ПРИЛОЖЕНИЕ К ГЛАВАМ XV И XVI 10 страница

³ Заговор: «на море на океане есть бел-горюч камень алатырь, никем неведомой». — Сахаров., I, 31.

⁴ Griech. Myth., 1, 342; II, 177.

⁵ У берегов Ледовитого моря куски янтаря называются морским ладоном, но нам неизвестно, что­бы на Руси соединяли с ними целебные свойства и чтобы носили их в ладонках. Другое объяснение, еще менее удачное, предлагает г. Гуляев (Библ. для Чт. 1848, X, 113): по его мнению, алатырь — але­бастр (греч. άλαβαστρος , нем. alabaster-stein, фран. albatre); но и с алебастром не соединяет народ наших никаких суеверных преданий и ни в одной местности слово алатырь не принимается для его обозначе-

под влиянием нечистой демонической силы (= зимы); во-вторых, это — будущее царство блаженных, которое явится по кончине вселенной, когда ветхое небо и гре­ховная земля очистятся и обновятся всемирным пожаром и потопом (т. е. весенни­ми грозами и ливнями). В этом обновленном царстве, украшенном неувядаемыми цветами, полном неиссякаемого плодородия, боги (по сказанию Эдды) обретут свои золотые столы и вслед за тем водворится общая беспечальная жизнь. Вера в грядущий рай стоит в теснейшей связи с преданием о былом золотом веке, когда люди пользовались невозмутимым счастием, когда реки текли для них млеком и медом, а деревья приносили им плоды, дающие молодость и бес­смертие¹.

Начало весны, эта благодатная пора восстания природы от зимней смерти, сов­падает с христианским праздником Воскресения Христова; а потому в народе су­ществует убеждение, что на Светлой неделе отворяется рай, и открытые двери его делаются доступными для всех усопших в эти святые дни: умереть на «велик день» почитается за особенную милость божию, ибо отшедшая душа непременно насле­дует царство небесное. Весеннее полноводие есть самый легкий и удобный путь для того таинственного корабля, на котором перевозятся тени усопших в блаженные обители рая.

Одновременно с представлением неба воздушным океаном поэтическая фанта­зия стала сближать носящиеся по нем облака и тучи с рыбами². Следы такого сбли­жения находим в народных сказках. «Был у мужика (повествует русская сказка) мальчик-семилеток — такой силач, какого нигде не видано и не слыхано! Послал его отец дрова рубить; он повалил целые деревья, взял их словно вязанку дров и по­нёc домой. Стал через мост переправляться, увидала его морская рыба-кит (по дру­гому списку: рыба-щука), разинула пасть и сглотнула молодца со всем как есть — и с топором, и с деревьями. Мальчик и там не унывает, взял топор, нарубил дров, до­стал из кармана кремень и огниво, высек огня и зажег костер. Невмоготу пришлось рыбе: жжет и палит ей нутро страшным пламенем! Стала она бегать по синю морю, во все стороны так и кидается, из пасти дым столбом — точно из печи валиг; под­нялись на море высокие волны и много потопили кораблей и барок, много потопи­ли товаров и грешного люду торгового; наконец прыгнула та рыба высоко и далеко, пала на морской берег да тут и издохла. Четверо суток работал мальчик топором, пока прорубил у ней в боку отверстие и вылез на вольный белый свет»³. Смысл этой басни раскрывается из сравнения ее с другими эпическими преданиями, тождест­венными с нею по значению, но представленными в иных поэтических образах. Чудовищная морская рыба есть громоносная туча, плавающая в воздушном океа­не, а мальчик-семилеток, который, сидя в ее утробе, высекает огонь и разводит страшно пожигающее пламя, принадлежит к породе мифических карликов, обита­ющих в облачных пещерах и приготовляющих там на сильном огне кузнечных горнов молниеносные стрелы. Семь зимних месяцев он пребывает в покое, или, выражаясь эпически: семь лет он растет и собирается с силами; но когда исполнит-

¹ D. Myth., 783—4.

² По быстроте движения облака и тучи могли быть сравниваемы не только с конем и птицею, но и с рыбою. Названия, данные рыбе в санскрите, указывают на ее быстроту, легкую подвижность; то же основное понятие, по мнению Пикте (I, 508—9), заключается и в словах: а) лат. piscis, гот. fisks, англос. fisc, сканд. fiskr, др.-нем. fisk, кельт, pysq, pesk от снк. корня pis, pês-ire, pêsvara — подвижной, скорый; b) слав. рыба от снк. корня rab, ramb или rabh, откуда rabhas — быстрота, беглость.

³ Н. Р. Ск., VIII, стр. 653; Кулиш, II, 60-61.

ся семилетний срок, т. е. с приходом весны — заявляет свою богатырскую мощь. Подобно Перуну, он вызывает грозовое пламя ударом кресала о кремень; подобно Перуну, он вооружен топором, которым и прорубает себе дверь из мрачной темни­цы = тучи, и пребывание его в рыбе так же тяжко для этой последней, как пребыва­ние мальчика-с-пальчик в брюхе волка (см. т. I, 380: волк — туча, мальчик-с-паль-чик — молния). Приведенному эпизоду русской сказки соответствует песня Калевалы о великане Випунене: славный чародей, сын громовника Укко, он покоился в могиле в глубоком, мертвом сне. Могучий Вейнемейнен пронзил его железным ко­лом; Випунен просыпается от боли, разевает свой громадный рот и проглатывает обидчика. Очутившись неожиданно в желудке великана, словно в мрачной и про­сторной тюрьме, Вейнемейнен устраивает там кузнечный горн, из рукавов своей одежды делает мехи, разводит огонь и начинает работать молотом; стучит, гремит, пламя раздувает — дым валит вверх столбом, искры так и сыплются во все сторо­ны. Не стало великану покоя ни днем, ни ночью, горячие уголья и осколки жгли ему горло и всю внутренность; напрасно старался он помочь себе колдовскими пес­нями и заклинаниями, напрасно взывал: «неужели я не похож на отца, который мо­жет прогонять всякое зло? неужели не похож на брата, властителя небесных обла­ков? Укко, близкий сосед громовых туч! дай мне свой огненный меч, дабы я мог наказать им этого негодяя». Чтобы заставить хитрого врага удалиться, Випунен должен был смириться и передать ему всю свою мудрость. Основа финского преда­ния та же, что и в русской сказке: великан-туча лежит неподвижно, окованный зим­нею стужею; Вейнемейнен, бог весенних гроз, пробуждает его от сна ударами же­лезной палицы и кузнечного молота, т. е. разящими молниями; чародейные песни и заклятия великана суть метафоры завывающей бури и громовых раскатов¹. Кале­вала передает миф о похищении огня рыбою. Когда владетельница мрачной Похъиолы скрыла солнце и месяц в медную гору (= за густые туманы), то боги гроз: владыка ветров, вещий певец Вейнемейнен и кузнец Ильмаринен, желая даровать миру новый свет, взошли на небо, высекли огонь (= молнию) и вручили его воз­душной деве; она держала огонь в длинном облаке и, будто младенца в колыбели, качала его туда и сюда и баюкала; скрипели серебряные ремни, звучала золотая ко­лыбель, и гнулась небесная кровля. Но вот неосторожная дева уронила огонь; рас­сыпаясь искрами, он упал в море, вскипятил воды и озарил их блеском. Это море — воздушный океан, в котором плавают облака-рыбы. Здесь проглатывает огонь щу­ка²; чувствуя внутри жгучую боль, она шумно носится по водам и бросается из сто­роны в сторону. Тогда начинается лов щуки = поэтическая картина грозы. Как, по другому мифическому представлению, гроза уподоблялась охоте за чудесным веп­рем, так в настоящем случае она уподобляется рыбной ловле. С помощью карлика боги успевают изловить щуку в закинутые сети; но никто не осмеливается взять ее голыми руками. «Я бы распластал эту рыбу, сказал Солнцев сын (Paivan poika), ес­ли б у меня был большой нож — крепкое железо!» — и в ту же минуту упадает с неба нож, из облаков крепкое железо, с золотым черенком, с серебряным лезвием (= молния). Как скоро взрезана была щука — из нее покатился синий клубок; из синего клубка явился красный, а из красного клубка — огонь. Эта последняя под­робность сходится с свидетельством севернонемецких саг, что грозовые духи ска-

¹ Ж. М. Н. П. 1846, III, ст. Гримма, 165—6, 178.

² Собственно, огонь пожирается сигом (schnSpel), сига глотает лосось (lachsforelle) и в свою оче­редь становится добычею щуки.

тываются с облачных гор в виде огненных клубков (т. I, 271). Из недр тучи-рыбы огонь-молния вырывается на свободу и начинает свое опустошительное действие: он опаляет бороду старого Вейнемейнена и ланиты Ильмаринена, пожигает и воды, и землю, пока наконец не был приостановлен морозами Похъиолы¹. Еще любо­пытнее сказание Эдды, изображающее грозу как лов громоносной рыбы небесными богами. Когда асы, раздраженные смертью Бальдура, задумали отомстить лукаво­му Локи, то этот бог, представитель грозового пламени, поспешил удалиться внутрь горы (= облака); там он устроил себе жилье о четырех дверях, чтобы можно было наблюдать во все стороны; в случае опасности он превращался в сёмгу и пря­тался в глубине водопада (Franangr). Однажды, когда Локи сидел дома и плёл рыбо­ловную сеть, показались невдалеке асы; завидя их, он бросил свою работу в разве­денный перед ним огонь, а сам в виде рыбы скрылся в водопаде. Асы вошли в гору, мудрый Квасир узнал по пеплу — чем занимался Локи, и рассказал про то асам; они тотчас принялись за подобную же работу, изготовили сеть и закинули ее в воду. Тор держал за один конец, а остальные боги тянули за другой; Локи был пойман и осужден на заточение. По индийскому преданию, Агни, некогда скрывшийся в во­ду, был предан рыбою и тогда же изрек на нее проклятие, чтобы она вечно была преследуема ловцами; а греки рассказывали о Гефесте, что сброшенный с неба — он был принят богинями вод Евриномою и Фетидою, из которых первая представ­лялась в Аркадии в рыбьем образе².

Плодотворящая сила, принадлежащая весенней, дождевой туче, составляет одно из существенных свойств, соединяемых со всеми ее олицетворениями; тою же си­лою наделена и мифическая рыба — тем более что в самой действительности рыба не могла не обратить на себя внимания своею необыкновенною плодучестью, оби­лием бросаемой ею икры. Народные сказки³ упоминают о чудесной рыбе, дающей бытие сказочным богатырям. У царицы не было детей, чтобы удовлетворить ее сер­дечному желанию иметь сына, закидывают в море шелковый невод, сплетенный мальчиками и девочками — семилетками, и ловят рыбу, которой нередко присвояется эпитет золотой. (Рыба поймана, изготовлена на кухне и съедена царицею; остатки обгладывает кухарка, а помои выпивает корова⁴, и от того самого по­несли они плод и одновременно родили трех сыновей: Ивана-царевича, Ивана-кухарчонка и Ивана — коровьина сына; выросли три молодца и стали могу­чие богатыри: подвиги, совершаемые ими, указывают в них сказочных пред­ставителей Перуна и его грозовых спутников. В сербских песнях⁵ говорят ко­ролю вилы:

Да сакупи будимске дéвоjке,

Да донесе млого сухо злато,

Да саплете ону ситну мрежу,

Ситну мрежу од сухога злата,

Да je баци у тихо Дунаво,

Да увати рибу златнокрилу,

Да joj узме оно десно крило,

¹ Der Ursprung der Myth., 236—9; Совр. 1840, III, ст. Грота, 82.

² Der Ursprung der Myth., 256, 270.

³ H. P. Ck., V, 54; VII, 3; VIII, 2; Ган, I, 22.

⁴ По другим вариантам: бык, кобыла, кошка или собака — зооморфические олицетворения туч.

⁵ Срп. н. njесме, II, 51—52, 61—62.

Опет рибу у воду да пусти,

Крило да да госпоиh крал(ь)ици —

Нек изеде оно десно крило,

Iеднак ђе му трудна заходити¹.

Король последовал совету вил, и королева родила ему змея (= демона громоносной тучи). Как семя дождя, низведенное тучею на мать сыру землю, зарождает на ней обильные плоды, так съеденная рыба оплодотворяет чрево бездетной жены и одаряет ее чадородием; то же самое свойство итальянская сказка² приписывает сер­дцу морского змея (= дракона), а предание, общее для всех индоевропейских наро­дов, — золотым яблокам, этим животворным плодам древа-тучи (см. гл. XVII). Златоперая рыба заменяется иногда плавающею по водам золотою головою, а в сказке про «Надзея — попова внука» богатырь зарождается от пепла самосгораю­щей головы, съеденного неосторожною девицею³. Мифы — греческий о голове Ме­дузы и скандинавский о голове Мимира (т. 1, 89, 204) свидетельствуют, что в числе других представлений грозовой тучи допускалось и представление ее отрубленной головою, точно так же, как немецкие саги сравнивают ее с огненным шаром или клубком. Сгорая в пламени молний, туча проливается оплодотворяющим дождем, а из пепла ее, или, прямее, из дождевых паров, снова собираются облака и нарожда­ется богатырь-громовник. Чудесная рыба, исцеляющая от неплодия, напоминает нам сказочную щуку, с помощию которой Емеля-дурачок творит все, что ему ни пожелается⁴. Пойманная дураком, щука, в уплату за свое освобождение, наделяет его следующим даром: стоит только ему сказать: «по моему прошенью, по щучьему веленью, будь то и то!» — и в ту же минуту все исполнится; в любопытном варианте сказки об Емеле-дурачке⁵ царевна тотчас забеременела, как скоро было выражено им подобное желание, скрепленное этою заветною формулою. Такой сверхъестест­венный дар заставляет невольно вспомнить сказку о золотой рыбке (царице всех рыб), исполняющей различные желания старика, который изловил ее в сети и по­том отпустил в море⁶; по всему вероятию, обе сказки возникли из одного общего источника, и золотая рыбка тождественна с могучею щукою⁷. Святочная подблюд­ная песня говорит о щуке серебряной, позолоченной, унизанной жемчугом и алма­зами; следовательно, дает ей те же эпитеты, какими наделены и другие олицетворе­ния тучи, сверкающей золотистыми молниями (свинка — золотая щетинка, золо­тогривый конь и т. далее):

Шла щука из Новагорода,

Она хвост волокла из Белаозера;

Как на щуке чешуйка серебряная,

Чтό серебряная, позолоченная;

Как у щуки спина жемчугом сплетена,

Как головка у щуки унизанная,

А наместо глаз — дорогой алмаз.

¹ Перевод: Пусть соберет король будимских девиц, принесет много чистого золота и сплетет час­тую мрежу, частую мрежу из чистого золота, пусть закинет сеть в тихий Дунай, поймает златокрылую рыбу и возьмет у ней правое крыло, рыбу да отпустит в воду, а крыло отдаст госпоже-королеве: когда съест она правое крыло — тотчас забеременеет.

²Pentamerone, № 9.

³ Н. Р. Ск., III, 10; сличи с преданием о рождении Семена Безбатченка Палия — в Основе 1861, XII, 29—30, и с сербским сказанием — в словаре Караджича, 808.

⁴ Н. Р. Ск., V, 55; Эрбен, 112-7.

⁵ Н. Р. Ск., VII, 31; сб. Валявца, 233—4; Матер, для изуч. нар. слов., 20—22.

⁶ Н. Р. Ск., VIII, 15; VI, 29 и 68, a; Beiträge zur D. Myth., II, 411.

⁷ У Куна в Markische Sag., 273, роль золотой рыбки исполняется щукою.

Песня сулит богатство¹. Эта сказочная рыба родственна с скандинавским карли­ком Андвари, который в образе щуки поселился в глубоком потоке и хранил там великое сокровище; впоследствии сокровище это было извлечено из потока и сде­лалось предметом кровавой вражды, составляющей содержание превосходных пе­сен древней Эдды о Зигурде и немецкой поэмы о Нибелунгах². Указанное родство преданий подтверждается свидетельством немецкой сказки, тождественной с рус­скою об Емеле-дураке³; вместо щуки здесь выведен карлик — klein grau mannlein. Однажды бедный мальчик, свинопас, стоял у колодца, размачивал черствый кусок хлеба и завтракал; является к нему седой карлик и просит хлеба. У мальчика было доброе сердце, он охотно исполнил его просьбу и потом всякий раз делил с ним свой скудный запас. В уплату за то карлик наградил его чудным даром: все, о чем он подумает или чего пожелает, сейчас же должно исполниться. Отсюда очевидна та близкая связь мифической щуки с карликом, какая условливалась естественною связью дождевой тучи и молнии, из которых первая представлялась небесным ко­лодцем и рыбою, а последняя — хитрым малюткою, обитающим в недрах тучи. Как вообще с темными тучами, застилающими золото солнечных лучей, соединялась мысль о захваченных сокровищах или кладах, охраняемых карлами, великанами и драконами, так и Андвари в виде щуки стережет драгоценный клад, и наша злато-чешуйная щука предвещает богатство. Поэтическое представление тучи рыбою и у нас, и у немцев сочеталось по преимуществу с щукою; ибо хищный, прожорливый нрав этой хорошо знакомой им обитательницы вод и ее острые зубы всего более со­гласовались с старинными воззрениями, следуя которым тучи представлялись су­ществами хищническими, поедучими, а молнии — зубами (см. I, 396). Метафори­ческий язык загадок называет щукою: а) вихрь, дующий из тучи: «щука хвостом махнула — лес погнула» и b) блестящее лезвие косы и серпа, под взмахом которых падают травы и колосья — точно так же, как при бурном напоре вихря падают де­ревья: «щука-белуга (вар. рыба-белужина) хвостом мигнула (т. е. блестящая = белая коса сверкнула), леса (= травы) пали, горы (= копны и стога) встали»; «щука (= серп) прянет, весь лес (= нива) вянет»⁴. Народные русские сказки упоминают о гигантской щуке, которая тянется через все широкое море (= небо) мостом и про­глатывает корабли с товарами⁵; иногда рыба эта заменяется китом. Так в сказке о Марке Богатом⁶ герой, посланный на тот свет, должен переправиться через синее море и переправу эту совершает по киту-рыбе, который протянулся через все море, а по нем, словно по мосту, идут пешие и едут конные⁷. Гигантскую щуку знают и

¹ Сахаров., I, 13.

² Брошенным камнем Локи убил Фафнирова брата, когда тот в образе выдры (otr) сидел у потока (выдра в мифических сказаниях то же, что змей = туча, см. гл. XX; камень = молния). За это убийство боги должны были дать выкуп, покрывши шкуру убитой выдры золотом (т. е. заменив облачные по­кровы солнечным светом). Тогда Локи отправляется к мрачным эльфам, схватывает карлика Андвари и принуждает его выдать хранимое им сокровище. — Der Urspr. der Myth., 258.

³ Zeitsch. für D. M., 1, 38-40.

⁴ Этн. Сб., VI, 43, 70, 107. Любопытно, что загадка: «гроб плывет, в нем мертвец ревет», обыкно­венно означающая громовую тучу, в некоторых местностях разгадывается так: «Иона во чреве кито­вом» (Ibid., 62); следов., в народе до сих пор инстинктивно чувствуется мифическая связь тучи с вели­канскою рыбою; простолюдины называют кита — рыбою.

⁵ Н. Р. Ск., I—II, 172—3.

⁶ Ibid., I, 13 и стр. 169.

⁷ Сравни в стихе о Федоре-Тироне: «гой ты еси рыба-кит! стань поперек синя моря». — Ч. О. И. и Д., год 3, IX, 147; Калеки Пер., III, 526.

литовцы¹, и финны. Калевала сравнивает ее зубы с граблями, а зев с тремя водопа­дами; ладья Вейнемейнена (= корабль-облако) врезалась носом в ее спину, но щука и не почувствовала удара; бесплодны были усилия действовать против нее оружи­ем — оно только тупилось о стальную чешую чудовищной рыбы. В той же поэме ве­сенняя гроза изображается в грандиозной картине битвы между колоссальным ор­лом, представителем ветров и молний, и громадною щукою = тучею; при этой оже­сточенной борьбе звучало небо, дрожали облака и радуга, воинственный лук бога Укко, распалась пополам². Между нашими крестьянами известны суеверные при­меты и врачебные средства, основа которых должна корениться в преданиях о ми­фической рыбе-туче. Так, по первой щуке, пойманной весною, поселяне делают за­ключения о будущем урожае хлеба: если икра в щуке толще к голове, то лучший урожай будет от ранних посевов, а если — к хвосту, то от поздних посевов; икра ров­ная предвещает посредственный урожай. Хребтовые кости щуки привешивают к воротам, как средство, предохраняющее от повальных болезней³; а щучьи зубы со­бирают и носят при себе, чтобы во время лета не укусила ни одна змея⁴. По мне­нию белорусов: если перед рыбаком плеснет хвостом щука, то он не проживет более трех лет⁵.

Земля, по свидетельству старинных памятников, покоится на водах всесветного (= воздушного) океана: «на воде, яко же на блюде, простерта силою всеблагого Бо­га»; но как тучи, эти небесные водохранилища, олицетворялись в образе великан­ских рыб, то отсюда возникло верование, что земля основана на китах-рыбах. Меж­ду нашим простонародьем существует предание, что мир стоит на спине колос­сального кита, и когда чудовище это, подавляемое тяжестью земного круга, пово-

¹ В Мариямпольском уезде есть озеро, в котором живет громадная щука Струкис; под ее властию находится вся озерная рыба, и от ее зорких глаз не может укрыться даже самая мелкая плотица. Стру­кис постоянно бодрствует и только раз в году засыпает, и то на короткое время — на один час. Прежде она предавалась сну на Ивановскую ночь, но какой-то рыбак вздумал воспользоваться ее кратковре­менным отдохновением, закинул в озеро сети и наловил множество всякой рыбы; щука проснулась, опрокинула рыбачью лодку, и с той поры (говорят) она стала менять час своего отдыха, чтобы никто не мог догадаться и воспользоваться ее сном. — Семеньск., 42; Иллюстр. 1848, № 28.

² Эман, 22; Der Ursprung der Myth., 240—1. Темное указание на подобное же представление встре­чаем в стихе о Егории Храбром (Калеки Пер., II, 427, 438, 453, 480; Лет. рус. литер., кн. II, 138):

А еще Егорий наезжаючи

И на те врата Херсонския,

И на тех вратах на Херсонскиих

Сидит Черногон (или Черногар)-птица,

В когтях держит осетра-рыбу;

Святу Егорью не проехати.

Святой Егорий-свет глаголует:

«Ой ты еси, Черногон-птица!

Полети ты на синё море... »

В разных вариантах птица эта называется: Ногай, Острафил (= Стратим — см. I, 000) и даже вели­кан-птица:

На вратах сидит великан-птица,

В носе держит Севру-рыбу,

Когда Севр-рыба пываротитси,

Все синие моря выскалухнутси.

³ О. 3. 1848, V, смесь, 4.

⁴ Терещ., VII, 54.

⁵ Нар. сл. раз., 136.

дит хвостом — то бывает землетрясение (Херсон. губ. ). Иные утверждают, что исс­тари подпорою земли служили четыре кита, что один из них умер, и смерть его бы­ла причиною всемирного потопа и других переворотов во вселенной; когда же ум­рут и остальные три, в то время наступит кончина мира. Землетрясение бывает от­того, что киты, отлежав бока, повертываются на другую сторону. Рассказывают еще, что вначале было семь китов; но когда земля отяжелела от грехов человеческих, то четыре ушли в пучину эфиопскую, а во дни Ноя и все туда уходили — и потому-то случился всеобщий потоп¹. Подобные предания находим мы и в стихе о голубиной книге, и в разных апокрифических сочинениях. «Кит-рыба всем рыбам мати» (ска­зано в означенном стихе), потому что на трех китах утверждена земля и содержит­ся вся вселенная:

Когда кит-рыба потронется,

Тогда мать-земля всколебается,

Тогда белый свет наш покончится².

В сербско-болгарской рукописи XV века читаем: «да скажи ми: що дрьжить зем­лю? Рече: вода висока. Да що дрьжить воду? Ответ: камень плосень вельми. Да що дрьжить камень? Рече: камень дрьжить 4 китове златы. Да что дрьжить китове златы? Рече: река огньнная. Да что дрьжить того огня? Рече: други огнь, еже есть по­жечь, того огня 2 че(а)сти. Да что дрьжить того огня? Рече: дубь железны, еже есть прьвопосаждень, отвъсего же (егоже) корение на силе божией стоить». Сербы до сих пор убеждены, что земля стоит на воде, вода на огню, а огонь «на змаjoгорчеву огњу» (на змеином, т. е. грозовом пламени). И дуб, и река огненная, и камень (ска­ла) — все это древнейшие метафоры громоносных туч. В «Беседе трех святителей» сказано, что земля плавает поверх великого моря и основана на трех китах больших и на тридцати малых: последние прикрывают собою тридцать оконец морских; а вокруг моря поставлено железное столпие. Емлют те киты десятую часть райского благоухания и от того сыти бывают. В сказании Мефодия Патарского о Ное все­мирный потоп объясняется так: «повеле Бог в море 30 китам отъити от мест сво-

1 Иллюстр. 1846, 332—4; Абев., 199; Херсон. Г. В. 1852, 17; О. 3. 1842, VI, ст. Мельникова, 51. Хо­дят в народе и другие суеверные сказания: во-1-х, что земля держится на трех слонах, которые роются под нею, как кроты; прежде их было больше, но некоторые отжили свой век, и земля доныне изрыгает их кости (так думают о костях мамонта). По индийскому верованию, землю держат восемь слонов, и когда один из них, утомленный тяжелою ношею, потрясает своей головою — тогда настает землетря­сение (D. Myth., 777). Во-2-х, думают, что земля опирается на четыре громадные столба; как скоро по­шатнется один из столбов, земля начинает колебаться. Представление это, вероятно, стоит в связи с уподоблением облаков и туч небесным каменным и металлическим постройкам (крепостным стенам). По словам Гомера, медное (= светлое) небо покоится на столбах; согласно с этим, апокрифическая статья, известная под заглавием «Свитка божественных книг», говорит, что Господь основал хрусталь­ное небо на семидесяти тьмах тысяч железных столбов. То же читаем в апокрифе о Макарии Рим­ском: «... да вижю, где прилежит небо к земли, яко ж глаголют книгы, яко на столпех железных стоит небо» (Пам. отреч. лит., II, 67). Следы указанного верования встречаются и в народных заговорах: «есть окиан-море железное (= небо), на том море есть столб медной»; «на море на окиане, посередь моря белого стоит медной столб от земли до неба, от востока до запада» (Сахаров., I, 22, 31). По свиде­тельству г. Вениаминова (Записки об Ахтинских алеутах и колошах, стр. 84), колоши также уверяют, что земля утверждена на огромном столбе, который поддерживается нижнею (т. е. подземною) стару­хою Агишанаку, и не делай она этого — земля давно бы опрокинулась и потонула в море. Когда Эль, творец огня и воды, раздраженный грехами рода человеческого, силится оттолкнуть старуху от стол­ба — тогда происходит землетрясение. У сербов сохраняется предание, что земля «ctojh на волу (о бы­ке-туче см. гл. XIII), па кад во манне ухом, онда се земл(ь)а затресе». — Срп. pjeчник, 212.

² Калеки Пер., II, 368-9; Ч. О. И. и Д., год 3, IX, 190.

их — и поиде вода в си (морские) оконцы на землю, иже о(т)ступиша киты». Нако­нец, в «Повести града Иерусалима» читаем: «а рыбам мать кит-рыба великая; как та рыба-кит взыграетца и пойдет во глубину морскую, тогда будет свету преставле­ние»¹. Основываясь на свидетельствах апокрифической литературы, обыкновенно думают, что те суеверные представления, какие равно встречаются и в «отречен­ных» памятниках, и в устах простолюдинов, проникли в народ путем книжного влияния; но если принять во внимание, что представления эти состоят в тесней­шей связи с прочими несомненно народными верованиями, то едва ли не следует заключить, что самые апокрифы заимствовали свои басни из древнейших языче­ских преданий, более или менее общих всем индоевропейским племенам.

Верховное божество весенних гроз пробуждает природу от зимней смерти, дает ей жизнь и тем самым создает новый прекрасный мир; мир этот, с окончанием зо­лотого века (т. е. лета), попадает под власть лютой зимы и ее демонических сил, и в нем водворяются зло, бесплодие и неправда. Тогда божество наказует грешную землю потопом, очищает ее в шумных потоках дождей и весеннего разлива рек, или разрушает старый, одряхлевший в зимние месяцы мир, который гибнет среди всеобщего наводнения и пожара (т. е. в дождевых ливнях и грозовом пламени) и возрождается в новой красе, как царство вечного блаженства (= благодатное лето). Таким образом, мифы о сотворении мира, его кончине и вселенском потопе суть различные поэтические картины весеннего обновления природы, представления, возникшие из живописных метафор древнейшего языка. Во всех этих великих со­бытиях в истории мироздания дано участие исполинским китам, как представите­лям громоносных туч. На их хребтах утверждена созданная богами земля; с их су­ществованием нераздельно связаны и предание о потопе, и мысль о грядущем раз­рушении вселенной. Киты эти лежат в огненной реке (т. е. в дождевых потоках, пла­менеющих молниями), питаются райскою пищею (= амритою) и залегают собою те подземные ключи («морские оконцы»), из открытых отверстий которых поды­маются воды всемирного потопа: это — дождевые источники, заключенные в об­лачных горах, которые позднее были отождествлены с обыкновенными родниками, бьющими из недр земли². Последняя подробность сближает кита-рыбу с мифиче­ским змеем (зверем-Индрою), о котором стих о голубиной книге рассказывает, что он, двигаясь под землею, роет отдушины и пропущает ручьи и проточины, реки и кладязи студеные: «куда зверь пройдет — туда ключ кипит» (см. гл. XX). По любо­пытному варианту в апокрифической Беседе трех святителей, занесенному в Соло­вецкий сборник: в огненном море или огненной реке живет великорыбие — огнеродный кит или змей Елеафам, на коем земля основана; из уст его исходят громы пламенного огня, яко стрелено дело; из ноздрей его исходит дух, яко ветр бурный, воздымающий огнь геенский. В последние времена он задвижется, восколеблется — и потечет река огненная, и настанет свету преставление³. Движение и поворо­ты баснословных китов потрясают землю⁴. В числе других уподоблений облака и тучи представлялись горами и скалами, в темных вертепах которых обитают демо-

Поиск по сайту: