые, прекрасная облачная дева нисходит на зем­лю — в этот мир, заселенный людьми, и поражает всех своею нежною белизною (т. е. падает на поля в виде снега); с приходом же лета она принимает новый, воз­душный образ и, удаляясь с земли на небо, носится там вместе с другими легко­крылыми нимфами. С русскою сказкою о Снегурке можно сблизить сербское пре­дание про короля Трояна, хотя это последнее и выражает иную мысль. В Трояновом граде (теперь развалины на горе Цере) жил некогда царь Троян; каждую ночь ездил он в Срем на свидание с своей милою. Ездил Троян по ночам, потому что днем никуда не смел показываться, опасаясь, чтобы не растопило его ясное солнце. Являясь в Срем, он задавал коням овса и, как только кони съедят корм, а петухи за­поют предрассветную песню — тотчас же пускался домой, чтобы поспеть в свой го­род до восхода солнца. Сведал про то муж или брат его любовницы, повыдергал у всех петухов языки, а коням вместо овса насыпал песку. Эта хитрость замедлила отъезд Трояна; перед самым рассветом он вскочил на коня и поскакал в свой город, но солнце настигло его на пути. Троян спрыгнул с коня и спрятался в стог сена; проходившие мимо коровы растрепали стог, и солнечные лучи растопили несчаст­ного царя1. Это же предание занесено и в сербскую сказку, напечатанную в сборни­ке Анастасия Николича2, где место Трояна заступает змей. В одной из скандинав­ских сказок говорится о великане, который не был впущен в свой замок до самого рассвета, и вот — когда выехала на небесный свод прекрасная дева-Зоря — великан оглянулся на восток, увидел солнце и тотчас упал на землю и лопнул3. Эти замены прямо указывают на тождественность Трояна с великанами и драконами. Наши старинные памятники причисляют Трояна к языческим божествам и упоминают о нем наряду с Перуном, Хорсом и Волосом. Так в апокрифе «Хождение Богородицы по мукам», славянские рукописи которого восходят к XII веку, Пречистая Дева спрашивает: кто эти преданные адским истязаниям? и получает ответ: «сии суть, иже не вероваша во Отца и Сына и Св. Духа, но забыша Бога и... юже ны тварь Бог на работу сотворил — то они все боги прозваша: слнце и месяц, землю и воду, звери и гады... от камени ту устроя Трояна, Хърса, Велеса, Перуна»4. В слове, помещен­ном в полууставной рукописи Толстовского собрания — XVI века5, читаем: «и да быша разумели многие человеци, и в прелъсть велику не внидят, мняще богы многы: Перуа и Хорса, Дыя и Трояна»6. Имя Трояново встречается и в Слове о полку Игореве в следующих загадочных выражениях: «рища (Боян) в тропу Трояню чрез поля на горы», «были вечи Трояни», «на седьмом веце Трояни връже Всеслав жре­бий о девицю себе любу», «вступил(а) девою в землю Трояню (Обида)». Имя Троян образовалось из слова три, трое, и весьма вероятно, что в приведенных свидетель­ствах старинных рукописей донеслось до нас воспоминание о том языческом боже­стве, какое известно было у поморян под именем Триглава (см. стр. 266). По указа­нию одного из вариантов сербского предания, царь Троян имел три головы и вос­ковые крылья; согласно с греческим мифом о гибели Икара, крылья эти растаяли

 

1 Срп. pjeчник, 750; Пов. и пред., 1—6, 160—1.

2Матер, для изучен, нар. слов., 25—26.

3 Кун, 92-93.

4Пам. стар. рус. литер., III, 119.

5 Рукопись эта сохраняет следы болгарского происхождения.

6 Лет. рус. лит., кн. V, отд. 2, 5.

 

 

от дневного жара, что и было причиною его безвременной кончины1. Сродство Тро­яна с Триглавом подтверждается еще тем, что у последнего были козлиные головы, а первому сербская сказка2 дает козьи уши. Напомним, что летучий змей в народ­ных сказаниях большею частию представляется трехглавым. Так как черные, омра­чающие небесный свод тучи и в языке, и в поверьях отождествлялись с представле­нием ночи и расстилаемых ею туманов, то отсюда понятно, почему великаны при­знавались за демонов, наводящих ночной мрак, почему самая Ночь была олицет­воряема, как существо исполинское. По скандинавскому преданию, она — дочь ве­ликана Nörvi. Ничего так не боятся великаны, как дневного света, потому что с по­явлением ясного солнца нераздельна мысль о побежденной Ночи и рассеянньи грозою тучах; выражаясь метафорически, великаны гибнут от блеска солнечных лучей. Когда застигнет их восходящее солнце, они немедленно разрываются (лопа­ются) на части или каменеют (т. е. туманы рассеваются, а ночная тьма удаляется в глубокие ущелия скал)3. Как воплощение ночного мрака и туманов, Троян является с захождением солнца и обнимает Землю, прекрасную супругу светлого Неба; но при рассвете дня, когда богиня Зоря выгоняет небесных коров, он исчезает вместе с ночными испарениями, оставляющими на полях свои влажные следы в каплях ут­ренней росы. Крылья — метафора темных покровов, которыми Ночь застилает весь видимый мир (см. I, 276). Сходно с этим, ночеподобная туча умирает в дождевых потоках, как бы растопленная жгучими лучами солнца; вот почему, как скоро рас­таяли крылья Икара, он потонул в волнах глубокого моря.

Между потомством баснословной коровы Абдумблы и гримтурсами начинает­ся, по сказанию Эдды, ожесточенная борьба; Имир убит, и в крови его, т. е. дожде, погибает = тонет древняя порода великанов, кроме одной четы, которая спасается на ладье и производит новое поколение. Так с гибелью великанов-туч соединяется мысль о потопе, т. е. о дождевых ливнях и весеннем наводнении. Предание это со­ставляет общее достояние индоевропейских племен и запечатлено глубочайшею древностью. У славян доселе живы сказания, что порода великанов отличалась нео­бычайной суровостью, что они постоянно враждовали друг с другом и вели нескон­чаемые жестокие войны (= поэтическое представление небесных гроз), что за эту вражду они были наказаны потопом, в котором и погибли все до единого4, т. е. в пе­реводе на прозаический язык: тучи тотчас же исчезают с неба, как скоро изольются на землю обильными потоками дождя. По немецким сагам, озёра и болота созда­лись из крови пораненных великанов; по указанию наших былин, реки и источни­ки образовались из крови убитых богатырей, а кровь змея, поражаемого громовником, затопляет мать сырую землю, пока эта последняя не пожрет ее в свои широкие недра (стр. 115, 264). Литовский миф приписывает всемирный потоп высочайше­му из небесных богов Прамжу (Pramžimas), в котором чтили верховного устроите­ля вселенной: он владеет небесными громами, и когда бывает раздражен на землю, то сечет ее так сильно, что она дрожит под его могучими ударами. Так объясняют литовцы землетрясение, придавая земному шару чувство жизни. Если мы припом­ним, что молния метафорически называлась плетью, что тучи уподоблялись горам и подземельям, что от ударов грома, по эпическому выражению, доныне живущему

 

1 Mittheilyngen der К. К. Central-Commission zur Erforschung und Erhaltung der Baudenkmale 1865, январь и февр., 2.

2 Срп. припов., 39.

3 Germ. Mythen, 187—9.

4 Основ. 1861, III, ст. Костомар., 115; Этн. Сб., V, стат. о кашубах, 126.

 

 

в различных языках, дрожит земля, то для нас будет ясно, что в приведенном по­верье, собственно, живописуется летняя гроза. Однажды Прамжу, смотря из окна своего небесного дворца на землю, узрел на ней общую неправду: люди забыли о первоначальной простоте, любви и согласии; жестокие войны, грабежи и ссоры почти не прекращались. Разгневанный бог решился наказать людской род пото­пом; он послал двух злобных великанов: Воду (Wandů, т. е. дождь) и Ветер (Wejas), которые устремились на грешную землю, схватили ее плоский круг в свои могучие руки и стали потрясать им с такою силою, что почти все живое потонуло в волнах. Так опустошали они землю двадцать дней и ночей. Заметим, что и другие народы давали божествам вод и ветров эпитет колебателей земли: Веды дают это прозвание Марутам, Илиада — Посейдону1. Еще раз взглянул Прамжу на землю; в то время он грыз орехи из небесных садов и, завидя несколько пар людей и животных, ис­кавших спасения на вершине высокой горы, бросил им ореховую скорлупу. Люди и звери взошли в эту скорлупу, которая и поплыла по широким, все покрывающим водам, точно искусно сделанная лодка. Когда наконец буря стихла и воды покинули сушу, спасенные люди разбрелись в разные стороны. Одна'чета поселилась там, от­куда впоследствии вышло литовское племя; отягченная старостью, она не имела надежды на потомство, но явилась Радуга и научила опечаленных супругов создать новое поколение из камней2. По греческому преданию, Зевс истребил потопом буйную породу медных людей, соответствующую скандинавским великанам-гримтурсам; он послал сильный, проливной дождь, так что вся Эллада покрылась водою и все обитатели ее потонули. Спаслись только Девкалион и Пирра; по совету Про­метея, Девкалион построил ящик и вошел туда вместе с своей женою. Девять дней и ночей носились они по волнам; а когда гроза стихла, пристали к горе Парнасу, принесли жертву Зевсу-тучегонителю и, прыгая через камни, создали себе юное потомство (см. стр. 241). Махабхарата изображает потоп с следующими подробно­стями: в то время, как умножились на земле грехи, король Ману (нем. mann — homo, первый человек, см. стр. 246—7) пришел на берег потока принести покаяние; тут послышался ему голос маленькой рыбки, умолявшей о спасении. Король поло­жил ее в сосуд, но рыба начала быстро расти и пожелала, чтоб ее пустили в озеро; здесь она так увеличилась, что в короткое время не могла уже двигаться, и была пе­ренесена в Ганг, а потом — в море. От нее узнал Ману о приближении страшного потопа; он должен был построить корабль, войти в него с семью мудрыми (rischis) и взять с собой семена всех творений. Когда корабль был готов и Ману вошел в него с своими спутниками, явилась гигантская рыба, прикрепила к себе корабль и це­лый год носила его по бурным волнам, потом остановилась у вершины Himavân'a и рекла: «я — Брама, владыка всего сущего; выше меня нет ничего! в образе рыбы я был вашим спасителем, и теперь, Ману, ты должен создать миры, богов, асуров, людей и все творения»3. В этих древних преданиях о потопе мы видим не более как различные вариации одного и того же мифического представления. В период тая­ния снегов плодятся и множатся великаны-тучи и захватывают в свою власть «весь белый свет», т. е. все светлое небо; в шуме наступающих затем гроз они предаются злобной вражде и битвам, творят насилия и неправду и наконец погибают в потопе,

 

1Ж. М. Н. П. 1845, XII, 137.

2Черты литов. нар., 69—70; D. Myth., 545—7.

3 D. Myth., 543—4. Превращение Брамы в рыбу стоит в несомненной связи с теми народными ве­рованиями, какие разобраны нами в гл. XVI.

 

 

очищающем мир от этих первобытных суровых обитателей; спасается только один праведник, будущий родоначальник нового человеческого рода. Вслед за окончани­ем потопа и гибелью великанов водворяется благодатная весна = следует возрожде­ние или создание вселенной. По свидетельству Эдды, она созидается из рассечен­ного трупа Имира, т. е. из-за мрачных туч, разбитых молниями, показывается яс­ное небо с своими блестящими светилами, а из-под снегов и ледяной коры, растоп­ленных солнечными лучами, выступает земля с ее текучими водами, цветами и зе­ленью. Этому скандинавскому мифу соответствует наше предание, занесенное в стих о голубиной книге, хотя оно и значительно подновлено в христианском духе; как там вселенная образуется из различных частей великана Имира, так у нас все­му миру начало — Христос, которому народная фантазия дает исполинский образ, объемлющий и небо и воздух: солнце создано из его пречистого лика, месяц — из его груди, звезды — из его очей, ветры — из его уст (дыхания), дожди и роса — из его слез, и так далее. Устроителями мира, по сказанию Эдды, были боги: Один, ше­ствующий в грозовых бурях и нередко представляемый великаном, и его мудрые братья; по индийскому преданию, это творческое дело совершает Ману, т. е. собст­венно: бог — оплодотворитель земли, весенний громовник, плавающий по небесно­му океану в корабле-туче и рассыпающий из него плодоносное семя дождей, силою которых и восстановляется жизнь омертвелой природы1. Он призывает к бытию не только земной мир, со всеми его творениями, но и самых светлых богов и враждеб­ных им асуров, т. е. творит и ясное небо с солнцем, луною и звездами, и темные до­ждевые облака. В литовском сказании корабль-туча заменяется скорлупою ореха, сорванного в небесных садах, что вполне согласуется с посвящением орехового де­рева Перуну и с скандинавским мифом о превращенной в орех Идуне (см. стр. 165). Так как бог-громовник, низойдя на землю в блестящей молнии, устроил пер­вый домашний очаг и основал первый семейный союз (см. стр. 239), то арийское племя признавало в нем своего родоначальника = того первозданного человека (ur­mensch), от которого произошли все многочисленные народы. Согласно с этим, первый человек был представляем великаном (стр. 240—2): «čovjek biaše velik lud-jak, говорит краинское предание, nu i silan junak, dug kano polje, komu se do kraja ne vidi, a krupan kano gora šumovita». Когда он спал, то в густых волосах его гнездились ястребы, а в ушах прятались лисицы. Ему ничего не стоило перескочить через мо­ре, не замочив ноги; пущенная им стрела достигла до небесного «stola, gdje kokot sjedi i božje jestvine čuva»2 и поразила этого чудесного петуха. Однажды человек-исполин и хитрый Курент поспорили между собою, кому из них обладать белым све­том; долго боролись они, изрыли ногами всю землю и сделали ее такою, какова она теперь: где прежде были широкие равнины, там появились высокие горы и глубо­кие пропасти. Ни тот, ни другой не осилил противника. Тогда Курент взял виног­радную лозу и стиснул так крепко, что «rujno vino iz nje udarilo»; этим вином он упо­ил человека в то самое время, когда тот сидел на высокой горе за божьим столом.

 

1 В плавающей туче поэтическая фантазия усматривала иногда колыбель, в которой покоится ма­лютка новорожденная молния. Так вельская сага рисует потоп в следующей картине: в Brecknockshir'e — там, где расстилается теперь великое озеро, в древние времена стоял славный город; жители его погрязли в грехах; не знали сострадания к бедным странникам и были за то наказаны все­общим потопом. Посреди вод, затопивших равнину, плыла только колыбель с плачущим ребенком; изо всех обитателей грешного города он один избежал смерти (D. Myth., 546; сличи Срп. н. njecмe, I, № 207).

2 Перевод: где сидит петух и сторожит божия яства.

 

 

«Naskorom se Bog povratio i ugledav čovjeka, gdje mu za stolom driemlje, razjadi se te ga bad silnom rukom niz goru, gdje sav pobijen icštetjen, polu mrtav mnogo godina ležaše. Kad opet ozdravi, snaga mu propala, ne može mi preko mora, ni na dno zemlje, ni uz goru do nebeskog stola. Tako zavlada Kurent svietom i čovjekom, a ljudi su od onda slabi i maleni»1. Высокая гора означает здесь небо, вино — живительный напиток дождя; Курент, как создатель этого напитка и как представитель грозовой музыки (I, 169—170), напоминает собою Одина2; а падение человека с небесных высот род­нится с мифами о низверженном на землю Гефесте и побежденных титанах. По другому краинскому преданию, человек, которому суждено было спастись от все­мирного потопа, взошел на вершину высочайшей горы и, когда стали прибывать воды, — ухватился за виноградную лозу; лоза эта служила палицей Куренту, кото­рый поднял ее высоко над облаками и таким образом спас человеческий род от ко­нечной гибели. Во все время, пока продолжался потоп, человек висел на воздухе, де­ржась за виноградную лозу и питаясь ее гроздями и вином3. В белорусском крае и в Тульской губ. великаны известны под именем волотов4; малороссы называют их велетнями5; в некоторых местностях слово волотка употребляется для обозначения древних курганов, которые считаются в народе за могилы исполинов и богатырей6. По мнению Шафарика, волот и велет — формы, родственные с хорватск. великаш (velikaš) и словен. веляк (velják), и буквально означают велий муж, великан7. Древ­нерусская редакция хроники Амартола дает великанам название полоники: «бысть некыи гигантии, рекомыи полоник, имя ему Неврод»; «родишася гигантове, еже сказуется полоници»8. В обоих приведенных местах слово «полоник», «полоници» — пояснительная прибавка славянского переводчика. Слово это одного происхожде­ния с лужицк. plon (см. выше стр. 282) и указывает на сродство великанов с баснос­ловными змеями, что, как мы видели, подтверждается и словом див, равно означа­ющим и змея, и великана (см. стр. 312—3). Великорусские сказки, выводя на сцену исполинов, называют их дикими людьми и обрисовывают такими красками: рос­том великан выше лесу, вместо палки держит в руке вырванный с корнем дуб или сосну; на обыкновенного смертного он смотрит презрительно, как на слабого червя, которого ничего не стоит ему раздавить ногою; самые глубокие моря он может сво­бодно переходить вброд; громадная голова великана, сраженного на ратном поле, представляется страннику высоким холмом. Один из таких исполинов тридцать три года лежал убитым в поле, но будучи окроплён живою водою — вскочил и тот­час же предложил своему избавителю помериться в рукопашном бою. Эта неутоми-

 

1 Перевод: Вскоре воротился Бог и увидел человека, дремлющего за столом; разгневался и сбросил его сильной рукою с горы вниз, отчего много лет лежал он разбитый и полумертвый. Когда человек оздравел, сила его пропала: не мог он ни скакать через море, ни спускаться в глубь земли, ни восходить вверх к небесному столу. Так завладел Курент светом и человеком, и люди с той поры сделались слабы и малы.

2 Один, превратившись змеею, похитил вдохновительный мед; сатана в виде змея или червя со­блазнил Адама, напоив его виноградным соком, последствием чего и было изгнание первого человека из рая (см. I, 203).

3 Эрбен, 259-264.

4 Обл. Сл., 27; Рус. Вест. 1862, III, 55—57; Географич-. Словарь Щекатова, I, под словом волоты.

5 Малорос. Слов. Чужбинского, 24: велетень.

6 Историч. разговоры о древностях велик. Новгорода, 7—8; Черты литов. нар., 75.

7 Славян, древности, II, кн. 3, 94, 104. Г. Микуцкий признает: велий, великий, болий, волот, велет, латин. valeo, validus, и санскр. bala (сила, могущество; сильный, огромный) — словами одного проис­хождения (Зап. Р. Г. О. по отдел, этнограф., I, 571).

8 Записки И. Ак. Н., VI, кн. 2, 274.

 

 

мая жажда битв весьма знаменательна; она указывает на те дикие и грубые страсти, какими народная фантазия наделила великанов, воплощая в их образах страшные и неразумные силы физической природы1. В Могилевской губ. о богатырях-вели­канах рассказывают, что они принадлежат к породе бессмертных, растут не по дням, а по часам и минутам, головою достают до облаков и шествуют по следам ветров с одного конца земли на другой: так живо представлялись некогда народно­му уму быстрое возрастание туч, надвигающихся на небесный свод, и их стреми­тельный полет по воздушным пространствам. Как в Литве признаются великанами Вода и Ветер (стр. 327), так в Могилевской губ. сохраняется предание о двух маль­чиках исполинского племени: один из них дунул и в прах разметал по воздуху все крестьянские хаты2, а другой плюнул — и образовалось бездонное озеро. Когда, во время сильной бури, вихрь вырывает столетние дубы и кругом блистают яркие и частые молнии — явление это крестьяне называют игрою богатырей3. В сказках из­вестен богатырь Дубыня, исторгающий с корнями вековые дубы и другие старые деревья. Литвины приписывают борьбе великанов северное сияние4, очевидно сме­шивая эту великолепную картину с летнею грозою. В Малороссии до сих пор не за­быто поэтическое предание о великане, который был так громаден, что ему не было ни крова, ни пристанища. И вот задумал он взойти на беспредельное небо: идет — моря ему по колено, горы переступает, и взобрался наконец на высочайшую из земных скал; радуга — этот мост, соединяющий небо с землею, принимает его и возносит к небесным обителям. Но Господь не пускает туда великана5, а на землю уже нет дороги, и остался он навсегда между небом и землею; тучи ему — постель и одежда, крылатые ветры и птицы (олицетворение тех же ветров) носят ему пищу, а радуга, наливаясь водою, утоляет его жажду. Но тяжка жизнь безлюдная; горько возрыдал великан, и слезы его дождем полились на поля и нивы; от стонов его раз­дались громы и потрясли низменную землю6. Народная легенда представляет св. Христофора великаном; когда умерла его мать — он сел над страшною пропастью и заплакал; слезы наполнили бездну и образовали широкое море: оттого-то морская вода солона и горька, как слезы7! Тот же сверхъестественный, стихийный характер сохраняют великаны в эпических сказаниях греков, скандинавов, немцев, лито­вцев, финнов и других народов. По свидетельству греческих памятников, братья Ветры олицетворялись в титанических образах; германские саги говорят о велика­нах и великанках, которые насылают град, вихри и непогоду8; Эдда называет вели­кана Hraesvelgr: в образе орла сидит он на краю неба и взмахом крыльев направляет на людей бурные ветры; в другом месте Эдда упоминает о великанке Hyrrokin (igne fumata), которая приезжает на волке, взнузданном змеями, т. е. на туче, сверкаю­щей молниями: едва толкнула она погребальный корабль Бальдура, как тотчас

 

1 Н. Р. Ск., II, стр. 402; VI, 53, а; VII, 5, b, 23, 42; Этн. Сб., V, 99—100 (стат. о кашубах). У финнов Turrisas, бог войны, принадлежит к породе великанов (turras, tursas, turrisas — великан); перед началом войны он является в облаках и бьет в свой барабан. — D. Myth., 892.

2 Сравни кашубский рассказ (Этн. Сб., V, 128): великанка дунула с такою силою, что человек, кото­рому поручено было затопить печь, вылетел в трубу.

3 Могилев. Г. В. 1851, 18.

4 Черты литов. нар., 69.

5 По свидетельству Эдды, бог Геймдалль приставлен был оберегать мост-радугу, чтобы не овладе­ли им великаны и не вторглись в светлое царство асов — см. т. III, 183.

6 О. 3. 1840, II, смесь, 46-47.

7 Семеньск., 27.

8 Так великанка Gridh из ноздрей своих выдыхала град и бурю.

 

 

блеснул огонь, земля задрожала и тяжелое судно двинулось в море; на связь велика­нов с мифическими волками указывают некоторые из собственных имен (извест­ны великаны Ulfr = Wolf, Yifingr = Wolfskind) и родство волка Фенрира с исполин­ским племенем. В старинных заклинаниях были призываемы Mermeut и Fasolt, как злые духи — виновники бури; последнего героическая сага изображает великаном, братом Ecke — властителя потоков и волн. Оба брата в качестве полубогов, заправ­ляющих бурями и взволнованным морем, стоят в том же отношении к Донару, как Эол и подвластные ему ветры к тучегонителю Зевсу1. Немецкие сказки уподобляют ноги великана башням, а звук его голоса — раскатам грома и вою бури; когда он спит — от его храпа и дыхания сильно колышутся окрестные дубравы. Поссорив­шись, великаны вырывают дубы и другие громадные деревья и бросают ими друг в друга, что вполне согласуется с русским преданием о «богатырской игре». Они мо­гут переходить вброд самые глубокие воды и с необычайной скоростью измерять своими шагами огромные пространства2; этим последним свойством они роднятся с богами, быстрота которых указывает на связанные с их именами стихийные яв­ления3. Выше мы видели, что демоны облаков и туч — змеи, драконы, тролли пред­ставлялись многоглавыми чудовищами; подобно тому, и великаны являются в не­мецких сагах с тремя и шестью головами, одной же великанке дается девятьсот го­лов; греческая мифология знает великанов многоглавых и многоруких: Бриарей имел сто рук ( έχατόγχειρος ) и пятьдесят голов, Герион — три головы, шесть рук и столько же ног; Kottus u Gyges обилием рук и голов сходны были с Бриареем4. Сродство великанов с змеями выразилось и в тождестве их характера, и в постоян­ной замене одних другими. В старинных рукописях дивии (дикие) люди изобража­ются с одним глазом во лбу (как античные циклопы), с одной или тремя ногами, с большим числом рук, и соответственно олицетворению вихрей — собаками, неред­ко с песьими головами: «человецы-песьи главы велицы и страшни зраком»5.

Древнейшая метафора, уподобившая облака и тучи горам, скалам, камням, го­родам и башням, связала эти представления с племенем великанов неразрывными узами. Как Змеи Горынычи, так и великаны обитают в больших горных пещерах и в ущелиях скал, почему скандинавы называли их: bergbûi (dergbewohner), bergdanir (bergvolk), bergrisar (bergriesen), biargagaetir (felsenhüter), hellis börvar (söhne der höhlen)6. Как с змеями, так и с великанами равно сражается бог-громовник, рушитель облачных гор и замков. Молот Тора на поэтическом языке — ôtti iötna, т. е. ужас великанов, и страх перед этим карающим божеством так велик, что они, за­слышав гром, спешат сокрыться в чащи лесов, ущелия скал и подземные вертепы. Народный эпос обыкновенно сравнивает великанов с горами, и вся природа их до того отождествляется с царством скал, что они, по меткому замечанию Як. Грим­ма, кажутся или оживленными камнями, или окаменелыми исполинскими суще­ствами. Собственные имена, данные великанам, указывают на камень и столько же

 

1 D. Myth., 220, 509, 597—9, 602—3; Roggenwolf und Roggenhund, 47—48.

2 Сказ. Грим., I, стр. 126—131; II, стр. 52, 448; Гальтрих, 36.

3 Вишну тремя шагами измерял небо, землю и воздух; Посейдон, ступивши три раза, достигал пределов мира.

4 D. Myth., 494.

5 Н. Р. Ск., III, 14; Времен., XVI, смесь, 9; лубочн. картины, изображающие «дивьи народы» и «Кос­мографию». В народе до сих пор ходят расссказы о песиголовцах. — Морск. Сб. 1856, XIV, ст. Чужбинского; Худяк., 38.

6 Die Windgottheiten bei den indogennan. Völkern, 7; German Mythen, 181.

 

 

твердое железо: Iarnsaxa (die eisensteinege), Iarnhaus eisenschädel). Наоборот, многие горы и скалы носят имена, намекающие на великанов; таковы, наприм., Исполиновы горы — Riesengebirg. Hrungnir (der rauschende, schallende) имел каменное, клино­образное сердце; голова его и щит так же были из камня. Дикий, суровый характер великанов по преимуществу проявляется в низвержении ими гор и замков и в бро­сании громадных каменьев; отторгнутые скалы и камни составляют обыкновенное их оружие; в битвах они употребляют не мечи, а каменные булавы (keulen), и от ударов врагов своих закрываются каменными щитами. В разных местностях, по народным рассказам, доныне видны на скалах знаки исполинских рук и конских копыт или подков: хватался ли великан за утес или скакал на своем богатырском коне с одной горы на другую, он везде оставлял свои неизгладимые следы. Любо­пытные поверья: одно — будто великан может с такою силою сжимать в своих ру­ках камни, что из них выступает вода, и другое — будто могучие удары его вызыва­ют из скал всепожигающее пламя, возникли из стародавнего поэтического воззре­ния на бурные грозы, как на работу исполинов: под их титаническими усилиями с треском рушатся облачные башни и скалы, загораются бесчисленными молниями и разливаются дождями. Это возжжение грозового пламени роднит великанов с богом-громовником, и в каменной булаве, с которой они являются на битвы, нетруд­но угадать «громовый камень» (donnerstein — см. I, 129). Называя холмы и горы исполинскими: riesenberge, riesenhügel, hunenbette (постели великанов), народ сое­диняет с ними разнообразные саги: то видит в этих громадах окаменелых исполи­нов, то — могилы, насыпанные над их трупами, то рассказывает, как такая-то гора была принесена великаном и оставлена там, где она теперь возвышается. Так одна сага повествует о двух сестрах-великанках Grimild и Hvenild, которые жили в Зелан­дии. Гвенильде захотелось перенести несколько кусков Зеландии в Шонию; одну глыбу она счастливо донесла в своем переднике, но когда вслед за тем потащила са­мый большой кусок, то посреди моря лопнула завязка передника, и она уронила свою ношу: на том месте, где это случилось, образовался остров Hven. Почти то же рассказывает ютская сага о происхождении небольшого острова Worsoekalv. В По­мерании известна следующая сага: жил великан на острове Рюгене; теснимый вра­гами, он при всяком нападении должен был удаляться в Померанию и переходить глубокое море. Вздумалось ему, наконец, устроить плотину между островом и про­тивоположным берегом; привязал себе передник, наполнил его землею и двинулся в путь. Но едва дошел с своим грузом до Роденкирхена, как в переднике показалась дыра, земля посыпалась — и выросли новые горы. Великан заткнул дыру и пошел скорее; достигнув моря, он высыпал в него остальную землю: явился полуостров Drigge; но узкое пространство между Рюгеном и Померанией все-таки оставалось незасыпанным. Эта неудача так раздражила великана, что он тут же упал мертвый, и плотина не была окончена. Мысль построить мост из Померании в Рюген зани­мала и девочку исполинского племени: «тогда, думала она, я буду переходить через эту лужицу, не замочив моих башмачков». Она набрала полный передник песку и поспешила к берегу, но передник прорвался, часть ноши просыпалась и образовала небольшую гору Dubberworth. «Ax, — сказала девочка, — теперь мать станет бра­ниться!» — и, закрывая дыру рукою, она побежала вперед; но тут увидала ее мать и прикрикнула: «что ты тащишь, непослушный ребенок! поди-ка сюда... вот я тебя розгою!» Испуганная девочка выпустила из рук передник, и на том самом месте стали песчаные горы. Есть еще сага о двух сестрах-великанках, которые жили в со­седстве, но занятые ими земли разделялись проливом, для удобства сообщений они решились построить через пролив мост. Одна из сестер набрала огромных камней, положила в передник и понесла к воде; утомленная ношею, она присела от­дохнуть в поле, и там, где она отдыхала, доныне виден оставленный ею след. Отдох­нувши, она продолжала путь — как вдруг начал греметь Тор и так напугал великанку, что она от страху пала мертвою; камни рассыпались и до наших дней лежат ог­ромными утесами; один из них носит имя великанки (Zechiels-stein, у Литцова). Ничто не может сравниться с чудовищным ростом и силою великанов; целая гора, попадая в башмак великана, причиняет ему не более беспокойства, как человеку не­большой ком грязи; в мешок его и даже в перчатку входит столько песку, что, опо­рожняя их, можно самые глубокие места моря превратить в песчаные мели. Подо­бные же сказания были распространены между греками и кельтами и доныне су­ществуют между литовцами и финнами1. В Литве сохраняется предание о великане Альцисе, который один, без всякой помощи, разрушал укрепленные города, выры­вал с корнями старые и высокие деревья и, бросая огромные камни, раздроблял ими корабли и поражал несметные полчища врагов. Калевала упоминает о дочерях великана, которые в подолах своих юбок носили отторгнутые горы2.

Не менее интересны предания о великанских постройках. Громадные стены, сложенные из массивных, друг на друга нагроможденных камней — памятник упорных, почти невероятных трудов какого-то неведомого народа — греки называ­ли циклопическими и приписывали их возведение великанам. Сверх того, они рас­сказывали, что высокие каменные стены Трои были возведены общим усилием бо­гов Аполлона и Посейдона и что Амфион звуками своей чудесной лиры заставлял огромные камни слагаться в крепкие стены при постройке семивратных Фив. Все эти суеверные сказания суть только низведенные на землю и приуроченные к изве­стным местностям древнейшие мифы о постройке облачных городов и замков, со­зидаемых небесными владыками под громкую песню бури3. То же участие в сози­дании старинных каменных стен, мостов и башен немецкие саги приписывают ве­ликанам или черту. Согласно с старинным воззрением на мрачные, сильно сгу­щенные тучи, как на существа демонические, — великаны и черти постоянно сме­шиваются в народных преданиях; что в одной местности рассказывается о велика­не, то в другой рассказывают о дьяволе. Нигде не является черт с такими яркими языческими чертами стихийного духа, как там, где он заступает место великана. И того, и другого преследует бог-громовник своим убийственным молотом; и тот, и другой считаются за обитателей горных вертепов. Подобно великану, и черт поды­мает страшные тяжести, носит на голове обломки скал — словно шляпу, бросает ог­ромные камни, оставляет на них отпечатки своих пальцев и вообще отличается злобною, неуклюжею и грубою природою исполина. По русским народным пого­воркам: «горы да овраги — чертово житье», «черт и горами ворочает (малор. перевертае)», «бес качает горами, не только что нами»4. Славянские предания утвержда­ют, что горы созданы были сатаною (см. стр. 233); что нечистые духи морозов и вьюг прилетают на землю из железных гор5, т. е. из туч, оцепенённых дыханием зимы; что Илья-пророк поражает чертей своими огненными стрелами. Очевидно, черти заменяют здесь змеев и великанов, воздвигающих на небе облачные горы, на

 

1 D. Myth, 189, 497-504, 507, 513, 1172; Моск. Наблюд. 1837, XI, 523-7.

2 Черты литов. нар., 76—77; Библ. для Чт. 1842, XI, смесь, 37.

3 Der Ursprung der Myth, 16.

4Архив ист.-юрид. свед, II, ст. Бусл, 90; Москв. 1852, XXIII, 129; Номис, 4.

5 Сахаров, II, 65.

 

 

разрушение которых выступает грозный Перун. Демонический характер присвоялся великанам на тех же самых основаниях, что и драконам. Как змей Вритра сози­дает зимою ледяной, облачный город, куда скрывает теплые лучи солнца и водяную жену (= дождь), так и великаны, в качестве властелинов зимних туманов и снего­вых туч, строят свои облачные города, чтобы спрятать за их стенами золото сол­нечных лучей и благодатную влагу дождей. Гримтурсы = великаны инея были де­моны зимы, естественные враги земледелия и урожаев; в числе имен, какие дают великанам древние сказания, встречаем: Hrîmkardr (reifkalt), Hrîmnir, Hrîmgrîmr, Hrimgerdhr. Между сыновьями и внуками великана Форниота (Fornjotr) числи­лись не только Ветер (Kari), Вода (Н1éг = дождевое море) и живой Огонь (Logi = wildfeuer), но и царь-Снег (könig Schnee), Лед (Jökull = eisberg) и Холод (Frosti). Так как зима налагает на дожденосные облака железные оковы, то немец­кие предания сообщают великанам названия, заимствованные от железа. Выше бы­ло указано, что змей-туча в холодное время зимних месяцев представлялся окован­ным железными цепями; так точно и великаны, состоя на службе у сказочных геро­ев, сидят заключенные в цепях и освобождаются не прежде, как наступит военная невзгода и понадобится их помощь против вражеских полчищ, т. е. при начале гро­зовых битв1. Замечателен рассказ Эдды: к асам приходит иотун (великан) и, выда­вая себя за кузнеца, предлагает соорудить им крепость (burg) — в защиту от непри­язненных великанов; но в уплату за такой труд требует, чтобы ему были уступлены солнце, луна и прекрасная Фрея. Боги держали совет и, по настоянию коварного Локи, решились принять вызов, с тем, однако, условием, чтобы работа была окон­чена в течение одной зимы, чтобы кузнец-зодчий строил один, без всякой посто­ронней помощи, исключая коня, который будет возить камни; если же к первому летнему дню крепость не будет готова, то иотун лишается права на обещанное воз­награждение. Договор был скреплен самою священною клятвою. Но когда асы уви­дели, что конь, принадлежащий великану — Suadhilfari (ездок по льду) таскает на постройку целые скалы и что работа уже близка к скорому концу, то, не желая рас­ставаться с солнцем, луною и Фреею, обратились к Локи с упреками в обмане и грозили ему смертию. Хитрый, изворотливый Локи оборотился кобылою и стал заманивать жеребца Свадильфари. Сбросив с себя ношу, Свадильфари пустился за кобылою, а великан за своим конем, и так гонялись друг за другом до истечения назначенного срока. Иотун пришел в страшную ярость, но был убит молниенос­ным молотом Тора. В этом любопытном сказании переданы в поэтических образах те естественные явления из жизни природы, какие замечаются в обычной смене зимы и лета. Великан здесь представитель зимнего холода и мрака; согласно с оли­цетворением Зимы — кузнецом налагающим железные = ледяные оковы на зем­лю, воды и тучи, он является искусным кузнецом и в период зимних стуж обносит светлое царство асов (Asgardh = небо) крепкою стеною, т. е. сплошными массами снежных облаков; конь его (= буйный вихрь) возит для этой постройки огромные облачные скалы. Плодом исполинской работы должна быть утрата солнца, луны и богини Фреи: окутанные мрачными зимними покровами, они как бы достаются во власть демонов и уносятся в страну гримтурсов. Но приходит весна — труды вели­кана оказываются тщетными, и сам он гибнет под ударами молний; Тор очищает небо от великанских сооружений, выводит из-за них солнце, месяц и богиню «ди­кой охоты» (= бурной грозы, сопровождаемой дождевыми ливнями) и водворяет

 

1 Н. Р. Ск., VIII, стр. 673.

 

 

на земле ясные дни плодородия. Тот же миф, но уже в позднейшей, подновленной форме, передает сага о св. Олафе, короле норвежском. Пришел некогда незнакомец и вызвался построить церковь, если в уплату за труд ему отдадут солнце и месяц или самого св. Олафа. Этот незнакомец был великан по имени «Wind und Wetter». Чтобы он потерял право на обещанную награду, надо было узнать его имя; королю удалось это. Случайно подслушал он, как жена великана унимала свое плачущее ди­тя: «цц! завтра придет отец Wind und Wetter и принесет нам солнце и месяц или святого Олафа». Красная борода, какую дают народные предания Олафу, напоми­нает Тора, непримиримого врага великанов. В Норвегии обращается много саг о великанских мостах. Рассказывают, что какой-то великан решился построить мост через глубокие воды, на противоположном берегу которых обитала его любовница; постройка производилась ночью, но взошло солнце и появлением своим разруши­ло все предприятие. Смысл — тот, что лучи весеннего солнца (утренний рассвет отождествляется в мифических сказаниях с весенним просветлением неба) уничто­жают ледяные мосты, налагаемые на воды демонами зимы. В одной из русских сказок, в любопытном эпизоде о борьбе богатыря с змеями, эти последние дунове­нием своим творят ледяные мосты, т. е. цепенящее дыхание холодного ветра леде­нит воду (см. I, 297). Место великана нередко заступает черт; как опытный зодчий, он берется возвести твердые стены, церковь или мост и в награду требует душу то­го, кто первый вступит в новое здание; но расчеты его обыкновенно не удаются. Так однажды в двери возведенного им храма пустили прежде всех волка; раздраженный черт бросился вон сквозь церковный свод и пробил в нем отверстие, которое потом сколько ни заделывали — никак не могли починить. Точно так же по устроенному чертом мосту пускают наперед петуха или козу. Одному поселянину понадобилось выстроить житницу, а подняться было не на что. Обдумывая, как бы уладить это дело, уныло бродил он по полю. Вдруг подошел к нему старичок и сказал: «хочешь, я тебе к завтрашнему утру — к первому крику петухов выстрою житницу? Обещай только мне из своего добра то, чего сам не знаешь!» Крестьянин согласился и весе­ло рассказал про эту сделку своей жене! «Несчастный! — возразила она, — что ты сделал? ведь я беременна. С тобой наверно повстречался черт, и ты обещал ему на­шего ребенка!» Между тем черт уже работает; тысячи работников пилят и обтесыва­ют камни; в несколько часов заложено основание и выведены стены, двери навеше­ны на крючья, ставни прибиты и крыша почти сделана: оставалось положить две или три черепицы. Жена крестьянина пошла в курятник и так искусно закричала кукуреку, что петухи тотчас проснулись и начали петь один за другим. Испуганные черти разбежались, не окончив работы. С тех пор недоделанная ими крыша так и осталась: днем кровельщик положит недостающие черепицы, а ночью невидимая рука сорвет их! С первыми возгласами петуха, предвестника солнечного восхода, прекращается работа демонов ночного мрака; как метафора весеннего грома, крик петуха приостанавливает работу демонов зимы, облагающих небесный свод (= храм, в котором обитают светлые боги) темными, ночеподобными тучами. Яр­кие лучи восходящего солнца и огненные стрелы Перуна пробивают облачную кровлю, делают в ней отверстия и гонят в них нечистых духов. Волк и коза — живо­тные, посвященные Одину и Тору, и потому появление их возбуждает в дьяволе чувство невольного страха. Если, с одной стороны, позднейшая обработка мифиче­ского материала перенесла предание о постройке великанами облачных крепостей на земные сооружения, более или менее замечательные по своей громадности, и между прочим на христианские храмы, то с другой стороны мы знаем, что метафорический язык издревле уподоблял раскаты грома — колокольному звону, которого потому и боятся великаны и ведьмы. Эта же боязнь звона усвоена и чертям, что, в связи с обычною враждою нечистого духа к христианству, породило целый ряд ска­заний, в которых великаны и черти употребляют всевозможные усилия, чтобы по­мешать возведению новых церквей; они ищут — во что бы ни стало — разгромить сложенные стены, но каждый раз намерение их уничтожается высшею, божествен­ною волею или хитростью человека. Когда созидались первые христианские хра­мы, великанское племя, по свидетельству норвежских саг, бросало в них огромны­ми камнями. В разных местностях указывают «чертовы камни» (teufelssteine), из которых одни были брошены дьяволом в ту или другою церковь, а другие упали с воздушных высот в то самое время, как нечистые духи занимались своими строи­тельными работами. Одна великанка побилась об заклад с св. Олафом, что прежде, чем он возведет церковь, она устроит каменный мост через морской пролив; но мост еще не был готов и вполовину, как раздались звуки церковного колокола. В страшной досаде великанка начинает кидать в церковную башню большие камни, но никак не может попасть; тогда оторвала она свою ногу (= donnerkeule, см. гл. XXII) и ударила ею в здание. Остатки римских окопов и укреплений в Баварии, Швабии и Франконии называются teufelsmauern, teufelswalle, teufelsgraben, подобно тому, как на Руси и в других славянских землях старинные окопы слывут змеины­ми валами. С этими «чертовыми стенами» народ соединяет такое предание: после долгих споров бог и черт поделили между собою вселенную, и вслед за тем сатана провел границы своего владения; таким образом, он представляется, как владыка особенного царства, тождественного с царством великанов — iötunheimr1.

На равнинных пространствах Руси не нашлось приличной обстановки для вели­канов — ни высоких гор, ни циклопических построек, к которым можно бы было прикрепить древние предания об исполинах; а потому предания эти и не получили у нас такой широкой обработки, какую встречаем на западе. Тем не менее воспоми­нания о великанских горах и камнях не чужды и русскому народу, так как основы подобных представлений коренились в мифах, вынесенных индоевропейскими на­родами из общей их прародины. В Могилевской губ. уверяют, что великан, взяв­шись одною рукою за верхушку любой горы, может легко поднять ее и перебросить на другое место2. В Вельском уезде Смоленской губ. существует такой рассказ: в старое незапамятное время поднял великан огромный камень и подбросил его так высоко, что пока он летел на землю — успел вырасти еще больше, и когда упал — то разбился пополам; одна часть его продавила землю и образовала озеро. По другому варианту, великан играл камнем, словно мячиком, и, наконец, вскинул его вверх с такою силою, что камень треснул в воздухе и, свалившись, выбил озеро3. Так из об­лачных скал, разносимых бурной грозою, льются дождевые потоки и, собираясь в

 

1 D. Myth., 497, 501, 504, 514—520, 972-8; Die Gdtterwelt, 220, 225; Germ. Myth., 184; Москов. На­блюд. 1837, XI, 540—1.

2 Могилев. Г. В. 1851, 18.

3 Смолен. Г. В. 1853, 6. Около Пропойска есть многоводный источник, о котором рассказывают следующее: жила-была красавица, и посватались за нее два брата: старший — глупый и неуклюжий силач, а меньшой — пригожий мблодец. Невеста хотела бы отказать старшему, но побоялась раздра­жить его и предложила обоим братьям бросить по камню: чей камень упадет дальше, за того и замуж выйдет. Старший брат швырнул камень так удачно, что он упал за семь верст и глубоко пробил землю; а красавица (= облачная, дожденосная дева) бросилась с отчаянья в пропасть, и слезы ее дали начало источнику. — Путев. Записки Шишкиной, 1, 131—2.

 

 

земные водоемы, производят ключи, реки и озера (сравни выше стр. 181—2). Ска­зочный эпос знает богатыря Горыню, который ворочает самые высокие горы, бро­сает их — куда вздумается и катает ногою как малые шарики1; ударом кулака он дробит скалы и заставляет дрожать землю — точно так же, как дрожит она от ударов Перуна. Об Илье Муромце сохранилось любопытное предание на его родине; когда Илья стал просить родительского благословения на славные богатырские подвиги и отец усомнился в его силе, тогда богатырь вышел на Оку, уперся плечом в гору, сдвинул ее с крутого берега и завалил реку. Под Муромом и поныне указывают ста­рое русло Оки, засыпанное Ильей Муромцем2. В связи с этим бросанием гор и скал великанами стоит известный и часто употребительный в народных сказках мотив, что герой, будучи преследуем вражеской погонею и желая задержать ее, кидает на­зад кремень или камень — и в ту же минуту вырастает на дороге высокая гора; вслед за тем кинутое им кресало (= эмблема грозового пламени) порождает огнен­ную реку, а капли брызнутой воды превращаются в море3, т. е. в руках бога-громовника и великанов громадная облачная гора кажется не более как камешек и широ­кое дождевое море — не более как глоток воды. Легенда выставляет св. Христофора великаном: когда умерла его мать, он пожелал насыпать над нею могильный кур­ган, набрал в свой сапог земли и вытрусил ее на труп усопшей — и вот вознеслась гора, да такая высокая, что верхушкою подошла под самые облака, а там, откуда он брал землю, образовалась страшная пропасть; слезы (= дождь), пролитые велика­ном над этой пропастью, превратили ее в море4. Старинные насыпи и курганы счи­таются в литовских и славянских землях могилами исполинов и сильномогучих богатырей; у нас (как уже замечено выше) видят в курганах могилы волотов, а на­ходимые в земле мамонтовые кости принимаются простанородьем за кости старо­светских богатырей5. В Верхотурье показывают камни, на которых видны углубле­ния от пят ступавшего по ним богатыря или от пальцев его тяжелой руки6; под Лебедянью есть камень с исполинскими следами, оттиснутыми ногою богатыря и ко­пытом его доброго коня. Подобные же следы, по рассказам болгар, оставлены на скалах Марком-королевичем7. По свидетельству саг, известных в Бельгии и в дру­гих странах Западной Европы, кони знаменитых героев (Баярда, Брунгильды и др. ) и черти, прыгая с одной скалы на другую, оставляли на них отпечатки своих ног8. Эти предания напоминают нам Пегаса и других мифических коней, которые, уда­ряя своими копытами в облачные горы и камни, выбивали из них живые источни­ки дождевых ливней.

Если бы даже мы не имели никаких иных данных, кроме поэтического сказания о Святогоре, то одно это сказание служило бы неопровержимым доказательством, что и славяне, наравне с другими родственными народами, знали горных велика­нов. В колоссальном, типическом образе Святогора ясны черты глубочайшей древ-

 

1 H. Р. Ск., III, 10.

2 Песни Киреевск., I, стр. XXXIII.

3 Н. Р. Ск., VIII, 4, 6; Ск. Норв., I, стр. 14; II, № 16.

4 Семеньск., 27—30; Записки Р. Г. О. по отд. этногр., I, 717: в старые годы, рассказывают чуваши, жили богатыри-великаны; один из них после пахотной работы разулся и вытряхнул землю из лаптя — и вот образовалась целая гора (бугор, находящийся в Курмышском уезде, верстах в десяти от села Туван).

5 Черты литов. нар., 75; Вест. Евр. 1826, III, 210.

6 Вест. Р. Г. О. 1854, 1, ст. игумена Макария, 48.

7 Миладин., 528.

8 Beiträge zur D. Myth., II, 24—25.

 

 

ности. Имя его указывает не только на связь с горами, но и на священный характер этих последних: Святогор-богатырь живет на святых (т. е. небесных, облачных) го­рах. Сила его — необычайна:

 

Не с кем Святогору силой помериться,

А сила-то по жилочкам

Так живчиком и переливается;

Грузно от силушки, как от тяжелого беремени.

 

Самому громовнику не всегда совладать с этим богатырем титанической поро­ды. Илье Муромцу, заступающему в народном эпосе место Перуна, калики перехо­жие дают такой совет:

 

Бейся-ратися со всяким богатырем

И со всею поленицею удалою,

А только не выходи драться

С Святогором-богатырем:

Его и земля на себе через силу носит1.

 

В числе подвигов Ильи Муромца предание упоминает о попытке его состязать­ся с великаном, которого земля не подымает; великан этот не назван по имени, но очевидно — он принадлежит к одному разряду с Святогором. Однажды заслышал Илья Муромец, что есть на свете богатырь силы непомерной, который на всей зем­ле нашел только единую гору — настолько крепкую, чтобы могла сдержать его тя­жесть. Захотелось Илье с ним помериться, приходит к горе, а на ней лежит испо­линский богатырь — сам как другая гора. Илья вонзает ему меч в ногу; «никак я за­цепил за прутик!» — отозвался великан. Илья напрягает все свои силы и повторяет удар; «верно, я за камышек задел!» — сказал великан, оглянулся назад и, завидя храброго витязя, молвил ему: «а, это ты, Илья Муромец! ступай к людям и будь между ними силен, а со мной тебе нечего мериться. Я и сам своей силе не рад, меня и земля не держит; нашел себе гору и лежу на ней»2. Приведенный нами эпизод совпадает с сказанием Эдды о могучем Торе, как он ударял своим смертоносным молотом великана, а тому казалось, что на него падают древесные листья и желуди. Итак, в русском предании Илья Муромец заступает место бога-громовника Тора: великан, над которым он пробует силу своих ударов, как будто сросся с горою (= тучею): ему нет места на земле — так он громаден и тяжел! Что и другим славя­нам известно было предание о великане, которого поддерживает (носит) гора, это видно из древнего названия Исполиновых гор — Крконоши, т. е. горный хребет, но­сящий мифического героя Крока, от которого чехи вели свой княжеский род. Встречу Ильи Муромца с Святогором народная былина изображает с следующими подробностями. Наехал Илья в чистом поле на белополотняный шатер:

 

Стоит шатер под великим сырым дубом,

И в том шатре кровать богатырская немалая:

Долиной кровать десяти сажень,

Шириной кровать шести сажень.

 

Лег Илья Муромец на кровать богатырскую и заснул крепким сном; вдруг по­слышался великий шум —

 

1 Рыбник., 1, 32, 35; III, 222.

2 Песни Киреевск., I, стр. XXX-I; Рус. Бес. 1856, IV, 59.

 

 

Мать сыра земля колыбается,

Темны лесушки шатаются,

Реки из крутых берегов выливаются.

 

Такими знамениями сопровождается появление великана бурных туч:

 

Едет богатырь выше лесу стоячего,

Головой упирает под облаку ходячую.

 

Илья Муромец подымался на резвые ноги и взлезал на ветвистый дуб. Приехал великан Святогор к своему шатру, привёз с собой и жену — невиданную и неслы­ханную красавицу, пообедал и предался сну; а тем временем жена его пошла погу­лять по чистому полю, усмотрела Илью и говорит ему таковые речи: «гой дород­ный добрый молодец! сойди со сыра дуба, сотвори со мною любовь; буде не послу­шаешь, разбужу Святогора-богатыря и скажу, что насильно меня в грех ввел». Не­чего делать витязю: с бабой не сговорить, а сХвятогором не сладить, слез с сырого дуба и сотворил дело повеленное. Взяла его красавица и спрятала в глубокий кар­ман Святогора. После того проснулся великан, сел на коня вместе с женою и поехал к святым горам. Стал его добрый конь спотыкаться: «прежде (говорит) я возил бо­гатыря да жену богатырскую, а нынче троих везу — не диво и спотыкнуться!» Тут Святогор догадался, вытащил Илью из кармана, расспросил — что и как было? и убил свою жену неверную, а с Ильей Муромцем побратался. Пустились они в путь-дорогу, наехали на великий гроб;

 

На том гробу подпись подписана:

Кому суждено в гробу лежать,

Тот в него и ляжет.

Лег Илья Муромец —

Для него домовище и велико, и ширóко;

Ложится Святогор-богатырь,

Гроб пришелся по нем.

 

Взял он крышку и закрыл гроб; хочет поднять ее и никак не сможет. Задыхается Святогор, просит Илью Муромца: «возьми мой меч-кладенец и ударь поперек крышки». Ударил Илья, и от его удара могучего посыпались искры, а где попал ме­чом-кладенцом — на том месте выросла полоса железная; ударил вдоль крышки — и выросла новая полоса железная. Так скончался Святогор-богатырь; Илья Муро­мец привязал его доброго коня к гробу, а меч-кладенец себе взял1. Былина передает нам два старинные мифа: один — о жене великана и другой — о его смерти. По сво­ему стихийному характеру великанки сближались с теми прекрасными облачными нимфами, с которыми бог-громовник заводит во время грозы любовные связи. Наравне с последними, дочери великанов могли обладать несказанною красотою; такова была Gerdhr: когда она отпирала своими блестящими руками (рука = мол­ния, см. I, 102) двери дома (= тучи), то кругом ярко озарялись и воздух и воды. Бо­ги весенних гроз и бурь вступали в брак с исполинскими девами: Фрейр с п

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.